Весна и летоПрилет Фариха. Вестники весны. Гидрологические работы. Начало летаНаш Первомайский праздник затянулся несколько дольше, чем мы предполагали. Первые два дня мая были морозны, но ясны и почти безветрены, а на третий и четвертый день нас опять навестила пурга. Выходить на полевые работы не имело смысла, так как нам предстояло организовать дальние пешие маршруты для окончания всех промерных и триангуляционных работ, а следовательно надо было возможно лучше подготовиться к проведению всей операции.
Большим затруднением явилось то обстоятельство, что зимой нам так и не удалось выяснить, что же собственно представляет собой вся восточная половина нашего района работ. По карте там простирался один большой остров Таймыр. Еще осенью мы на корабле почти пересекли этот остров по какому-то неизвестному проливу, значит налицо оказалось уже два острова, не считая того, который «отсек» от Таймыра топографический отряд «Седова», назвав его островом Пилота Алексеева. Каюр Журавлев, приехавший к нам из устья реки Таймыра, в течение нескольких дней плутал по каким-то двум, а не одному проливу, пересекавшим Таймыр, и, наконец, наша рекогносцировочная триангуляционная партия утверждала, что в действительности остров Таймыр разделен и не двумя, а даже тремя проливами. К сожалению, проверить эти разноречивые данные пока что было нельзя. Все было покрыто глубоким снегом, похоронившим под собой и низкие берега, и проливы, и пересекавшие их перешейки.
Во время пребывания у нас В. М. Махоткина я просил его подробнее осмотреть местность с самолета и решить «таймырскую загадку», но и эта попытка многого не дала. Василий Михайлович покружил над островом, пролетел вдоль всего Таймырского пролива, но так и не мог решить, со сколькими же островами и проливами мы встретимся на работе.
— Одно могу сказать, — заключил свой рассказ летчик, — Таймыр — не Таймыр, а целая группа островов, вытянутых с севера на юг. Их там не то три, не то четыре, а по размерам каждый из них почти не уступает крупным островам архипелага, исключая, конечно, остров Русский.
Планировать при таких условиях работу было делом весьма сложным. В первую очередь предстояло осветить промером судоходные проливы, но могло оказаться так, что промеряемый пролив с хорошими глубинами мог превратиться в залив, который, конечно, для судоходства в данный момент существенного значения не имел. Таким образом, весьма трудоемкая и тяжелая работа могла принести, в конечном счете, никому не нужные результаты.
Ждать, однако, таяния снегов нам было некогда, и 5 мая с «Тороса» потянулись отряды людей с тяжело нагруженными нартами. Из 23 человек корабль покинули 16, и это в тот момент, когда надо было уже исподволь приступать к подготовке судна к плаванию. Как я жалел в тот момент, что нас на «Торосе» только два десятка, а не две сотни. Работы нашлось бы для всех.
Ушедшие были разделены на четыре группы — две промерных и две триангуляционных. Каждая группа имела с собой палатку, спальные мешки и запас продовольствия на срок от 10 до 15—17 дней. Для всех групп Журавлев вез еще на своей нарте около 250 кило продовольствия.
Пусто сделалось на нашем «Торосе», но повседневные работы на нем не прекращались. Целыми днями два механика копошились в машине, подготовляя ее к летнему походу корабля; радист через каждые шесть часов выстукивал наши метео; боцман со штурманом хозяйничали с такелажем, и, наконец, Сергей Павлович усердно готовил нам пищу и наводил порядок внутри судна.
Меня все время тревожил вопрос о наблюдениях за колебаниями уровня моря. Раз шел промер глубин, то надо было постоянно иметь данные о том, на каком уровне стоит вода, чтобы в последующем внести соответствующие поправки в полученные глубины, прежде чем они будут помещены на карту. Осенью нас выручили химик и доктор, сейчас оба они на промере; оставшихся на корабле людей было недостаточно для проведения необходимой работы. Свои сомнения я не раз высказывал в кают-компании еще до того, как судно покинули отряды. Гидролог П. П. Рахманов и капитан занялись конструированием прибора, который бы автоматически фиксировал вертикальные колебания моря. Типов таких приборов, носящих название «мареографы», существует немало, но вся беда была в том, что на «Торосе» не имелось их ни одного. Экспедиция на яхте «Заря» устраивала «ледовый футшток», который значительно упрощал установки водомерной рейки, но все же и он требовал постоянного дежурства для записи наблюдений.
Гидролог и капитан поставили своей задачей сделать такой прибор, который бы требовал минимальной работы наблюдателя. Основанием для конструкции послужили следующие соображения.
Уровень моря под влиянием приливов и отливов периодически меняет свою высоту на величину, не превышающую каких-то определенных пределов. По серии осенних наблюдений мы увидели, что эта амплитуда колебаний в наибольший прилив в архипелаге Норденшельда равняется 70 сантиметрам. Вода, увеличивая свой уровень, поднимает также, и покрывающий ее ледовый покров. Если мы через прорубь во льду опустим на дно моря на тросе какой-нибудь груз, а второй конец троса пропустим через блок и привесим к нему противовес, то, по мере того как будет подниматься и опускаться лед, будет изменяться и длина троса, идущего от блока к противовесу. Измеряя эту длину, мы будем иметь пока-зания изменения уровня моря.
Следующей задачей было сконструирование такого механизма, на котором бы с определенной скоростью перемещалась бумага, где показания уровня отмечало бы перо, прикрепленное к тросу. Таким механизмом послужил вращающийся барабан от барографа и его пишущая часть, связанная с тросом. Всю установку мы поместили в «иглу», построенную В. М. Махоткиным, и задача как будто бы была решена. Каждые сутки наблюдатель должен был один раз менять бумажную ленту на барабане, на которой перо выписывало два прилива и два отлива.
Практика, однако, приготовила нам неожиданные сюрпризы. Прежде всего амплитуда прилива оказалась больше, чем те колебания, на которые был рассчитан барабан барографа, и перо выходило за его пределы. Во- вторых, для мареографа мы могли использовать только второй барограф, который имел не совсем исправный часовой механизм, и прибор прекращал работу в самые различные моменты суток. Таким образом, никогда нельзя было быть уверенным в том, что прибор работает и мы получаем непрерывные записи результата наблюдений.
Отряды покинули «Торос», а «мареографная проблема» так и осталась нерешенной. Вместе с механиком грустили мы над задачей и, наконец, все же нашли выход. Прежде всего мы выбросили из барографа его пишущую часть, а перо прикрепили прямо к тросу от груза на дне, барабан барографа мы наростили цилиндром из жести, сделав его длиной в 100 сантиметров. Таким образом, прилив записывался на барабане в его «натуральную величину». Часовой механизм, вращающий барабан, был вычищен, но все же трудно было сказать, что он будет работать безотказно. Надо было сделать так, чтобы регистрирующая часть нашего мареографа находилась там. где постоянно бывают люди, и вот мы решили использовать в роли «поплавка» мареографа не лед, а наш «Торос».
Трос от груза на дне был пропущен через два блока в вентиляторную трубу, проходившую в нашу кают-компанию, и здесь к тросу мы и прикрепили противовес, а выше него перо, рядом с которым на переборке находился вращающийся барабан. Оказалось, что часовой механизм плохо работал только на наружном воздухе, в помещении же он отстукивал секунды как самые хорошие часы, и наш прибор заработал на славу. Наблюдения над колебаниями уровня моря были обеспечены полностью и давали весьма точный материал.
9 мая радио принесло нам весть, что в нашем районе пролетает самолет
«СССР Н-120» под управлением летчика
Ф. Б. Фариха. Самолет заканчивал свой кольцевой перелет по маршруту Москва — Якутск — Анадырь — Врангель —Челюскин — Диксон — Москва. К себе, мы, конечно, воздушного гостя не ждали, так как в его задачу совершенно не входило посещение зимовок в западной половине Советского Арктического сектора. Самолет про-летел где-то в стороне, так что мы его и не видели и не слышали. Скоро было получено сообщение о том, что Ф. Б. Фарих благополучно прибыл на остров Диксона. Однако через двое суток «СССР Н-120» снова оказался в нашем районе. Дело, в том, что на полярной станции мыса Челюскина чрезвычайно серьезно заболел врач и Ф. Б. Фариху было предложено прервать свой перелет и при первой возможности доставить больного с мыса Челюскина в больницу на остров Диксона.
Особенно благоприятной погоды ждать было нельзя, и самолет ринулся на помощь на мыс Челюскина в то время, когда в нашем районе проносились заряды тумана. Сведения о погоде мы давали через каждый час. Самолет вел переговоры с воздуха с нашей рацией, а потом переключился на работу с мысом Челюскина. Мы сели за обед в кают-компании, как вдруг радист стремительно выскочил из радиорубки и ошеломил нас новостью:
— Николай Николаевич, самолет заблудился в воздухе в тумане, просит давать ему радиопеленг, пойдет к нам на посадку. Что ему сообщить?
— Давай пеленга. Пусть садится. Все остальные бегом на площадку!
Надевая на ходу полушубки, мы не бежали, а летели на наш аэродром. Состояние его было не хуже, чем во время приема самолета В. М. Махоткина, но не были подготовлены обрезы с нефтью, чтобы дать дымовые сигналы и показать ими направление ветра. Мы еще не успели добежать до средины площадки, как с севера из-за гор острова Боневи из тумана вынырнула рокочущая моторами птица. . . Зажигать огни было поздно.
— Ложитесь все на снег — четверо в одну линию, и двое поперек ее конца, чтобы получилась буква «Т».
Посадочный знак из живых людей распластался на нашем аэродроме, и Ф. Б. Фарих повел свой самолет на посадку, не делая над нами ни одного круга. Видно было, что летчики достаточно поплутали в воздухе в тумане и, увидя наше «Т», не раздумывая устремились к спасательному месту посадки. Начались крепкие рукопожатия, восклицания.
Самолету удалось сняться к больному только через двое суток. Больной врач находился на краю смерти и сам себе делал весьма ответственную операцию.
Тревога и за больного и за вылетевший к нему самолет охватила все полярные станции. К счастью, первый этап закончился благополучно, и самолет прибыл на мыс Челюскина. Находившийся у него на борту врач с острова Диксона осмотрел больного и убедился, что единственной возможностью спасти жизнь больного была срочная эвакуация в Диксоновскую больницу. Но на всем пространстве от моря Лаптевых до Новой Земли стоял низкий туман...
Через десять дней после выхода триангуляционных партий на работу все наблюдения в восточной половине нашего района были закончены. На корабль вернулось шесть человек. Триангуляция, за исключением измерения базиса, была выполнена. Геодезист М. И. Цыганюк и Н. С. Юдов не мучились теперь из-за свирепых морозов, но зато им досаждали туманы. Бывало так, что на одном знаке приходилось просиживать по 20 и более часов, выжидая, пока разнесет туман так, что можно будет измерить углы между своим и соседним знаками. Естественно, что такое сидение в тумане без определенной перспективы особенного удовольствия не доставляло. Триангуляция, однако, все же была закончена; не оставалось ни одного не измеренного с точностью до одной секунды угла, и теперь нашей задачей было только получить линейную величину базиса, являющегося одной из сторон треугольника, входящего в систему нашей триангуляции. Получив эту величину, мы простыми вычислениями могли узнать точные координаты всех пунктов триангуляции и нанести их на планшеты, затем переносить на них очертания и рельеф моря и берегов. Соединение этих планшетов давало нам первую точную карту нашей части архипелага Норденшельда.
Измерение базиса длиной около 2 1/2 километров заняло у нас почти семь суток. Эта работа требовала весьма аккуратного выполнения, так как измеренная длина базиса являлась единственной линейной величиной, дававшей нам все остальные расстояния между пунктами триангуляции; если базис измерить со значительной ошибкой, она, входя во все вычисления треугольников, приобретет в последнем из них во всей системе триангу-ляции значительную величину, и тогда всю работу придется переделать заново. Насколько эта работа является ответственной, можно судить хотя бы по тем требованиям, которые предъявлялись к измерению базиса нашей низкоразрядной триангуляции. Натяжение мерной ленты во время измерения должно было всегда оставаться постоянным, температура самой ленты измерялась после нескольких ее перекладываний, положение концов ленты отмечалось лезвиями острых ножей, воткнутыми в специальные столики, укрепленные на кольях, расставленных по всей длине базиса. Наконец, превышение одного столика над соседним измерялось точным нивелированием.
Свой базис мы измерили по кольям, вмороженным в лед, и только около самого астропункта базис выходил на берег протяжением около 300 метров. Здесь прорыли в снегу глубокие траншеи, в которых и выполнили все нужные измерения. Базис был измерен, и геодезисты засели за необходимые вычисления.
Между тем, весна докатилась, наконец, и до наших широт.
Первыми ее вестниками были, крошечные птички, пуночки. Эти юркие создания веселым чириканьем сразу же нанесли удар зиме. Было еще холодно, временами шел снег, но присутствие птиц никак не вязалось с представлением о том, что еще далеко до тепла, и весенние настроения охватили всех зимовщиков. Полушубки все реже и реже стали показываться на плечах у людей, сменяясь ватниками. На корабле чаще открывались световые люки, и обитатели «свиносовхоза» почти постоянно разгуливали по золе, насыпанной на палубе. Природа — великий волшебник; она проявляет свое умение и власть там, где о них и не подумаешь. Наши свиньи за зиму успели покрыться длинной шерстью, вьющейся у них на мордах.
20 мая температура наружного воздуха поднялась до 0°; на палубе начал таять снег. Незаходящее солнце и тепло вливали такую бодрость, какой мне никогда не приходилось испытывать на юге. Вое время тянуло на палубу, на воздух, ближе к живительным солнечным лучам.
Через три дня вернулись оба промерные отряда под командой Виктора Александровича. За 18 дней лагерной жизни люди обросли бородами, почернели от загара. Работа была проведена ими большая, и производственная победа на «промерном фронте» далась нелегко. Вот что сообщил в своем отчете об этом походе Виктор Александрович.
«5 мая в 9 часов 35 минут я с промерной группой в составе III механика Иванова, матроса Шунгина, гидролога Рахманова и топографа Юдова, направлявшегося в Таймырский пролив, вышел для производства промерных работ в восточных проливах острова Таймыра. Мы имели при себе легкие нарты с инструментами и частью снаряжения. Основной груз и продовольствие на 7 дней были отправлены на собачьей упряжке с каюром
Журавлевым. Ровно через 12 часов похода группа прибыла в лагерь «Уют».
6 мая. Из-за плохой погоды (западный ветер в 4 балла с поземком, видимость 1 километр) и тяжелого перехода в предыдущий день группа отдыхала.
7 мая. Видимость была очень плохая (200 метров), но днем немного улучшилась, и мы, выйдя на работу в 11 часов 12 минут, сделали два галса и начали третий, но вынуждены были прекратить работу из-за поломки плашек клубика, который вращал ледовый бур. Всего было взято 10 глубин в наиболее узкой части пролива, вблизи лагеря. В палатку вернулись в 19 часов 15 минут.
8 мая. Видимость опять очень плохая (200 метров) и улучшилась (до 2 километров) только к полдню. Вышли на работу в 13 часов 40 минут. Заменив сломанные плашки запасными, взяли еще девять глубин; сломалась вторая пара плашек, и мы вынуждены были работу прекратить; вернулись в лагерь в 19 часов 45 минут.
9 мая. Запасных плашек больше не осталось, тогда я вынужден был снять с работы по триангуляции каюра Журавлева и отправить его на судно за новыми плашками. В этот день группа увеличила веху «Уют» и перенесла лагерь в более сухое место.
10 мая. Несмотря на плохую погоду и туман, в 12 часов 15 минут вышли на рекогносцировку к северному входу в пролив. Этот вход, как оказалось, имеет всего лишь 100 метров ширины и глубину только 0,5 метра. Возможно даже, что здесь существует осушной перешеек, но установить это сейчас нельзя из-за снега и льда. В 18 часов группа возвратилась в лагерь.
11 мая. Ночью возвратился каюр Журавлев и доставил нам новые плашки.
Гидролог Рахманов и топограф Юдов с утра ушли на триангуляционные наблюдения на знак Эффект, а я с каюром Журавлевым в 13 часов 15 минут выехал для обследования следующих проливов, так как для меня стало ясно, что пролив, в котором мы находились, никакого навигационного значения, именно как пролив, не имеет, а следовательно и продолжать в нем промер не имело смысла.
Мы пересекли пролив Средний и поехали к проливу Восточному, указанному в свое время Юдовым, но вместо пролива нашли узкую бухту с крутыми берегами. Пришлось вернуться в пролив Средний на восточном входном мысу, где мы выложили гурий, названный именем Журавлева. Выехав в пролив Пилота Алексеева, я, к сожалению, ничего выяснить не мог, мешал густой туман. В 21 час 40 минут вернулся в лагерь.
12 мая. С уходящими на запад топографами я направил механика и матроса, а сам с гидрологом в 15 часов 45 минут вышел на юг для встречи второй промерной группы.
Южный вход из Западного пролива оказался достаточно широким и, по видимому, как и в средней части, имел достаточные глубины. Выйдя из пролива и пройдя мимо еще одной бухты (очевидно Тетермана), у мыса Замок нашел вторую промерную группу, стоявшую здесь лагерем. Вследствие того, что эта группа закончила промер Таймырского пролива, решили обе промерные группы объединить в одну; в 0 часов 35 минут мы вышли к лагерю «Уют».
Необходимо отметить, что у западного берега южного входа в пролив Западный наблюдается значительное поднятие льда, местами достигающее 2 метров. В некоторых местах этот лед имеет под самым берегом значительные проломы, очевидно из-за подводных камней, так как лед в этих местах сильно поднимается вверх в виде гор с разорванными вершинами.
13 мая. Стали лагерем у крутого мыса в проливе Средний, где выложили гурий, дав ему название Промерный. В этот день заболел гидролог; сильная слабость, отказывается принимать пищу.
14 мая. Работали на промере с 10 до 21 часа.
15 мая. Закончили промер пролива Средний. Наш больной чувствует себя лучше; начал немного ходить.
16 мая. В 13 часов 05 минут сняли лагерь и отправились в пролив Пилота Алексеева. В 18 часов 15 минут дошли до большой стамухи, .у которой и разбили палатку. По пути выложили гурий.
17 мая. С утра была пурга. Днем погода улучшилась, и в 13 часов вышли на работу. Больной поправился и также работал на промере. Из-за плохой видимости часть глубин промера осталась не засеченной. В лагерь вернулись в 21 час 10 минут.
18 мая. Весь день пурга, которая несколько утихла только к вечеру. Ночью я в сопровождении матроса направился за продовольствием на базу «Уют»; наши запасы были уже на исходе. В палатку вернулся 19 мая в 4 часа 30 минут. В этот день промерные работы велись с 11 часов до 23 часов 50 минут.
20 мая. С утра сильная пурга, перешедшая к ночи в дождь. Сидим в палатке.
21 мая. Опять пурга. В 15 часов снег прекратился. Вследствие окончания у нас продовольствия решили работу по промеру не возобновлять и вернуться на судно. В 16 часов вышли на засечку глубин, взятых нами 17 и 19 мая. В 19 часов группа вышла на запад. Около бухты Заостровной встретили каюра Журавлева с транспортом продовольствия. Стали лагерем.
22 мая. Свернули лагерь и в 20 часов 30 минут вышли на судно, куда прибыли 23 мая в 4 часа 45 минут.
За время работы пройдено с промером 50 километров, построено 5 гуриев. Выяснено, что пролив Западный не судоходен, а Восточный не существует».
Не успели еще наши промерщики как следует отдохнуть, как с Челюскина пришло сообщение, что самолет Ф. Б. Фариха вылетел по маршруту Усть-Таймыр—Боневи — Стерлегов — Диксон. У нас погода была вполне летная, но на западе туман рассеивался весьма нехотя. Часа через два над «Торосом» пронесся «СССР Н-120» и скрылся в западном направлении, а еще через двадцать минут ко мне на палубу радист прислал записку: «Н. Н., похоже, что самолет опять заблудился в тумане, не долетев до Стерлегова. Что ему сообщить, если будет запрашивать о погоде?».
На самолет передали, что «Торос», если нужно, готов к его приему, и на площадке зажгли большой дымовой сигнал. Скоро самолет действительно закружился над бухтой и, сделав посадку, подрулил к «Торосу». Из машины вышел Фабио Брунович Фарих.
— Ну вот, опять здравствуйте! Не могу пробиться через проклятый туман. Хоть волком вой, а тут в машине несчастный больной — у него целый ряд глубоких ран от операций, а вместо необходимого покоя я таскаю его то по воздуху, то по зимовкам. Устраивайте, Нико-лай Николаевич, больного как только можно лучше... ведь какой, право, человек: в этакой маяте ни звука жалобы — стиснет зубы и молчит.
Положение больного было настолько тяжелое, что его нельзя даже было перекладывать на носилки. На борт «Тороса» его доставили на брезенте и уложили в каюте Виктора Александровича.
— Благодарю, — чуть слышным голосом проговорил больной, когда оказался в теплой комнате, — извините, пожалуйста, за беспокойство, да. . . что же делать.
Мы постарались сделать для этого человека все что можно, но состояние его было таково, что, кроме стакана чая и покоя, «Торос» не мог ему больше помочь ничем. Нужна была операция, а для ее выполнения мы не имели ни места, ни приспособлений, ни ин-струментов.
На следующий день началась пурга. Ф. Б. Фарих то нервно ходил по кают-компании, то лежал на диване, стиснув зубы. Его волнение было больше чем понятно. Жизнь человека зависела от скорости доставки его в больницу, а тут приходилось сидеть и ждать «у моря погоды».
— Чорт! Ведь машинища-то какая. Попробуйте с ней ткнуться куда-нибудь на неровную площадку — все разлетится вдребезги, и вместо спасения одного будет убийство восьмерых. Будь сейчас легкий самолет — полетел бы в самое пекло.
— Что же делать, Фабио Брунович. Запасайтесь луч- шей арктической добродетелью — терпением. Рано или поздно, но погода ведь поправится.
Ф. Б. Фарих только рукой махнул.
— Жди ее, поправки, а тут бедняга Кузнецов без моей помощи успеет перелететь, только не в больницу, а на тот свет.
Поздно вечером 26 мая, когда большая часть обитателей «Тороса» спала крепким сном, меня вызвал к себе радист.
— Николай Николаевич, по уставу я хочу сделать очень серьезный проступок, но... видите ли... бывают обстоятельства... Вот Фарих не спит, погоду ждет, а сегодня день его рождения; я получил до десятка телеграмм для него с поздравлениями. Я не должен был говорить вам — телеграммы ведь частные, но... сделать бы что-нибудь, а то уже больно тоска его заедает.
— Хорошо, что сказал! Это не проступок — ты и сам это знаешь.
В тишине в кают-компании был накрыт стол. Сергей Павлович приготовил легкий ужин. Рядом с прибором Ф. Б. Фариха была положена стопка поздравительных телеграмм. Когда за стол уселись приодевшиеся из числа неспавших еще торосовцев и экипажа самолета, я пригласил в кают-компанию «новорожденного». Фабио Брунович был видимо так удивлен неожиданным его чествованием, что на время забыл о своей тоске.
На следующий день самолет «СССР Н-120» смог достигнуть острова Диксона. Больной врач Кузнецов, попав в хорошую больничную обстановку, сравнительно быстро справился со своей болезнью и снова вступил в строй советских врачей.
Едва самолет покинул бухту Ледяную, как к нам прибыли новые гости. Я уже упоминал о том, что во время триангуляционных работ в заливе Бирули нашим ревизором Иваном Кузьмичом Кошелевым были обнаружены значительные месторождения слюды. О находке мы сообщили на мыс Стерлегов, где базировалась геологическая экспедиция Главсевморпути под руководством П. В. Виттенбурга. Маститый геолог и полярник решил лично обследовать место нашей находки и приехал на «Торос» на собаках. Во время путешествия П. В. Виттенбург повредил себе ногу и теперь вынужден был в течение нескольких дней отлеживаться у нас на корабле.
Наш гость знал Арктику и ее историю едва ли не лучше всех своих современников. Связанный в своей деятельности в течение многих лет с Академией наук, П. В. Виттенбург знал лично многих из наших и зарубежных исследователей Арктики, и его рассказы о их работе собирали по вечерам в нашей кают-компании полную аудиторию слушателей.
30 мая П. В. Виттенбург, получив от нас точные указания о месте находки слюды, уехал в залив Бирули и далее на свою базу на мыс Стерлегова, Через несколько дней мы получили от него телеграмму, в которой он сообщал, что месторождение оказалось настолько богатым, что вся геологическая экспедиция с мыса Стерлегова выедет в залив Бирули, где и продолжит детальное обследование минеральных богатств района.
На судне производился весенний ремонт, проверялись кое-какие триангуляционные наблюдения и полным ходом готовились к выполнению двух последних пунктов нашего производственного плана, к топографической съемке всего района и весенней гидрологии в проливах Паландера и Свердрупа. Опять основой успеха предстоящих работ являлась развозка продовольствия по всему району.
К сожалению, И. П. Журавлев не мог уже оказывать нам помощь; наступившее тепло настолько быстро портило дороги, что он рисковал совсем не попасть в устье реки Таймыра. Неприбытие его в указанный пункт грозило большими затруднениями для экспедиции Арктического института на Таймырском озере, которая должна! была прибыть в устье реки Таймыра с первым пароходом из Архангельска. Задачей Журавлева являлось подготовить для этой экспедиции собачий корм.
Как ни хотелось нам воспользоваться помощью прекрасного каюра, но мы вынуждены были его отпустить, снабдив всем необходимым на дорогу.
Продовольственные транспорты пошли целиком на людской силе. Сейчас этот труд сделался особенно тяжелым: снег потерял свою плотность, и ноги проваливались в него почти по колено. Скорость движения по такой дороге с нартами едва достигала 2—3 километров в час.
Таяние снега вокруг корабля шло настолько интенсивно, что вслед за ним начал разрушаться лед. С правого борта и под кормой образовались большие сквозные проталины.
2 июня «Торос» вторично «выпрыгнул» из льда и остался с креном в 6 1/2° на правый борт. На следующий день механики произвели пробу главной машины, и, несмотря на то, что она прекрасно работала полными передним и задним ходами, корабль, к нашему удивле-нию, не двигался ни на один сантиметр. Причину этой мертвой неподвижности было понять трудно. Вокруг всего судна имелась проталина с водой шириной в среднем в полметра. Корабль как бы плавал в чашке с водой и в то же время не двигался ни взад, ни вперед при самых бурных оборотах винта. Из-под кормы били каскады пены, все судно тряслось частой дрожью и... ни с места.
Загадка разрешилась много позднее. Оказывается, как ни толсты были наши борта, но вое же они пропускали часть тепла из тех мест, где в течение зимы топились печи, и здесь корпус был совершенно чист ото льда. Там же, где зимой внутри корабля царил холод, как, например, в трюме, снаружи борта в его подводной части намерз толстый слой льда, и он-то, упершись в ледовой покров бухты, и держал наш корабль в тисках. Эта «ледяная чашка» доставила нам еще немало хлопот летом при попытках стронуться с места.
Ежедневно с судна уходили продовольственные отряды с легкими нартами, в которые укладывалось около 50 килограммов груза. Если весной такую нагрузку мог тащить один человек, то теперь приходилось назначать на эту работу не менее 4—5 человек. Одновременно шло переоборудование береговой базы. Баню мы решили превратить в станцию для случайных путников, могущих попасть в этот район. Баки для воды, стиральная машина и банный полок были убраны, и вместо них установлены пять коек, камелек, стол и оставлен месячный запас продовольствия и топлива на пять человек. Дверь в баню заколотили, и на ней прикрепили лопату и топор на случай, если какие-нибудь путники набредут на станцию после снежных заносов. Береговой продовольственный склад был перевезен на судно.
11 июня мы начали наш гидрологический цикл работ. С утра двое нарт с 15 людьми вышли в поход в Таймырский пролив. Итти было страшно тяжело, но какая все же разница наблюдалась между походами на морозе зимой и сейчас, когда люди шли в одних рас-стегнутых ватных тужурках. Солнце заливало своими лучами искрящийся снег, и он, потеряв свою плотность, постепенно пропитывался влагой. Поход напоминал движение по песчаной пустыне, усталость наступала после первого же километра пути, но. тепло — тепло заставляло мириться со всеми трудностями. Мы уже протащились километров шесть, как вдруг наш гидрохимик стукнул себя по лбу и остановил движение.
— Стой, ребята! А ведь я забыл на столе в каюте краники от бюретки. Надо возвращаться.
— Голову бы ты лучше забыл там! — вспылил гидролог Петр Петрович Рахманов. — Ну что же ты сейчас будешь делать?
— Что делать? Пойду, конечно, возьму краники и догоню вас.
— Сколько же тебе понадобится на этот поход?! У тебя и сейчас ноги заплетаются. Целую неделю готовился и, на-ка, забыл!
— Да ты не сердись, Петя, ну бывает же со всяким... Сбегаю, и инцидент будет исчерпан.
— Ладно уж... бегун нашелся. Иди дальше с нартами, а налегке сбегаю именно я. Осрамил ты всю нашу гидрологию, раззява!
Сергей Александрович не обижался на товарища, он вообще не отличался особенной выносливостью, поэтому и согласился продолжать путь со всем отрядом. Поход продолжался, а П. П. Рахманов, спотыкаясь в вязком снегу, скорым шагом направился на корабль.
В самом узком месте Таймырского пролива мы остановились для проведения наблюдений на суточной станции. Тепло позволяло нам расположить палатку вне проруби для наблюдений, что имело свои большие преимущества: удобно было и работать на просторе и отдыхать в свободной палатке. Огромное удивление вызвала у нас толщина льда — здесь его мощность была значительно ниже, чем мощность льда во всем архипелаге.
В полученной проруби все время кружился небольшой водоворот от стремительного течения, идущего через узость пролива. Это течение и было причиной резкого уменьшения толщины льда.
Вертушка Экмана-Мерца была уже опущена в воду, когда к острову добрался весь мокрый от пота Петр Петрович.
— Держи, «химия», краники! — протянул он небольшой сверток Сергею Александровичу. — Так бы и избил тебя за ротозейство, душа выскакивает — отмахать по такой дороге без отдыха двадцать километров!
Гидрохимик молча начал налаживать походную лабораторию для производства анализа воды на содержание в ней солености.
Одиннадцать человек из состава отряда пошли на корабль, а четверо приступили к наблюдениям. Работа спорилась. Богатый опыт, приобретенный нами при работах на морозах и в темноте, превращал настоящие наблюдения в сущую «забаву». Руки не мерзли, все было видно, вместо тесной палатки к нашим услугам была вся ширь Таймырского пролива. Было только сыро. Снег на льду так подтаивал, что ложиться на него уже было нельзя.
Свои постели мы устроили на двух нартах, и все было бы хорошо, если бы не мокрые ноги. С валенками мы уже распростились давно и сейчас работали в сапогах, но они протекали, и, хотя было относительно тепло, ноги наши были как бы во льду.
Режим течений в проливе ничем не отличался от того, который мы наблюдали здесь зимой, за исключением их скорости. Она значительно возросла.
Соленость воды почти не изменилась в течение всего цикла наблюдений, температура держалась на —1°,2.
13 июня наблюдения были закончены. Палатки и спальные мешки мы оставили на мысе Лагерном острова Таймыра для топографов, которые должны были подойти сюда в ближайшие дни. Вертушки и походную гидрохимическую лабораторию мы водрузили на двое нарт и потащили к кораблю с тем, чтобы через сутки выйти для наблюдений в проливе Матисена. Дорогой Петр Петрович нет-нет да и напоминал гидрохимику о его забывчивости, и только исключительное спокойствие Сергея Александровича предотвратило превращение ликвидированного уже инцидента в ссору.
— Да что вы, Петр Петрович, пилите Сергея Александровича? Смотрите, совсем заели нашу «химию», — остановил я П. П. Рахманова.
— Заешь его, как же! Только очень уж обидно за ротозеев делается. Добро бы забыл хлеб, а то, ведь, нет — забывает то, с чем работать надо.
— Ну, что же делать — бывает. Надо иногда и снисходительным быть. Поторопился химик, ну и забыл краники. К вечеру мы пришли на корабль. Все было на месте, и в то же время чувствовалось, что в наше отсутствие что-то произошло. Встретили нас как-то необычно.
— Что у вас тут случилось? — спросил я вахтенного штурмана.
— Чуть не сгорели мы, Николай Николаевич, со всем кораблем.
— Как так?
— Да не знаю, что и сказать, вот пусть лучше Петр Петрович расскажет.
Мы были в полном недоумении. П. П. Рахманов хлопал глазами, ничего не понимая.
— Иди-ка, Петя, посмотри на свою карту, а потом и доложи о случившемся, — предложил штурман. Гидролог бросился к себе.
— Так в чем же, собственно, дело? — настаивали мы, заинтересованные словами штурмана.
— Глупо все ужасно вышло. Рахманов прибежал от вас на корабль за какими-то забытыми химиком краниками. Каюта у нас темная, без иллюминаторов. Зажег он свечу на столе, нашел сверток, закрыл дверь за собой и бегом за вами вдогонку. Ну, убежал, и ладно. В соседней с его каютой спал только что вернувшийся с наблюдений Цыганюк. Прошло немного времени. Мы все работали на палубе. Вдруг из столовой команды вылетел в одном белье Цыганюк с криком: «Пожар, горим!» Ударили тревогу, бросились вниз, а там у Рахманова в каюте вся переборка уже в огне. Еще бы минут десять — и про-щай «Торос», да и Цыганюк вместе с ним, так как он спал рядом с горящей каютой. Оказывается, Рахманов забыл потушить свечу на столе; она догорела до дерева, растаяла, и огонь пошел хозяйничать. Цыганюк проснулся, задыхаясь в дыму, ну поднял тревогу, мы пожар и забили огнетушителями...
— Вот тебе и «раззява»! — только и мог произнести гидрохимик.
Петр Петрович с неделю ходил как в воду опущенный. Его ротозейство превзошло все допустимое, но что сделано — то сделано, и сетованием происшествия исправить было нельзя. Сергей Александрович понимал переживания своего товарища и ни разу не возобновил разговора о ротозействе. Постепенно волнения улеглись, но забыть происшествие мы долго не могли.
15 июня последний гидрологический отряд вышел на работу в проливах Матисена и Свердрупа. Под снегом на льду уже выступила местами вода. Наша обувь превратилась в нечто бесформенное, что совершенно не могло предохранить ног от сырости. Мы еще делали сначала робкие попытки выбирать места посуше, но потом махнули на все рукой и побрели напрямик к островам Скалистым.
У мыса Веги на острове Таймыре над берегом поднялась громадная стая гусей-казарок. Охотничий пыл обуял моих гидрологов, и они, забыв всю тяжесть перехода по мокрому снегу, бросились на берег в погоне за «свежинкой». Увы, гуси заставили долго бегать за собой по тундре и, наконец, перелетев через горы, скрылись от охотников в Таймырском проливе.
Как раз по середине пролива, отделяющего острова Скалистые от Таймыра, мы начали готовить прорубь для наблюдений.
Лед здесь оказался совсем не таким податливым, как в бухте Ледяной или Таймырском проливе. Пешни со звоном ударялись в его голубоватую поверхность, почти не оставляя на ней следов. Это был настоящий арктический лед, о который не раз разбивали свои форштевни наши самые мощные и крепкие ледоколы. Снег на льду был пропитан водой как губка, но самый лед еще не имел абсолютно никаких следов таяния. Пробивание майны сильно затруднялось не только крепостью льда, но также и тем, что талая снеговая вода сейчас же стекала в образовавшуюся во льду яму и не позволяла становиться в нее ногами.
Для того чтобы сделать прорубь площадью в один квадратный метр, пришлось затратить четырем человекам не менее трех с половиной часов.
Однако «сила солому ломит», я первая суточная гидрологическая станция в проливе Матисена началась. Наблюдения шли совершенно нормально, и через 25 часов мы потащили свой лагерь к мысу Скотт-Гансена на острове Нансена. Здесь с таким же трудом была выруб-лена прорубь, и мы, сделав передышку на пару часов, начали новую серию наблюдений. Над палаткой часто пролетали одиночные чайки. Уже не весна, а лето входило в свои права. Пробуждение природы сказывалось во всем и особенно на нас самих. Исключительно трудные переходы по мокрому и вязкому снегу утомляли наши ноги, но руки и голова жаждали деятельности. Мне приходилось слышать разговоры о том, что незаходящее
солнце вызывает у людей какой-то психоз, утомление, чуть ли не нервное расстройство. Уверяю вас, что это не так. Нескончаемый день отгонял прочь сон. Мы все стали спать гораздо меньше, чем в период полярной ночи, но это ни с какой стороны не отзывалось на нашем общем состоянии и трудоспособности. Наоборот, люди чувствовали особенный прилив бодрости и выполняли быстро такую работу, над которой в иное время пришлось бы немало подумать. Наши переходы были почти «сверхвозможными». Мокрые сапоги уподобились тяжелым кандалам на ногах, и мы их сменили на обыкновенные ботинки. Шагая по снегу, имевшему в толщину более полуметра, наши ноги выше колен постоянно оставались вымоченными в ледяной воде, и все же переходы продолжались изо дня в день.
Хороши летние полярные «ночи»! Выйдешь из палатки, и грудь глубоко-глубоко вдохнет в себя чистый, приятный воздух. Вокруг тихо, и лишь изредка крикнет какая-нибудь птица или прошуршит сорвавшийся с высокого сугроба подтаявший комок снега. Все как будто бы спит, но это не больше чем сладкая дремота. Хорошо, сказочно хорошо в летнюю полярную «ночь»!
Я только что опустил вертушку в воду и вышел из палатки, как меня позвал Сергей Александрович, с которым мы вдвоем несли вахту.
— Сядьте тихо и посмотрите в прорубь, что там делается, — проговорил гидрохимик.
Я ничего не видел, кроме зеленоватой воды, в которой иногда проплывали крошечные живые существа, напоминавшие миниатюрных медуз.
— Там ничего нет.
— Тише, подождите!
Через несколько времени что-то большое и темное заслонило на миг пучину моря, и вдруг на меня уставилась из проруби усатая физиономия с выпученными немигающими глазами. Я даже вздрогнул от неожиданности.
— Фу, чорт! Нерпа!
При звуке моего голоса животное стремительно ушло в глубину, толкнув трос, на котором была опущена в воду вертушка. Минут через 10—15 нерпа снова сунулась к нам в прорубь в то время, когда прибор находился на совсем небольшой глубине. Я попробовал качанием троса спугнуть любопытного зверя, но не тут-то было. Нерпа ненадолго ушла под лед и вскоре опять засновала у прибора. Несколько минут мы наблюдали за этим странным существом с почти человеческой головой, но в конце концов были вынуждены пустить в дело оружие, так как наша вертушка определенно сделалась для нерпы забавой.
21 июня мы уже заканчивали четвертую суточную станцию у входа в пролив Фрама, как вдруг весь снег на берегах начал так бурно таять, что весь архипелаг огласился громким шумом многочисленных водопадов. В это же самое время нам пришлось наблюдать интерес-ное явление в морской воде в проруби. Сначала вода из чистой сине-зеленой быстро сделалась мутной, потеряв всю свою синеву. В следующий момент извлеченная из воды вертушка оказалась покрытой снежной ледяной корой, так что нам с трудом удалось открыть ее компасную коробку. Внутри последней тоже оказался лед в виде какой-то творогообразной массы. Присмотревшись внимательнее к воде, мы обнаружили, что вся она была буквально насыщена льдом в виде тончайших пластинок, каждая площадью в несколько десятков квадратных сантиметров, Извлеченная из воды пластинка напоминала своим строением морозные узоры на стеклах наших окон, но только без кривых линий, весь их причудливый узор был начертан как бы тончайшим рейсфедером. Это скопление льда и обусловило почти моментальное изменение окраски воды. Измерение температуры по-казало, что она осталась почти без всяких изменений.
Причиной этого чрезвычайно любопытного явления, повидимому, было огромное количество пресной воды, попавшей с гор под лед в морскую воду. Последняя имела температуру ниже —1°, и, следовательно, пресная вода моментально превращалась здесь в лед. Почему именно это замерзание вылилось в форму тончайших ледяных пластинок, сказать было трудно. На наших глазах часть пластинок образовала скопления, напоминавшие фантастические цветы. Наблюдение над течениями пришлось прекратить. Талая вода уходила не только под лед, но так же стремительно шла и поверх него. Мы попали в своеобразное наводнение на льду. Надо было срочно эвакуироваться...
В бухте Ледяной бурное наступление лета сказалось еще сильнее, чем в проливах. Со всех сторон в бухту устремились широкие потоки воды, прокладывавшие себе путь через толстый слой снега. Происходила титаническая борьба между холодам и теплом, так как го-лой земли еще почти не было видно нигде, а настоящие реки и водопады уже оглашали все вокруг. Интересно, что снег, где бы он ни находился, на земле или на льду, имел под собой слой мутножелтой воды.
Ходить по такому покрову было весьма неприятно, ибо абсолютно нельзя было предугадать, что скрывал под собой снег: просто ровную тундру или глубокую яму, доверху наполненную ледяной водой.
На «Торосе» были все в сборе; развернулся весенний ремонт корабля. Снег со льда сошел буквально в несколько дней, и образовавшееся огромное количество талой воды в виде многочисленных ручьев прокладывало себе путь к случайным отверстиям во льду по промытым в нем глубоким каналам. В своем стремительном беге вода так размывала лед, что в нем то тут, то там стали появляться промоины, в которые потоки воды устремлялись с новой силой.
В дни с 23 по 30 июня весь лед бухты Ледяной и пролива Паландера скрылся под сплошным слоем талой воды, толщиной сантиметров в 30—40. Можно было подумать, что во всем архипелаге простиралась чистая вода без единой льдинки. Недалеко от правого борта «Тороса» образовалась особенно большая промоина, в которую шла вода чуть ли не со всей площади льда бухты.
Вам приходилось, конечно, видеть ребят, плещущиеся в огромных лужах после хорошей летней грозы. Право же, наши зимовщики в первые дни появления талой воды на льду мало чем отличались от этих ребят. И боцман, и старший механик, и гидрограф, и матрос с одинаковым усердием прыгали через стремительные ручьи во льду, устраивая различные запруды, и проделывали для них новые каналы.
Огромное количество пресной воды позволило «торосовцам» выстирать брезенты и паруса. Работа кипела. Сам «Торос» прихорашивался: все мылось, чистилось, подкрашивалось. Палуба освободилась из-под слоя угля, золы и шлака, и по ней впервые в этом году забила мощная струя из брандспойта. Мачты корабля снова обросли многочисленными снастями. Внутри судна также шла усиленная мойка и окраска. «Торос» вновь превратился в такого же красавца, каким он был в Архангельске.
В первые дни июля талая вода в бухте сошла под лед. Поверхность бухты оказалась испещренной бесчисленными каналами, часть которых была промыта насквозь. Хождение по такой поверхности было не легче, чем по снегу, так как островки между каналами имели площадь не более 3—5 шагов в длину и ширину. Для того чтобы пройти по такому льду, надо было либо все время прыгать, либо брести в брод через каналы.
Разведав возможности возобновления работы, мы выяснили, что в проливах вокруг острова Боневи на льду еще стоят сплошные озера талой воды и что путешествие по ним сопряжено с большими трудностями, так как местами слой воды достигает полуметра. Док-тор и ревизор, ходившие в разведку, вернулись увешанными... гусями. Этой птицы оказалось такое огромное количество, что настрелять ее не представляло почти никакого труда. За ужином на «Торосе» шел летний пир горой. Гуси оказались прямо на — славу.
Однако, как ни рискованно было пускаться в дальнейшие походы, 6 июля на работу все же вышли два топографических отряда по четыре человека в каждом, под общим руководством М. И. Цыганюка и П. С. Юдова. Предварительно мы уговорились о местах заброски продовольствия для съемщиков и времени их переходов с одной базы на другую. Объем наших съемочных работ был настолько велик, что до момента выхода «Тороса» из бухты Ледяной мы не могли рассчитывать на окончание топографами к этому времени своей работы.
Конечно, очень неприятно отпускать с корабля людей на полтора месяца и не иметь с ними регулярной связи, но иного выхода не было. Тащить с собой радио-вьючки отряды, конечно, не могли, так как даже инструменты и продовольствие еле-еле могли уместиться на нартах. Палатки для отрядов были завезены нами на места предстоящих съемок еще по снегу. Новым в снабжении отрядов являлись железные камельки, которые можно было топить открывшимся из-под снега плавником.
Итак, еще один большой нажим на работу, и план «Тороса» будет блестяще завершен.
Через три дня на «Торосе» опять появились гости — с мыса Стерлегова приехал на двух нартах геологический отряд в составе четырех человек под начальством геолога Левского. Геологов застала распутица, и они, вконец измученные, кое-как добрались до «Тороса». По договоренности с П. В. Виттенбургом мы снабдили геологов продовольствием и направили их в залив Бирули к месту обнаруженного месторождения слюды.
12 июля с корабля ушел продовольственный транспорт к мысу Песцовому на самой восточной окраине нашего района работ. Пятидесятикилометровый маршрут предстояло сделать с грузом в девяносто кило. В отряд было назначено шесть человек. Путь до мыса Лагерного в Таймырском проливе прошел без особых приключений, хотя иногда люди брели по колено в воде. В наиболее узкой части Таймырского пролива, к нашему несказанному удивлению, оказалась чистая вода. Огромная полынья заняла всю ширь пролива. Своим возникновением полынья была обязана наличию здесь стремительных течений, которые мы наблюдали во время гидрологических работ. Над водой стоял гомон бесчиленной водоплавающей птицы. Пока мы устраивались в находящейся на мысе Лагерном палатке, ревизор успел настрелять в полынье уток и гусей, и мы получили прекрасный ужин. Ночь провели на четырех разостланных на песке спальных мешках.
На следующий день поход продолжался, но на льду пролива мы встретили так много сквозных промоин, что в конце концов, пройдя около 15 километров, вынуждены были перейти со льда на берег.
Дальнейший путь для тяжело нагруженных нарт был отрезан. Весь груз был распределен на плечах, и наш транспорт превратился во вьючный. Итти по мокрой береговой тундре было не легче, но зато безопасней. Особенно тяжело пришлось матросу Замятину, на спине которого была укреплена бутыль с двадцатью пятью литрами керосина. При каждом его шаге керосин болтался в бутыли, раскачивая носильщика из стороны в сторону. В этот день мы прошли с грузом на плечах сорок километров.
Весь доставленный груз был заложен на мысе Песцовом высоким гурием из камней. Пока люди устраивали базу, я пошел на север, думая встретить топографический отряд Юдова, но, к сожалению, так его и не нашел. С вершины горы мне впервые удалось разо-браться, наконец, в той путанице, которую представлял собой восточный район острова Таймыра. Берега здесь оказались настолько изрезанными глубокими и узкими заливами, что не мудрено было большую часть из них принять за проливы. В действительности остров Таймыр разделялся только на две части, но каждая из них представляла собой настоящий лабиринт из длинных и очень узких заливов и бухт. Нашим топографам предстояло затратить тут немало труда.
Через три дня мы вернулись на «Торос», пройдя в общей сложности более ста километров.
Лето, кроме тепла, принесло нам также и прекрасное улучшение стола. Над всей южной частью архипелага Норденшельда беспрестанно пролетали стаи перелетных птиц. Часть из них расположилась на озерах в тундре. Гуси начали сбрасывать свое зимнее оперение, что на время лишало их способности летать. Огромные стаи, тяжело переваливаясь с боку на бок, бродили по берегам озер, представляя собой прекрасный объект для охоты. Иногда нам удавалось разживиться и оленем, но это, конечно, было делом случая. Слишком пугливо это грациозное животное, единственными средствами обороны которого являются чутье и быстрые ноги.
К середине июля число сквозных промоин вокруг «Тороса» увеличилось; мы решили сделать попытку сдвинуть судно с места и отойти хотя бы метров на пятьдесят. Дело в том, что за зиму рядом с кораблем накопилась такая масса различных отбросов, что они просто угнетали своим видом зимовщиков. Заложив под перемычки между промоинами несколько зарядов аммонала, мы разбили весь лед, который, казалось, держал судно, и дали полный ход машине, но «Торос» оставался все же на месте. Та «ледяная чашка» под трюмом, о которой я упоминал выше, продолжала держать нас в плену. Попытки стронуться в места продолжались и в последующие дни, но результаты оставались прежними — корабль упорно не хотел покидать своего насиженного гнезда,
18 июля из Гидрографического управления была получена телеграмма с предложением обеспечить в предстоящую навигацию проход судна с грузом в залив Бирули, где предполагалось начать разработку месторождений слюды. Съемка залива входила в наш план работ, и в этом отношении новое поручение не увеличивало общего объема нашего задания, но промер залива надо было выполнить сверх нашего плана. Вследствие того что ледовый покров в архипелаге мог вскрыться в любой момент, судно нельзя было оставлять без достаточного числа команды, и поэтому на выполнение промера мы решили выделить только двух человек. На промер пошел я в сопровождении ревизора.
Летнее тепло и наличие в районе залива Бирули отряда геологов и наших топографов избавили нас от необходимости тащить на себе лагерное снаряжение, а перелетная птица должна была обеспечить нас пищей; мы отправились с одними только ружьями, лотом, сек-станом и ледовым буром. Ледовый покров представлял собой испещренную глубокими каналами поверхность с большим количеством сквозных промоин, которые как «волчьи ямы» поджидали нас на каждом шагу. Местами мы просто брели по сплошным, озерам воды площадью не менее квадратного километра.
На полуострове Еремеева мы встретили топографический отряд М. И. Цыганюка. Все люди у него были совершенно здоровы, работы быстро продвигались вперед. Залив Бирули был уже снят, и сейчас отряд шел с работой к мысу Триангуляционному, где должен был встретиться с отрядом Юдова, делавшим съемку материка от мыса Геленорма на запад.
Напившись горячего чая у Михаила Ивановича, мы вышли прямым путем через полуостров Еремеева в залив Бирули. На западном берегу последнего, на входном мысу топографы оставили палатку с запасом продовольствия, подкрепленного парой десятков свежих гусей. В этой палатке мы и решили обосноваться на все время промерных работ. Тундра уже успела покрыться зеленым ковром мхов и даже травы. Местами этот ковер украшали сплошные островки из цветов, чрезвычайно напоминавших наши подснежники, но гораздо более нежного строения. Залив Бирули имел ледовой покров такого же характера, как и бухта Ледяная: всюду шли глубокие каналы с большим числом сквозных промоин.
— Вот это здорово, Николай Николаевич! Ходи себе и промеряй глубины без всяких буров; вон оно, солнышко-то, за нас как поработало хорошо, — восторгался мой спутник.
— Хорошо-то, Кузьмич, хорошо, да только ходить-то как? Больше половины каналов придется в брод переползать.
— Прыгать будем — я мальчишкой через такие рвы перемахивал, что любо смотреть было, а тут что, ерунда!
Мы и в самом деле начали эти дикие прыжки, но случалось и просто итти через воду в брод. К неприятностям этих ванн мы привыкли уже давно, но я все же опасался за состояние здоровья работников. Постоянная сырость и холод вызывали у некоторых матросов появ-ление на щиколотках ног очень болезненных нарывов, и вообще такой режим едва ли мог быть полезным. Так или иначе, но работа шла.
Иван Кузьмич находил в нужном месте проталину во льду и измерял глубину, а я в это время определял место засечкой секстаном. Работу затрудняла неважная видимость. Небо было почти безоблачным; яркое солнце заливало все своими лучами, и над поверхностью льда и сырой земли все время стоял низкий туман. Иногда он рассеивался, но чаще всего заставлял нас терять время в ожидании прояснения. Чтобы помочь беде, мы выложили на берегах не менее пяти каменных гуриев, местоположение которых определили по триангуляционным знакам. Эти гурии и служили основанием для координирования нашего промера. Туман прекращал работы иногда неожиданно: то он стоял непроницаемой пеленой среди дня, то опускался ночью. На наше счастье в заливе Бирули стояло две палатки на противоположных его берегах, и мы в случае появления тумана имели возможность получить приют для отдыха в расстоянии не более 5 километров от места работы.
24 июля нам пришлось быть свидетелями редчайшего явления под 76° северной широты. С утра над морем стоял туман, но к полудню он поднялся, и мы приступили к «прыжкам» по заливу. Солнце не только грело, но даже и припекало. Над горизонтом неслась какая-то марь; конфигурация берегов и знаков все время изменялась самым причудливым образом. Наконец, работу пришлось прекратить совсем, так как сильная рефракция исключила возможность наблюдения в секстан. Обидно, однако, было прекращать работу в жаркий полярный день, и мы решили заняться выкладыванием большого каменного гурия на мысе Крутом.
За работой мы не заметили, что южная половина небосклона затянулась тучами, и вдруг нас поразил рокочущий перелив самого настоящего грома. На нас двигалась гроза, как будто бы мы были не в 1300 милях от полюса, а где-нибудь среди волжских полей. От дождя пришлось укрыться под огромным камнем, который в виде навеса примостился почти под самым мысом Крутым.
Гроза почти дошла до берега моря и медленно растаяла в воздухе; сразу же сделалось значительно холоднее, но зато мы имели хорошую видимость, которая позволила быстро продвинуть вперед промер.
27 июля работа была закончена. Возвращаясь на корабль, я увидел с горы острова Боневи, что «Торос» отошел, наконец, со своей зимовочной стоянки не менее чем на полтораста метров.
Состоялось первое в 1937 году «плавание» нашего судна.
Зимовка на Торосе.pdf