VIII.Радиостанция с моря выглядит приветливым беленьким поселком, увенчанным стройной радиомачтой.
Иное впечатление получилось при непосредственном осмотре. Пока идешь с лодки к станции, уже ближайшие окрестности: болотистая почва, по которой проложена утрамбованная дорожка, небольшое озерко направо, невысокие скалы налево, вокруг буро-зеленая тундра — настраивают невесело. Дома большие на темном фоне тундры оказались бетонными, сильно потемневшими от времени и уже покрытыми целой массой мелких трещинок. Внутренность зданий вполне соответствовала наружному виду: темная, в желтоватых пятнах поверхность потолка и стен; сырой, затхлый воздух. На внутренних стенах трещины местами значительны. Обстановка незатейлива. Печи — небольшие чугунки.
Чиновники, прожившие несколько месяцев до нашего приезда (они прибыли на станцию еще в апреле сухим путем через Пустозерск на Югорский Шар и на Вайгач и через Обдорск на Маре-Сале), и сторожа зимогоры рассказывали, что зимою, когда стоили многоградусные морозы, и холод пробирался сквозь бетонный стены дома, они топили эти чугунки. Чугунки быстро накаливались до-красна, и температура в комнатах резко поднималась до 25° и выше. В воздухе появлялся пар. Становилось жарко: стены отпачивали и по ним струились потоки воды: замерзавшие ночью на стенах. Таким образом, после нескольких раз последовательного нагревания и охлаждения: стены покрылись льдом толщиною в два пальца. Жили все время в шубах: отдыхать от сырого воздуха выходили на улицу, пища была однообразная.
В таком же состоянии мы нашли и все остальные станции; всюду чугунные печки, иные без вьюшек: сырость, ссохшиеся полы и потрескавшиеся стены.
Прибывшая экспедиция как на Югорском Шаре, так и на Вайгаче и на Маре-Сале поставила новые кирпичные печи, снабдила станции обстановкой, кухонным инвентарем, пищей и всем прочим. Как показал опыт истекшего года, средства, принятые для облегчения жизни чинов, оказались вполне удовлетворительными, Печи тепло держали хорошо. Разнообразие и качество пищи оказались достаточными и обильными, и ни чиновники, ни сторожа не заболевали.
Следует, между прочим, отметить непригодность здесь бетонных зданий. Бетон — материал очень хрупкий, а почва — меняющаяся, в зависимости от температур и воздуха, глубины оттаивания — является фундаментом подвижным.
Глубина оттаивания почвы в различные лета различна, а присутствие теплого, постоянно отапливаемого здания, кроме того, вносит свое известное влияние: летом оттаивание идет глубже соседних пространств, отчего и дом садится на следуюшее лето ниже, чем он был поставлен в предыдущем году. Затем опускание дома происходит неравномерно по всей его площади, ибо летом с южной стороны дома, солнце нагревает почву и оттаивает больше, чем с
[397]
северной, остающейся в тени, а потому и опускание дома с этой стороны меньше. Зимою влияние теплого дома на почву едва ли заметно. Почва промерзает вся сплошь, и дом "вымораживается". С домом происходить тоже, что со столбом, вбитым летом в влажную, промерзшую зимой почву.
Во время своих поездок по карским радиостанциям (в 1914, 15 и 16 г. г. ) автору удалось наблюдать постепенное разрушение бетонных зданий станций. Здания разрушаются неравномерно на всех трех пунктах. Сильнее всего разрушение идет на Маре-Сале, меньше всего на Вайгаче. На Маре-Сале почва глинисто-песчаная, холмистая. Склоны холмов как-бы сползают вниз, берег моря ежегодно обваливается на более или менее значительное пространство, словом, почва постоянно в движении: теплое лето 1915 г. настолько глубоко оттаяло почву, что глина стекла с поверхности земли в море; склон холма, на котором стоит станция, осел, и потому здание аппаратной словно разломилось, и одна стена сдвинулась со своего места на 2—3 пальца в сторону; под полом образовалась пустота, и асфальтовый пол (в машинном отделении) провалился, машина осела.
На Вайгаче почва плотная, сухая глина с крупной галькой. Здесь оттаивание не глубокое, и здания дают сравнительно незначительные трещины, но все же стены одного из зданий пришлось укрепить кирпичной кладкой (контрфорсами). Но они, как и следовало ожидать, оказались совершенно бесполезными, и на следуюшее лето между домами и контрфорсами образовалась щель вверху до сантиметра шириной, т. к. солнце, нагревая выступ контрфорсов, оттаяло под ними почву и они отклонились от дома. Для предохранения бетонных зданий от разрушения их следует устанавливать на скалах с тем, чтобы они были избавлены от периодических деформаций поверхпостных слоев почвы.
Подобные разрушения бетонных зданий уже наблюдались раньше на Камчатке, где тамошние радиостанции снабжены точно такими же домами.
Пока шла торопливая работа по выгрузке различного материала, угля, дров, производился ремонт зданий и т. д. оставалось достаточно времени для осмотра здешних незатейливых окрестностей.
Первое, что поражает вновь прибывшего — это полнейшая беззвучность тундры; голос и выстрел, не вызывая эха, словно около вас и замирают. Шаги человека, едва слышные по камням, совершенно не слышны по мху. Кругом пусто, — нет людей, ни зверя: одни наивные кулички посвистывают, но и их легкий свист как-то не нарушает, не наполняет общего безмолвия... Идешь, идешь по незаметно повышающейся дали: море сбоку и позади открывается шире; постройки скрылись за пологим холмом, и только стрела мачты да далекий дымок, напоминающий о близости культурного человека, пришедшего нарушить раскинувшееся вокруг безмолвие, раскрыть тайны Севера и принести свою шумную тесноту своих городов. гаваней, пароходов... Оглядываешься вокруг, пропуская перед взором и море, и равнину тундры, и озерко с скалистым берегом и с стайкой дремлющих уток посредине, приглядываешся к едва заметному треугольнику самоедского чума, с движущимся вокруг него точкам — собакам — и жалко становится былой сказки Севера, сказки его неприступных льдов, безвестных лишений и борьбы один на один с угрюмой непривет-
[398]
ливой природой. Ныне и буйная метель, и пушистый снег, и белые вереницы льдов регистрируются беспокойным человеком. Теперь за тысячи верст знают, что делает Север и издали выбирают время, когда он, усмехнувшись безоблачным небом, отмахнет льды в сторону и откроет свободный путь в свое холодное царство... Но еще долго поборется Север за свое безмолвие и отстоит его. Скоро сами люди, утомившись своей культурой, начнут отыскивать и наслаждаться каждым лоскутком нетронутого покрова сказочного Севера - льда.
Много столетий борется человек с Севером, много погибло людей во льду и в волнах ледовитого моря и еще не мало погибнет их в этих дверях к богатствам Сибири... В 1911 г. брошен в воду труп рабочего, в 1912 г. умер цынгою сторож радиостанции, в 1913 г. замерз в метель на охоте другой сторож и едва не погибли еще трое, в 1914 г. взяли на борт несколько цынготных.
Видно неласкова северная зима. Но зато как иногда приветливо северное лето! Ясное небо, спокойное море, бесконечные, розовые днем и фиолетовые вечером миражи льдов, роскошный пурпур закатов, разноцветные ночи, освещаемые едва скрывающимся солнцем, посылающим из-за горизонта все краски своего спектра: небо горит, а зеркало моря отражает и не знаешь, где кончается одно и начинается другое и только внезапно, словно в всплеске волн отраженная и подхваченная облаком золотистая искра показывает и границу воды и неба и уже вновь поднимающееся солнце. Полчаса тому назад небосвод лил в море багровые потоки, а теперь лишь облака успели сохранить легкий румянец, и все кругом вновь беззвучно и покойно заблестело в чуть греющих лучах солнца.
Передать красоту полярной ночи едва-ли кто сможет. Краски полярных зорь, положенные на полотно, вызовут лишь усмешку и похвалу разгоряченной фантазии художника, и только бывалые в этих краях скажусь: да, так, но мы лучше видели!..
И не только причудливость световых эффектов Севера описать трудно, трудно и ландшафт его передать. Северная природа не дает отдельных резких штрихов, позволяющих оттенить частности общей картины: здесь нет привычных кустов, деревьев, нет ни скал, образующих характерные группы, нет, наконец, масштаба, с которым можно было-бы сравнить размеры виденного: фигура человека и даже дом, если они находятся не подле вас, скажут, как огромно разосланное пред вами пространство, но по ним нельзя узнать, как далеко отстоит лежащая за ними скала, ни прикинуть возможную высоту последней. Виной тому полнейшая прозрачность воздуха, искажающая пространство и не скрывающая контуров предмета, как-бы он далеко ни был. Все очень далекие скалы также четко рисуются, и только голубая белесоватость — цвет воздуха - окрашивает их в более темный тон. Потому большие, но далекие скалы кажутся одинаковой величины с ближними, а тундра их разделяющая — пологим склоном вот, тут — не далеко — перегнувшимся в противоположную сторону. Кажется, смотришь на Божий мир, закрыв один глаз, и оттого и не можешь решить, что к тебе ближе, какие расстояния тебя отделяют.
Вот поэтому-то на Севере и привычные люди не знают сколько времени нужно употребить на переход до намеченного пункта: решат час, а идут пол-дня...
[399]
Сама по себе тундра не интересна для обычного путешественника: однообразные пространства, то сухого, буграми, то влажного и топкого мха, покрывающего не только низины, но и склоны и вершины холмов. Не спасают от болот и вершины скалистых групп, и на них меж камней сыро. Часто встречаются озерки. Если озеро в низине — то оно похоже на большую лужу, — вода держится вровень с почвою: если озерко приютилось где нибудь на склоне, то с одной стороны берегом ему служат невысокие обломки раскрошившихся скал. Всюду бурый мох: всюду около озер темная зелень жесткой болотистой травки. Местами за прикрытиями от севера - кучи цветов, чаще незабудок. Но их так мало, что они совершенно не оживляют картины: их замечаешь только на самом близком расстоянии.
Местами разбросаны бесформенные кучи скал - вестники близкого Пай-Хоя, вот и все!..
Много интереснее береговая полоса тундры. Берег прилива сплошь скалистый, скалы отвесно опускаются к морю, высота их чаще саженей 3—4, иногда меньше, иногда же, где холм подошел к морю, высота обрыва до 20 и 30 с. Береговая черта, если не считать мелких, но беспрерывных, полукруглых бухточек -- ровная. Бухточки образованы небольшими выступами скал. Выступы эти обнажены и обточены ветрами и волнами, и в глубине бухточек лежать более или менее значительные в соответствии с величиной бухты — валы гальки и разлагающейся морской капусты: можно найти здесь и пласты тающего снега. Морская капуста местами, особенно после шторма, л ежить валом до сажени и больше высоты.
Некоторые скалы сохранили ледниковую штриховку. Всюду на них заметны следы выветривания: в одном месте слои сланцевых пород встали вертикально, а промежуточная прослойки выветрились, отчего получилось впечатление огромной приоткрытой и поставленной на корешок книги. Местами встречаются целые полянки, окруженные вертикальными скалами, словно здесь когда-то произошел сброс...
Как непредвиденное удовольствие в этом холодном крае следует отметить купание в море. Погода (в 1914 г.) теплая, спокойная, прозрачная вода соблазнила, некоторых членов экспедиции выкупаться. Понравилось. Были лица ежедневно купавшиеся. Действительно, удовольствие большое — окунуться в соленую воду в 8—9° по Цельсию, и выскочить пробкой и быстро одеться. После такого купанья долго горит кожа и во вторую половину дня чувствуется бодрая прохлада.
Во все время стоянки экспедиции нас не оставляли своим посещением самоеды. Иногда приезжали они в одиночку, а иногда и целыми семействами.
Печальное зрелище являют здешние туземцы: низкий рост, крайняя сухощавость, бледные, часто с чахоточным румянцем лица. Иной раз кажется, что перед вами стоить мальчик лет 12—15, а оказывается, что ему уже 21 год, и что он отец 3-х детей. Здесь-же и жену его покажут: не больше 1 3/4 арш. ростом. Есть среди них, конечно, и более здорового вида, но их немного. Часто встречаются русоголовые самоеды. Одежда неопрятная, зачастую рваная. Состоит она из малицы, сшитой из оленьей шкуры шерстью внутрь; поверх одета суконная рубашка, из-под которой выступают полы и рукавицы малицы: рукавицы наглухо пришиты к рукавам. Шапку заме-
[400]
няет своеобразный, плотно облегающий голову и пришитый к вороту, колпак с таким расчетом, что он оставляет открытым только брови, половину щек и подбородок. Обычно самоед не только летом, но и зимою ходит с непокрытой головой. Если самоед стоит, ничего не делая, то он руки втаскивает из рукавов малицы и держит их на груди, а рукава, как добавочные руки, устойчиво торчат в стороны.
Большинство здешних самоедов — безоленные, т. е. неимеющие своих стад. Кормятся они промыслом рыбы летом и зверя — зимою.
Результат их промысла скупается "промышленниками" - пустозерами. Пустозеры,как настоящие кулаки, ведут свои дела с самоедами весьма для себя прибыльно. Самоеды, как настоящие малые ребята, подчиняясь резким и безапелляционным решениям промышленников, безропотно принимают к сведению сумму оставшегося за ними долга и платят за винтовку казенного образца, стоящую в Архангельске 3 р. 75 к., — 100 руб, за фунт скверного чая 5 руб., за мешок муки 15—20 руб и т. д. При этомъ следует иметь в виду, что самоеды деньгами редко платят, да и промышленники денег не берут, а сообщив цену выданных продуктов, отбирают у них промысел. Причем как бы велик и удачен промысел ни был, он всегда оказывается недостаточным для оплаты прошлого долга и полученных на предстоящий год продуктов. Чиновники радио начинают понемногу боротой с такой явной "грабиловкой"; самоеды уже начинают, понимать то, о чем им толкуют незаинтересованные в их шкурах и омулях чиновники и начинают приходить к ним для предварительного подсчета стоимости промысла. Но из этого пока толку выходило мало. Самоеду толкуют, что теперь он не только долг прошлогодний покрыл, не только он может закупить по здешним же ценам всего необходимого на зиму, но ему еще с промышленника 150 руб. приходится. Самоед то радостно, то с сомнением покачивает головой в ответ неожиданным известиям и задумчиво уходит. Через некоторое время он возвращается и говорит, что на поверку-то вышло, что он еще 150 р. должен остался. Про одного самоеда рассказывали, что он остался в долгу, несмотря на его удачный промысел минимум на 6000 руб.
Главная беда, печалуются наиболее интеллигентные чиновники, говорить с самоедом трудно. Самоед по-русски говорит хорошо, повидимому, и понять может все что угодно, но сказать ему нужно как то особенно, чтобы он усвоить мог. Он слушает, словно и понимает, но все втолковываемое ему до его сознания вполне не доходит и потому не запоминается.
Промышленник же, действуя в исконно установленных рамках взаимоотношений, много не говорит. Даст водки, отберет промысел, выдаст муки, чаю, махорки, дроби, пороху и пр., заявит сколько еще долгу числится и отправляется во-свояси. Просто и понятно. Но теперь промышленник начинает беспокоиться: появились постороннее люди, вмешивающиеся в их дела: покупающие на деньги оленей, шкуры и рыбу, втолковывающие самоедам о самостоятельных закупках промышленников и даже содействующие осуществлению таковых закупок. Под ихъ влиянием и руководством самоеды пишут приговор, снабжают ходока деньгами и посылают в Архангельск за мукой, сухарями и пр. Промышленники всту-
[401]
пают в пререкания с чиновниками, шлют, куда следует, жалобы на яко-бы беззаконную скупку чиновникам принадлежащего им промышленникам промысла и т. д.
Словом, мирный покой здешних эксплуататоров нарушен и будеть нарушаться каждый год с новой силой; т. к, среди ежегодно сменяющихся чиновников всегда находятся люди, руководящиеся идейными побуждениями помочь беззащитному и так бесцеремонно обираемому населению.
Центр и единственное место, где происходит встреча самоедов с промышленниками —Хабарово или иначе Никольское, находится здесь-же, на Югорском Шаре, верстах в 30 от радио.
Селение это, состоящее из 2-х или З-х десятков небольших домиков, вперемежку с чумами, очень своеобразно. Всюду висят на шестах шкуры белого медведя, кое-где бегают привязанные на цепочку крестоватики, стая неистово лающих собак, толпа улыбающихся самоедок, ребята самоедок и в сторонке кучка солидно перекидывающихся замечаниями промышленников. Улицы, в собственном смысле, нет, т. к. дома и чумы стоять вытянувшись в одну неровную линию. На одном конце Хабарова стоит часовня-церковка и отдельный навес — колокольня и рядом же старинный крест с вырезанными на нем славянскими изречениями. Некоторые чумы стоять далеко в сторонке.
Хабарово живет лишь летом; к зиме вместе с отъездом промышленников уезжают и самоеды: кто в тундру, кто на морской промысел на Вайгач.
Попав в такое место, где сосредоточились результаты зимней охоты, конечно, захотелось что-нибудь приобрести на-память, но оказалось. что это не так-то просто. Шкуры медведей по большинству непродажные, а продажные ценятся не меньше 75—100 руб, за сравнительно небольшого медведя. Шкуры песца 15—20 руб. Шкуры оленьи, неблюев и пыжиков имеются только у самоедов. Но и у них удалось приобрести очень немного. Самоеды, как уже выше отмечено, в большинстве оленей не имеют, а потому и шкур у них нет. А если есть, то купить дешево почти невозможно. Вот как происходить эта покупка.
Подходим к чуму, нагибаемся и заглядываем в его неуютный полумрак: налево от входа видишь сундучок, на сундучке неизбежная пачка махорки, дальше полукруг сваленных в кучу кож — постели; в глубине по правую сторону замечаеш самоедок, отрывисто приветствующих нас "дорово—дорово". Самоедка всегда что нибудь работает — шьет. Рядом с нею невысокий, в 1/2 арш. столик и опять шкуры. Над головою самоедки заткнуты за шесты чума или пимы, или шапка, словом, что нибудь хозяйственное Наконец, по самой середине чума или несколько влево висит закопченная цепочка с крючком, а под нею ямка с потухшими углями. Здесь, в этой ямке, разводится костер и приготовляется пища, т. е. вернее, кипятится чай, т. к. рыбу и мясо самоед ест в сыром виде.
Привыкнув к полумраку чума, спрашиваем: пыжик есть? Нету! Неблюй есть? песец есть? Нету! Пока идет этот разговор, к чуму подходит заметивший торчащие из него ноги покупателя, (покупатель обычно стоит во входе на коленках) — хозяин и тоже го-
[402]
ворит "дорово". К нему обращаешся с только-что приведенными вопросами и ждешь ответа, пока он слушает быстрое лопотанье своей супруги. Наконец, самоедка берет в зубы иголку и, порывшись под собою, ловко выдергивает либо пыжиковую шапку, либо пимы, либо шкуру пыженка или неблюя. Спрашиваешь: сколько стоит? Два целковых... "На деньги! — и подаешь ему два рубля... Нет, два с полтиной! Ну, на еще полтинник!.. Самоед насупливается, протягивает медленно руку, отбирает у вас шкурку и передает ее обратно жене. Вы стоите, ничего не понимая... Продавал человек и теперь отбирает! А человек, оказалось, испугался продешевить, раз вы без разговоров даете два рубля и еще полтинник. Что нибудь не так, думает самоед, наверное, дороже и требует уже 5 руб. К этому времени подходят ваши спутники и, узнав, что самоед за шкурку просить 5 руб., что вообще дешево, вынимают деньги и подают их ему. Но здесь повторяется та же история. Самоед требует 6 и 6-50... Плюют с досады и отходят в сторону. Но этим еще не кончается торг: часто к покупающим присоединяется толпа рабочих экспедиции. Некоторые из них, уже украсились новыми шапками, хвастают друг другу дешевым приобретением: пимов — за 10 руб., неблюй за — 4, пыжика за — 2. Всех охватил азарт и они едва дожидаются, пока отойдет "начальство": а как только получают свободу, так уже цена 2-х рублевой шкурки, дошедшая до 6-50, поднимется до 8 и больше; кто нибудь особенно увлекающийся купит ее, потом-же, возвращаясь на пароход, почесывает затылок, глядя на "дешевую" покупку, а хвастает, что купил ее за 3 р. Обман, конечно, сразу же разоблачается свидетелями и над владельцем шкурки весело трунят. За пятнадцать минут переезда на пароход выясняется, что дешевых приобретений очень немного. Только бывалая публика умеет купить у самоеда. Бывалый человек подходит к самоеду и небрежно спрашивает: "это продаешь? пыжик есть? сколько хош? Три рубля. Два хош? Нет, два с полтиной! торгуется самоед. Покупатель не уступает; стоит за свою цену, а сам зорко поглядывает, не приближаются ли откуда-нибудь конкуренты и, завидев таковых, быстро вырывает из рук самоеда шкурку, сует ему или два с полтиной или три, смотря по тому, что в кошельке первое под руку попалось, не спрашивая сдачи, быстро удаляется от несколько ошеломленнаго самоедина. Самоедин без ропота забирает деньги в зубы, вытаскивает из рукава руку и, порывшись где то под малицей, достает кошелек, укладывает в него деньги и тянет через рукав на старое место. Из чума вновь послышалось лопотание примолкшей было его жены — он буркнув что-то в ответ, возвращается к своему прерванному занятию: к спокойному разгуливанию по берегу в обществе таких же, как он, спокойных самоедов, а самоедка опять быстро и ловко продолжает шить или также ловко хлопочет около своего столика, расставляя чашки, громко ругает и поминутно, то палкой, то ногой отталкивает мешающую ей в тесном чуме собаку. Собака упорно, принимая осторожные женские удары, старается протиснуться куда-то на шкуры. Она чует запах чего нибудь съестного, наверное, рыбы.
Н. П. Георгиевский.
(Продолжение следует).