Владимир Вейхман
В безбрежном Южном океане (продолжение 4)
http://sea-safety.ucoz.ru/index/v_bezbr ... ie_4/0-104От станции до станцииСтрого по плану, намеченному профессором Максимовым, выполнялись океанографические станции. Застопоривались машины, и объявление по судовой трансляции вызывало на палубу специалистов экспедиционных отрядов. Каждый отряд занимался своим делом.
Гидрологи цепляли на бегущие в воду стальные тросики глубоководных лебедок гирлянды батометров. С заданных глубин батометры доставят пробы воды, а термометры зафиксируют температуру этого слоя. Опускаются в воду вертушки, по виду похожие на маленькие торпеды с закрепленными на них вентиляторами. С их помощью определяется направление и скорость течения. Для определения прозрачности воды медленно уходит вниз белый диск – до той глубины, на которой его еще можно различить.
Пробы воды пойдут в лабораторию к гидрохимикам. Там исследуют ее химический состав, определят ее соленость, насыщенность кислородом, фосфором, азотом.
Биологи мелкоячеистыми сетками облавливают планктон, при всякой возможности проводят траления в толще воды и придонном слое, достают из воды и со дна находящуюся там живность.
А морские геологи с помощью ковшей-дночерпателей берут пробы донного грунта. Для получения сведений о составе глубинных слоев они загоняют в морское дно вертикальные металлические трубки. Извлеченные из трубок на борту судна колонки грунта – настоящее сокровище для геологов. Чем глубже удается загнать трубку, тем больше информации доставляет она о геологической истории Земли.
Но даже самая длинная трубка проникает в морское дно всего лишь на несколько метров. Чтобы получить сведения о строении более глубоких слоев, используется сейсмометрический метод. В удалении от судна подрывается взрывчатка, а на магнитофон записываются характеристики эха, приходящего с разных глубин. Каким образом по этим характеристикам геологи узнают о строении морского дна – это их профессиональный секрет, недоступный непосвященным.
Метеорологи тем временем, кроме обычного комплекса наблюдений, выполняемых в установленные часы, запускают шар-зонд с привязанной к нему аппаратурой для определения давления, температуры, влажности воздуха на разных высотах. Эти сведения передаются в закодированном виде на находящийся в судовой лаборатории радиоприемник.
А в другой лаборатории, размещенной возможно ближе к днищу судна, геофизики измеряют характеристики гравитационного поля Земли – силы тяжести. Их знание требуется для уточнения фигуры геоида – модели Земли, наиболее близкой к действительной ее форме.
Весь этот немалый труд необходим для изучения природы океана, закономерностей циркуляции его водных масс, их влияния на климат, на движение атмосферных фронтов и формирование погоды. Он приносит знания о минеральных и биологических ресурсах, дает информацию для построения моделей потоков энергии и вещества в системе взаимодействия биологических объектов друг с другом, с водой и морским дном.
Открыватели новых земельУ берега Принцессы Рагнхильды «Обь» достигла самой южной точки нашего плавания – за семидесятым градусом широты. На карте в этом месте значилось что-то неопределенное – не то берег, не то шельфовый ледник. Перед нами предстал высокий барьер, простирающийся вправо и влево, сколько видит глаз, как бы расчлененный на доли аккуратными надрезами, словно торт, поделенный на куски, но еще не разобранный с подноса. Кто-то назвал это место «родильным домом айсбергов». Один из надрезов был широким, как вход в просторную бухту, и капитан принял решение зайти в него. Судно шло между поднимающихся выше мачт вертикальных ледяных стен, продвигаясь все дальше и дальше к югу. Там, в глубине бухты, с ледяных высот срывался ураганный ветер, дующий, казалось бы, одновременно со всех сторон. Срочно развернув судно, капитан вывел его из ловушки, и уже на чистой воде была проведена незапланированная ранее океанографическая станция. А дальше работа легла на наши плечи, на гидрографический отряд. Судно следовало вдоль ледяного барьера, а мы с помощью радиолокатора определяли пеленги и дистанции до него, которые потом, при обработке материалов нашей экспедиции, лягут на карту очертаниями шельфового ледника.
Неведомо каким китобоем был обнаружен в антарктических водах остров Тралс, нанесенный на карту кружочком с буквами «СС» рядом – «Существование сомнительно». Проложив курс через этот кружочек, мы старательно проутюжили океан, для надежности тщательно обшарив окрестности на несколько десятков миль вокруг. Никаких признаков острова ни глаз, ни радиолокатор, ни эхолот не обнаружили. Почудилась ли земля китобою, или он принял за остров кочующий айсберг? А, может, он и вправду видел остров, только координаты его определил с такой погрешностью, что искать его нам нужно было в сотне-другой миль от отметки на карте?
ТрагедияПока мы выполняли исследовательские работы в антарктических водах, однотипный с «Обью» дизель-электроход «Лена», с большим запозданием вышедший в рейс, продолжал разгрузку в Мирном. Из-за опоздания «Лена» пришла к Мирному, когда ледяной припай, на который выгружали свои грузы «Обь» и «Кооперация», уже оторвало от берега и унесло в море. Пришлось прибегнуть к наиболее рискованному варианту – выгрузке прямо на ледяной барьер, который в любой момент мог обрушиться. Так и произошло.
Радиограммы принесли на «Обь» известие о несчастье. При обвале ледяного барьера находившиеся на нем люди вместе с тракторными санями и уже выгруженными бочками с топливом рухнули с высоты в воду. Несколько человек получили травмы, а двое погибли: гидрограф Николай Буромский и мой сокурсник, практикант Евгений Зыков.
Женька Зыков… Он постоянно впутывался в какие-то скандальные истории. После второго курса мы были с ним на практике на ледокольном пароходе «Леваневский». Когда судно вышло из Архангельска для завершения погрузки в соседний порт, нынешний Северодвинск, Женьки на борту не оказалось – ушел в самоволку, и явился на «Леваневский» только на третьи сутки в каком-то помятом виде. Руководитель практики хотел списать его с судна, за чем следовало бы отчисление из училища, но поверил в его «я больше не буду» и ограничился выговором.
У меня с Зыковым отношения не складывались, хотя причины на то были пустяковые. То он взял бритву, не имея своей, и забыл ее возвратить, то без спросу надел чужой бушлат. Когда на «Леваневском» мы шли проливами Земли Франца-Иосифа, самолет ледовой разведки пролетел над судном, почти касаясь мачт, и сбросил вымпел со схемой ледовой обстановки. Я находился на вахте, подобрал вымпел и принес на мостик. А после вахты увидел, как Женька с этим самым вымпелом поднялся по вантам, прицепил вымпел повыше, спустился на палубу и снова поднялся наверх, позируя оператору кинохроники.
А ведь Женька пошел по нашим следам, как и мы, прорвался в Антарктику, и на его месте мог оказаться любой из нас… В раздумьях о гибели Женьки я осуждал себя за неприязнь к Зыкову, и в особенности за тот случай, когда я поступил совсем уж скверно. Женька, никогда не имевший своих папирос, попросил у меня закурить, и я пожалел отдать ему свою последнюю сигаретку. И теперь, когда Женька погиб, мне было стыдно и за свое недоброе чувство, и за эту сигаретку, – а изменить уже ничего нельзя.
На выручку «Сойе» «Обь» направлявшаяся в Кейптаун для пополнения подходивших к концу запасов топлива, пресной воды и провизии, прошла уже треть пути, когда была получена радиограмма от капитана японского ледокола «Сойя». Выполнив работы в заливе Лютцов-Хольм по созданию научной станции «Сёва», «Сойя» была зажата льдами настолько основательно, что было невозможно даже провернуть винты. Ближайший мощный ледокол – американский «Глэсиер» – находился где-то в районе Австралии, так далеко, что рассчитывать на его помощь было нереально. «Сойе» грозила зимовка, и не было никаких гарантий, что она пройдет благополучно.
После совещания с главным механиком, подсчитав остатки топлива, капитан и начальник экспедиции приняли решение идти на выручку «Сойе». А погода, как назло, стояла преотвратительная. Уж на что мы привыкли к качке, но тут донимало беспрерывное мотание вверх-вниз, вправо-влево. Притуплялись ощущения, пропадал аппетит, голова какой-то пустой становилась. Даже простенькая мысль додумывалась до конца большим усилием воли. Синоптик Гутников рисовал на карте циклон за циклоном, они без просветов катились один за другим с запада на восток.
На третьи сутки подошли к кромке льда. Судя по переданным нам координатам, японский ледокол должен быть виден, но его нет. Плохой горизонт, покрытый льдом и редкой дымкой, не позволяет определить место нашего судна, используя обыкновенный навигационный секстан. Заступив на вахту, решил применить на практике уроки Митрича: достаю авиационный секстан с искусственным горизонтом и вскоре получаю точку на карте. Подправили курс, чтобы выйти прямо на «Сойю». В стороне от курса видим небольшое белое судно, оно не зажато льдом, и это… не «Сойя». Подойдя поближе, разобрались: это «Умитака-Мару», второе судно японской экспедиции, на котором проходят практику студенты Токийского морского университета. Коллеги, значит.
А вот и красный корпус «Сойи» показался прямо по курсу на фоне большого айсберга. Да, незавидное положение у этого маленького ледокола. А наша «Обь» идет сквозь сплошной лед, как по чистой воде.
Тут закончилась моя вахта, а когда я вновь вышел на палубу после короткого глубокого сна, «Обь» уже приближалась к свободному от льдов пространству, а за нею по проложенному каналу поспешал маленький красный ледокол.
«Комарофф»Едва мы вошли в Кейптаунский порт, как местная газета «Кейп Аргус» во внеочередном выпуске опубликовала на первой странице корреспонденцию с броским заголовком: «Советское судно "Обь” вошло в порт с креном»: «Семиградусный крен на правый борт был вызван тем, что "Обь” израсходовала все свои запасы топлива при спасении японского научного судна "Сойя”, которое попало в ловушку в паковом льду».
Тут же – фотография с подписью: «Русские женщины-ученые надели по моде свои ярчайшие летние платья, когда сегодня в Кейптаун прибыл из Антарктики их корабль "Обь”. "Нам нравится ваше солнце после холодов юга”, – сказали они. Вот они, слева направо: миссис Мария Лебедева, миссис Вера Короткевич, миссис Лидия Николаева и миссис Александер Павлова».
Конечно, корреспондент «Кейп Аргуса» и имена исказил, и места на фотографии перепутал. Но обворожительные улыбки наших «женщин-ученых» фотограф поймал удачно.
Вообще женщина в длительной морской экспедиции явление не такое уж редкое, но все-таки есть в этом что-то необычное. Майя (так правильно) Лебедева и Вера Сергеевна Короткевич работали в гидробиологическом отряде. Майя изучала какие-то микроорганизмы, а еще она была способной художницей, рисовала портреты. Разумеется, из нашей «корпорации» она выбрала Олега Михайлова, который не без удовольствия позировал.
Александра Михайловна Павлова, старшая из всех женщин, по должности – помощник начальника экспедиции, вела все экспедиционное делопроизводство, печатала документацию.
Сотрудницу метеорологического отряда Лидию Николаеву за глаза, а нередко и в глаза называли Лялей. Упоминание о ней в популярной на «Оби» песенке пользовалось большим успехом у слушателей:
«Синоптик Ляля без причины
Сказала Слевичу тайком,
Что выйдет замуж за пингвина,
Чтоб муж был круглым дураком».
Ляля не обижалась на эту песенку, понимая, что это – не более, чем шутка. К тому же, она не могла «выйти замуж за пингвина», поскольку она уже была замужем, и на берегу ее ждал маленький сын.
Приятно после однообразных будней экспедиции пошататься по теплому южноафриканскому городу. Поспешим воспользоваться возможностью еще раз взглянуть свежими глазами на местные достопримечательности. Вот перед зданием парламента на постаменте энергичная фигура Сесиля Родса – у-у, колонизатор! Вот реклама: «Drink Coca Cola» – заходи и пей из фирменной бутылочки этот капиталистический напиток. А вот общественный туалет – но кроме привычных надписей, соответствующих нашим «М» и «Ж», еще таблички: «Для европейских джентльменов» и «Для неевропейских джентльменов». Вот она, расовая сегрегация.
Садимся в двухэтажный автобус – скорее на второй этаж, с него открывается такой хороший обзор. Вику Кузьмина, уже поставившего ногу на ступеньку лесенки, останавливают – нельзя! Второй этаж – это для неевропейских джентльменов.
А вот и русская фамилия на вывеске: «Комарофф». Какой волной эмиграции занесло сюда Ваську Комарова из вологодской или курской глубинки?..
Прогуливаясь по скверику в маленьком городке вблизи Кейптауна, подхожу к группе членов нашего экипажа, оживленно беседующих с сухоньким стариком, старательно подбирающим русские слова, но очень чисто, без намека на акцент, их выговаривающим. «Ну, – думаю, – этот дедок из белой эмиграции, из первой волны». Все оказалось куда сложнее. Старик этот, наборщик по профессии, оставил Россию еще в самом начале века и жил в Германии. Там, в Мюнхене, он набирал русские газеты, одну из них, «Искру», говорят, до сих пор не забыли. Да, конечно, с Лениным он был знаком, только его тогда иначе звали, это он уж потом, после революции в России узнал, что Ленин – это и есть тот самый молодой человек, который приходил в типографию по делам своей газеты. Поехать в Россию? Нет, возраст уже не тот, да и как поедешь, тут, в Южно-Африканском Союзе, у него две взрослых дочери, у каждой свое дело. «А правда, что в Москве мне могли бы дать пенсию?..»
Выходя из бассейна Виктория, «Обь» проходит совсем рядом от ошвартованного к причалу ледоколу «Сойя». Палуба ледокола густо облеплена народом, особенно много людей на корме. Все возбужденно машут нам руками и что-то кричат. Мы уже прошли мимо, когда с кормы донесся истошный крик самого восторженного японца, свесившегося за борт настолько, что казалось – упадет в воду: «Саюнара!»
Саюнара – до свидания, японский друг, до свидания, Кейптаун!
Открыли горную странуИ опять – океан. Уже вскоре после выхода из Кейптауна, у крайней южной оконечности Африки – мыса Игольного – подул холодный ветер, поднялись неприветливые волны, и жизнь наша вошла в привычную колею.
Мы снова шли почти по тому же маршруту, которым два с половиной месяца назад на «Кооперации» пересекали по диагонали южную часть Индийского океана. Тогда с борта «Оби» была получена радиограмма с просьбой произвести измерение глубин в одном из районов по пути следования. Меня эта просьба несколько удивила: что тут измерять, когда, судя по мелкомасштабной генеральной карте в этом районе под килем должно быть четыре-пять тысяч метров. А на «Кооперации» – обычный навигационный эхолот, рассчитанный на измерение глубин не свыше пятисот метров. Смущало еще и то, что в этом районе на картах крупного масштаба не было цифровых отметок глубины: по-видимому, в этом огромном районе, простирающемся на сотни миль, никто никогда глубину не измерял.
Ну, раз надо, значит, надо. Вахтенный помощник включает эхолот, а я слежу за его показаниями. Точнее говоря, наблюдаю отсутствие показаний, что и следовало ожидать. Лишь у отметки двести метров на шкале эхолота появляются какие-то слабые проблески – скорее всего, это помеха, вызванная рассеянием ультразвука в слоях воды с разной плотностью. Но что-то заставляет меня сосредоточить внимание на этих проблесках. Нет, на помеху непохоже – проблески сосредоточены на небольшом участке шкалы, очень медленно перемещаясь в сторону уменьшения. Тут-то я и сообразил, что я наблюдаю отметку глубины, только не в двести метров, а в двести плюс предельное значение отсчета круговой пятисотметровой шкалы, то есть глубина под килем порядка семисот метров! И вправду, глубина все уменьшается, уменьшается, вот уже проблеск – отметка глубины – переместился в пределы шкалы, достигнув минимального значения около четырехсот метров. О своем открытии сообщаем на «Обь».
Теперь мы снова оказались в том же районе, пересекая его вдоль и поперек по системе намеченных галсов, в течение нескольких суток обследуем с помощью глубоководных эхолотов. Да, открыта находящаяся под водой целая горная страна, размерами не меньше Кавказского хребта, и теперь будет исправлена ошибка прежних картографов. Банка с наименьшей глубиной 218 метров теперь на географических картах, изданных в любой стране мира, именуется в честь нашего судна – банка Обь, а соседняя, с чуть большей глубиной – банка Лена.
Безрадостны редкие встречи с землей в океане. За весь длительный переход от африканского берега до ледяного материка у нас было только две встречи – с островами Принс-Эдуард и с островом Хёрд. Острова эти образованы вспучиванием морского дна при вулканических процессах. Когда-то там селились стада котиков, но эти беззащитные и доверчивые морские животные давным-давно истреблены безжалостными зверобоями. Теперь они известны единственно тем, что на них гнездятся птицы антарктических широт – альбатросы и пингвины. Впрочем, судить об этом я мог только по описанию островов в лоции, так как наблюдал за ними лишь на экране радиолокаторов. Ни нам ничего не было надо от этих островов, ни им от нас. Почему-то именно здесь кошки скребут по сердцу, приходят мысли совсем о другой земле, оставленной там, в далеких широтах. Вспоминаются веселые огни вечерних городов, родные и милые люди, погруженные в свои обычные житейские хлопоты, которые думают о нас, заброшенных в мрачную пустыню океана. Должно быть, эти невеселые мысли приходят в голову потому, что прошла лишь половина нашего плавания, что еще столько осталось до родных причалов. Морякам, в общем-то, хорошо известно это явление – наступление пика психологической усталости. Здесь важно не дать себе распуститься, подавить беспричинно возникающее чувство неприязни к своим соплавателям, отыскать в серой повседневности буден что-то свежее, необычное.
Для меня такой отдушиной неожиданно стала работа над дипломом. Она была связана не только с выполнением многочисленных астрономических наблюдений, но и в сопоставлении методов их обработки по различным таблицам. Все вычисления приходилось выполнять, так сказать, «вручную», а тут, на «Оби», я обнаружил в одной из лабораторий чудо техники того времени – электромеханические вычислительные машины немецкой фирмы «Рейнметалл». Надо было понимать мое радостное возбуждение, когда я нажимал на клавиши этой машины, вводя данные, а она с веселым грохотом пережевывала их и выдавала результаты с количеством значащих цифр, далеко превосходящим практические потребности!
Владимир Вейхман
В безбрежном Южном океане (окончание)
http://sea-safety.ucoz.ru/index/v_bezbr ... ie_6/0-105Снова в море Дейвиса
В южном полушарии – все наоборот. В северных широтах март – апрель – это весна, а в южных – осень. «Обь» следовала к Мирному, чтобы передать зимовщикам полученные для них в Кейптауне продукты и забрать часть сезонного состава экспедиции. За другой частью сезонников должна подойти «Лена», которая проводила комплекс гидрографических работ в водах Антарктики.
Море Дейвиса уже заполнилось битым льдом, среди которого паслись высокие столообразные айсберги. Днем еще ничего, но пора круглосуточного полярного дня уже закончилась, и ночью была темень сплошная. «Обь» пробивалась через ледяные поля, обходя айсберги. Мощные прожектора, лучи которых были направлены прямо по курсу, лишь на небольшое расстояние просвечивали несущуюся наискосок крупу снежных зарядов. Иван Александрович, капитан, и вахтенный помощник капитана поочередно то приникали к тубусу радиолокационной станции, то вместе с нами, впередсмотрящими, напряженно вглядывались в снежное крошево пурги. В темноте рулевой рубки слабо светились шкалы приборов, царило тревожное молчание, лишь изредка прерываемое указаниями рулевому – изменить курс, чтобы пройти в разводье между ледяными полями или обойти небольшой айсберг. Надо было спешить – нельзя предугадать, когда льдины смерзнутся и станут непроходимы. Ведь «Обь» и так потеряла несколько суток из-за похода на выручку «Сойе».
Неожиданно рубку обдало сзади неярким светом: это открылась ведущая в нее из внутренних помещений дверь, и кто-то вошел. Вошедший со света, как это обычно бывает, сначала ничего не видел в сплошной темноте и стоял, не понимая, где капитан, к которому он хотел обратиться.
– Кто вы такой? – спросил вахтенный помощник.
– Я – котельный машинист, я к капитану. Где тут капитан?
– Я здесь, – обернулся Ман. – Что вам надо?
– День рождения у меня. Отметить надо бы. Я тоже человек, имею право…
– Обратитесь к первому помощнику, – прервал Ман.
– Да обращался я, он разрешил взять две бутылки, а у меня товарищи, что это нам – что слону дробина.
– Идите к первому помощнику и с ним разбирайтесь, – заметно раздражаясь, повторил капитан.
– Да, если бы начальству, так ему все можно, а нам, работягам, значит, возьми две пол-литры и помалкивай. Да я…
– Убирайся! – неожиданно визгливо заорал капитан. – Вон с мостика!
Вахтенный помощник подтолкнул подвыпившего просителя к выходу из рубки – святого места на корабле, куда и в отличных-то условиях плавания строго-настрого запрещен вход тем, кому это не положено по службе. В рубке надолго установилось тяжелое молчание.
Я, как и прежде, смотрел в освещаемую лучами прожекторов мутную пелену, вахтенный помощник прилип к экрану радиолокатора. Капитан, глядевший вперед в бинокль, вдруг скомандовал:
– Стоп машина!
И через полминуты:
– Средний ход назад!
И только после прямо по носу лучи прожекторов уперлись в отвесную и ровную, гладкую, как срезанную ножом поверхность ледяной стены огромного айсберга, уходящую вправо и влево куда-то в бесконечность.
Два вопроса назойливо крутились в моей голове: первый – как капитан разглядел по курсу судна ледяной барьер, а мы его не увидели, и второй – почему ничего не показал радиолокатор?
Я осмелился и задал первый вопрос Ивану Александровичу. Ответ удивил еще больше:
– Ничего я не увидел, но мне какое-то внутреннее убеждение подсказало, что надо остановить движение. Так всегда следует поступать: если в чем-то сомневаешься – остановись, осмотрись, и только после этого осторожно двигайся дальше.
До ответа на второй вопрос додумался я сам. Гладкая поверхность отвесной стенки айсберга, как зеркало, отбросила, не рассеивая, электромагнитную энергию, излучаемую радиолокационной станцией. Отраженный сигнал ушел в сторону от антенны радиолокатора, поэтому на экране ничего и не было видно. Вот мне, судоводителю, два урока на всю жизнь.
«Мы вызываем Антарктиду!»
«Обь» заняла позицию к востоку от Мирного, сообщение с поселком – с помощью вертолета. Туда, в Мирный, переправляются овощи, фрукты, замороженные мясные туши, оттуда – работники сезонных отрядов со своим имуществом. Среди них – много знакомых: вот «мальчики Кунина» – строители, а вот и аэрофотосъемщики – маленький музыкант Слава Бовин и гигант-Нептун Саша Федюхин.
Остановка у Мирного была непродолжительной. Нам не удалось упросить руководство экспедиции позволить нам побывать на могиле Николая Буромского и Евгения Зыкова, похороненных на небольшом островке. Прощай, Женька, и прости, что кто-то из нас строго судил тебя за твое вольготное, без тормозов, поведение. Только твое имя навсегда останется на картах мира: и через год-другой, и когда уже нас не будет, там сохранятся остров Зыкова, ледник Зыкова. Потом забудут, кто был этот Зыков – шелапутный штурманский ученик, а имя останется. Прощай, Женька.
Грустным получилось и прощание с последними уходившими на вертолет людьми, остающимися на зимовку здесь, в Антарктиде. Это были два журналиста: спецкор «Правды» Анатолий Анатольевич Введенский, мой добрый знакомый по «Кооперации», и ранее знакомый мне лишь заочно спецкор газеты «Водный транспорт» Георгий Брегман. Мы крепко, по-мужски, обнялись, троекратно расцеловались. У Толь-Толича были мокрые глаза. Я отвернулся.
Через несколько дней в Мирный ушло по радио написанное мною стихотворное послание:
«Мы вызываем Антарктиду!
Ты слышишь нас, далекий друг?
Надолго скрылся ты из виду
За далью миль, за снегом вьюг.
Мы снова встретимся не скоро,
Но встретимся когда-нибудь.
Минуя ледяные горы
«Обь» вышла в дальний, трудный путь
В безбрежном Южном океане,
Где ветер зол, мороз жесток,
Как встарь ходили россияне
На шлюпах «Мирный» и «Восток».
Мы покидаем край обширный
Пингвинов, мужества и вьюг.
Ты слышишь нас, поселок Мирный?
Ты слышишь нас, далекий друг?..»
Самый длинный в мире
«Обь» идет к востоку, к 97-му градусу восточной долготы, чтобы оттуда, от края ледника Шеклтона, начать выполнение самого протяженного в истории океанографических исследований разреза длиной в пять тысяч миль – до самой вершины Бенгальского залива. Курс – прямо на север.
Курс на север, заданный рулевому, – это по показаниям гироскопического компаса, работа которого основана на свойстве оси быстро вращающегося волчка сохранять неизменным свое положение в пространстве.
А магнитный компас, стоящий прямо перед рулевым, указывает курс, отличающийся от направления на север почти на семьдесят градусов. Дело в том, что магнитные полюсы Земли – точки на земной поверхности, н которых свободно подвешенная магнитная стрелка занимает вертикальное положение – не совпадают с географическими, указывающими положение концов земной оси. Отклонение направления на магнитный полюс от географического меридиана, то есть от направления на север, больше всего сказывается вблизи полюсов, а мы как раз находились неподалеку от южного магнитного полюса. В показания магнитного компаса необходимо вводить поправку, значение которой приводится на навигационных картах.
Здесь, в южных широтах океана, стали встречаться в небольших количествах киты. Вынырнет массивная туша, выпустит фонтан, похожий на облачко пара из кипящего чайника, блеснет гладкой кожей – и снова под воду, кормиться мельчайшей морской живностью – планктоном.
Для учета перемещения судна при плавании в антарктических водах, особенно при проведении океанографических станций, нередко использовался метод привязки к малоподвижным айсбергам. Первоначальное положение айсберга относительно судна наносилось на карту по направлению и расстоянию, полученным с помощью радиолокатора. А затем отслеживались те же величины, и на карту наносилось место судна относительно айсберга, который считался неподвижным.
Как-то раз, принимая вахту, получаю от вахтенного помощника указание: до приметного на экране радиолокатора айсберга пеленг и дистанция такие-то. Подхожу к локатору, чтобы опознать тот самый айсберг. Какие-то сомнения вызвала у меня отметка эхо-сигнала на экране: то ли форма пятна слишком правильная, то ли яркость его больше, чем у обычных отметок от айсбергов. Дай, думаю, погляжу, что за айсберг такой. Выхожу на крыло мостика, погода прекрасная, видимость, как говорят летчики, «сто на сто». А по тому направлению, которое мне передал штурман… вовсе не неподвижный айсберг, а движущееся крупнотоннажное судно! По его характерному профилю узнаю – китобойная база. Немедленно оповещаю вахтенного помощника, тот – капитана. Интересно, кто же это ведет промысел здесь, в пустынных водах? На мои запросы клотиковой лампой по азбуке Морзе – никакого ответа, на вызов по радио – тоже. То ли в секрете от конкурентов держат свои координаты, то ли в этом районе промысел китов вообще запрещен и им незачем открывать свое местонахождение – так и осталось неизвестным. А нам урок: используя радиолокатор, не ленись посмотреть картину на местности невооруженным глазом. Иначе случится вот такой конфуз.
Позади антарктические льды, становится теплее и теплее. Геологи решили на самом длинном в мире разрезе взять пробу осадочной толщи дна самой большой трубкой: длина – 12 метров, диаметр – 15 сантиметров. Надо было видеть, с каким благоговением извлекали геологи из поднятой на палубу трубки длиннющую колонку грунта, какой гордостью сияли их лица!
Появилось новое увлечение: с кормовой палубы во время океанографических станций ловить акул. Первая пойманная акула вызывала всеобщее любопытство: интересно было потрогать ее шершавый бок, с опаской посмотреть на ее усеянные зубами мощные челюсти, разглядывать неизменных акульих спутников – рыб-лоцманов и прилипал. Но скоро это надоело, и вид пяти-шести противных рыбин уже никого не удивлял. Особенно досаждала эта самодеятельность боцману Сапронову, и однажды ночью он, никого не спрашивая, выбросил эту нечисть за борт. Акулий бум быстро пошел на спад.
Как расколоть кокосовый орех?
Снова тропики, снова дядя Саша-начпрод выдает тропическое вино – «Рислинг» или «Алигате». Любители загара заполняют вертолетную площадку. А впереди – заход на Кокосовые острова. На этом коралловом атолле посреди тропических вод Индийского океана еще никогда не звучала русская речь, а единственным судном, посетившим его с научной целью, был «Бигль» Чарльза Дарвина. Что же, у нас был достойный предшественник.
Весь состав вахты на мостике напряженно вглядывался в линию горизонта, разделявшую безмятежно-голубое ясное небо и ласковую темно-синюю гладь океана. Солнце сияет вовсю, над нами – ни облачка. Бинокли переходят из рук в руки, но островов не видать. Капитан Ман объявляет: «Бутылку коньяка тому, кто первым увидит берег!» И вот я различаю одну, другую крохотную черточку, перпендикулярную линии горизонта. Конечно, это верхушки пальм! «Вижу берег прямо по носу!» – объявляю громогласно.
Коньяка я так и не получил.
Странный вопрос: чьи они, эти острова? Если верить справочнику, острова принадлежат Великобритании, а управляют ими из Сингапура. Судно осторожно втягивается в лагуну, становится на якорь. К корме, где столпились, пожалуй, все свободные от вахты, приближаются на лодке два туземца. Знатоки английского языка пытаются вступить в переговоры насчет кокосовых орехов. Туземцы явно нас не понимают. Кто-то предлагает обмен: я тебе – журнал «Огонек», а ты мне – кокосовый орех. Вместо ответа абориген демонстрирует публике свой иллюстрированный журнал – он не хуже «Огонька». Но вот появился направляющийся к «Оби» быстроходный катер. Над ним развевается флаг размером не меньше самого катера. К нашему удивлению, флаг – темно-голубого цвета, а английский «Юнион Джек» ютится на нем в уголке у древка. Вот уже на голубом фоне различимы звезды Южного Креста. Австралия! Значит, под ее управлением находятся сейчас эти острова. Капитан приказывает в знак уважения к стране пребывания поднять на фок-мачте флаг Австралийского Союза…
На острове Дирекшн находятся постройки, в которых живут сотрудники метеостанции и телеграфной станции, обслуживающей кабельную связь между Азией, Африкой и Австралией. Они здесь вроде наших зимовщиков, только наоборот – выезжают из родных мест не на холод, а на жару. А малайцы здесь работают у мистера Росса, в частной собственности у которого находятся острова.
При первой высадке на остров мы, конечно, устремились на поиски кокосов. А чего их искать, вот они, на пальмах (высоко, не забраться), а вот и просто на земле валяются. Скорее, скорее, попробовать эту волшебную жидкость – кокосовое молоко, о котором столько наслышаны. Только как до него добраться? Орех по форме немного похож на дыню довольно больших размеров, но, в отличие от дыни, он твердый, вроде бы как деревянный, и ножику совершенно не поддается. Нашли валяющийся около какой-то постройки толстый стальной лист и кусок рельса. Митрич, считающийся самым сильным из нас, заносит рельс над головой и с маху лупит по лежащему на стальном листе ореху. Орех упруго отлетает в сторону, а рельс грохает по металлу. Еще попытка, другая – результат тот же. Сашка пытается стучать орехом по рельсу – бесплодные усилия! Все по очереди тщетно пробуют разбить, раскрыть, раздавить проклятый орех, чтобы добраться до желанного молока. Наконец, наши страдания заметил оказавшийся неподалеку малаец. Резким ударом мачете он срубает макушку ореха у черенка, затем руками раздвигает обнажившиеся в месте среза волокна и извлекает собственно орех как таковой. По форме он похож на яйцо, только больших размеров и по-настоящему твердое, вроде скорлупы грецкого ореха. А у тупого конца яйца – три темных пятнышка, как пробочки, проткнув которые, получаешь доступ к молочку. Само молочко не оправдало наших вожделений – так себе, вроде бы жиденький соевый напиток, а вот жевать копру – плотную мякоть, находящуюся под скорлупой, – приятное занятие.
Геофизикам потребовалось выполнить измерения магнитного поля судна, а для этого нужно было последовательно привести судно на восемь заданных курсов. В море, на ходу корабля с этим никаких проблем не связано, но совсем другое дело тут, в ограниченном для маневрирования водном пространстве лагуны. Капитан принял решение применить довольно редко используемый в морской практике способ удержания судна на заданном курсе на двух якорях и заведенных с кормы тросах, прикрепленных к якорной цепи. По теории, судно должно устойчиво удерживаться в заданном положении. Однако в этот раз практика разошлась с теорией. Дизель-электроход, с большим трудом приведенный на заданный курс, тут же уваливается на десяток-другой градусов, и всю процедуру приходится начинать сначала. Мне ни раньше, ни потом не приходилось видеть Ивана Александровича таким раздосадованным.
Когда я во второй раз высадился на берег, то решил обойти небольшой остров Дирекшн по периметру. В прибрежной полоске копошилась разная живность: приподняв туловище на суставчатых ножках, быстро бегали маленькие крабы, скользнула в воду, извиваясь, золотистая змейка, прятались в свои створчатые раковины гребешки. Я подобрал несколько ракушек и обломков кораллов. Вместе с большим кокосовым орехом они остались у меня на память об этом кусочке суши в лазурном океане.
А многие мои соплаватели на память взяли еще и крабов, надеясь довезти их в стеклянных банках до родного порта. Как-то я зашел по делам в радиорубку и увидел странную картину: дежурный радист суетливо передвигался по палубе на четвереньках, пытаясь что-то накрыть футляром от портативной пишущей машинки. Оказывается, у него сбежал из банки краб, вот теперь он стремился его поймать… Появился краб и в нашей каюте: его принес Женя Баранов, пробовал кормить какими-то листочками, невесть откуда взятыми, разговаривал с ним, как заботливый папаша с младенцем, но все было тщетно: крабы с коралловых островов не живут в неволе.
Прощай, южное полушарие!
Тропическая жара – она и есть тропическая жара. Но особенно неуютно чувствуешь себя в тропиках на судне, построенном для плавания в арктических льдах. Во внутренних судовых помещениях трудно находиться более нескольких минут. Строители из сезонного состава экспедиции соорудили просторные шатры на крышках люков первого и второго трюма и перетащили туда свои постели. Я приспособился ночевать на шлюпочной палубе, под шлюпкой левого борта. Все бы ничего, однако ночные порывы ветерка срывают простыню, а если не укрываться ею, то полощут по коже, как будто бы кто-то все время водит по телу мягким опахалом. Выискиваю позицию за ветром, но она уже занята женским персоналом экспедиции – Верой Сергеевной, Майей, Лялей. Конечно же, дамам должна быть предоставлена возможность уединения.
Вот мы и снова пересекли экватор, на этот раз – с юга на север. Переход совершился скромно, без всяких торжеств. Над горизонтом, прямо по носу, низко-низко уже появилась неяркая звездочка – альфа Малой Медведицы, именуемая также Полярной. Вот и расстались мы с южным полушарием – кто на время, а кто навсегда. Но все мы навсегда простились с особенным отрезком жизни, мы возвращаемся назад уже не теми, что оставляли северные широты. Мы стали богаче на целую Антарктиду, старше на все штормы Южного океана, серьезнее на долгие мили маршрутов среди айсбергов и ледяных полей. Еще впереди то время, когда «Профессор Хромов», «Игорь Максимов», «Капитан Ман» станут названиями кораблей, но уже мы все – и будущие академики и лауреаты самых престижных научных премий, и скромные мотористы и уборщицы, и нынешние практиканты-гардемарины – мы теперь собратья по антарктической экспедиции, и этого уже ничем изменить нельзя.
Экспедиционный рейс завершился океанографической станцией в вершине Бенгальского залива, на внешнем рейде Калькутты, куда планировался заход, чтобы забрать партию груза на советские порты. Вода была какая-то желто-серая; видимо, Ганг приносил мутные взвеси с индийских полей; по рейду сновал лоцманский катер, но подходил не к нам, и, наконец, выяснилось, что захода в Калькутту почему-то не будет, снова загремела по клюзу выбираемая якорная цепь и привычно запели натруженные дизели. Курс – на остров Цейлон.
В поисках подходящей бумаги
Что мы знали о Цейлоне? Скорее мало, чем много:
- что этот остров не то отделяет от Индии, не то связывает с Индией Адамов мост;
- что здесь в горах находится древний отпечаток человеческой ступни, который буддисты считают следом Будды, а христиане и мусульмане – следом Адама;
- что здесь расположен тот самый город Канди, в который поехал Ганди;
- что Цейлон населяют сингалы (они же – сингальцы или сингалезы) и тамилы (правда, Женя Баранов упорно утверждал, что в горных лесах живут еще древнейшие жители страны – ведды, которых не коснулась цивилизация);
- что Цейлон поставляет на мировой рынок самый знаменитый чай, который мы ни разу не пробовали и который называется «Липтон».
Кто-то, кажется, Олег, робко намекнул, что на Цейлоне бывают не то мангусты, не то лангусты – Рики-Тики-Тави.
«Обь» подошла к Цейлону в районе порта Тринкомали на западной стороне острова. Там неугомонные геофизики выполнили свои измерения силы тяжести. Это было очень важно для определения силы тяжести, так как, по их словам, в этом месте она имеет какое-то предельное на поверхности мирового океана значение. А оттуда капитан Ман со свойственной ему смелостью повел дизель-электроход на совсем небольшом расстоянии от берега, так что временами даже лица людей можно было различить. И, обогнув остров, судно вошло на внутренний рейд порта Коломбо – столицы государства.
Как приятно было после плавания походить по твердой земле, полюбоваться океаном с ночной набережной, посидеть в дешевом китайском ресторанчике, заказав фруктовый салат и ароматный, крепкий чай со льдом. Конечно, нельзя было избежать и всеобщего поветрия – покупки фигурок слоников, вырезанных из прочного дерева черного или коричневого цвета с клыками из настоящей слоновой кости. Слоники приобретались соответственно рангу: начальство покупало тех, которые побольше, а уж мы, безденежные практиканты, – самых маленьких.
Я был озабочен приобретением приличной бумаги для оформления дипломной работы. Очевидно, в Коломбо это был неходовой товар, и только после усердных поисков хозяин одной лавочки вынес из подсобки пачку французской бумаги благородного желтовато-кремового цвета с водными знаками.
Совсем другая жизнь…
Вскоре после выхода из Коломбо мы, получив по радио разрешение от руководства нашего училища, сдавали экзамены за пятый курс. Валентин Петрович экзаменовал нас по девиации магнитного компаса с полной серьезностью. Поставленные им вопросы были емкими и требовали обстоятельного ответа. Мы очень старались и не подвели своего учителя.
По технике безопасности нас экзаменовал старший помощник капитана Николай Михайлович Свиридов. Он отличался доброжелательным отношением к курсантам, с ним было легко стоять вахту, да и за ее пределами он оставался нашим старшим товарищем. Его логика в вопросах техники безопасности была проста и доступна: не суйся, куда не надо, не рискуй без крайней необходимости, а если попадешь в трудное положение – действуй решительно, без колебаний. А заполнять бумаги, разные там акты о несчастных случаях, вы научитесь, когда жизнь заставит.
Принять у нас экзамен по дисциплине, носившей название «Морские порты», мы попросили начальника радиофизического отряда Михаила Петровича Серегина, который в редакции Морского атласа руководил отделом военно-морских баз и портов. При каждой встрече с нами дружелюбно протягивал руку, расспрашивал о житье-бытье. У нас был с собой учебник по морским портам, но он показался нам скучнейшим, и при самостоятельном изучении мы застряли где-то на четвертой странице. Похоже, что наш экзаменатор продвинулся в этом деле не дальше нас. Когда мы обратились к нему за консультацией, он старательно объяснил, что «порт» – это по-французски «дверь». Каждый из нас троих (этот экзамен сдавали только судоводители) на экзамене начал свой ответ с того, что «порт» – по-французски «дверь». Да, в общем-то, этим и заканчивал. Михаил Петрович выставил всем «пятерки».
Проплыли по борту скучные берега Красного моря, проходим Суэцкий канал. Часть участников экспедиции в Суэце отправилась на берег, на экскурсию, и мы встретимся с ними уже на выходе из канала, в Порт-Саиде. А мы, судоводители, и гидрограф Олег оставлены на судне, чтобы проследить за прохождением канала. Чтобы не мешать работе в рулевой рубке, мы устроились на верхнем мостике, откуда был отличный обзор, но, к сожалению, нельзя было наблюдать за действиями лоцманов. Мы шли в составе каравана, в местах, где канал расширяется, расходились со встречными караванами судов. А по ярко-желтому песку Синайской пустыми размеренным шагом шел другой караван – цепочка неторопливых верблюдов.
В Средиземном море после тропической жары теплый воздух казался прохладным. Верхняя палуба опустела: строители сезонного состава разошлись по каютам, сотрудники морской экспедиции писали отчеты и упаковывали оборудование, которое нужно было увезти с судна. Экипаж был занят привычной работой по очистке и покраске всего, что нужно покрасить, а мы вносили последние штрихи в дипломные работы. Отзыв руководителя на мою дипломную работу был написан Валентином Петровичем Кожуховым с присущим ему изяществом стиля и филигранной точностью выражений. Иван Александрович Ман, рецензент, написал отзыв карандашом, размашистым почерком, строчки его письма скатывались на листе вправо и вниз. Отзыв был положительным, в конце его капитан высказал пожелание о необходимости расширения исследований в разрабатывавшемся мною направлении.
Дипломные работы мы втроем – Виктор Никитин, Саша Чупыра и я защищали, когда судно проходило проливом Ла-Манш. Погода была пасмурная, туманная, было зябко и неуютно. Состав заседавшей в кают-компании комиссии под председательством Мана мог сделать честь ученому совету солидного научного учреждения: профессора, доктора и кандидаты наук, заслуженные капитаны. Олег Строганов, спецкор «Известий», послал корреспонденцию о нашей защите в свою газету, и на берегу мы не без гордости отыскали ее в библиотечной подшивке
Через несколько дней судно ошвартовалось в Рижском порту, и началась уже совсем другая жизнь.
А на память о семи прошедших месяцах у меня сохранился красивый значок, на котором изображен белый материк Антарктиды на фоне голубого океана, гордо разрезающий лед форштевень дизель-электрохода, самолет над ним и скромный пингвин в левом нижнем углу. Картинку обрамляет надпись: «Участнику антарктической экспедиции СССР». На обратной стороне значка выбит его порядковый номер – 367.
Еще на память сохранился документ, подводящий финансовый итог моего участия в экспедиции:
«Квитанция к приходному ордеру.
Принято от Вейхмана В.В. остаток проездных (сумма прописью) Три руб.
18/VII 1957 г.
Главный бухгалтер – Гербаус.
Кассир – Фокина».
И на квитанции штамп: «Уплачено».