ДВАДЦАТИПЯТИЧАСОВОЙ ПОЛЕТ НАД КАРСКИМ МОРЕМ

Прошло немногим более года с того времени, когда мы с Михаилом Васильевичем Водопьяновым совершили зимний полет из Москвы на побережье Берингова моря, и вот мы снова вместе, готовимся к вылету в Арктику. У каждого из нас произошли какие-то перемены за это время, но мне казалось, что самая крупная перемена произошла в моей жизни. Среди нашего экипажа, состоящего целиком из коммунистов, я самый молодой член партии и у меня уже есть почетная партийная обязанность: я парторг нашего экипажа, и трудно сказать, чему я больше уделяю времени — специальной подготовке или партийным обязанностям, но скажу одно, что на все у меня хватает времени, о настроении же говорить не приходится, лучшего не бывает. Плес большого Енисея. Отданы буксирные концы. Гидроплан бежит вверх по течению. Новые моторы звенят высоким тоном. Последние метры на редане. Чуть касаясь воды и легко взмыв, мы проносимся над просыпающимся Красноярском. Крутой разворот. Самолет набирает высоту.

Через семь часов полета под нами во всей своей красе первый заполярный город Игарка — наша база, с которой мы будем совершать полеты в море, пока не наступит лето и не откроются гидроаэродромы в Карском море.

Крутой вираж над городом. Самолет плавно чертит воду и останавливается у бочки на якоре. На пристани нас встречают знакомые игарцы и ранее прибывшие сюда летчики.

В Игарке идет полным ходом подготовка к летней навигации. Лесозаводы работают день и ночь. На пристанях и причалах расчищаются места для приема океанских пароходов.

Солнце, светящее круглые сутки, дает авиации возможность работать непрерывно. Уходят и приходят рейсовые самолеты.

Связавшись с полярными радиостанциями и узнав обстановку, вылетаем в Карское море.

После шестнадцати часов полета над ледяными, еще не тронутыми весенним солнцем полями Карского моря мы возвратились в Игарку. Планируя на посадку, мы увидели у бочки, рядом с нашей стоянкой, покачивающийся на воде самолет Черевичного, с экипажем которого мы соревновались.

Экипаж Черевичного в основном был тот, с которым он весной 1941 года летал в район Полюса недоступности, где совершил три посадки на льдине. Члены соревнующихся экипажей хорошо были знакомы друг с другом, и даже больше—многие были большими приятелями. Посыпались вопросы о Москве, о близких и знакомых.

Кто-то из экипажа Черевичного сообщил, что Матвей Ильич Козлов, базирующийся в Нарьян-Маре, сделал один полет в Баренцевом и Карском морях продолжительностью в двадцать пять часов. Сразу все остальные вопросы перестали нас интересовать, и мы всячески пытались выяснить подробности этого замечательного полета.

Вскоре Черевичный со своим экипажем вылетел на восток, на ледовую разведку морей Лаптевых и Восточно-Сибирского. Черевичный улетел, а мы лишились сна. Двадцатипятичасовой беспосадочный полет Козлова не давал нам покоя!

— Механикам заливать горючее, штурману узнавать погоду и готовить маршрут, — распорядился Водопьянов.

Михаил Васильевич, на сколько часов готовить маршрут полета?

— Маршрут готовь на все горючее. С первой сносной погодой вылетаем.

Полет обещал быть интересным. Осуществлялась, наконец, моя мечта составить ледовую карту всего Карского моря.

Заняв места в самолете, мы отвязались от бочки и порулили на большой Енисей для взлета. Был штиль.

Два раза мы тщетно пытались оторваться: бежали по течению, пробовали против течения. Но лодка зарывалась носом в воду и никак не хотела выходить на редан. Зарулили обратно на стоянку, выгрузили все, что казалось лишним, и слили полтонны горючего. После этого, хотя и с трудом, летчикам удалось оторвать от воды присосавшуюся лодку. (Каждый приступил к своей работе.

Вскоре за Усть-Енисейским портом воды Енисея как бы обрывались и дальше пробивались к морю уже подо льдом. Сильное течение весенних вод ломало и поднимало лед.

Дальше на север воды вовсе не стало видно, и перед нами открылась белая ледяная поверхность, освещенная полярным солнцем.

Недалеко от острова Диксон курс был взят на запад, к берегам Новой Земли.

Ледовая обстановка становилась все более сложной, и я уже ни на минуту не мог оторваться от наблюдений.

Дойдя до восточного берега Новой Земли, в районе пролива Маточкин Шар, мы повернули на север. Слева тянулась горная цепь с ледниковыми куполами.

На северной оконечности Новой Земли, на Мысе Желания, находилась одна из старейших полярных станций.

Развернувшись над ней, мы прошли прямо на север, вдоль границы двух морей: моря Баренца, чистого от льда, и Карского, забитого льдами до горизонта.

Незаходящее солнце бросало на снег длинные тени от торосов. Монотонный шум моторов стал привычен. Воздух спокоен. Машина идет ровно. Внизу же однообразная картина — слева вода, справа льды.

Истекает двенадцатый час полета.

Рында громко звонит, созывая команду воздушного корабля на обед. Мы у острова Греэм Белл, самого восточного из архипелага Земли Франца-Иосифа. Водопьянов показывает место, где у него когда-то была вынужденная посадка

На полярных станциях, с которыми мы держим связь, каждые четыре часа сменялись вахты. Радисты первой смены уже выспались и, вновь заступив на вахту, спрашивали нас: «А вы все еще летаете?»

Прошло шестнадцать часов полета. Рында звонит на ужин и на смену вахты. Разворачиваем самолет на юго-запад.

Медленно проплывают ледники островов Северной Земли. Погода нам благоприятствует, прозрачной чистоты арктический воздух делает видимость почти беспредельной.

Остров Уединения чернеет одиноким пятном среди белых льдов. Здесь весна в разгаре. Зимний снежный покров сменили ручьи и лужи темной воды. Обнажились скалы и пригорки

с редким мхом. На берегу дом с двумя мачтами. Четыре человека машут нам шапками. Появление самолета для них, проживших два года на острове, — начало летней навигации, а с ней и близость смены.

Прошло двадцать часов. Остров Диксон. Вот он под нами, знакомый до мелочей, близкий и родной. Скоро мы сюда переберемся. Отсюда будем летать все лето. Сейчас он черный, мокрый и грязный от недавно стаявшего снега. Но пригреет солнышко, зазеленеет мох, распустятся цветы, и тогда он будет похож на красивый ковер.

От Диксона идем на юг. Доходим до енисейской воды и видим, что за время нашего полета кромка льда оттеснена на пять километров ближе к морю.

Двадцать четыре часа полета. Нужно решить, что делать дальше. Мы над селением Дудинка. Здесь можно было бы до-зарядиться. Но на Енисее сильный ветер. Садиться здесь без нужды нет смысла.

— Сколько осталось горючего в баках? — обратился Водопьянов к механику.

— На один час полета, товарищ командир,

— Штурман, сколько времени лететь до Игарки?

— Один час две минуты, — ответил я.

От Дудинки до Игарки идем почти по прямой, срезая все речные изгибы, чтобы сэкономить время. Ветер швыряет нашу машину.

Когда бензиномеры перестали показывать наличие горючего в баках, Водопьянов повел машину над серединой реки, готовясь на случай остановки моторов посадить ее на воду.

Моторы чихнули по одному разу и перестали тянуть. Но этого и не требовалось. Свое дело моторы сделали. Через двадцать пять часов полета наш самолет коснулся днищем воды и, пробежав по ней, остановился.

Сильное течение быстро понесло гидроплан. Подошедший катер бросил концы и прибуксировал нас к месту стоянки. Это было 22 июня 1941 года.

На высоком крутом берегу гостиница аэропорта. Кругом ни живой души. Даже ребятишек, которые обычно почти круглые сутки копошатся у реки, не видно.

В большой битком набитой комнате гостиницы на наш приход никто не обратил внимания, будто это не мы сейчас вернулись из далекой Арктики после двадцатипятичасового полета. Но через несколько секунд, услышав первые слова правительственного сообщения о вероломном нападении Германии на Советский Союз, мы забыли о своем рекордном полете и решили немедленно лететь в Москву.

По синоптической карте погода, если расценивать ее по мирному времени, была неважная, ну а с военной точки зрения вполне сносная,

С промежуточного гидроаэродрома нам сообщили, что для получения разрешения на прилет в Архангельск следует остановиться в Нарьян-Маре. Делать нечего. Вывожу самолет за облаками по радиокомпасу. Когда стрелка прибора показала, что мы над станцией, прошу летчиков пробивать облака и спускаться вниз.

Под нами большой плес, на якорях стоят два самолета, на берегу белеет посадочный знак.

— Вот так бы на Берлин выйти, — говорит мне Водопьянов.

— Выйдем и на Берлин, — отвечаю, укладывая штурманские приборы в сумку.

Получив разрешение на прилет в Архангельск, мы быстро собрались. Облегченный, с малым количеством горючего, гидроплан легко отрывается от волны.

Позади остается Печора и холмистая, изрезанная ручьями, коричневая тундра. Ветер болтает самолет. Солнца не видно. Косые полосы ливня преграждают нам путь. На бреющем полете несемся над тайгой.

В самолете тихо. Лица у всех сосредоточенные. У каждого одна дума — о войне.

Погода плохая, очень плохая. Бывают моменты, когда самолет вдруг встает на крыло и кажется, что пилот не успеет выровнять машину и мы врежемся в тайгу. А она вот здесь, совсем рядом. И все-таки мысли не об этом.

Мы проскочили грозовой холодный фронт. Низко разворачиваемся над островом, где расположена база нашего гидроаэродрома, и не узнаем его. Все поле усеяно сухопутными самолетами. Снуют автомашины и тягачи. Заходим на посадку. По самые винты зарывается лодка в волну.

Ветер против течения создает в воде такую кутерьму, что наша лодка рулит с трудом, не слушаясь управления. Все же подрулили к песчаному берегу и с помощью команды рабочих аэропорта закрепили самолет на месте.

На летном поле, поднимая тучи пыли, рулят один за другим самолеты с подвешенными бомбами, взлетают и, построившись над аэродромом, скрываются вдали.

К возвратившейся с запада группе самолетов подходят бензозаправщики и грузовики. Заливают горючее и подвешивают бомбы.

— Молодцы военные, — говорит начальник гидроаэродрома, — хорошо летают. День и ночь без перерыва. А вы что думаете делать?

— А вот доберемся до Москвы, а там и для нас работа найдется.

— Сейчас для всех работа найдется. Я вот сам думаю отсюда уходить, уже подал заявление, — и, указывая рукой на самолет, заходивший на посадку, сказал:

— А этому, наверное, здорово досталось, на одном моторе вернулся домой.

К остановившемуся среди поля самолету подошел тягач и притащил к месту неподалеку от нас. Из разбитого мотора текло масло. В фюзеляже и плоскостях рваные дырки Пилот узнал Еодопьянова.

— А. Михаил Васильевич, здравствуй. С прилетом тебя. Это твое корыто болтается?

— Здоров, здоров, вояка! Ну, как воюешь?

— Да ничего, воюю помаленьку.

— Ты чего же так машину исковеркал?

— Да это мне для вентиляции несколько дырок сделали.

— А что, здорово стреляют?

— Да нет, не особенно, — и, сев в машину, на ходу добавил: — Ну, пока! Там еще встретимся.

Получили воздушный пароль и разрешение на полет в Москву. Условия были жестче, чем те, при которых прилетали сюда раньше. Требовалось в определенный час на такой-то высоте пройти точно в указанных «воротах».

Обычный для гидропланов путь из Архангельска на Москву, проходивший над системой рек и озер, намного удлинял весь маршрут полета. Нам же разрешалось лететь только по прямой, соединяющей Архангельск с Москвой.

— Ну, хлопцы, — устраиваясь на своем сиденье, сказал Водопьянов, — еще один полет на этой машине, а там пересядем на хорошего коня.

— А нельзя ли, Михаил Васильевич, на этом самолете вот всем нашим экипажем воевать? — спросил второй пилот Пусэп, занимая свое место.

— Нельзя. Аэроплан хотя и добрый, но для войны не годится. Ни высоты нет, ни скорости. Собьют с первого вылета.

Моторы, прогретые солнцем, быстро запустились. Мы отошли от берега и, порулив вверх по течению реки, развернулись. Водопьянов двинул сектора газов до отказа. Моторы зазвенели и быстро вытащили лодку на редан. Самолет оторвался от воды.

Ну, Москва, принимай в свои ряды путников из далекой Арктики!

Сколько людей, сынов твоих верных, сейчас стремится к тебе со всех концов страны великой, грудью своей отстоять тебя, родную, от врага.

На малой высоте держим курс туда, где высоко стоит яркое солнце в чистом голубом небе. А под нами все лес и лес. Как же его много в нашей стране! Летели с востока на запад — был лес. Сейчас на юг повернули, а он все такой же кругом — зеленый, густой... А там, далеко на юге, обширные необозримые поля и среди них — богатые села и большие города.

И перед моими глазами встает вся Советская страна, от края и до края, могучая и необъятная, которую никому не сломить.

— Эй, штурман! О чем задумался? Как у нас с курсом? — прерывает мои мысли Водопьянов.

— Курс у нас самый правильный, настоящий, какой должен быть у каждого патриота.

— Это ты верно говоришь. Курс наш правильный, — и Водопьянов крепче сжал руками штурвал самолета.

Из дремучих вологодских лесов мы вышли на широкое Рыбинское озеро. Стаи уток поднимаются впереди самолета. Дымит паровой катер, и за кормой его вода рябит, и волны клином расходятся, ломая зеркальную поверхность.

Волга далеко справа от нас блестит узкой лентой, уходит вдаль. Под нами уже московские леса, московская земля. Вот, вот еще немного — и покажется она, родная...

Откуда-то снизу неожиданно вынырнул юркий истребитель и, качая крыльями, проскочил у нас под носом.

— Что ему надо? — проворчал Водопьянов.

А истребитель вновь сигнализирует и режет нам путь.

— Приглашает следовать за собой, наверное, хочет нас посадить, — говорит Пусэп.

— Куда посадить, — кругом земля, слепой он, что ли, что не видит. Куда я на лодке за ним сяду, на землю, что ли?

Водопьянов открывает верхний люк над головой и вылезает по самые плечи наружу. Ветер треплет его густую шевелюру.

Истребитель сбавляет скорость и подстраивается к нам. Водопьянов рукой приглашает его подойти еще ближе. Расстояние между самолетами все более сокращается. И вот машина уже совсем близко, можно человека в лицо узнать.

Водопьянов стучит пальцем по лбу, показывает рукой на истребитель и грозит кулаком. Летчик смущенно улыбается, кивает головой: мол, «понял все, обознался», отвалил и скрылся.

Мы над Химкинским водохранилищем — местом нашей посадки! С соседнего аэродрома взлетают два истребителя и направляются в нашу сторону. Водопьянов выпустил поплавки, резко повел машину на посадку, как бы говоря: теперь-то я и без вашего приглашения сяду.

В легковой машине едем в город, а навстречу непрерывным потоком движутся окрашенные в защитный цвет военные машины. У шлагбаума на переезде Окружной железной дороги задерживаемся, пропускаем воинские эшелоны.

На следующее утро мы собрались у Водопьянова. Наш командир, как всегда, был немногословен.

— Нам с вами предложено изучить новый тяжелый бомбардировщик. Летать придется в основном ночью на дальние цели. Как скоро мы начнем на нем воевать, зависит целиком от нас самих, от того, как скоро мы его освоим. А посему времени терять зря нечего, получайте документы и сегодня же вылетайте на завод.

Завод работает день и ночь. Стук, грохот, скрип и режущая слух дробь автоматической клепки.

В перерывах группы рабочих собираются у репродукторов. Известия приходят все более тревожные. Прослушав очередное сообщение, рабочие, уже сменившиеся, возвращаются снова на свои места. Многие совсем домой не уходят, здесь и живут. Короткий отдых, два-три часа сна, и вновь к станку.

Каждый вновь выпущенный тяжелый бомбардировщик проходит заводские летные испытания, после чего самолет сейчас же передают экипажу. С утра до позднего вечера летный состав кропотливо изучает устройство своего воздушного корабля.

Формируется большое соединение ночных тяжелых бомбардировщиков дальнего действия. Здесь собрались летчики со всех концов Советского Союза: летчики Военно-воздушных сил, полярной авиации, Гражданского воздушного флота, заводские испытатели, инструкторы авиационных школ.

Экипажи помогают заводским бригадам доводить самолет, устанавливать вооружение.

Эхо войны докатывается и до нашего города. На заводе полное затемнение.

Начались летные тренировки. Самолеты один за другим взлетали и уходили в зону тренировочных полетов. Первые часы полетов на большой высоте. Земля кажется необычной, реки узенькие, дороги, как ниточки, горизонт теряется в дымке. Но скоро привыкаешь и к высоте, и к кислороду, и к новой машине с ее сложными приборами и агрегатами.

Наконец-то сняты кожаные куртки и кепи разных цветов. На нас защитные гимнастерки с голубыми петлицами и синие пилотки.

Штурманам выданы карты, и мы изучаем районы предполагаемых полетов. Точно цели нам еще не указаны. Но на картах глаза тянутся к главной цели — к Берлину. Ведь не может быть, чтобы за столько времени ожидания нас не послали на самую главную цель!

Летний солнечный день. На зеленой траве, рядом с нашими большими самолетами, выстроился состав вновь сформированной части. Командир части полковник Лебедев зачитал приказ наркома обороны о введении ее в строй и зачислении в действующую армию. Завтра же мы должны вылететь на аэродром базирования. Поздравляя личный состав, полковник сказал:

— Мы долго и терпеливо занимались подготовкой кораблей и себя к этому часу. Теперь настало и наше время на своих боевых машинах помочь Красной Армии, помочь Родине. Чему здесь не доучились, доучимся на войне.

А когда солнце опустилось к горизонту, у самолетов было проведено открытое партийное собрание нашей молодой воинской части.

Комиссар части в коротких, сжатых и доходчивых фразах рассказал об обстановке на фронтах и разъяснил задачи, стоящие перед коммунистами, которые в основном сводились к одному — бить фашистов нещадно, бить крепко, не жалея сил и жизни своей, до тех пор, пока не уничтожим человеконенавистный гитлеризм.

Выступали летчики-коммунисты, выступали стрелки-комсомольцы, и все клялись партии быть достойными сынами своей

героической страны и, указывая на завод, мощное дыхание которого доносилось до собрания, обещали оправдать надежды рабочих завода, сделавших такие замечательные самолеты-гиганты.

На другой день мы были уже на одном из ленинградских аэродромов.

Нас собрали в штабе. К большой классной доске флаг-штурман прикалывает карту. Жирная линия тянется через материк, море, снова материк и упирается концом в Берлин. Все стало ясно!

Нас подробно знакомят с планом полета.

У самолетов работа идет к концу. Летчики помогают ввернуть в бомбы взрыватели, штурманы заканчивают подготовку карт. Экипажи в меховом обмундировании ожидают сигнала к вылету. Моторы запущены. Аэродром загудел, под струей воздуха от винтов зашевелилась трава.

— Ну, ни пуха, ни пера! — говорит нам полковник и машет рукой в направлении взлета.

Самолет поднимается все выше и выше. Становится холодно, и, подтянув «молнии» комбинезонов, мы до конца застегиваем воротники и поближе к себе кладем меховые рукавицы.

Позади меня, за столиком с радиоаппаратурой, сидит невозмутимо спокойный радист Богданов и отстукивает что-то на ключе: то ли руку тренирует, то ли донесение передает.

Выше всех сидят наши пилоты — Водопьянов и Пусэп. И кажется, что вот мы, старые полярники, летим в море на очередную ледовую разведку. И только большие бомбы, висящие близко от нас, напоминают нам о другом...

далее: Через Атлантический океан