Афанасий Коптелов.
Вторым чудом века, с которым в те годы начинал широко знакомиться народ, была авиация, изумлявшая мир. Как в сказке, родился юноша-богатырь, которому предстояло быстрое возмужание, великие перемены и свершения.
Наша российская авиация уже во втором десятилетии была в числе передовых, быстро набирала силу, совершенствовала мастерство.
Наш штабс-капитан Петр Нестеров, основоположник высшего пилотажа, первым в мире сделал в воздухе «мертвую петлю», а в 1914 году первым таранил немца, воздушного противника. Набирало силу и наше самолетостроение: еще в 1913 году в Петербурге был создан первый в мире четырехмоторный воздушный гигант «Илья Муромец», экипаж которого состоял из восьми человек. Но те самолеты строили преимущественно столяры: в дело шла сосна да фанера, а на обтяжку — плотное полотно. Между тем наступала пора металлических самолетов. Для этого нужен был сверхлегкий и сверхпрочный сплав. А какой? Тут вперед вырвалась Германия, индустриальная страна. В городе Дюрен немцы получили нужный сплав — дюралюминий, и ловкая фирма «Юнкерс» сделала его своим секретом. Разгадывая секрет, наши умельцы в Кольчугино получили свой сплав и так же, как немцы, назвали его по месту создания кольчугалюминием. И вот 1-го июня 1924 года в составе эскадрильи — «Ленин» был торжественно передан XIII съезду партии первый советский цельнометаллический самолет конструкции А. Н. Туполева — «АНТ-2».
Но пассажирских металлических самолетов у нас еще не было. Пришлось у фирмы «Юнкерс» купить четырехместный самолет, хотя и не последней ее конструкции. Вот так и появился в нашем краю первый дюралюминиевый самолет, считавшийся пассажирским. На его ребристых боках было начертано название «Сибревком». Его экипаж состоял из высокого и поджарого, как Дон-Кихот, летчика Николая Мартыновича Иеске и маленького, как Санчо Панса, бортмеханика Николая Евгеньевича Брянцева. Во время агитационных полетов в пассажирской кабинке первое место, как раз за спиной пилота, отделенного перегородкой, занимал крепыш в кожаной куртке и кожаном картузе Архангелов, возглавлявший сибирское отделение Авиахима. Рядом с ним обычно располагался писатель, обязавшийся давать репортажи для газет. Первым литератором, подружившимся с экипажем «Сибревкома», был
Вивиан Азарьевич Итин, непоседливый человек. Эти полеты, в особенности в Горный Алтай, вдохновили его на создание поэмы в прозе «Каан-Кэрэдэ», которая увидела свет в первой книге журнала «Сибирские огни» за 1926 год и явилась наиболее талантливым в Сибири произведением того времени. Однажды зимним днем от Омска до Новосибирска с ночевкой в Каинске (нынешнем Куйбышеве) пролетел на «Сибревкоме» Леонид Мартынов. Под свежими впечатлениями написал стихи «Полет над Барабой», а позднее под этим же названием дал новеллу в свою книгу «Воздушные фрегаты» (изд. «Современник», 1974). О летчике Иеске он написал:
«О дальнейшей судьбе Николая Мартыновича ничего толком не знаю, кажется, он умер где-то в Арктике».
Кем же был первый командир пассажирского самолета в Сибири? Откуда он? Какими-то неведомыми путями судьба забросила в лесной городок Асино Томской области племянницу пилота — Л. М. Иеске. Она спросила меня, не знаю ли я каких-либо подробностей о полетах ее дяди в Сибири. Я посоветовал ей прочесть «Каан-Кэрэдэ». После ознакомления с книгой она в 1973 году прислала второе письмо. Вспомнила молодость дяди:
«Помню, как он прилетал в деревню, садился на лужок и, погостив, снова взлетал. В маленькой Латвии для него не хватало простора, и он в 20-м году перелетел через границу в Сов. Союз. С тех пор мы ничего о нем не знали, только было сообщение в газетах, что он погиб». — И на другой странице письма. — «То, что дядя погиб в 1936 году на островах Рудольфа (архипелаг Земли Франца-Иосифа, —А. К.) я слышала еще перед войной». Как видно, дядя ее был в числе первых пилотов, осваивавших Арктику.
Я опять забежал далеко вперед. Вернемся снова к освоению воздушных проселков Сибири в середине двадцатых годов. Мне посчастливилось летать на том «юнкерсе» со славным именем «Сибревком». Я летал с Николаем Иеске и летом, и зимой. От города до города. От села до села. И свои репортажи для «Звезды Алтая» называл «По воздушным проселкам». В них были такие строки: «Воздушные проселки будут, а пока мы торим дорогу по синей целине в надежде на будущее».
Каждый взлет «юнкерса» того времени был непростым. Брянцев, приподымаясь на цыпочки, брался натренированными руками за ребро пропеллера и прежде, чем крутнуть его изо всей силы, требовал: «Контакт!» Пилот из кабины отзывался: «Есть контакт!» Мотор, на мгновение оживая, кашлял и чихал, а пропеллер, сделав два-три неуверенных оборота, замирал. И тогда повторялось: «Контакт!» «Есть контакт!»
И так несколько раз. Если, на счастье, мотор не заглохал, Брянцев поспешно вспрыгивал на крыло и успевал занять свое место справа от пилота. При этом он утирал пот со лба, в особенности зимой, когда одевался в меховую полудошку.
Наконец, самолет оторвался от земли. Иеске, торжествующе сделав круг над полем, выбирал нужный курс, а правую руку через оконце протягивал к нам в кабинку. Архангелов подавал ему полстакана водки. Возвратив пустой стакан, Иеске принимал кусок колбасы: аппетит у него был отличный. Тем временем мы оглядывали землю: летим, братцы? Летим! Я записывал: «Наш путь по деревням. Это своего рода корабль современных Колумбов, отправляющихся по неведомым путям и в неведомые для полетов края».
Впереди нас ждут, разводят костры. Но, если костры расположены неумело и если дым стелется в неблагоприятную сторону, Иеске при его резком характере круто подымал самолет снова в воздух и возвращался туда, откуда прилетел.
На встречу всегда сбегались тысячи сельчан. Дивясь чуду, ходили вокруг самолета, гладили гофрированные крылья. Помню одна старуха истово перекрестилась:
— Господи-батюшка, нечисть-то кака прилетела! — И приступала к летчику. — Как же вас, дитятко, бог-от принес?
— Не бог, а машина! — возразила молодайка, стоявшая рядом.
— Мы, бабка, — рассмеялся Иеске, — скоро на самолете прямо к богу в гости полетим. А Илью-пророка, если он будет поливать дождем, когда не надо, сбросим оттуда.
— Ну нет, — встряла в разговор вторая старуха, — с Ильей не совладать. Он схитрит.
Деревенский столяр мерян крыло четвертью и от изумления потряхивал головой:
— Длинное же оно! А вверху-то кажется, как коршун.
— А когда летит, так крыльями-то махает? — приставал к Брянцеву старичок, белый как лунь.
— Не махает, — усмехнулся бортмеханик. — Самолет не ворона.
Два степенных мужика вели беседу:
— А как думаешь, Пантелей, не противна богу эта штука?
— Противна, кум.
— А я думаю — нет. Машиной хлеб молотим, и богу не противно. Пусть летят.
— Я, мужики, — вырвался вперед бритобородый, видать из фронтовиков, — жертвую на стальных коршунов три рубля!
— Мало, — охладили его. — За полет берут по десятке с человека.
Желающих подняться в воздух было так много, что в селе Яминском устроили лотерею: для девяти круговых полетов разыграли тридцать шесть билетов. Маловато, но Иеске экономил бензин.
— А в Бийске бензин был, — вспомнил Архангелов. — Там мы сделали двадцать семь круговых полетов. — И я с его слов записал: «Кроме этого, там мы продали акций Добролета на восемьсот рублей».
В Чемале алтайские охотники подарили летчикам медвежонка, и нам пришлось потесниться на диванчике, чтобы освободить место для него. В воздухе звереныш забеспокоился. Сунув морду в переднее оконышко, чихнул от запаха бензина. Помотал башкой. И стал пробираться к дверке. Для него приспустили стекло. Принюхавшись, юный обитатель гор успокоился: чистый высотный воздух ему пришелся по душе.
В Барнауле Иеске взял медвежонка за переднюю лапу и вывел на крыло перед многотысячной толпой речь начал с улыбки:
— Бывает, что и медведь летает!
Ночевать мохнатого спутника привезли с собой в гостиницу. А чем его кормить? Местные деятели, пришедшие к ужину, надоумили: малиной! В то время за рекой Барнаулкой были обширные малинники и достать зверенышу любимые ягоды не составило труда. Корзину с малиной поставили под стол, и наш спутник, усевшись возле нее, принялся черпать передними лапами.
За ужином Иеске рассказывал о юности русской авиации. Он помнил первые круговые полеты Уточкина, помнил военный подвиг штабс-капитана Нестерова, помнил по-богатырски могучего «Илью Муромца». Советская авиация, как взматеревшая птица, набирала силы для дальних полетов. Газеты трубили о перелете Москва — Китай. Популярная в те годы журналистка Зинаида Рихтер писала в «Известиях»: «Мы проносились над большими сибирскими селами, привлекая внимание улиц, базаров, вспугивая стада. В Омске экспедицию встречали 30 тысяч человек». Через неделю газета сообщила: «Пройден самый трудный участок над тайгой из Красноярска в Нижнеудинск. Пришлось идти на высоте 1500 метров. Средняя скорость 150 километров в час. В Иркутске предполагается длительная остановка для тщательной подготовки к перелету через озеро Байкал и Байкальский хребет на расстояние 241 километр».
Мы торили дорогу на металлическом «Сибревкоме». Особенно запомнился нелегкий зимний полет из Бийска в Барнаул. Оторвавшись от линии железной дороги, шли над бором. Иеске протянул руку за моей записной книжкой и написал для Архангелова: «Дай свою карту — моя от ветра истрепалась». Тот, взглянув на карту, написал: «Смотри. По-моему осталось 35 верст. Бензину хватит?» В ответ размашистые строки: «А черт его знает. Кажется, да». Через минуту — тревога: «Вода вытекает. Могут сгореть подшипники». И Архангелов распорядился: «Выбирай болото для посадки». На счастье оказалось озеро, закованное льдом, и мы опустились возле деревеньки Ключи в двадцати пяти верстах от Барнаула.
Первыми примчались к нам ребята. За ними — женщины. Иеске сказал:
— Самолету нужна вода.
Женщины побежали за ведрами. А той порой бывалый фронтовик растолковывал своим землякам:
— Говоришь, как он вверху держится? Ветром. Вон от той меленки, — указал на пропеллер, — ветер бьет под крылья и подымает их. А правит он хвостом: повернут хвост в одну сторону, он поворачивается в другую, как лодка от весла.
Тем временем женщины из ближней проруби принесли добрый десяток ведер воды.
Иеске, поблагодарив, сказал:
— А нам больше трех ведер не потребуется. — И повернулся к Брянцеву. — Как думаешь, Коля, у которых возьмем? Выбирай которые молодки покрасивее.
— Да они тут все красавицы, — отшучивался Брянцев. — Лучше — по ведрам. У которой почище.
Той же зимой мы летели в Новосибирск. Ориентир — железная дорога. Иеске, посмеиваясь, передал записку: «Нас обгоняет товарный поезд. А уступать не хочется. Чья возьмет?» Он прибавил газу, и вскоре тень крыла стала постепенно закрывать вагон за вагоном. Победила авиация!
А впереди клубился буран, и нам пришлось сделать вынужденную посадку возле деревни Евсино. Но ветер давно намел снежные заструги на поле и при посадке сломалась лыжа. Пришлось звать на помощь деревенского кузнеца.
Взлетели на следующее утро. И опять нелады — кончался бензин.
Иеске написал: «Возможно, не дотянем». Но мы все же дотянули, буквально на последних каплях.
Так мы осваивали воздушные проселки. Мне вспоминается пятидесятишестилетний крестьянин Фома Фомин из села Локоть, затерянного в алтайских степях. Стоя на крыле «Сибревкома», он так начал свою речь:
— Желал бы летать все время. Только бы повыше. А то низко летели. — Разгладил усы, улыбнулся. — Охота мне узнать, какой там вверху воздух. — Поднял руку, как бы голосуя. — Желаю первым вступить в воздушные члены. Самолет для нас не пагуба, а помощь, как по сельскому хозяйству, так и в случае военного времени.
Все мы тогда думали о близком будущем авиации. Твердо верили: вот-вот будут у нас свои металлические самолеты краше и быстроходнее этого заграничного. Подымутся выше. Будут летать все дальше и дальше. Пригодятся, как сказал Фома Фомин, очень пригодятся и для сельского хозяйствами для обороны страны.
Годы младенчества миновали. Наша авиация возмужала. Современные чудо-лайнеры проложили пути-дороги во все концы света, даже к южному полюсу.