Изображение
31 июля 2012 года исключен из Регистровой книги судов и готовится к утилизации атомный ледокол «Арктика».
Стоимость проекта уничтожения "Арктики" оценивается почти в два миллиарда рублей.
Мы выступаем с немыслимой для любого бюрократа идеей:
потратить эти деньги не на распиливание «Арктики», а на её сохранение в качестве музея.

Мы собираем подписи тех, кто знает «Арктику» и гордится ею.
Мы собираем голоса тех, кто не знает «Арктику», но хочет на ней побывать.
Мы собираем Ваши голоса:
http://arktika.polarpost.ru

Изображение Livejournal
Изображение Twitter
Изображение Facebook
Изображение группа "В контакте"
Изображение "Одноклассники"

Макс Зингер. Штурм Севера

Макс Зингер.
Штурм Севера.
[Полярная экспедиция шхуны „Белуха". Гибель „Зверобоя” („Браганцы"). Жизнь зверобоев-зимовщинов на крайнем севере Советов.
Полет воздушного корабля „Комсеверопуть 2" с острова Диксон в Гыдоямо. Карский поход ледокола "Малыгин" в 1930 году.
С 27 фото]
Гос. изд-во худож. лит., М.-Л., 1932.
 1.jpg
 5.jpg
 4.jpg
 3.jpg

Содержание Стр.
Макс Зингер. Штурм Севера.pdf
(27.48 МБ) Скачиваний: 717

OCR, правка: Леспромхоз

Макс Зингер. Штурм Севера

В темную пору

На севере все пишут дневники. Зимовщик, который едва, выводит буквы, зверопромышленник, радист, метеонаблюдатель, — все коротают полярную зиму, просиживая над своей тетрадью, либо заносят туда хронику дня, либо говорят с дневником, как с живым собеседником, делятся с ним самыми сокровенными мыслями и мечтами. Люди надоели друг другу за долгую нескончаемую полярную зиму. Новых людей нет. Письма не приходят. Не всегда говорит радио: мешают атмосферные разряды. Море сковано льдом, и не скоро придут пароходы. Два-три дома, собаки и черные скалы с нависшими шапками снега. Зимой трещит, лопается лед, и шумно на севере, как на фронте во время артиллерийской подготовки.
Энтузиасты советского Севера ищут в этом необжитом, неосвоенном, диком крае богатства, которые должны служить нашей растущей республике. Люди ищут здесь уголь, платину, золото, свинец, строят на вечной мерзлоте
[25]
заводы, организуют жизнь там, откуда на зиму уходит зверь, улетает птица, перекочевывает в глубь тундры ненец со своими стадами оленей.
Передо мною человеческий документ — безграмотные, но потрясающие записки полярного зверопромышленника Михаила Антонова.
Михаил Антонов зимовал в Гольчихе. Могучие воды Енисея проносили мимо станка ежегодно завалы плавника. Если бы нашлось на диком севере столько людей, чтобы перехватить его, можно было бы выстроить из этого поваленного льдами, бурей и водой леса неохватный новый город.
Антонов зимовал один. За тысячи километров от его избы была другая, в которой сейчас жили жена и дети Антонова. Почти полгода не имел зимовщик никаких сведений о близких ему людях, не знал, что творится на земле. Весь станок состоял из нескольких домов, и зимовщики давно надоели друг другу.
Антонов тосковал по дому, а на острове Диксон, до которого двадцать дней пробежать на собаках, его должно было ожидать радио от жены и еще хотелось узнать зимовщику про московские новости. Полгода Антонов не имел вестей о том, что делается на большой советской земле. Пурга все замела глубоким снегом. Еле откопался из своей избы Антонов, запряг семерых собак и в декабрьское утро поехал один из Гольчихи на Диксон, где стояла радиостанция.
Первый заезд сделал Антонов в станок Ошмарино: нужно было накормить собак и самому подзаправиться.
— Здорово, приятель! — приветствовал Антонова ошмаринский зимовщик Харченко. — Распрягай собак да валяй ко мне в избу.
— Дай сперва покормлю своих коней, а потом и в избу пойду.
Собаки радостно визжали, чувствуя отдых и близость кормежки, виляли пушистыми хвостами.
Удивительные на севере собаки. Ростом они не меньше волка, с такими же короткими и толстыми шеями, длинной,
[26]
жесткой, густой и теплой шерстью. Редкая из них не сродни полярному волку. Они воспитывались вместе с волками, которых брали в плен капканы еще малыми смешными волчатами. Звереныши привыкали к человеку, подпускали его к себе, брали харч из рук и на ласки человека отвечали, по собачьему, помахивая хвостами.
— А я уже и чаю приготовил, побалуемся горяченьким, — угощал Харченко.
Зимовщики сели за стол.
Осушив шестую кружку, Антонов поднялся.
— Ехать пора, прощай!
— Антонов, возьми меня на Диксон. Надоело здесь сидеть!
— Мне одному только-только доехать, а вдвоем невмоготу будет, — сказал Антонов и стал натягивать малицу. — И здоровьем ты плох. Куда тебе.
— Возьми меня, Антонов, опостылело мне здесь, не мило все и не знаю я, что там с моими: живы ли?
— Съезжу сам, узнаю и тебе все объясню.
— Возьми! — настаивал Харченко, —Я тебе помогу в дороге, да и ехать вдвоем веселей.
— У меня всего семь собак и припасы для них и для себя ровно на двадцать дней. Только-только взад вперед хватит. Да и нартам тяжело.
— Одна собака у меня есть своя. Другую мне дадут. Девяти собак вполне хватит.
— Вот привязался, язви его! — Ну уж ладно, что ли, поедем вместе на Диксон, — согласился после раздумья Антонов. — Не отвяжешься от тебя никак!
Дорога от Ошмарина до сопки была тяжелая, нарты прыгали по снежным застругам, и люди несколько раз вываливались в сугроб.
Пурга поднялась незадолго перед тем, как показалась сопка. Из-за погоды пришлось дневать в сопках.
Как только разъяснилось, собаки побежали снова на север. Дорога шла безлюдная. Жителей по станкам никого не было: все разъехались — кто в Туруханск, кто в Енисейск, кто в Цент-
[27]
ральную Сибирь. Одиноко стояли в полярной ночи летние рыбацкие избушки, полузанесенные снегом. Окна и двери были открыты, и, чтобы попасть в избушку, Антонов и Харченко до полдня раскапывали сугробы. Ехали по три часа в сутки, остальное время было темно.
— Взял я тебя с собой и сам не рад. Барства в тебе много, спать можешь только в избушке, вот и раскапывай их тут. Темная пора наступает — ведь середина декабря, а мы до Варзугиной бухты не доехали, — упрекал Антонов своего товарища.
Дни становились все короче и короче, и скоро на три месяца скрылось солнце — наступила полярная ночь —темная пора, как говорили зимовщики. Когда не мела пурга и была ясная видимость, — затмевая яркие звезды, северное сияние вспыхивало то столбами, то яркой длинной цветной лентой, то повисало дорогим драпри.
Прибежали собаки Антонова и Харченко в Варзугину бухту.
— А у меня несчастье случилось, — рассказывал приехавшим встретивший их Петухов. — Зимовал здесь вместе со мной матрос Захарченко с парохода «Север». Пароход этот затонул, наскочив на банку, некуда было матросу деваться, — попросился ко мне на зимовку промышлять зверя и подледную рыбу. Взял мою японскую Винтовку, ушел, закружал в пурге и не вернулся. Погибла моя винтовка, остался я без промысла и без харча. У меня продуктов — только меду немного да сахару самая малость. Я уж с вами записочку на Диксон пошлю, может быть, помогут мне зимовщики в беде.
— Пиши, да поскорей, мы прополоснем горяченьким чайком остывшие кишки и поедем дальше, — сказал Антонов.
— В аккурат, как из пушки, сейчас будет готово, — и Петухов огрызком карандаша стал писать пространную записку на Диксон о том, что ему нужно из продуктов до окончания зимовки.
Но зря торопился Антонов из Варгузиной бухты. Пока Петухов писал записку, поднялась пурга.
[28]
— Переждите у меня погоду, закружаете в пути, — предложил Петухов.
Два дня прожили зимовщики у Петухова из-за погоды и плохо пришлось бы им, если бы по пути к павловской избе промышленник Фролов не снабдил их на три дня провиантом.
Дневали в павловской избе на мысе Исаченко, куда гнали собак с небольшими привалами целых три дня по глубокому и податливому снегу.
— Антонов, я подморозил себе на ногах пальцы, —жаловался Харченко. — Болят здорово. Переночуем в избе.
— Связался я с тобой себе на горе. Рассчитывал проездить на Диксон и обратно пятнадцать-двадцать дней, не больше, а вышло так, что до Мыса Исаченко восемнадцать дней ушло. А ведь тут ездовых часов только тридцать шесть. Собаки не больше того бежали, — я замечал по часам. Все остальное время мы с тобой только избушки раскапывали, да сидели из-за погоды.
Переночевали в избе, и, как только стало проясниваться, заскрипели снова нарты по смерзшемуся снегу.
Вожак хорошо вел упряжку, и собаки тянули дружно. Не проехали и пяти километров, как вдруг Харченко схватил спутника за рукав.
— Куда же ты берегом едешь? Езжай прямо, берегом дольше проедем, а у меня ноги плошают, я их на мысе Дрожникова подморозил, должно быть.
— Берегом ехать — не закружаем, а ты слезай с парт, пробегись малость, ноги и отойдут! — предложил Антонов.
— Не собака я, чтобы бегать, — обиделся зимовщик. — Знаю я, где Диксон, и ты не беспокойся, мимо не проедем, сворачивай!
— Да не узнаешь в темноте, где он, остров Диксон! Ты ведь и зрением плох и память на места у тебя плохая.
— Понимаешь ли ты, что Диксон проехать нельзя! Я знаю, что говорю.
И снова голодные собаки потянули нарты.
[29]
Где же мы сейчас едем? — спросил Антонов через несколько часов.
Харченко осмотрелся кругом.
— Правильно едем, — сказал он. — Скоро и Диксон будет.
— Какой же Диксон, когда мы на Медвежьи острова выгребли! Ведь мы шесть целых часов по бухтам и островам скачем на измученных собаках. Нельзя нам так ездить, мы собак загубим и сами здесь пропадем.
— Заболел я, товарищ, не доехать мне до рации, пропадать мне в этом гиблом краю, — признался Харченко и вдруг заплакал. — Остановимся, переночуем здесь. Утром поищем правильную дорогу. Ломит меня всего и ноги болят, слабость всего одолевает. Сейчас бы подкрепиться чем.
Но ничего уже не оставалось у зимовщиков из продовольствия.
Люди и собаки голодали вторые сутки.
Выкопал Антонов в снегу под горою яму, постлал кочму и укрыл Харченко, а брезент положил сверху для тепла.
— Смотри, Харченко, не спи, сну не поддавайся! Совсем ноги отморозишь, калекой станешь.
Лежал Харченко на кочме под брезентом, а товарищ его Антонов ходил кругом, разогревал свои прозябшие ноги.
«Не должны мы быть далеко от Диксона», — соображал Антонов.
Несла, свистела пурга, снег глаза слипал, ходил зимовщик, все думал, может быть, прояснеет вдруг и в прорывах пурги покажется диксоновский огонек или мачта рации. Но ничего не увидел Антонов.
Три дня валил снег. Несколько раз уже откапывал своего-товарища Антонов из-под сугробов.
— Спишь ты все, Харченко, загубишь ты ноги свои, — твердил Антонов.
— То в жар бросает, то холодно становится вдруг... Укрой меня потеплей!
«Надеялись двадцать пять километров до Диксона за четыре часа проехать, а вышло так, что вот уже четверо суток
[30]
теперь все голодаем», — думал Антонов, протаптывая в снегу тропинку.
— Харченко, а Харченко! Вспомнил я, у меня отруби есть. Может, покушаем их, чтобы силы не терять.
Не брал Харченко сначала отрубей, но потом немного поел.
К концу четвертых суток стала пурга стихать. Откопал Антонов товарища, посадил его на нарты, закутал брезентом и кочмой, собак запряг и поехал к горе, черный силуэт которой стал ясно виден. Но только проехали метров двести-триста, как вдруг пурга понесла с новой силой. Бежал Антонов с собаками рядом, помогал им тянуть нарту. За горой выкопал под камнем яму для Харченко, уложил его прикрыв потеплее.
Двое суток лежал Харченко. Питались зимовщики только отрубями.
— Встань, Харченко, пройдись немного, разомнись. Погибнешь так!
Но Харченко лежал под брезентом, молчал, не отвечал Антонову и только тихо стонал.
— Послезавтра новый год наступает, а мы все еще на Диксон не выехали, — рассчитывал Антонов, — и выедем ли теперь? Нам бы берегом ехать, милое дело, давно бы на рации были, грелись у печек да и чаи распивали с зимовщиками... Вот что, Харченко, — продолжал он вдруг. — Ты решай вопрос: ждать ли нам, пока перестанет пурга, или итти мне одному искать остров Диксон, а может быть, лучше вернуться в избушку, взять провиант — спасти самих себя и собак.
— Не могу я тебе сейчас ответ дать сразу. Дай срок, подумаю и скажу, — слабым голосом отвечал Харченко.
Целый день думал зимовщик и наконец согласился с тем, что глупо сидеть и пропадать от голода, когда один может найти спасение на Диксоне или в избушке. Харченко сознался перед товарищем, что не может сам теперь сидеть на нартах непривязанный.
[31]
— На мне все сгнило. Из ямы по своей надобности я не выходил и весь мокрый лежу.
Открыл Антонов брезент, снял с Харченко бакари, а свои запасные сухие тяжи надел на него. Наладил собак и решил, несмотря на пургу, ехать.
Собаки так отощали, что не могли везти нарт, а сам Антонов еле держался на ногах. Собаки голодали девятые сутки, а люди — восьмые.
— Надеешься ли ты найти избушку? — спросил Харченко товарища.
— Определенно найду, мне пурга не мешает. Обещаю через три дня быть здесь с провиантом. Тебе оставляю ведро отрубей, а ты следи за собою хорошенько, поддерживай силы отрубями. Через три дня вернусь.
Кое-как плелись собаки в первый день и помогали Антонов тянуть нарты, но, не доходя до привала, одна из собак, самая молодая, вдруг упала и не встала больше. Положил ее Антонов на санки и пошел вперед с остальными.
Свалилась собака с санок. Тронул ee зимовщик ногою, — не шелохнется она.
— Хорошая была ты собака, и не думал я, что откажешься мне служить в тяжелый час, — сказал Антонов и начал рубить топором на части ее чуть теплое тело.
Собаки жадно бросились к Антонову. Только одна из них не тронула мяса и сидела в стороне, слегка подвывая.
К утру стало стихать, но морозило сильно. Антонов решил итти дальше на запад, затем свернуть на юг, где с восточной стороны должен был, по его расчетам, открыться материк.
Едва-едва шли собаки.
Пройдет Антонов немного, съест горсть снега и дальше тянет нарты. Заструги измучили совсем зимовщика. Вдруг видит он: из-под снега с наветренной стороны торчат черные камни.
— Земля! Материк! — решил зимовщик.
И только подумал это, как впереди замаячил огонек. На
[32]
горке столб стоял, и на нем было что-то написано. Взобрался Антонов на горку, разобрал надпись:
«Путь Вернс — Диксон»!
Не понял ничего Антонов, отошел от столба.
«Не знаю теперь, где я нахожусь: на матером ли береге или на острове и скоро ли будет диксоновская избушка? »
Мысль оборвалась, как струна, неожиданно и резко. Антонов повалился на снег. Зимовщика сломила усталость.
Никто не знает о том, долго ли пролежал Антонов на снегу, только - встал он и пошел ближе к горе, оставив собак одних.
Из-под снега виднелись штабели дров.
— Люди близко! — обрадовался Антонов и вдруг увидел во льдах корабль.
На вантах его висели куски льда, мачта обледенела, ее наполовину занесло снегом.
«Не «Вайгач» ли это? — подумал Антонов. — В 1918 году здесь где-то «Вайгач» вылез на банку и погиб, не скрывшись под воду. Но на нем не может быть огня, а здесь ясно виден свет».
Кто-то окликнул зимовщика на чужом языке.
Собрались люди вокруг Антонова, слушают и не понимают. Видит Антонов — не сговориться им. «К норвежанам в гости попал», — понял зимовщик и решил вернуться к собакам, выручить их скорее и накормить. А собаки учуяли дым, стали рваться вместе с санками. Если б их Антонов не привязал к камню, они давно были бы у судна.
Антонов вмиг докатил до норвежской шхуны, умные собаки будто знали, что их скоро накормят, и бежали из последних сил.
— Диксон! Диксон! — несколько раз сказал норвежцам Антонов, показывая на собак и причмокивая губами, будто во время езды. Зимовщик хотел объяснить норвежцам, что ему нужен Диксон.
Норвежцы поняли. Один из них принес будильник и показал, что до Диксона туда и обратно два часа езды.
[33]
Сел Антонов за стол и долго слюнявил карандаш. В конце своего длинного письма зимовщик написал:
    «Убедительно прошу возможно скорее приехать, дабы успеть спасти жизнь человека,
    а я к завтрашнему дню оправлюсь и смогу вполне следовать с вами.
    Вы поторопитесь! С истинным приветом и почтением. Михаил Антонов».
Попросил знаками зимовщиков доставить это письмо на Диксон. Норвежцы поняли и просьбу выполнили.
Это была норвежская шхуна «Хеймен», которая искала погибших Кнудсена и Тессема, спутников Амундсена в его плавании на «Мод» в 1918 году. «Хеймен» зимовала здесь.
Шел новый двадцать первый год. Было уже первое января, когда Антонов писал записку на шхуне. С Диксона скоро прислали ответ: «Завтра утром приедут зимовщики, возьмут Антонова и вместе отправятся на поиски Харченко.
Стал Антонов знаками показывать норвежцам, что уже десять суток голодал с товарищем и собаки его не ели одиннадцать дней.
Команда «Хеймена» помогла Антонову распрячь и привязать собак, задала им корму, а зимовщика напоила кофе.
За ночь подсушил и починил Антонов свои бакари и меховую одежду. Утром с Диксона приехали два зимовщика: Герасимов и фельдшер Ежкин — и вместе с Антоновым поехали за Харченко.
— Вот это место! Здесь я его оставил! — сказал Антонов, узнавая камни.
— Харченко! Харченко! — стал кричать Антонов.
Харченко не отзывался.
— Спит должно быть, — и Антонов снова принялся кричать, сколько было сил.
Отозвался зимовщик, его откопали, переодели: он весь был мокрый. Привязали Харченко к нартам, чтобы не свалился в пути. Собаки, тронули, и через два часа уже показалась мачта радиостанции.
— У товарища твоего ноги ведь никуда не годятся, — со-
[34]
общил Антонову фельдшер Ежкин. — Обморожены. Резать придется.
Харченко бился в судорогах в соседней комнате.
В столовой, где за большим столом гремели ложками и вилками, шел оживленный разговор. Все говорили о том, что сейчас на большой земле новый год.
Ярко светила керосино-калильная лампа: она заменяла зимовщикам солнце, которое было похищено на долгое время полярной ночью.
Полки, набитые зачитанными книгами, несколько гитар, развешанных по выбеленным стенам, и длинный стол, за которым велись долгие беседы полярной ночью, — вот и всё, что было в общей комнате рации.
Свежие овощи давно уже кончились на рации, и хитрый кок ломал ежедневно голову над тем, что бы сделать нового из того запаса консервов, которым располагала эта старейшая станция Севера.
Каждый день ходили зимовщики на материк проверять пасти: не попал ли песец в ловушку, не показался ли белый медведь.
Собаки Диксона, огромные, звероподобные, лежали возле своих конур, свернувшись калачиком, спрятав морду от ветра и стужи в собственные шубы.
Антоновские собаки давно не видали такого изобилия харча. В первый же день им разрубили целую нерпу, но этого было мало проголодавшимся коням севера, и еще одну нерпу скормили им.
Не поборов цынги, через двадцать дней скончался Харченко.
И долго казалось Антонову, что он слышит придушенный плач зимовщика из-под брезента и подвывание голодных собак.
Диксоновцы решили везти Петухова в Варзугину бухту. Взяли с собой Антонова. Собаки его подкормились, окрепли и могли доставить зимовщика в Гольчиху.
[35]
Снова мела пурга, ветер. Собаки Диксона провожали громким лаем уезжавшие нарты.
В бухте был сплошной лед, затянутый снегом, а на горизонте чернели полыньи. Горели нарядные переливчатые огни северного сияния, полярное небо жгло свой фейерверк. Собаки Антонова весело и дружно тянули нарты за диксоновской упряжкой, споря с ветром, стужей и глубоким снегам.

Пред.След.