Морозным октябрьским днем 1953 года вниз по широкому Енисею шел старенький, замызганный буксир с неуместным при его малости названием «Гром». До прихода календарной зимы было еще далеко, но здесь, за Полярным кругом она уже давно вступила в свои права. Енисей в этих местах стремится прямо на север, на его раздольной ширине вольготно и беспрепятственно разгуляться пронизывающему ледяному ветру. Встречные порывы иной раз почти останавливали пароходик, и, если бы не мощное попутное течение, его, возможно, просто сносило бы назад. Но, шустро попыхивая черной трубой, он упорно продвигался вперед.
«Гром» был уже старой калошей, и потрудился он на своем веку предостаточно. В конце двадцатых под гордым названием «Клим Ворошилов» он таскал по Енисею баржи с раскулаченными, лесные плоты, в середине тридцатых - стройматериалы для сталинского мемориала в Курейке, в конце тридцатых и во время войны потоком шли грузы для Норильского горно-металлургического комбината, затем комбинату требовалось все больше и больше рабсилы, и «Клим» опять таскал баржи, уже с «живым грузом». После войны – снова Норильск, стройка № 503, все тот же лес и баржи с уголовниками, «повторниками», военнопленными, сменившими немецкие лагеря на сталинские.
Но капитану – что, его дело маленькое: набросил буксирный трос на гак да и греби себе. Правда, и при нем неотлучно находился часовой с винтовкой, а после войны и с автоматом – следил, чтобы между буксиром и баржей не было никакого контакта. Туруханск, Игарка, Норильск поглощали эти баржи десятками за навигацию. Особенно Норильск, в котором после войны ударными, сталинскими темпами возводился комбинат. Одно лишь поначалу удивляло капитана: туда баржи шли доверху набитые зэками, а обратно почти всегда порожняком. Потом перестал удивляться.
К навигации 1953 года «Клим Ворошилов» изрядно одряхлел. Из политических соображений его переименовали. Дали хоть и нейтральное, но все-таки звучное (после «Ворошилова»-то) имя «Гром». Кое-как подремонтировали и приписали к Ермаковской базе консервации стройки № 503. Под таким безликим названием скрывалась в отчетах ГУЛАГа одна из сталинских «строек века» – прокладка через вечную мерзлоту, болота и тундру знаменитой железной дороги Салехард-Игарка, справедливо прозванной «мертвой дорогой». В Ермаково, на левом берегу Енисея, находился штаб стройки.
Со смертью вождя новому руководству страны стало, наконец, ясно то, что не составляло секрета ни для одного зека: полная бессмысленность строительства. Стройку № 503, то есть целую сеть северных лагерей, от Воркуты до Енисея, решили ликвидировать. «Гром» при этом суетился «на подсобке», на большее он уже не был способен...
К вечеру пошли снежные заряды. Мелкая ледяная крупа ухудшала и без того плохую видимость. Немногочисленные пассажиры, в том числе жена и маленькая дочь Светакова, дремали на узлах в душном кубрике, где от табачного дыма еле просвечивала лампа на подволоке. Сам Светаков поднялся на палубу и, укрываясь от порывов ветра за надстройкой, курил «беломорину» и неотрывно вглядывался в ночь. Впереди по правому борту уже давно, по его соображениям, должны были появиться огни Игарки. Но из-за хлещущей по глазам снежной крупы ничего дальше форштевня нельзя было разглядеть. Иногда на мостике включали хилый прожектор, и тогда казалось, что пароход идет прямо на снежную стену, в которую упирался конус яркого света. Потом снежный заряд проваливался куда-то за корму и впереди опять была кромешная темнота, в которой капитан находил лишь ему одному ведомые ориентиры.
Судя по всему, встречный ветер здорово-таки сбил скорость. Опять наступила кромешная тьма, а впереди не было ни огонька. Светаков зашел в рубку, чтобы немного согреться и расспросить капитана – скоро ли?
- Если ветер совсем не засвежеет, то часа через два, по моим расчетам, должны быть, - расслабленно ответил капитан.
Немного поговорили о том, о сем.
- А, к примеру, до Диксона доводилось ходить? – поинтересовался Светаков.
- Да на что он нам? Мы ведь речники, а Диксон – это уже, считай, Карское море. Да и переть до него, пожалуй, еще с тыщу километров. А чего тебе Диксон-то? Бывал там что ли?
- Бывал, - ответил пассажир и, глядя на искрящийся снежный конус, образуемый лучом прожектора, вроде бы про себя добавил, - бывал... там, за далью непогоды.
И, заметив настороженный взгляд капитана, с усмешкой пояснил:
- Да это я так, стишок один вспомнил. А Диксон я своими руками выстроил на пустом месте. Был начальником острова в тридцатых.
Год назад капитан, сам «вольный», пожалуй, поостерегся бы такого разговора, да и пассажир вряд ли полез с расспросами. Но на дворе была осень 53-го. Больше полугода, как не стало вождя. Каких-то пару месяцев назад – страшно произнести - врагом народа был объявлен Лаврентий Берия, что-то стало заметно меняться в воздухе. Все лето, после мартовской амнистии, когда раскрылись ворота многочисленных лагерей вдоль Енисея, все более полнясь, потекли по реке и далее по железным дорогам потоки освобожденных, пока все больше уголовников.
Но пассажир не был уголовником – капитан умел различать, поскольку навидался этой публики. Когда, войдя в рубку, пассажир снял шапку, под ней обнаружилась крупная, круглая, но почти лысая голова. Удивительным было то, что при почти голом черепе пассажир имел густую черную бороду, сильно смахивавшую на бороду Карла Маркса. При этом пассажир еще и сильно шепелявил, поскольку даже борода не могла скрыть того факта, что у него практически нет передних зубов.
- Так что, с Диксона прямо к нам так и загремел? - не столько из интереса, сколько из стремления не поддаться проклятому сну, спросил капитан.
- Нет, не с Диксона. Прежде чем загребли, я успел все главные порты на Севморпути построить. После Диксона строил Тикси, потом порт в бухте Провидения, да на Востоке сколько...
- Так ты, небось, и Ивана Дмитриевича Папанина знал? – воодушевился капитан, все более возвращаясь к жизни, а в этой жизни Папанин и в пятидесятые продолжал оставаться главной легендой Арктики, если не всего СССР.
- Как не знать, - ответил пассажир, однако без встречного энтузиазма.
- А Отто Юльевич Шмидт? - капитан уже давно понял, что пассажир не из рядовых, и в контексте великих имен решил, что лучше перейти с ним на «вы». - Доводилось вам с ним встречаться?
- Вот как сейчас с вами...
Было восемь вечера, время смены вахты, когда только что заступивший рулевой крикнул: «Прямо по курсу огни!» Разговор оборвался. Действительно, впереди был отчетливо виден огонек, правее – другой. Между ними сквозь редкий снежок пробивалось тусклое зарево то ли населенного пункта, то ли еще чего, а чего – пока не разобрать.
- Игарка? – нетерпеливо спросил Светаков.
- Кому ж тут еще быть, - весело отозвался капитан. – Она, родимая.
Светаков подобрался. Вот он, долгожданный рубеж. Позади были суетливые революционные годы, партизанщина, учеба до хруста в голове, невиданные заполярные стройки, пятнадцать лет лагерей, не зарегистрированные жены, разбросанные по свету дети. Впереди, там, где неясно виднелись огни – была долгожданная, хотя и весьма относительная свобода, была надежда...
- Держать между огнями, - уже вполне бодро скомандовал капитан, - гребем в Игарскую протоку.
Рулевой, вместо того, чтобы выполнить команду, затеял с капитаном непонятный Светакову разговор.
- Пантелеич, так ведь в Протоку нельзя - там зона.
Енисей в этом месте, как бы от избытка сил и полноводья, пускает мощную струю вправо. Струя эта почти строгим полукольцом огибает остров Игарский и опять возвращается в основное русло Енисея чуть севернее. На острове издавна располагались совхоз, огороды, всевозможные подсобные хозяйства. А на внешней стороне протоки громоздилась на возвышенном берегу сама Игарка. Суда, следующие из Карского моря, обязательно должны входить в Протоку с севера. Южный вход, где теперь шлепал буксир, был закрыт для плавания и по навигационным соображениям, и по режимным, известным только Органам.
- Ворочай, куда сказано, - раздраженно крикнул капитан. – Мы как-никак особое судно, да и осадка у нас, как у шлюпки. Чего бояться-то?
- Есть, - обиженно ответил рулевой и чуть выправил курс вправо. Теперь тусклое зарево было точно по носу...
Капитан повеселел. Он теперь, как ему казалось, ясно представлял себя и свое суденышко в пространстве и во времени. Не заладившийся с самого начала рейс подходил к концу. До Игарки было рукой подать, и он рассчитывал еще успеть в интерклуб – местный очаг культуры и единственное в городе место, где действовало невиданное заведение – бар. Бар был для иностранных моряков, но в нем работала знакомая капитана Зина. Потому он и решил сократить путь.
Пассажир с марксовой бородой еще не ушел из рубки. Хотелось порасспросить его о «Челюскине», о дрейфе папанинцев, то есть о том, что только и известно было советскому обывателю о героическом Северном морском пути. Но времени на разговоры уже не оставалось. Поэтому напоследок он задал вопрос, который неизбежно задают в такой ситуации:
- И сколько же вы отпахали?
- С 1 октября тридцать восьмого, - с вполне понятной точностью ответил пассажир. – Позавчера исполнилось аккурат пятнадцать лет... Такой вот юбилей.
Но радости по поводу состоявшегося «юбилея» капитан в голосе пассажира не ощутил...
Прошло не более минуты. Снежный заряд отнесло за корму, сразу как-то развиднелось и находящиеся в рубке с ужасом увидели, что буксир неудержимо прет на огромный транспорт, стоящий поперек фарватера на якорях. Два огня, столь легкомысленно принятые капитаном за береговые, оказались якорными огнями на носу и корме. Между ними-то, как оказалось, и собиралась проскочить старая калоша. А тусклое световое пятно среди ясной морозной ночи оказалось теперь палубной надстройкой, светящейся огнями окон и иллюминаторов. При этом они сливались с более далекими огнями, которые, как потом оказалось, действительно, были огнями Игарки.
Капитан все понял раньше других. Остатки хмеля и дремы сняло, как рукой. В стоящем на якоре пароходе он узнал «Армению», года два назад переоборудованную под плавучую тюрьму. Он рванул ручку машинного телеграфа, перевел ее на «полный назад» и, сколько успел, переложил руль влево. Но уже печенкой он ощущал, что траектория, по которой покатилось судно, неотвратимо упирается в борт «Армении».
Конвой на палубе плавучей тюрьмы обеспокоился, с мостика что-то кричали, затем включили прожектор и начали подавать тревожные гудки. «Гром» на крутой траектории резко накренился на правый борт. Пассажиры, почуяв неладное, повыскакивали из кубрика на палубу, еще больше увеличив крен. Внизу оставались Аннета с дочерью, видимо, дремавшие на тюках. Светаков бросился по трапу вниз, успев напоследок заметить, как нос буксира косо ударяет в высоченный борт «Армении». От мощного толчка Светаков сорвался с трапа и полетел в черноту люка, поскольку освещение сразу вырубилось.
Он еще слышал, как от удара сорвались привязанные на корме бочки с соляркой, но понять, что происходит, уже не мог. Со страшным грохотом бочки обрушились на тот же правый борт, который был уже почти в воде. И тут в бункерной яме сместился оставшийся уголь.
«Гром» совсем завалился на правый борт и черпанул всеми своими открытыми иллюминаторами, дверями и лючками ледяной енисейской воды. Где-то в носу через пробоину внутрь корпуса врывалась вода. Пассажиры с криками бросались в ледяную воду, чтобы хоть как-то добраться до борта «Армении», который после столкновения стал от них быстро отдаляться. Это буксир по инерции все еще продолжал двигаться вперед. Сверху, с палубы «Армении» уже летели в воду спасательные круги, кто-то пытался спустить трап.
Понимая весь ужас и неотвратимость происходящего и абсолютную безнадежность собственных усилий, Светаков на ощупь пытался найти своих женщин, двигаясь в потемках на их крики…
«Гром», под завязку принявший воды в трюм и машинное отделение, задрал кверху нос и как-то мгновенно, с коротким всплеском ушел кормой под воду...
Последний документ
Народный суд города Игарки, рассмотрев в судебном заседании 10 июня 1954 года дело по заявлению Серебрянниковой И.И. о признании умершим Светакова Александра Васильевича,
у с т а н о в и л:
что гр. Светаков А.В. 3-го октября 1953 года в качестве пассажира следовал на буксире «Гром», принадлежавшем Ермаковской базе консервации строительства № 503. В результате аварии буксира, произошедшей от столкновения буксира «Гром» с теплоходом «Армения» 3-го октября 1953 года в 20 часов Светаков утонул, и труп его не разыскан. Серебрянникова просит признать Светакова умершим, что необходимо ей для выделения наследства своего несовершеннолетнего сына.
Суд считает, что требования истицы подлежат удовлетворению, так как доказаны имеющимися в деле документами. Поэтому суд
о п р е д е л и л:
Признать Светакова А.В., погибшего при аварии буксира 3-го октября 1953 года, умершим.
Нарсудья Сманцер,
Заседатели Дымченко, Буданова.Так погиб Светаков. Так заканчивается описание его жизни, реконструированное на фоне реальных исторических событий, с использованием протоколов допросов, доносов, справок, вырезок из газет, а также другого архивного материала.