ЧЕРЕЗ АТЛАНТИЧЕСКИЙ ОКЕАН

Тихим безоблачным утром мы возвращались домой.

Осколки близко разорвавшегося снаряда основательно изрешетили правую плоскость самолета, но фашисты потерпели от нас изрядно: весь экипаж видел на месте разрыва бомб огромное пламя пожара.

Сознание того, что задание выполнено хорошо, что все трудности уже позади и самолет идет над родной землей, создавало такое настроение, что хотелось сделать что-то особенно приятное для себя и для других. Впереди на нашем курсе всходило солнце и майское утро было прекрасным.

— А ну, стрелки! У вас глаза острые, посмотрите, кто это летит справа от нас,— обратился к воздушным стрелкам Пусэп.

— Летчик Родных — «голубая двойка».

— Понятно. Товарищ Муханов, свяжитесь с нашими самолетами и попросите всех командиров кораблей, которые видят нас, подстраиваться к нам двоим. Придем домой все вместе, строем.

Подошел самолет летчика Лисачева с красной единицей на хвосте и, качнув крыльями, стал слева от нас. Увеличив скорость, догнал нас самолет летчика Пономаренко. Слева подошел Ищенко. Откуда-то снизу поднялся и стал в строй Перегудов. Замкнул наше шествие летчик Лавровский.

Так строем «клин» вся семерка и подошла к своему аэродрому.

Развернув карту на столе командного пункта, мы стали подробно докладывать о том, как летели, где были зенитки и прожекторы, как заходили и куда попали бомбы. Говорить хотелось много, но на этот раз полковник Лебедев торопил нас.

— Хорошо. Это все учтем, но сейчас меня интересует другое. Как у вас дела? Как самолет? — обратился он к Пусэпу.

— С десяток дырок в правой плоскости, а все остальное в порядке.

— Товарищ инженер, сегодня же дырки на самолете залатать, все осмотреть и проверить. А как с моторами, товарищ Пусэп?

— Моторы хорошие — не обижают.

— Так, прекрасно. Теперь всему экипажу ничего не делать, никуда не ходить, одним словом, отдыхать. А завтра получите новое задание и приступите к подготовке.

Выдержки хватило только на дневной отдых. Вечером того же дня почти все члены экипажа пришли к своему кораблю. Там были и борттехники Золотарев и Дмитриев, сейчас же взявшиеся за подготовку корабля к полету, и два наших лучших радиста — Муханов и Низовцев, приступившие к установке на самолете дополнительных антенн и приспособлению к ним антиобледенителя. Воздушные стрелки чистили и смазывали оружие.

Летчики Пусэп и Обухов, заняв свои пилотские места, давали указания о подгонке педалей, советовали, как лучше сделать освещение приборов и затемнение кабины.

Вторым штурманом назначен Сергей Михайлович Романов.

Вместе с ним мы наметили план, своей штурманской подготовки.

Не знаю, спали ли хоть немного наши борттехники, — работа кипела у них и поздней ночью.

Залатаны и закрашены дырки на плоскостях — следы нашего последнего боевого полета. Проверены все четыре мотора. Обновлены некоторые приборы. Самолет ощетинился новыми антеннами. Проверены компасы, авиасекстаны, навигационные приборы и радиокомпас. В задней большой кабине установлены кислородные баллоны.

Техническая комиссия, тщательно осмотрев корабль и моторы, пришла к заключению, что к полету все подготовлено.

Наконец, экипаж получил задание — лететь в Англию и оттуда через океан в Вашингтон. Обратный полет по тому же маршруту.

Большой красный шар солнца опускается к горизонту. Бомбардировщики выруливают со своих стоянок, поднимают пыль, наполняют весенний воздух мощным гулом и, разбежавшись по бетонной дорожке, отрываются от аэродрома и один за другим уходят на запад.

Улеглась пыль. На аэродроме стало тихо и пусто. Только у опушки леса, раскинув могучие крылья, одиноко стоит наш корабль.

Наступил и наш черед: к самолету подошел трактор, потащил его на взлетную полосу и поставил в направлении взлета.

Вдали, на дороге, выходящей из соснового леса, блестя в лучах заходящего солнца, показались легковые автомобили.

Среди приехавших мы.сразу узнали нашего командующего и рядом с ним, к своему удивлению, Вячеслава Михайловича Молотова.

«Провожать, наверное, кого-нибудь приехал, — подумал я. — Но кто же наши пассажиры?»

Приняв рапорт от командира самолета, командующий представил нас товарищу Молотову:

— Прошу, Вячеслав Михайлович, познакомиться: командир самолета Пусэп, штурманы Штепенко и Романов.

— Очень приятно, — здороваясь с нами, сказал товарищ Молотов. — Выходит, я теперь перешел в их распоряжение?

— Да, выходит так, Вячеслав Михайлович. Распоряжаться они умеют, и насчет доставки можете не беспокоиться.

Так вот кто наш пассажир!

— Ну, как вы себя чувствуете? — спросил нас командующий, показывая взглядом на товарища Молотова, натягивавшего на ноги меховые сапоги.

— Немного дрожь пробирает, — откровенно сказал я.

— Ничего, пройдет. Взлетите, от дрожи и следа не останется. А главное, не горячитесь, не спешите, делайте все спокойно. Словом, летите так, как всегда летали.

Пассажиры и экипаж занимают места в самолете. Полковник Лебедев, не прощаясь с нами, оттесняет от самолета любителей рукопожатий и вездесущих фотографов. И только по губам его и глазам, обращенным в нашу сторону, видно, что он сейчас желает нам «ни пуху, ни пера». Будучи старым авиационным работником, он знал, как неприятно летчикам, когда провожающие крепкими пожатиями, поцелуями и щелканьем фотоаппаратов подчеркивают сложность предстоящего полета.

В 18 часов 40 минут тяжело нагруженная машина оторвалась от земли, с трудом набирая высоту.

Нам предстояло пересечь три грозовых фронта и четвертый фронт — военный. На всем пути предполагался сильный встречный ветер.

Погода не внушала доверия. В мрачных нагромождениях грозовых туч вспыхивали ослепительные молнии. Это вынуждало летчиков все время ломать курс. Корабль упорно пробивался к чистому небу. Но отдельные кучевые и дождевые облака поднимались настолько высоко, что нечего было и думать перескочить через них.

Весь путь до Калинина прошел в ожесточенной борьбе со стихийными силами природы. Грозовые разряды обрушивались на корабль. Раскаты грома заглушали могучий рев наших моторов. Картушки компасов плясали и кружились на 360 градусов. То справа, то слева, то впереди по курсу, а то и вовсе около корабля молнии пронизывали гигантские облачные горы.

Штурманы не успевали давать летчикам новые курсы для обхода облаков. Пришлось ограничиться такой формулой:

обходите с любой стороны, держите только общее направление на запад.

Наконец, забравшись на высоту 6 000 метров, вырвались из холодного фронта с его мощными тучами и грозами. Мы вздохнули с облегчением и принялись за астрономию. По высоте Полярной звезды определили широту, по высоте Беги — долготу. Астрономические измерения проконтролировали по радиомаяку и радиопеленгатору и отметили на карте наше расчетное место.

Мы были над линией фронта. Она обозначалась в окнах облаков артиллерийскими вспышками, ракетами и пожарами.

Встречный ветер затруднял полет. Где-то впереди нас ожидал теплый фронт с высокой облачностью.

За Осташковом вдруг засветилось несколько прожекторов. По облакам заметались белые круглые пятна. В разрывы туч изредка прорывался длинный сверкающий сноп света.

В районе Пскова около десятка прожекторов пыталось обнаружить наш самолет. Но плотная облачность надежно охраняла нас.

Идем над Балтийским морем.

Обычная вещь — освещенный город — сейчас производит впечатление чего-то необычайного. Справа от линии нашего полета, над Швецией, единственной незатемненной страной в Европе, казалось, пылает океан электрического света.

Все европейские радиостанции прекратили свою работу.

На северо-востоке засеребрился горизонт, наступил рассвет. Угасала Полярная звезда. На высоте трех тысяч метров, за облаками, мы прошли над Северным морем и благополучно вышли к берегам Шотландии. Над островом была ясная погода.

Через 10 часов 15 минут после вылета закончился первый этап нашего пути посадкой в намеченном пункте. Мы покрыли расстояние в 2 700 километров.

На аэродроме был выстроен почетный караул из взвода шотландских стрелков. Представители английского министерства иностранных дел и советского посольства встретили наших пассажиров и поздравили с благополучным прибытием в Великобританию.

Вячеслав Михайлович Молотов ответил краткой приветственной речью. Шотландские стрелки взяли «на караул».

Наши пассажиры на автомашинах отправились на вокзал, откуда специальным поездом выехали в Лондон.

Экипажу было дано указание готовить машину к дальнейшему полету на запад.

Вылетая из Москвы, мы предполагали, что в аэронавигационном отношении участок пути через океан будет самым сложным и трудным. Но, собрав и изучив все необходимые материалы, мы изменили свое мнение. Несомненно, самым

сложным и трудным участком в метеорологическом и военном отношениях был полет до Шотландии.

Несколько раз в день мы сообщали по телефону в Лондон, в наше посольство о ходе подготовки самолета.

Во время подготовки нам приходилось буквально отражать яростные атаки бесчисленного количества фоторепортеров, пытавшихся забраться внутрь'самолета.

И только благодаря бдительности наших стрелков ни одному из них не удалось не то что заглянуть в самолет, а даже подойти к нему ближе десяти шагов.

Нам предложено взять на борт радиста и штурмана, уже летавших через океан. В результате наших категорических возражений нам удалось избавиться от услуг штурмана. Ну его, еще заведет корабль в такие дебри, что и домой дорогу не найдем. А вот от радиста избавиться никак не удавалось.

Громадного роста, широкоплечий, боксерского телосложения, ста килограммов весом — таков был новый член нашего экипажа, радист, канадец мистер Кемпбелл.

Показывая на объемистый портфель желтой кожи с хитрыми замками, мистер Кемпбелл сказал:

— Здесь радио всего мира.

Радисты же наши, естественно, были настроены скептически насчет диапазона познаний мистера Кемпбелла и его роли на самолете, в чем они, к сожалению, оказались правы, так как с появлением на нашем корабле этого «мистера» со связью начали твориться такие непонятные вещи, что мы с Пусэпом неоднократно задумывались над настоящей ролью этого «радиста».

Как бы то ни было, но нашим инженерам пришлось еще раз проверить загрузку самолета и оставить сто килограммов на земле.

Двадцать седьмого мая из — Лондона прибыли наши пассажиры.

Войдя в самолет, они были поражены реконструкцией своей кабины. Общими усилиями наших инженеров и сотрудников посольства она была переоборудована даже с претензией на комфорт.

Погода по всему маршруту неважная, но синоптики обещают в прилету на место посадки разрывы в облаках.

Некоторое время мы шли низко над океаном, огибая гористые острова и следуя в основном через проливы.

Машину сильно болтало. Воспользовавшись первым незначительным прояснением, мы полезли за облака.

Наступило время, когда мы, штурманы, обычно начинаем интересоваться работой радистов — пора было определиться.

Не вмещаясь на сиденье, головой касаясь потолка, с невозмутимым спокойствием сидит мистер Кемпбелл, сложив на животе руки. Увидев, что мы на него смотрим, он улыбнулся и

закивал головой, — дескать, все в порядке. У его ног, примостившись кое-как в тесном проходе, на полу сидят с кислыми лицами два наших первоклассных радиста — Муханов и Ни-зовцев.

Мы отметили на карте точку расчетного места, сняли координаты и составили радиограмму.

Радиограмма была переведена"на английский язык и вручена мистеру Кемпбеллу. Но он снова заулыбался, закивал головой и спрятал телеграмму в карман. Жестами, мимикой и словами он объяснил, что наше место известно и сообщать ничего не надо. Тогда мы попросили его запросить пеленг, нужный нам для контроля полета.

Мистер Кемпбелл развел руками и объяснил, что запрашивать тоже ничего не надо, чтобы нас не перехватили немецкие самолеты.

«Ну и вояки, — подумал я, — у себя дома среди бела дня, за сотни километров от врага, которому сейчас не до западной Шотландии и Атлантического океана, за тысячи километров от настоящей войны они боятся немецких самолетов!»

Обстановка начала усложняться. Облачность становилась выше, и самолет, не успевая набирать высоту, зарывался в верхушки облаков. Появились признаки обледенения. Надели кислородные маски и надолго оставили в покое радиста.

До Рейкьявика еще далеко. Идем без связи. Пользуемся радиостанцией, оставшейся позади, способом обратной пеленгации. Но из-за большого расстояния этот способ далеко не точен, и мы принимаемся за астрономию. Определили, что больших отклонений от курса нет.

Через два с половиной часа полета по расчету мы находились в районе Фарерских островов, закрытых облаками

В это время кто-то из экипажа крикнул «Земля слева!» таким голосом, каким кричали, вероятно, моряки Колумба, увидевшие Америку впервые.

В разрывах облаков действительно показалось что-то темное. За исключением двух штурманов, для которых земля может быть только справа, весь экипаж дружно утверждал, что земля видна слева — целый архипелаг больших и малых островов. В течение нескольких минут только и слышалось:

— А вот там еще один остров!

Кто-то увидел селение и даже дым из труб Понемножку курс самолета стал леветь.

Для того чтобы прекратить дискуссию, дошедшую даже до пассажиров, курс самолета был довернут в сторону земли. Вскоре все разъяснилось — оказалось, что разорванные высокие облака бросали тень на низкие сплошные облака, — они и были приняты за землю На самолете установилась тишина

Радиостанция Исландии хорошо идет на радиокомпас, и наш полет в навигационном смысле не вызывал никаких опасений.

На высоте шести тысяч метров, касаясь холодных густых облаков, летим на аэродром и не знаем, — какая же нас ждет погода. Невероятная вещь!

Но беда еще заключалась в том, что аэродром окружен высокими горами. Мы решили пробивать облака над морем.

На высоте трех тысяч метров, находясь недалеко от южного берега Исландии, мы сквозь «окно» увидели море. Заложили вираж и пошли со снижением. Но наша большая машина в «окно» не вместилась, и мы вновь вошли в облака.

Началось легкое обледенение. Где-то близко высокий берег.

Во избежание неприятной встречи с ним пришлось продолжать снижение по прямой на юг, подальше от берегов.

Все эти манипуляции не могли пройти незамеченными для наших пассажиров. Вячеслав Михайлович Молотов отложил книгу, которую читал на протяжении всего пути, и спросил:

— Чем вызваны такие сложные эволюции самолета?

— Снижаться в горах намного хуже, чем над морем, — ответил командир и добавил: — Полагаю, что через полчаса пассажиры уже смогут обедать в Исландии.

Необычайно оживился мистер Кемпбелл. Убедившись, что и без его помощи самолет идет по курсу и скоро уже прибудет в Исландию, он изменил свою тактику. Через каждые пять минут он подавал штурманам совершенно ненужные радиопеленги и торжествующе улыбался. Он был доволен собой и явно приписывал себе успех полета.

Неподалеку от берега нас встретили два истребителя «Аэрокобра». Они пристроились по бортам нашего самолета, совершенно не соблюдая необходимой дистанции. Никакие сигналы отойти подальше не помогли, и истребители шли буквально впритирку. Стоило только вздрогнуть крыльям нашего гиганта, отклониться всего на полметра от прямолинейного горизонтального движения — и катастрофа была бы неминуема... Но Пусэп, вложив в свои руки все свое летное искусство, крепко взнуздал машину. Так с присосавшимися «аэрокобрами» мы и подошли к аэродрому, рельефно выделявшемуся на однообразной серой местности.

Аэродром был достаточно велик, и мы сели прямо с курса.

Итак, мы пролетели без происшествий и осложнений еще 1 590 километров пути. Нас встретил холодный пронизывающий ветер. Ощущалось дыхание Арктики.

Группа офицеров во главе с полковником встретила наших пассажиров. Солдаты и младшие командиры стояли в сторонке. Чувствовалось, что мы прибыли на военный аэродром.

Кинооператор и фотограф, тоже военные, со всех сторон снимали церемонию встречи.

После обеда инженеры и стрелки отправились к самолету, радисты на радиостанцию, а штурманы с летчиками на метеостанцию — «торговаться» с синоптиками.

Синоптики охладили нас с первых же слов. Оказалось, что уже более полусуток нет связи с Америкой и Канадой и когда она будет налажена,— неизвестно.

Полет нас не утомил, и отдыхать не хотелось. Мы и наши пассажиры были готовы к дальнейшему полету через океан. На аэродроме вдоль взлетной полосы дул свежий ветер; о лучших условиях для старта тяжело нагруженного корабля и мечтать не приходилось. А что в океане где-то стоит циклон, так это для нас не являлось преградой. С ним бороться мы уже научились давно. И хотя мы не видели никаких причин задерживаться в Рейкьявике, но ничего сделать не могли — нас не выпускали дальше.

В штабе аэродрома узнали, что от Исландии до Вашингтона основными средствами радионавигации будут для нас радиомаяки. Тут же, в штабе, один из офицеров связи на листке бумаги набросал схему работы двух радиомаяков на аэродроме Тендер (Нью-Фаундленд), куда мы должны следовать, и на запасном аэродроме в Гуз-Бее (Канада) и вручил ее нам. Схемы работы остальных американских радиомаяков были у нас на борту.

Аэродром являлся базой для разведчиков подводных лодок. В военном городке густо наставлены домики из гофрированного железа, похожие на большие цистерны, разрезанные в длину. В одном из таких домиков, в местном театре, нам в течение двух часов демонстрировали кинокартину — на экране беспрерывно стреляли, пели, целовались, танцевали, скакали, снова стреляли.

Солнце едва скроется за горизонт и сейчас же снова восходит почти на севере. Сказывалась близость острова к Полярному кругу.

К ночи радиосвязь с Америкой была восстановлена, но погода, по заявлению синоптиков, была нелетной, вылетать нам любезно не посоветовали, или, вернее сказать, попросту не разрешили.

На следующий день на синоптической станции мы несколько раз подолгу совещались с дежурным синоптиком, доказывая ему, что никаких внешних причин для нашей задержки по синоптической карте не видно, на что он только руками разводил и все кому-то докладывал по телефону про наше летное настроение.

Для переговоров нам дали переводчика. Длинный, бородатый, с синим носом, в потертой морской форме, он называл себя то художником, то капитаном. В этом человеке мы сразу разгадали русского белогвардейца, приставленного к нам, видимо, со шпионской целью. Сколько мы ни старались избавиться от этого переводчика, он всюду, как тень, следовал за, нами.

Синоптик долго и подробно объяснял ему обстановку, демонстрируя на карте. Нам было понятно все, но «капитан», не знакомый с синоптикой, не мог запомнить все термины и переводил так:

__ Погода паршивая, облака острые и длинные, ветер большой, туман густой, лететь не надо, а лучше пойдем пить виски!

После каждого нашего возвращения от синоптиков Вячеслав Михайлович требовал от нас подробного отчета и планов на ближайшее время.

Всех пассажиров беспокоила вынужденная задержка. Все уже усвоили основные метеорологические термины, звали, что такое нелетная погода и что такое непрохождение.

Вдруг совершенно неожиданно заштилело. Ветер, дувший в течение двух суток в одном направлении, внезапно стих, и ветроуказатель бессильно повис. Для такого напруженного корабля, как наш, это сильно осложняло взлет. Но вопрос был решен: нам «советовали» вылетать немедленно.

Подсчитали горючее. Инженерный запас — одна тонна — «на всякий случай» был слит.

Была полночь, а светло, как на закате солнца. Пассажиры натягивали на себя меховые комбинезоны и унты. Собралось много провожающих. Командир самолета на автомобиле объехал весь аэродром, изучая взлетную полосу. Потом он вернулся и, не отрывая глаз, смотрел на ветроуказатель, — не покажет ли он хоть какой-нибудь ветришко. Но обессиленный ветроуказатель не шевелился.

Пассажиры стояли отдельной группой и оживленно беседовали в ожидании команды «занять места». После двух удачных перелетов они верили в машину и экипаж.

А Пусзп все стоял и смотрел на указатель ветра, не в силах оторвать от него глаз. Было еще одно затруднение: по обеим сторонам стартовой дорожки стояли самолеты — разведчики, истребители, бомбардировщики, оставляя узкий коридор для взлета, а убрать их подальше от старта было некуда. Надежд на скорое усиление ветра не было. Но нам настойчиво предлагали стартовать,

Пусэп, не спеша, начал застегивать парашютные ремни. Экипаж и пассажиры без слов поняли движение командира и быстро заняли свои места.

Самолет медленно сдвинулся с места, подрулил в самый конец площадки и развернулся так, что заднее колесо оказалось за бетоном. Для взлета использовался каждый метр взлетной дорожки.

— Ну, пошли! — сказал пилот и, взглянув в последний раз с укоризной на ветроуказатель, дал моторам полный газ.

Ускоряя разбег, наш корабль ровно пошел по бетонной дорожке между двумя плотными рядами самолетов, под горку в сторону залива. Хотя в летной практике Пусэпа было немало тяжелых стартов, ко этот, пожалуй, был одним из самых сложных, и, как всегда, Пусэп блестяще с ним справился.

Через несколько минут скрылись из виду высокие горы Исландии, напоминавшие нам родную Арктику.

Мы остались одни над необозримым океаном. Поднялся свежий ветер, который так нужен был нам недавно. На поверхности океана засеребрились барашки и забелели редкие гребни.

Медленно набирая высоту, самолет шел на юго-запад в сумеречном свете полярного дня.

— Ну, как у вас дела? — спросил я Пусэпа.

— Да сейчас вроде ничего, как будто все в порядке, а вот немного раньше было не совсем. А у вас?

— По всем признакам должно быть все в порядке. Триста километров пролетим по радиомаяку Исландии, да еще последние триста пройдем по радиомаяку на аэродроме посадки.

— А остальные две тысячи километров как думаете контролировать?

— А тут и думать много нечего. Облака скоро закроют от нас океан, но зато останется у нас небо.

— Ясно. Занимайтесь своим делом, а я поговорю с техниками да узнаю, как дела у наших пассажиров.

В пассажирской каюте к этому времени установился обычный распорядок. Вячеслав Михайлович углубился в чтение. Остальные пассажиры сидели группами и оживленно беседовали.

Стрелки-пулеметчики, предчувствуя, что земли под самолетом долго не будет, устраивались поудобнее с явным намерением поспать.

Борттехники сосредоточенно наблюдали за приборами, шуровали что-то ручками и, как говорят, устанавливали моторам нормальный режим.

Мы с Романовым готовились к более сложным вычислениям Готовили секстаны, таблицы, карты. Одновременно контролировали свой путь по радиомаяку.

Через час полета мы были на высоте трех тысяч метров. Низко под нами сплошной массой лежали облака, казавшиеся чем-то твердым, и самолет над ними быстро несся вперед.

Где-то внизу воды Гольфстрима несли свое тепло в Ледовитый океан, в Баренцево море. Мы не видели поверхности океана, но его теплое дыхание доходило и до нас: термометры показывали на восемь градусов выше обычного для этой высоты. Лучи заходящего солнца освещали лишь северную часть небосвода. Их хватало только до зенита, а от него на юг и юго-запад небо было черное и мрачное. И нам, штурманам, хотелось, чтобы возможно дольше горизонт впереди был темным, иначе мы не смогли бы вести астрономические наблюдения

На всем небе только две тускло светящиеся точки: звезда Арктур и ущербленная луна.

Провожающий нас радиомаяк Исландии был слышен все слабей и слабей. Вот-вот его не станет слышно и вовсе. Решили

проконтролировать радиста. Я переключил свой коммутатор и убедился, что радист все время слушает радиомаяк. А между тем это для него совсем необязательно, так как он должен в это время работать на связь.

Мистер закивал головой и показал большой палец — мол, с курсом все в порядке, что мы и без него хорошо знали.

А между тем связь была крайне необходима. Дело в том, что, вылетая из Исландии, хотя нам настойчиво советовали лететь на остров Нью-Фаундленд, мы не наметили определенного пункта для посадки, решили, что, когда будем в районе Гренландии и установим связь с Канадой, тогда и определим этот пункт в зависимости от показаний погоды.

Через полтора часа полета мы перестали слышать радиомаяк Исландии: оборвалась последняя нить, связывавшая нас с землей.

Теперь мы были связаны только с Арктуром и луной, но восход догонял нас, и Арктур и луна растаяли в наступившем дне. Сзади нас выплыло большое яркокрасное солнце. Еще немного, и на белую плотную облачную массу легла тень нашего самолета и побежала впереди нас.

Оба наших радиста, свернувшись калачиком в узком проходе, дремали, положив головы на меховые сапоги дежурного.

Хотя самолет шел под управлением автопилота, командиру было не до сна. Навигационные вопросы беспокоили его не меньше, чем нас, штурманов.

— Ну как, с астрономией уже покончено? — обратился к нам Пусэп.

— Покончили. Медленно идем, не успели удрать от солнца.

— А скоро ли будет Гренландия?

— Через час, — ответил я. — Но я сомневаюсь, что мы ее увидим — она будет закрыта сплошными облаками. Этого надо было ожидать по прогнозу, это видно и сейчас по нашей погоде.

— Да, — протяжно сказал пилот, — а как же вы там со своими расчетами обойдетесь без Гренландии? Не проскочите? Да и вообще пора решать, где будем делать посадку. Как обстоят дела у радистов со связью?

— С Гренландией будет все в порядке, а с радистами дело обстоит так: двое спят, а третий, мистер, дремлет на своем сиденье. Сейчас возьмусь за них и буду добиваться связи с землей.

Я попытался объясниться мимикой и жестами с мистером Кемпбеллом, но ничего из этого не получилось. Тогда взялся за дело немного знающий английский язык Романов. Он завел с радистом длинную переписку, в результате которой выяснилось, что радиосвязь есть только... с Исландией.

Я снова решил поговорить с ним. На этот раз я сказал ему два слова, понятные всем радистам;

-__ Рейкьявик. Радиопеленг.

Мистер Кемпбелл кивнул головой и заработал ключом...

Через несколько минут с Рейкьявика получили радиопеленг. Он был равен 280° и показывал, что мы идем правильно, по намеченному маршруту.

Разбудил Муханова и Низовцева и предложил им во что бы то ни стало наладить связь с Канадой. И вот три радиста, разложив на коленях содержимое портфеля мистера Кемпбелла, устроили что-то вроде конференции.

Муханов тыкал пальцем в расписание, указывая на определенную станцию. Низовцев быстро перестраивал передатчик, а мистер Кемпбелл с ожесточением отстукивал позывные. Потом все втроем, затаив дыхание, слушали несколько минут, вращая конденсаторы на приемнике. Не добившись ответа, снова разбирали листки инструкции и искали то, что не могли найти.

Глядя на их усилия, я вспомнил все большие перелеты, когда сотни станций следили за самолетом и штурману стоило только нажать на ключ, как ему сразу отвечало несколько станций на многих частотах. Не то теперь! Война ведется и в эфире. Перепутаны, перемешаны все волны. «Неужели придется без связи сделать такой перелет?»

Тщетно пытался я на своем приемнике обнаружить хоть какую-нибудь радиостанцию на острове Гренландия.

Мысли направлены на то, как обезопасить наш корабль, предусмотреть все необходимое на тот случай, если бы нам так и не удалось наладить связь.

Антенная лебедка располагалась недалеко от штурмана. На ней было намотано метров восемьдесят тонкого стального троса.

Выпустив всю антенну, я переключил свой радиокомпас на выпускную антенну и стал на приемнике искать по всему канадскому радиоволновому диапазону.

В наушниках тихо, но отчетливо слышна все время повторяющаяся буква «А». Откуда этот звук? Никаких радиомаяков вблизи нет и не может быть! А источником мог быть только радиомаяк.

И в это время я услышал позывные радиомаяка Ньюфаундленд. До него было еще очень далеко, ориентироваться по нему еще нельзя, но план полета без связи у меня уже созрел.

Через четыре часа полета по расчету времени мы были у южной оконечности Гренландии.

В погоде никаких изменений. Те же ровные белые облака и над ними, на высоте трех с половиной тысяч метров, без колебаний, с привычным шумом идет самолет. Только тень теперь уже не впереди, а немного в стороне, но так же неутомимо бежит вперед.

Гренландия осталась позади. И все вопросы, связанные с ней, отошли, точно их и не было. Теперь появились новые сомнения — связь с землей нужна дозарезу, а ее все нет и нет.

По нашему прогнозу мы предполагали, что на материке погода должна быть лучше, чем на острове Нью-Фаундленд. Решили держать курс на аэродром Гуз-Бей в Канаде, хотя нам этого и не рекомендовали.

Наши радисты возбужденно роются в объемистой инструкции, крутят ручки, советуют, предлагают, требуют. А мистер Кемпбелл с олимпийским спокойствием, соглашаясь с радистами, кивает головой, изредка улыбается и методично выстукивает на ключе, а... связи все нет. Возникшее ранее подозрение по поводу настоящей роли Кемпбелла все более усиливается. Хорошо еще, что от мистера штурмана отбоярились. Могло быть еще хуже. Без связи и без курса мы могли бы сейчас оказаться где-нибудь среди гренландских ледников.

Шестой час полета. Чистый, прозрачный арктический воздух. Солнце поднялось выше, и лучи его зайчиками отражаются в стеклах. В такую погоду лететь и лететь, да жить и радоваться солнечному дню!

Но экипажу сейчас не до красот. Наступило время для решительных действий. На радиста надежды мало.

Переключаюсь на радиомаяк аэродрома Гуз-Бей и слышу букву, от которой у меня и руки опустились: буква не та, которая должна быть по нашему месту и по схеме радиомаяка. Стало ясно, что нам дали неверную схему работы радиомаяков, но для того, чтобы убедиться в этом, надо было точно определить свое место.

В моих материалах я нашел схемку трех морских радиостанций, расположенных у берегов Канады, которые работали для судовых радиопеленгаторов. Эту схему мне дал в Шотландии один штурман американец, пожелавший мне при этом благополучного полета и скорой встречи с ним в Америке. Позже мне неоднократно приходилось вспоминать его добрым словом за эту весьма ценную услугу. С помощью схемы я и решил проверить свое место и правильность работы радиомаяков. Я легко нашел и запеленговал все три радиостанции и, проложив на карте обратные радиопеленги, убедился, что больших отклонений от маршрута у нас нет, а схема маяка Гуз-Бея неверна.

Перед моими глазами промелькнуло хитроватое лисье лицо офицера связи в Рейкьявике, с бегающими прищуренными мышиными глазами и нервными длинными руками, настойчиво сующего нам небрежно сделанную схему работы радиомаяков. Ошибся ли он, обозначая на схеме буквы, или намеренно переставил их наоборот?

Навигационная задача была решена. Небольшой доворот вправо и буква «А» с радиомаяка слышалась все слабее и слабее и, наконец, совсем пропала. До слуха доходил только один тон средней зоны.

Появились разрывы в облаках — далеко внизу видно море с плавающими льдинами. По старой полярной привычке пишу в бортжурнал: «мелкобитый лед до 5 баллов».

Мы вышли на материк и в зоне маяка шли прямо на аэродром. Погода была безоблачная, и только в заливе стоял туман.

Теряем высоту. В самолете становится теплее. Пассажиры снимают меховые комбинезоны, приводят себя в порядок. Наши радисты Низовцев и Муханов наконец-то установили связь и докладывают, что в Нью-Фаундленде туман, а в Гуз-Бее погода хорошая. Настроение на корабле праздничное, все замечают, как красиво солнце и вообще как хороша погода.

Под самолетом холмистая, однообразная тундра, изрезанная речками и озерами.

Серость кругом такая, что не на чем глазу отдохнуть. Под нами длинный, узкий залив. Где-то в глубине его будет наш аэродром. Но туман над водой расползался такими причудливыми фигурами, что невозможно определить, где залив, а где озеро.

Маяк слушаем только мы, штурманы. Пилоты же, как только самолет вышел на материк, взялись за карту, сличая ее с местностью. И вдруг в душу нашего командира закралось сомнение.

— Что-то местность мне незнакома, никак не пойму, где же мы.

— Мне эта местность тоже незнакома,—отвечаю я.

— Как так? Значит, мы идем не туда, куда нужно?

— Да нет же, незнакома потому, что и я ее впервые вижу. А идем правильно по маршруту. Только туман так искажает все кругом, что я и сам, если бы не был уверен в правильности курса, мог бы подумать так, как ты.

— А откуда ты знаешь, что я думаю?

— Это угадать нетрудно. Ты сейчас думаешь, что вот и местность незнакомая, и штурманы заблудились, и аэродрома мы не найдем, и садиться придется где-нибудь и как-нибудь.

— Не совсем так, но нечто похожее приходило мне в голову.

— А сейчас?

— Сейчас я об этом больше не думаю и думать не буду, потому что я впереди вижу аэродром и теперь без штурманов дорогу найду. Техники, выпускайте колеса! Приготовиться всем к посадке.

На наших глазах туман быстро надвигался, вот-вот аэродром совсем затянет. Если мы сегодня ночью не могли опередить солнце, то туман мы все же опередили.

Мягко коснувшись колесами ровной поверхности, самолет побежал по дооожке. Через пять минут аэродром был затянут

низким плотным туманом. Сесть теперь было бы уже невозможно.

После восьми часов полета мы выходим на американский материк.

На аэродроме тихо, на душе спокойно. Хотелось расправить плечи, вдохнуть всей грудью сосновый воздух, свалиться на траву, зажмурить глаза и не думать о самолете, облаках и соленом океане.

Желтый диск солнца чуть-чуть просвечивает. Пассажиры, выходя из самолета, ступая на теплую песчаную землю, не могли удержать улыбки. Пожимая руки, благодарили нас, понимая, что совершают они необычный полет и что экипажу дается он нелегко.

— Ну, признавайтесь, немного отклонились от маршрута?— обратился товарищ Молотов к штурманам.

— Был такой грех, Вячеслав Михайлович, но небольшой, — ответил я и, развернув карту, показал весь маршрут.

— А почему же мы Гренландии не видели, если, по-вашему, так близко прошли от нее?

— Облаками было все закрыто.

— А разве нельзя было пойти под облаками?

— Нет, в районе Гренландии нельзя было, — вступился в защиту штурманов командир самолета. — Если бы мы из одного только желания увидеть Гренландию стали снижаться в облаках, то в лучшем случае сейчас вертелись бы над этим туманом либо вовсе никуда бы еще не долетели.

— Если так, то сдаюсь! — сказал Вячеслав Михайлович. Все пассажиры с интересом разглядывали на карте линию

нашего маршрута.

За разбором своего полета мы и не заметили, как из тумана поодиночке подходили люди и издали разглядывали самолет и нас всех.

Подошел «виллис».

Пассажиры направились в аэропорт. Борттехники остались на аэродроме готовить самолет к вылету, который при условии рассеивания тумана предполагался через два часа.

Один из борттехников влез на плоскость и, сидя верхом на четвертом моторе, что-то там подкручивал. Глядя на него, казалось, что он шепотом уговаривал мотор не капризничать, в награду обещая ему скоро отдых.

Наши радисты также отказались итти в аэропорт, решив добиться улучшения дальнейшей радиосвязи корабля с землей.

Мы втроем— Пусэп, Романов и я — пошли в авиагарнизон. Хотелось немного размяться и дорогой поговорить.

— Вот что, товарищи штурманы! — обратился к нам Пусэп. — С организацией нашего перелета из Англии в США и обеспечением безопасности перелета через океан не все обстояло благополучно. Летели без связи, задержались в Рейкьявике, взлетели при наихудших условиях. Нам сунули, видимо, умышленно навранные схемы радиомаяков. Попытка направить нас в Нью-Фаундленд, где сейчас весь остров окутан туманом, а также другие немаловажные моменты заставляют меня думать, что в Лондоне, а, может быть, также и в Вашингтоне основательно кто-то старается, чтобы похоронить нас в океане... Каждому из нас надо постоянно быть начеку и рассчитывать только на самих себя. Помните, — продолжал Пусэп, — помните это, товарищи, не только в полете, но и на американском материке.

Несколько серых одноэтажных стандартных домиков на берегу реки составляли временный городок аэропорта. В столовой на простом деревянном столе был накрыт завтрак. И стол, и деревянные скамейки, и посуда, и питание, состоящее в основном из консервов, свидетельствовали о том, что люди здесь недавно и устроились по-походному.

Мы с Романовым есть не хотели, а пить перед полетом не рискнули. Да и вообще мы были в таком настроении, в такой, как говорят, штурманской форме, что даже плотный завтрак мог нас опьянить, развинтить туго закрученные внутри гайки.

Всего важнее было сейчас выяснить ожидавшую нас в пути погоду.

Высокий, средних лет синоптик, зная уже, что нам надо лететь в Вашингтон и что погода предстоит хорошая, мало распространялся о погоде, а больше старался расспросить нас о том, как там за океаном.

Отвечал он на наши вопросы примерно так:

— Погода по всему маршруту очень хорошая. А скажите, удержатся русские на Волге?

— Через два часа здесь от тумана и следа не останется. А как, по-вашему, до Баку немец не дойдет?

Мы расстались уверенные, что благополучно долетим до Вашингтона, а синоптик, не скрывавший своего восхищения советским народом, — в том, что русские за Волгу фашистов не пустят и Баку им не отдадут,

Мы доложили Пусэпу обстановку и сообщили, что примерно через час можно будет готовиться к вылету,

В окно блеснуло солнце, напомнило о теплом дне, и Вячеслав Михайлович предложил пойти всем к самолету, на воздух, на зеленую траву.

Туман рассеялся. Обычно сдержанный, наш командир развеселился и под общий смех подал протяжную команду:

— По ко-о-ням!

Легко и прямо-прямо побежал наш самолет по дорожке, набирая скорость с каждым метром разбега, и незаметно оторвался от аэродрома Гуз-Бей.

Мы перемещались к южным широтам. Солнце прело все сильнее. Это мы ощущали даже на высоте.

Некоторое время самолет шел вдоль реки, тянувшейся узкой лентой параллельно нашему курсу и служившей для летчиков хорошим ориентиром. Мы же, штурманы, доверившись реке и пилоту, перебирали свои портфели, изредка записывали в бортжурнал показания приборов, а в общем ничего не делали. Да и делать-то, собственно говоря, было нечего. Воздух прозрачный, видимость беспредельная.

Шестьсот километров летели над глухими, необитаемыми местами Канады. Никаких признаков жизни., никакого человеческого жилья — всюду холмы и горы, поросшие лесом. Однообразную картину изредка нарушали озера и речки, вьющиеся среди лесных зарослей. Нигде нам не встретился ни один «пятачок», годный для посадки самолета. Случись в воздухе что-нибудь с моторами, и дело плохо: сесть абсолютно-негде.

Под нами залив Святого Лаврентия.

Солнце поднимается все выше.

Пассажиры освобождаются от всего теплого. Через некоторое время начало так припекать, что по некоторым признакам стало жарко и нашим моторам, — один мотор стал чихать. Пришлось подняться на высоту 3 000 метров.

Мистер Кемпбелл расстегнул сюртук. Левой рукой он прижимал к голове наушники, а правой то стучал ключом, то крутил ручки приемника. Все мы привыкли к нему, к его жестам, позам и выражению лица. Мне было достаточно одного взгляда на него, чтобы убедиться, что связи у него сейчас нет ни с кем.

Обнаженная, наваленная солнцем гористая местность. Восходящие потоки создали вверху невообразимую кутерьму. Болтанка сильно беспокоила всех пассажиров. Для нашего тяжелого корабля она и впрямь была небезопасна.

— Эндель Карлович! Ты бы стороной обходил все эти горы.

— А как же с курсом, который вы нам дали?

— Да что толку в нем, если от него ничего, кроме неприятностей, нет. Держи средний курс вдоль реки, лишь бы не болтало машину.

— Это мы можем, — согласился Пусэп, — а я думал, что вы так же, как над океаном, будете придираться к каждому градусу курса самолета.

Перешедший по нашему совету на международный код мистер Кемпбелл связался, наконец, с Монреалем. Здесь находилось Главное управление воздушных сообщений Канады и имелся отличный аэродром. Радист подал радиограмму — нам предлагалось сделать посадку, чтобы получить подробную информацию о погоде на дальнейшем маршруте, а также и для того, чтобы дать нам в сопровождение самолет до Вашингтона.

— Штурманы, как ваше мнение, будем садиться или полетим дальше? Сколько еще осталось до Вашингтона? — спросил Пусэп

Романов мотает головой, явно протестуя против посадки.

— Еще три часа, — ответил я. — По-моему, причины, указанные в радиограмме, неосновательны для посадки, так что наше штурманское мнение — лететь до Вашингтона.

— Ну, есть! Поблагодарите за любезность и как-нибудь помягче откажитесь от посадки.

Вскоре мы пересекли границу Канады и США. Под нами была территория Соединенных Штатов Америки — такая же дикая, пустынная и неосвоенная, как и канадская. Как-то не вязалась эта пустынность с нашими представлениями об Америке. На сотни километров тянулись дикие, таежные места.

Появилась облачность, опускавшаяся все ниже и ниже.

Мы тоже вынуждены были снижаться. Температура наружного воздуха подскочила до 30 градусов выше нуля. На перегретых моторах появились тонкие струйки кипящего масла.

Усилилась болтанка.

Встречный ветер уменьшал скорость. На малой высоте расход горючего на километр пути был больше расчетного, а у нас его было в обрез.

Последние сотни километров полета были самыми трудными. За этот день мы в сущности без отдыха покрыли расстояние 4 700 километров, пробыв в воздухе 16 часов. По сути дела, из Исландии мы прямо махнули в столицу Соединенных Штатов с маленькой паузой в Гуз-Бее. Пилоты наши устали.

До Вашингтона оставались последние три сотни километров. Местность под нами все больше преображалась. Широкие, прямые автострады пересекали друг друга по всем направлениям. Железные дороги опутывали паутиной всю территорию. Стало невозможно ориентироваться по карте — так все переплелось и перепуталось.

Под нами портовый город Балтимора.

Перейдя на ориентировку по радиомаякам, мы то и дело давали летчикам поправки к курсу. Всякие переговоры по телефону прекращены. Говорили только командир самолета и штурманы.

Температура в самолете 35 градусов. Моторы захлебывались — продолжать полет становилось невозможным.

Вошли в зону Вашингтонского радиомаяка. Развернулись по ней и пошли на аэродром посадки. Оставались считанные минуты, но нам казалось, что моторы не выдержат и вот-вот надорвутся и замолкнут.

Радиомаяк безошибочно привел нас к большой реке Потомак Невдалеке виднелся утопающий в зелени Вашингтон.

После восьми часов полета мы без лишних кругов произвели посадку. Наши измученные моторы получили, наконец, возможность отдохнуть. Да и людям отдых был необходим.

— Выключайте моторы! — распорядился Пусэп. — Открывайте все двери, ставьте лестницы да поживее выпускайте пассажиров и сами выходите, а то здесь задохнуться можно.

Против всякого ожидания, вид у всех ваших пассажиров был бодрый и даже свежее обычного: втянулись и привыкли к походной обстановке.

Толпа, стоявшая до этого времени спокойно в тени под ангаром, хлынула к самолету. Откуда-то вынырнули автомашины, на которые усадили всех пассажиров.

Весть о прилете советского самолета-бомбардировщика молниеносно разнеслась по всему аэродрому. В первые минуты мы вообще ничего не могли понять. Огромная толпа со всех сторон окружила самолет. Стало еще жарче. Мы в своих суконных гимнастерках буквально задыхались, и нам до смерти хотелось окатиться холодной водой и спать, спать, спать. Шестнадцать часов, проведенных сегодня в воздухе, давали себя чувствовать!

Наконец, нас разместили по комнатам.

Какое же мы испытали наслаждение, дорвавшись до холодной воды. И, наверное, долго приводили себя в порядок, потому что, когда мы закончили свой туалет, дневная жара успела уже смениться вечерней прохладой.

Утром мы направились в Белый дом — резиденцию президента США Франклина Рузвельта.

За письменным столом в глубине кожаного кресла сидел человек, которого мы все сразу узнали. Седой, с большим широким лбом и черными бровями, президент Рузвельт рассматривал каждого из нас.

Посол по очереди представил весь наш экипаж.

— Я очень рад нашему знакомству,— оказал президент,— рад видеть вас благополучно прибывшими в добром здравии. Надеюсь, что вы так же благополучно доставите мистера Молотова в Москву. Поздравляю всех вас с блестящим перелетом и особенно поздравляю ваших навигаторов.

На следующий день после посещения Белого дома был намечен обратный рейс на Родину. Старт назначили с рассветом, при утренней прохладе, которая намного облегчала взлет перегруженного горючим корабля. Однако по непонятным причинам наш вылет затянули до полудня.

Полный штиль. Солнце пекло нестерпимо. Подошвы сапог прилипали к расплавленному асфальту. Самолет так сильно накалился, что к нему нельзя было прикоснуться.

Пожарные израсходовали на поливку самолета три цистерны воды и уехали за четвертой. В тени под плоскостью самолета мы с тоской смотрели на немилосердно палящее солнце, перевалившее за полдень, и размышляли: взлетим или не взлетим в такую жару? Долетим ли засветло до намеченного пункта?

Все было готово к вылету. Кинооператоры с большими и маленькими аппаратами, на треногах, машинах, расставив прожекторы, микрофоны, опутав весь район вокруг самолета проводами, снимали всех и все. Фотографы не отставали от кинооператоров. Бегали вокруг самолета, щелкали, прицеливались и бежали в другое место.

Наконец, все заняли свои места.

Старт был очень тяжелым: перегруженный горючим, корабль оторвался лишь в конце полосы.

Через несколько минут ровный слой белых облаков был уже под нами, а наверху — чистое, ясное небо с большим ярким солнцем, катившимся на запад.

Началась нормальная работа.

Летчики получили точный курс и включили автопилот. Штурманы приступили к контролю пути по радиомаякам, единственно верному средству при полете вне видимости земли. К общему огорчению, полет за облаками лишал нас возможности рассмотреть Америку сверху на новом маршруте, пролегающем через Нью-Йорк.

С помощью компасного курса и радиомаяков мы прошли над городами Балтимора и Филадельфия, не видя их. На высоте трех тысяч метров за облаками прошли над Нью-Йорком.

Через два с лишним часа полета такая же участь постигла нас и над Бостоном. Отсюда мы изменили курс и пошли на север.

Температура снизилась до + 8 градусов. Экипаж и пассажиры стали спешно натягивать летное обмундирование. Второпях мистеру Кемпбеллу, самому большому человеку на корабле, достался самый маленький комбинезон. Натягивая его на свои могучие плечи, он согрелся и уже не стал его надевать. Через каждые полчаса процедура повторялась, и мистер Кемпбелл до самой посадки согревался, борясь с маленьким комбинезоном.

Вести самолет по густой сети радиомаяков так же просто, как при хорошей видимости земли. Для штурманов такой полет не утомителен.

Но радиомаяки скоро должны были кончиться. Предстояло выйти на остров и на нем искать аэродром посадки. Теперь мы нуждались в сведениях о погоде, чтобы иметь возможность все заранее предусмотреть.

А мистер Кемпбелл, разложив на коленях все свои шифры и коды, что-то записывает и с безнадежным видом все стучит и стучит телеграфным ключом. А погода без перемен.

Решили пробивать облачность над океаном.

На высоте 1 000 метров облака начали темнеть, и вскоре громко раздалось радостное слово «вода» — под нами был океан.

Вахтенный радист мистер Кемпбелл, выглянув в окошко и увидев, вернее ничего не увидев из-за густых облаков, окутавших самолет, и по-своему оценивая обстановку, отбросил от себя все коды и шифры и заработал.открытым текстом, умоляя

во имя всех святых сообщить ему погоду на аэродроме. В ответ он получил телеграмму, из которой ничего не понял, и передал ее Романову. Прочитав ее, Романов поднял большой палец кверху и оказал радисту:

— О кэй, мистер Кемпбелл!

В телеграмме было всего три слова. Otschen choroschaia pogoda.

Позднее мы разобрались в том, что произошло. Мистер Кемпбелл работал одним шифром, а с аэродрома ему отвечали другим. Шли часы, и ни мы никого не понимали, ни нас никто не понимал. Когда же радист заработал открытым текстом, на аэродроме решили, что за радиопередатчиком сидит русский радист, плохо разбирающий новый шифр. И вот администратор аэродрома нашел какого-то чеха, который кое-что понимал в русском языке, и приказал ему написать радиограмму о том, что погода «о кэй». Таким образом, и была послана эта телеграмма, сразу разрешившая вое наши сомнения.

Мистер Кемпбелл был отпущен, с вахты на обед, а за радиоаппарат сел Муханов, который продолжал радиосвязь самолета с аэродромом по международному коду.

Облака оборвались. Ясное небо. Хорошая видимость. Уверенная и надежная радиосвязь, — что может быть лучше и приятнее такого полета.

Через семь часов двадцать минут наш самолет опустился на .громадном аэродроме Тендер на острове Нью-Фаундленд.

Отсюда путь в Европу через океан.

Большое поле забетонировано и электрифицировано. Аэродром работает круглосуточно. Наш прилет явился для гарнизона большим событием. Все с интересом разглядывали нас и очень хотели узнать подробности о жизни в Советском Союзе.

Утро не предвещало ничего хорошего. Погода была явно нелетная — туман, снег с дождем, ветер с моря.

Однако уже в середине дня погода настолько улучшилась, что борттехники, радисты и стрелки уехали к самолету, а штурманы с Пусэпом отправились на метеостанцию. — Старший синоптик долго раздумывал, крутил в руках карандаш и с серьезным видом медленно вывел красным карандашом на синей папке: «Погода определенная, советую вылетать».

Сборы были недолги, и вскоре самолет, легко оторвавшись от земли, взял курс на Гренландию.

Впереди по курсу чернели высокие и мощные облака, перетянуть через которые наш тяжелый корабль не мот. Лететь на малой высоте только для того, чтобы любоваться волнами старика-океана, не было никакого смысла. На этой высоте нам нехватило бы горючего до конечного пункта.

Вскоре самолет вошел в облака. Радиомаяк затух. Радиосвязь прекратилась. Во всем большом иное мы были одни, окруженные со всех сторон грозной стихией.

Вода ручьями текла с потолка. Было холодно, неуютно и беспокойно.

Самолет с трудом набирал высоту. Стрелка термометра приближалась к нулю. Скорей бы вылезть наверх из этих противных облаков, вздохнуть свободнее и услышать радиомаяк! Установим радиосвязь, займемся астрономией, и можно будет разговаривать, шутить и смеяться. А сейчас в самолете полная тишина.

Стекла покрылись льдом. На кромке крыльев слой льда становится все толще и толще. По штурманской кабине застучали срывающиеся с винтов ледяные осколки. Машина стала — неуклюжей, неповоротливой, вот-вот совсем откажется от выполнения своих обязанностей.

— /Эх, не везет нам сегодня! — сказал Пусэп, отдав штурвал от себя, повел машину вниз.

На высоте 3 000 метров температура была + 0,5 градуса. Лед растаял, самолет снова стал послушным. На этой высоте в потоках воды, на грани обледенения, мы решили лететь по намеченному курсу.

Как высоко над нами облака? Не попытаться ли еще раз пробиться сквозь зону обледенения и выйти наверх? Не будет ли это бесплодной попыткой и лишней потерей времени?

Из штурманских рук выбиты все основные средства самолетовождения,

Черт возьми! Хоть бы краешек солнца увидеть да захватить его на мгновение в секстан, тогда можно снова лететь вслепую и смело отворачивать от Гренландских гор. Во всех приемниках абсолютно ничего не слышно, кроме сильного треска

В пассажирской каюте темно. Пассажиры спят. И только возле Вячеслава Михайловича горит лампочка-светлячок, при свете которой он читает. Все три радиста, мокрые, скучные, сидят у бесполезной радиостанции.

Борттехники также клюют носами у приборного щитка.

Вячеслав Михайлович через центрального пушкаря просит летчиков предупредить его, когда будет видна Гренландия

Дорого бы я дал в эту минуту за то, чтобы услышать: «Облака кончились, видна Гренландия».

За четыре часа напряженного полета вслепую много было передумано. Уже пройдено 1 300 километров над океаном. На таком расстоянии каждый градус ошибки в курсе дает отклонение от линии маршрута в 22 километра.

У нас же на этом участке магнитное склонение изменилось на 10 градусов, да еще на основании синоптических анализов мы довернули самолет на 15 градусов.

А что если мы ошиблись в своих расчетах и довернули не в ту сторону?

— Какая высота гор Гренландии? — обратился ко мне Пусэа.

— На тысячу метров выше нашего полета.

— Какая погода на острове и когда, по вашим расчетам, мы должны подойти к его берегам?

— Минут через двадцать. По прогнозу, в районе острова должны быть разрывы в облаках. О настоящей погоде ничего не знаю — радиосвязи ни с кем нет.

— Н-да, выбрали погодку, — пробурчал Пусэп. Романов нервно вертел мокрый секстан, грыз карандаш и нетерпеливо смотрел в окно, готовый в любую минуту смерить высоту солнца.

Усилия радистов не пропали даром. Муханову удалось связаться с гренландской радиостанцией, и он громко, на весь самолет, прочитал сводку: «Облачность высокая, пять баллов. Ветер восточный». По бодрому голосу радиста мы сразу поняли, что все в порядке.

Не успел радист дочитать до конца сводку погоды, как его

перебил Пусэп:

— Довольно, сам вяжу погоду.

Самолет из ночи вышел в день. Сквозь большие разрывы брызнули лучи вечернего солнца, заблестели мокрые крылья самолета, на стеклах забегали солнечные зайчики.

Народ зашевелился, повеселел, телефоны наполнились разговорами.

Впереди блестели мощные купола гренландских ледников. Отметив на карте точку своего нахождения, мы с Романовым переглянулись, довольные своими расчетами.

Проснувшиеся пассажиры любуются высокими скалистыми берегами южной оконечности Гренландии, узкими извилистыми фиордами и белоснежными ледниками.

Черные высокие гранитные скалы обрываются отвесно у океана, и у подножья их океан пенится и сердито бурлит.

У берегов голубые льдины. Поднятые волной, они с силой налетают на скалы и крошатся на мелкие куски.

Муханов установил надежную радиосвязь с Исландией. Романов вталкивал в пузырек уровня секстана еле видневшуюся на юге планету, но то ли секстан замерз, то ли планета была плохая, а скорее всего потому, что сейчас мы уже не так остро нуждались в астрономии, все попытки его успехом не увенчались.

На севере светлая полоска зари шла параллельно нашему курсу на восток, и скоро из-за горизонта показалось солнце. Наступил новый день. В самолете погасли огни.

— Сергей Михайлович, послушай радиомаяк, — обратился я к Романову, — одно ухо хорошо, а два лучше.

— По-моему, буква «А» громче «Н».

— Два уха хорошо, а три лучше, — сказал Пусэп...— Включите мне, старому маячнику, телефон, и я скажу точно, какая громче, какая слабее.

— Без сомнения, «Н» громче, чем «А», — сказал Пусэп, внимательно прослушав сигналы,

— Так держать, — резюмировал я консилиум радиомаяч-ников.

Муханов запросил радиопеленг. Проложив его на карте, мы убедились, что все благополучно, и если и были отклонения от маршрута, то очень незначительные. Высота полета 2 000 метров, температура 0°.

Муханов через каждые десять минут подает радиограммы с сообщениями о погоде. На аэродроме высота нижнего края облаков опустилась до 500 метров. Нам предстоит дробиться сквозь слой толщиной 1 500 метров. Очередная радиограмма гласила: «Горы покрыты облаками». Мы и без нее знали, что все горы Исландии вершинами уходят в облака, и давно уже наметили план действий.

Сигналы все громче и громче. Радиомаячная зона все острее. Работа напряженнее. Команды отрывистые.

— Два градуса влево! Так держать. Чуть-чуть влево, еще малость. Так, хорошо!

Быстро нарастает слышимость сигналов. И вдруг «а несколько секунд все оборвалось. Потом снова громоподобный звук сигналов — маяк под нами.

— Курс 270 градусов, снижаться под облака, под нами аэродром!

— Есть снижаться! — бодрым, без тени сомнения голосом ответил Пусэп и, развернув самолет, направил его вниз.

Несколько минут ожидания и тишины.

На высоте пятисот метров мы увидели океан, залив и у подножья горы уже знакомый нам аэродром.

Летчики занялись переговорами с борттехниками насчет воздуха в тормозах, выпуска шасси и еще всякой другой сложной техники, предшествующей посадке большого корабля.

Мы же, собрав свое имущество и рассовав его по сумкам и портфелям, оказались на несколько минут безработными.

По нашей штурманской оценке Пусэп произвел отличную посадку. А большинство летчиков считает, что штурманам угодить очень трудно!

Самолет был поставлен на заправку. Пассажиры и большая часть экипажа уехали завтракать. Мы же с Романовым отправились узнавать погоду и выторговывать разрешение на вылет. Еще в Нью-Фаундленде мы знали, что сюда надвигается циклон с фронтами, не предвещающий ничего хорошего. В Англии же пока еще стоял устойчивый антициклон со сносной погодой. По всем признакам надо было спешить с вылетом.

Старший синоптик со всеми подробностями обрисовал обстановку чуть ли не половины земного шара, как будто мы собирались совершать кругосветное путешествие Вручая нам папку с погодой и всеми прогнозами до Англии и дальше в Европу, он советовал как можно скорее вылетать, мотивируя тем, что через несколько часов погода здесь испортится и надолго. Прощаясь, он пожелал нам счастливой посадки в Москве и, сняв фуражку, произнес по-русски: «До звидание».

Оставался участок пути в 1 400 километров через океан, — он был в два раза меньше покрытого нами сегодня расстояния. Погода предполагалась значительно лучшая, но мы все же готовились к полету со всей тщательностью. Мы не склонны были считать, что пройденный по воздуху путь становится уже «объезженной» дорогой, по которой второй раз можно лететь без опасения. Воздушный путь ни при каких обстоятельствах не оставляет за собой следа, тем более при полете через океан.

Оставив Исландию, наш корабль направился прямо к Британским островам.

Белые гребни поднимались на высокой волне и, падая вниз, разбивались мелкими брызгами. Большой океанский пароход, идущий курсом на Исландию, то зарывался носом в волну, то вновь поднимался.

Наш корабль тоже сильно болтает. Компас работает неустойчиво.

Надо бы повыше забраться, где воздух спокойнее и ветер попутный.

На второй половине пути облака скрыли от нас неприветливый холодный океан.

Подходя к западным берегам Шотландии в том месте, которое было указано нам в качестве входных ворот, мы нырнули в первое попавшееся на нашем пути большое окно и на высоте 500 метров пошли дальше под облаками. Океан был пройден.

Вот и последний остров с высокой горой. Еще несколько минут, и мы над небольшим городком на западном берегу Шотландии, рядом с которым и находится наш аэродром. Вот теперь можно оказать вполне уверенно, что с океаном благополучно все покончено.

В общей сложности в этот день мы были в воздухе 12 часов 35 минут и прошли над океаном 4 100 километров.

Встречали нас старые знакомые: работники нашего посольства и служащие аэродрома, поздравляли с двухкратным перелетом через океан. Оставался последний этап нашего полета — домой, в Москву.

По долгосрочному прогнозу на всем нашем пути предполагались сплошные облака и сильный попутный ветер. Лучшей погоды и не придумаешь в положении людей, которые должны пролететь над вражеской территорией незамеченными и возможно быстрее.

К намеченному сроку приехали все наши пассажиры. У самолета большая толпа провожающих. Обычная суета, сопровождающая каждый большой полет.

Полный газ, и самолет ровно покатился по бетонной дорожке, быстро оторвался и с набором высоты пошел над волнами залива. Развернувшись, проходим над аэродромом, внизу мелькают люди, все машут, провожая нас в далекий и небезопасный путь.

К нам пристраиваются два истребителя сопровождения.

За полчаса полета в вечерних сумерках мы пересекли остров и подошли к берегам Северного моря. Здесь мы распрощались с истребителями. Под темнеющим небом, на котором уже загорались звезды, направляли мы свой путь к родным берегам.

В пассажирской кабине занавешены окна. В правом, ближнем к нам углу чуть-чуть теплится лампочка, при скудном свете которой Вячеслав Михайлович дочитывает последнюю главу начатой еще в Москве книга. Стрелок центральной пушечной башни с ручным фонариком проверяет и включает пассажирам кислородные аппараты. У борттехников на большом приборном щитке потушены все огни, и бортинженер, близко нагнувшись к щитку, по скупому фосфорному свету контролирует работу моторов. У радистов только маленькая зачехленная лампочка бросает свет на столик и приемник. Связь с Москвой уже установлена.

Первое сообщение: в Москве уже наступил рассвет. Москвичи в частной беседе с нашими радистами спрашивали:

— А у вас как там, уже светло или еще темновато? Тяжелый самолет набирал высоту. Все наши бортовые часы,

работавшие до этого по гринвичскому времени, переведены на московское. Надеты кислородные маски.

— Ну, Сергей Михайлович, бери в руки секстан да хватай звезды, пока есть. Выбирай любую.

Быстро серебрится восток. Радиопеленгатор начинает пошаливать — первый признак восхода солнца. «Спеши, Сергей Михайлович, лови звезды. Полярная уже растаяла, но в зените и на юге еще много крупных, ярких звезд. Измеряй их секстаном, рассчитывай на бумаге, прокладывай на карте. Помогай заметать следы, делать хитрые петли».

— Радисты, передайте в Москву место, время, высоту и погоду — Да не забывайте в конце сообщить: «Все в порядке».

Брызнули золотые лучи и рассыпались по горизонту. Выплыло солнце. Растаяла ночь, и растаяли облака под самолетом. На сотни километров ни облачка, ни тумана. К сожалению, прогноз не оправдался.

Восточный берег Балтийского моря остается позади. Теперь под нами на много километров — земля с войной и пожарами.

Высота 7 500 метров, температура —32 градуса. Холод не чувствуется, и мы с Романовым работаем без перчаток. Нервы напряжены, мысль работает быстро, внимание насторожено. Кислород заметно убывает. Самолет медленно ползет вверх.

Борттехники, закутанные в меховые воротники, из которых свисают шланги и провода, неподвижно, как призраки, сидят у приборного щитка.

Радисты стучат ключом, записывают, шифруют и неизменно через каждые полчаса передают короткие радиограммы о месте и обстановке нашего полета, получают погоду и пеленга.

Пассажиры в своей кабине, прильнув к оконным стеклам, внимательно рассматривают землю.

Воздушные стрелки, как верные стражи, зорко следят за землей и за воздухом, держа руку на спусковом крючке своего оружия. Наши стрелки — бывалые ребята и по опыту знают, что опасность может нагрянуть в любую секунду и с любой стороны.

Под нами леса, озера, реки и мелкие селения. В стороне остаются города и крупные железнодорожные станции.

Высота 8 000 метров, температура —35 градусов.

— Штурманы, какая путевая скорость и через сколько времени будет линия фронта?

— 500 километров в час. На линии фронта будем через час.

— Добре. Высоты больше не будем набирать, кислороду маловато, да с такой скоростью нас и на этой высоте никакая собака не догонит.

Центральный башенный пушкарь передает по телефону вопрос Вячеслава Михайловича: «Через сколько времени будем в Москве?»

— Передайте, что в Москве будем через два часа.

И снова тишина, напряженная работа тех, кто занят, и напряженное ожидание тех, кто вынужден ничего не делать.

Радисты сообщили принятое по радио приказание командования: «Линию фронта перелетать на максимальной высоте».

— Вижу линию фронта, — воскликнул Пусэп.

Эта весть быстро разнеслась по всему кораблю, и все свободные от вахты люди еще напряженнее стали смотреть на страшную землю. Нужен был наметанный глаз Пусэпа, чтобы за сотню километров увидеть впереди пожары на линии фронта.

Медленно плывет под нами земля. Проверяю запись в бортжурнале, рассчитываю на карте и на линейке и получаю ту же путевую скорость — 500 километров в час.

Линия фронта обозначена редкими пожарами, дым от которых стелется на восток.

Летчики покрутили вправо маленькую ручку на автопилоте с надписью «Снижение», и самолет, наклонив нос, послушно начал итти вниз.

Радисты передали радиограмму: «Миновали линию фронта». В ответ приняли приказание: «Посадку произвести на Центральном аэродроме».

Сколько волнений, переживаний, какая напряженная тишина в корабле была всю ночь! И вот пролетели линию фронта, заговорили о посадке, и как будто ничего этого и не было. Голоса бодрые и громкие. Лица веселые.

Высота 4 000 метров. Сняты надоевшие, заиндевевшие кислородные маски.

— Идем прямо на Калининский аэродром, — докладывает носовой стрелок.

— Приготовить ракеты, — командует Пусэп.

Высота 2 000 метров, температура 0°, почти тепло. Прямо через Клин идем вдоль Октябрьской железной дороги.

Вячеслав Михайлович стал снимать летное меховое обмундирование.

Высота 500 метров. Слегка подбалтывает. Под нами паровоз, пыхтя, тащит длинный товарный состав в сторону Ленинграда.

Вот мы и дома.

С затихшими моторами катимся по бетонной дорожке. Рулим по зеленой траве и, остановившись у группы людей и автомашин, выключаем моторы. В ушах гудит и звенит.

Волнуясь, не попадая ногами на ступеньки лестницы, выходим и выстраиваемся экипажем у самолета.

Отделившись от строя, Пусэп подходит к командующему!

— Товарищ генерал-лейтенант авиации, ваше задание выполнено.

Командующий пожимает нам руки, поздравляет с благополучным прилетом и благодарит за блестяще выполненный рейс.

Большая группа встречающих, здороваясь с пассажирами и членами экипажа, смешала наш строй.

Вячеслав Михайлович разыскал нас и, пожимая руки, благодарит за удачный перелет.

Вернутся к оглавлению