Летом 1922 года я работал в Лайском доке в 25 верстах от Архангельска. У нас был катер, и мы почти каждый вечер возвращались в город ночевать. Раз я был с Колькой К. Видим — вдалеке большой карбас с чем-то розовым. Подходим ближе. Оказывается, пятнадцать розовых девиц, все в одинаковых платьях и платочках, и три парня из мореходки с трудом гребут против течения и ветра. Я обошёл их кругом раза два. Дразню. Вижу, одна девица машет — знакомая (дочь нашего штурмана). Я подошёл и стал борт в борт. — Вы куда? — За ягодами, в Красное. — Почему так медленно? — Да вот кавалеры обещали достать катер, да обманули. — Давайте я вас отбуксирую! — Пожалуйста. Беру на буксир. Мой катер пустой, и его рвёт на волне. Я говорю, что нужно часть пересадить на катер. Опять борт о борт. Вдруг все девицы разом ко мне. Чуть не перевер- нули. Идём дальше. Со мной рядом очень хорошенькая. — Отчего вы все одинаково одеты? — Мы все подруги. В городе выдавали материю, только такую. Вот мы и пошили все на один фасон для смеху. Вдруг она схватила топорик и обрубила буксир: — Они меня раздражают. Ревнивые дураки. Катер полетел как стрела. Через полчаса пошёл сильный дождь. Где уж там ягоды. Я всех девиц посадил в кучу на дно, накрыл брезентом и повернул домой, в город. На пристани много народу — провожают «Литке». Ошвартовываюсь. Публика смотрит, что я привёз. При- поднимаю край брезента: — Пожалуйста, приехали! И девицы полезли на стенку по трапу. Картина! Пятнадцать штук — и все одинаковые. Потом по городу пошли самые невероятные слухи обо мне. А эта хорошенькая (оказалась с детства безрукой, а я из-за платка сразу и не заметил) вышла замуж за одного из этих ребят, которые пригребли только к утру.
***
В 1922 году я работал в Архангельске.
Мы строили «Персей». Как-то зимой приехал ко мне будущий шурин Н. Шереметев — скрипач. Мы пошли на концерт. Вижу, на сцене одна — брюнетка — поёт, а другая — блондинка — аккомпанирует. Смотрю — знакомая: в прошлом году она с матерью была у нас на «Малыгине» в гостях у капитана. За чаем он поручил мне занимать мамашу. После концерта — танцы. Я подхожу к блондинке, здороваюсь. «Мы, кажется, знакомы?» — «?» — Ведь вы были у нас на «Малыгине» в гостях у капитана». — «Кажется, была». — «Позвольте вам представить, мой друг Николай». Мы познакомились и танцевали весь вечер. Они в восторге от нас, особенно от Николая. Сговорились назавтра устроить у них музыкальный вечер. Дали адрес. Одеты мы были неважно, ну всё-таки пошли. Встречают нас блондинка, брюнетка и какая-то дама. «Вот моя мама». Батюшки, совсем не та! Я говорю, что вышло недоразумение. Мы извиняемся. «Да в чём же дело, заходите, всё равно!» «Мы печенье напекли». Оказывается, они были на «Малыгине» в 1920 году. Вечер начался удачно. Николай играет на скрипке, на пианино, они поют, мы поём. Дуэты, трио, квартеты и прочее, прочее. Потом пришёл папаша. Лысый толстый эстонец — тоже музыкант-любитель. К скрипке присоединилась ещё цитра. Все в восторге. Наконец, чай с печеньем. Сидим, пьём. Я спрашиваю папашу: «Давно ли вы здесь?» — «С 1914 года. Мы приехали из Эстонии, из местечка Пебаль». «Да ведь это наше имение», — говорит Николай. «Позвольте, — обиделся папаша. — Ведь это имение графов Шереметевых!» — «Ну да!» — «Так вы говорите, что вы граф Шереметев?» — «Да». — «А это с вами кто же?», — сказал он, указывая на меня. — «Это Голицын». — «Да ведь такие князья есть». — «Это и есть князь». — «Ну, рассказывайте, это для дураков!» Неловкое молчание. Все сконфужены. Мы хотим показать документы. Он машет руками. Поспешно отступаем. Потом он расчухал, извинялся, звал, но мы не пошли.
***
Зимой 1921 года я и двое матросов сопровождали вагон с грузом для
полярной экспедиции на «Малыгине» (из Москвы в Архангельск). Ехали в теплушке. Я комендант. Одеты мы в робы и грязны ужасно. В Ярославле на Всполье приходим в три часа ночи на питательный пункт. Там — сонное царство. Мы, матросы, скандалим. Наконец вылезает заспанный заведующий в белье, накинув шинель. «Давай документы». Я кидаю на стол наши бумаги. Он жмётся от холода и, позёвывая, читает: «Предъявитель сего военмор Голицын… Голицын… Го- ли-цын… Такие князья есть?» Мы смеёмся. — «Ну да, это и есть настоящий бывший князь», — говорит Вовка В. Заведующий осматривает меня с ног до головы. Я стою в грязнейшей и рванейшей робе. «Ну и князь! Дать им по три обеда сразу!» (Обед заключается в ухе из снетков. Мы видели, как кидали в котел глыбы льда со снетками, водорослями, лягушками и пр. Очень вкусно)
***
Экспедиция 1921-22 годов Плав. Мор. Науч. Ин-та. «Малыгин» (переименованный в тот год из «Соловья Будимировича») стоял у пристани дальнего плавания, на которой толпились провожающие. Второй гудок протяжно заревел. Уже начались последние прощания и матросы приготовились снимать сходни. Как раз в этот момент, раздвигая толпу, на пристань въехал грузовик и покатил к самым сходням. Из кабинки шофёра вылезла хорошенькая брюнетка лет девятнадцати, одетая в зелёный френч и короткую юбку, из-под которой виднелись бриджи. Ноги её были обуты в высокие жёлтые заграничные ботинки со шнурками и пряжками. Незнакомка прошла мимо на капитанский мостик и предъявила командиру приказ Гл. Гидр. Упр., в котором было сказано, что «Малыгин» должен её доставить в Белушью Губу на Новой Земле, где она назначалась зав. метеостанцией. Открыли 2-й трюм, и в несколько минут её пожитки и зимовочные запасы были перегружены с грузовика на корабль. Все мы, молодые, ужасно старались, так как девица была очень красива и симпатична. «Малыгин» отошёл и взял курс на N. Мы заметили, что её никто не провожал. Так как все места были заняты, то её поместили в пустом лазарете, к великому удовольствию доктора, молодого и очень элегантного человека, только что окончившего Эдинбургский университет. В первый же день выяснилось, что она ничего не умеет: ни стрелять, ни примус разводить, ни узлы вязать. Все наперебой бросились её учить. Она очень мило принимала эти уроки и делала большие успехи. Про себя она ничего не рассказывала. Я считаю, что она была из военной семьи, дочь генерала или полковника. Молодёжь была от неё без ума. Со мной она была откровеннее, по-видимому потому, что я не столь грубо лез к ней со своей любовью. Раз мы сидели после ужина на корме и любовались полночным солнцем. «Что вас заставило покинуть Петербург, семью, привычки, комфорт и ехать одной в такую даль к белым медведям и в одиночестве провести жуткую полярную зиму? Я считаю, что только три причины могли вас заставить решиться на это: любовная, политическая и, простите, авантюристическая. Джека Лондона начитались?» — «Вы угадали, это одна из трех!» — «Какая?» Она молчала…
Мы её высадили не в Белушьей, а в Крестовой Губе (некогда было — приняты были сигналы SOS от судов Карской экспедиции), и ей, несчастной, пришлось добираться с массой приключений на собаках до места работы. Через год я с ней встретился в Архангельске. «Ну, как перезимовали?» — «Прелесть! Я в восторге! Убила медведя на крыше собственного дома. Мне страшны были мужчины, а не звери, особенно колонисты». Потом она вышла замуж за какого-то полярника-зимовщика. О ней неоднократно писали в газете. Она была первой женщиной, зимовавшей на Земле Франца-Иосифа. Но там с ней произошел скандал. Кто-то, кажется, механик, стрелял в мужа, или наоборот. И она по радио развелась с мужем в архангельском загсе, а через неделю таким же манером вышла замуж за механика.
***
Зимой 1921 года я работал на Мурманской биологической станции в Александровске, которая пользовалась большой популярностью у всех местных властей из-за авторитета её директора Г. А. Клюге и ещё потому, что он обладал значительным запасом спирта «для научных надобностей». По роду своих занятий мне постоянно приходилось ездить в Мурманск, где я свёл обширные знакомства среди сотрудников Штаба Морской обороны Мурмана. Этой зимой на станцию к нам приехал охотиться друг Клюге, член ЦИК и Главбум Шведчиков. Прекрасный человек и интересный собеседник. Прожив у нас недели две, он собрался в Москву. Я в это время находился в Мурманске, и Клюге позвонил мне по телефону, чтобы я достал в штабе для Шведчикова катер — привезти его из Александровска в Мурманск. В штабе мне моментально дали бумажку в дивизион катеров, гласящую, что посыльный катер ПК-3 поступает в полное моё распоряжение для похода в Александровск и обратно. Как известно, Мурманск расположен на берегу Кольского залива, и чтобы попасть из него в Александровск, нужно пройти по нему вёрст 75 и, немного не доходя до океана, свернуть влево в Екатерининскую гавань, в глубине которой расположена биостанция. Дул довольно свежий Nord, когда я утром часов в девять пришёл на военную пристань. На мне были только бушлат и валенки, и десятиградусный мороз давал себя порядком-таки знать, но я рассчитывал, что на катере будет тепло от моторов и, кроме того, 75 вёрст он пройдет не больше чем за 2 часа, и поэтому не стал надевать тяжелую малицу и позавтракал очень легко. В дивизионе меня знали, и сейчас же два моториста и рулевой, исполняющий обязанности командира, начали приготавливать катер к походу. Я пошел в ЧК, чтобы выправить пропуск (тогда на Мурмане было военное положение), но там мне сказали, что дежурный на пристани и сам отправит катер. На пристани я поймал дежурного, который обещал мне через 5-10 минут прийти и выполнить все формальности. Катер ПК-3 имел метров 10 длины и состоял из двух отделений, частично закрытых брезентовым кожухом. В носу и средней части помещались баки с бензином и мотор, а в корме было помещение для пассажиров. При исправном моторе он давал узлов 25. Я спустился на катер и стал ждать. Прошло минут десять. Какая-то женщина лет 35 с корзинкой и ковригой хлеба под мышкой бегала по пристани и наконец обратилась ко мне: «Что, этот катер не пойдёт ли в Александровск?» — «Пойдёт, а вам что, туда нужно?» — «Да, я жена председателя горсовета» — «У вас пропуск есть?» — «Есть». — «Ну так мы вас увезём!» Обрадованная дама полезла по трапу к нам на катер. Вдруг за ней следом несётся другая фигура в белой черкеске и бурке. «Гражданин, предъявите документы». — Фигура ругается. — «Предъявите документы и пропуск, я здесь хозяин». Нечего делать, показывает документы. Смотрю: гр. Иохельсон из Центросоюза едет в командировку и так далее — всё в порядке. Он садится и сразу же начинает переругиваться с рулевым. Проходит полчаса, час. Дежурного нет. «Братишка, — обращается ко мне рулевой, — пошлём его к е.м.!» И не дождавшись моего согласия, кричит в машину: «Вперёд до полного!» Мы лихо вынеслись на середину залива и повернули на Nord. Но не тут-то было. Бах, бах затрещали выстрелы с пристани, и пули засвистели высоко над нашими головами. Пришлось ворочать назад. Мы пристали к другому причалу, возле норвежского бота «Колсвик», который был весь облеплен чекистами и таможенниками. После долгой и смачной ругани дежурный пришлепнул наши пропуска треугольной печатью, и мы снова тронулись в путь. Кольский залив имеет три колена. Последнее, самое широкое, обращено на Nord. Я стоял на корме и через брезент смотрел вперёд. Мне была видна спина рулевого и унылые серые горы левого берега, все засыпанные снегом. Мы проходим траверз мыса Великий (третье колено). Вдруг раздается взрыв, и большой клуб дыма через прорванный брезент взлетел кверху. В ту же секунду мотор перестал работать. Из машинного отделения выскакивают бледные мотористы. Но рулевой не растерялся, быстро завертел штурвал, и катер по инерции покатил влево. К счастью, берег был близко и катер через несколько мгновений заскрежетал днищем о камни. Оказывается, взорвался один из цилиндров. Типично для того времени, что у нас не оказалось ни вёсел, ни даже багра. Волны поднимали деревянный катер и били его о камни. Пришлось прыгать в воду, чтобы завести катер за мыс. Гражданин в бурке запротестовал, говоря, что он пассажир, но рулевой, обложив его матом, сгрёб раба божьего в охапку и бросил в воду. Мы все были в валенках и порядочно вымокли. Заведя катер, мы первым делом бросились искать дрова и, к счастью, скоро обнаружили одну стену бывшей рыбачьей тони. Скоро запылал костёр, и мы обогрелись и обсохли. Было два часа. До Александровска оставалось добрых 35 вёрст по непроходимой дороге, поэтому мы решили дожидаться на берегу какое-нибудь судно. Стемнело. Часов в шесть под тем берегом прошёл с моря большой парусник, но несмотря на огонь и наши выстрелы не остановился. Прошло ещё два часа. Вдруг слышим, тарахтит мотор, и верно — с моря идёт моторная ёла вся набитая обледеневшим народом. О буксировке нас до Мурманска не может быть и речи. Даём ей поручение дать знать о нас в дивизион. Страшно хочется кушать, ковригу нашей дамы мы давно уже разыграли. Стало совсем темно. Ветер усилился. Наконец слышим со стороны Мурманска идёт мотор. Гулкий мощный звук «Валиндера» показался нам райской музыкой. Оказалось, идёт давешний норвежец «Колсвик». Мы давай стрелять и махать головёшками. Видим, бот заворачивает и, не дойдя до берега шагов пятьдесят, отдаёт якорь. С него спускают маленький тузик, и сам капитан гребёт к берегу. На буксир он нас тоже не берёт, мотор слаб, а ветер силён, но предлагает свои услуги — забрать всех людей. Я советуюсь с рулевым, и мы решаем: так как команде нельзя покинуть катер, то я с пассажирами отправлюсь на норвежце и высажусь на брандвахте (тральщик Т-3, стоящий на бочке у выхода в океан, предназначенный для контроля за всеми судами, идущими по Кольскому заливу; крайний пункт распространения ЧК на севере) и вышлю на помощь другой катер, который будет здесь через полтора часа. Тузик был так мал, что капитану пришлось перевозить нас в три приёма. Первой отправилась жена горсоветчика. Её сейчас же забрали к себе в кубрик матросы и, кажется, потом даже использовали. Вторым поехал Иохельсон. Как только он ступил на палубу, то вытащил браунинг и потребовал немедленно ворочать в Мурманск. Но норвежцы его моментально обезоружили, спустили в трюм и там заперли. Капитан, с которым я объяснялся с грехом пополам по-немецки, очень вежливо пригласил меня спуститься в каюту за гротом, а сам остался на палубе. Оказывается, он исполнял обязанности рулевого. По узкому крытому трапу спустился я в каюту. В ней было четыре человека. Вижу испуганные глаза, с ужасом глядящие на мою морскую форму. Две хорошенькие девицы лежат на верхних койках. Внизу — старшие. Я поспешил их успокоить, говоря, что я пришёл не делать обыск, а потерпевший кораблекрушение. Каютка на шесть мест была удивительно мала и уютна. Камелёк горел под трапом и большой фонарь ярко освещал малюсенький столик, заставленный всякими аппетитными яствами. Мы разговорились по-русски. Оказывается, ехало целое финское семейство: папаша, мамаша и две дочки в возрасте старых собак, как говорит Бальзак. Папаша, крупный финский буржуй, сидел заложником в лагере, а теперь, по случаю мирного договора, за ним приехала семья на своём боте, и они возвращаются домой. К сожалению, всех дам уже укачало, и они, стеная и охая, лежали на койках. Когда папаша узнал, что я не «страшный большевик», он предложил мне искушать. Я съел весь их ужин, выпил стопку коньяку и чашку чудеснейшего кофе, поблагодарил и завалился спать, считая, что до брандвахты мы, против ветра, пройдем ещё с час. Заснул я мгновенно… Проснулся оттого, что качка очень усилилась и из килевой стала бортовой, а спал я на поперечной койке и стал стукаться головой о стенку. Я решил, что ветер переменился, но всё-таки вылез на палубу. Ночь, ни зги не видать. Я встал у грот-мачты и посмотрел назад. Вижу, маяк светит далеко за кормой. Что это за маяк? Огонь постоянный. В Кольском заливе таких нет. Ба! Да это Седловатый! А остров Седловатый, на котором расположен маяк, стоит у выхода из Кольского залива в море. Следовательно, мы прошли брандвахту и, повернув на вест, идем в Норвегию. Я побежал в рулевую рубку. Капитан как ни в чем не бывало стоит у штурвала и попыхивает носогрейкой. «Что же вы не зашли на брандвахту», — кричу я ему сквозь ветер. — «Я её не видел, должно быть, огни на ней были потушены, а они нас не останавливали». Я с жаром говорю, что необходимо немедленно вернуться, ведь люди замёрзнут на Великом и, кроме того, из Мурманска дадут знать по телефону на брандвахту о том, что «Колсвик» вышел, а брандвахта, не видя его, предупредит батарею на Пип-Наволоке. Вообще, будет скандал. Капитан испугался и повернул. Я успокоился и опять завалился спать в каюте. Представьте себе, что я проснулся оттого, что «Колсвик» уже отходил от Т-З и убирали швартовы. Что за публика, они даже не потрудились спуститься в каюту проверить документы, надеясь на мурманских приятелей. Через два часа ПК-3 был торжественно прибуксирован ПК-5. Вот так я мог удрать за границу. Для этого мне нужно было проспать часа три-четыре.