Вдали, где-то за горизонтом, скрылось отяжелевшее красное солнце, когда Феофанов поднимался, как всегда, в хорошем настроении на командный пункт. Пунктиром белых, оранжевых, красных, синих, зеленых огней обозначились взлетно-посадочная полоса, рулежные дорожки.
Расспросив о положении в воздухе и метеообстановке, Николай Федорович окинул спокойным, внимательным взглядом летное поле, стоянки одномоторных «антонов» и «яков», перрон, куда важно заруливал стоместный Ил-18. В динамиках слышатся голоса командиров кораблей, диспетчеров локаторов, старта.
Оценив обстановку, он выходит в эфир:
- Я — «Изумруд». Слушаю вас [171]
- «Изумруд», я —75701, вошел в вашу зону—докладывает пилот.—Прошу условия подхода и посадки
- «Изумруд», я — 45039, разрешите запуск,— запрашивает командир Ту-124.
- Запуск разрешаю.
- Разрешите выруливать на старт. Курс взлета?
- Разрешаю рулить по РД № 1, Взлетный курс 345 градусов. Работайте со стартом.
- Взлет произвел. Условия выхода?—докладывает крепким басом командир четырехтурбинного «ила», на крыльях которого в сгустившихся сумерках мигают бортовые огни, а на хвосте вспыхивают ярко-красные молнии неонового маяка.
Минутное затишье. Феофанов делает записи в журнале. Затем нажимает кнопку внутренней связи.
- Метео слушает!— отвечает ему женский голос.
- Ту-124 передает, что на экране локатора видны засветки. Следите. Не гроза ли?— предупреждает синоптика Феофанов.
И снова диспетчер КДП видит—не глазами — всем своим существом только район полетов. От него не меньше, чем от летчика, зависит благополучное завершение полета. Ведь зачастую самолеты летают вне видимости земли, на разных высотах, на встречно-пересекающихся курсах с большими скоростями. В этих условиях, чтобы умело руководить полетами, завести самолет на посадку, надо четко представлять всю воздушную обстановку, а порой ощутить себя на месте пилота.
А ночь все осложняет обстановку. Отвратительная погода: толстый, в несколько сантиметров слой облаков с болтанкой и обледенением плотно покрыл большую территорию страны — от Прибалтики до седого Урала; на трассе сильные боковые ветры, а на больших высотах струйные течения — скорость 180 километров в час. Но диспетчер видит самолеты, помогает им идти по строго установленному маршруту, обходить опасные зоны по¬годы. Вот Николай Федорович уже понимает, что беспокойство его было не напрасным.
На одном самолете отказал радиокомпас. Самолет удалился в сторону от трассы, вышел за обрез экрана локатора. И, как нарочно (бывает же так), у него отказала и радиостанция. Связь с бортом утеряна. Лишь на одном из приборов КДП заплясали широкие зеленые лепестки — экипаж включил сигнал бедствия: «S0S! Всем, всем, всем! Терплю бедствие!» [172]
Феофанов нацеливает все радиолокационные средства, все каналы аэропорта, радиостанции находящихся в воздухе самолетов на попавший в тяжелое положение экипаж. И наконец удается установить связь с самолетом, привести его на аэродром на последних литрах горючего.
Николай Федорович откидывается на спинку кресла и чуть подрагивающей обгорелой рукой проводит по худощавому лицу, как будто этим снимая переживания напряженных минут.
Руководитель полетов, забыв, что Николай не курит, предлагает ему папиросу. Но передышка короткая (выдастся же ночка!).
— «Изумруд»! «Изумруд»! Я — 1556,— торопливо докладывает командир поршневого самолета.— «Непрядва» закрылась по метеоусловиям. Направляюсь к вам. Самолет леденеет. Скорость падает. Ветер встречный. Горючего маловато.
И диспетчер сосредоточивает все внимание на нем, на этом самолете, обеспечивая ему подход кратчайшим путем к аэродрому и посадку с ходу, задерживая другие корабли в зоне ожидания.
И снова он, Николай Федорович Феофанов, весь там, с незнакомым летчиком. [173]
В такие минуты где-то в подсознании Николай Федорович переносится назад, в пережитое. Нет, не в Пильну, где прошло детство, не в Дзержинск, где работал на заводе и учился на рабфаке, откуда по путевке комсомола пошел в воздушный флот. Нет, его настоящая жизнь связана с авиацией.
С отличием окончившего военную летную школу в 1937 году Николая Феофанова назначили в Первый минно-торпедный авиаполк Краснознаменной Балтики. Там в схватке с белофиннами, он получил орден Красного Знамени. Там же, вблизи морских границ, командир дальнего бомбардировщика лейтенант Феофанов встретил Великую Отечественную войну. В числе первых он напомнил Берлину, Кенигсбергу, Данцигу, что советская авиация не уничтожена, как хвастливо заявляли об этом всёму миру фашисты. Об этих трудных рейдах в характеристиках, скупо, лаконично, по-военному записано: «Все боевые вылеты были эффективны».
У каждого летчика на всю жизнь сохраняются в тайниках памяти характерные эпизоды, события. Феофанов помнит до подробностей первый ответный удар по Берлину.
Однажды, по возвращении с боевых заданий, полк построили. Отобрали пятнадцать экипажей. В это число попал и экипаж Феофанова. С ними у карты Берлина беседовал представитель Ставки начальник авиации Военно-Морского Флота генерал-лейтенант С. Ф. Жаворонков.
— Вам предстоит нанести ответный удар по фашистской столице - Берлину,— начал командующий.
Затаив дыхание, летчики слушали генерала. Он гово¬рил, .что Берлин сильно защищен зенитной артиллерией И ночными истребителями, показывая места их сосредоточения.
— Геринг бахвалился перед всем миром, что над Берлином не появится ни один вражеский.самолет,— генерал сделал паузу, внимательно посмотрел на присутствующих и добавил:— Так вот, вы и «подтвердите» слова рейхсмаршала.
Дня через два-три бомбардировщики Ил-4 взяли курс на остров Эзель, что в Балтийском море. Группу вел командир. Первого минно-торпедного авиаполка энергичный морской летчик полковник Е. Н. Преображенский. Посадка производилась на небольшом аэродроме «Кагул». [174]
Сразу же после приземления Феофанов почувствовал, как на пробеге быстро гасла скорость, и забеспокоился. «Взлетим ли с этого аэродрома с максимальным полетным весом?»— подумал он.
И беспокойство было не напрасным. К их прибытию аэродром удлиняли, вспахивали, ровняли, убирали валуны. Но полностью его не удалось подготовить.
Преображенцы с нетерпением ждали команды: «По самолетам!» Но вылет задерживался из-за скверной погоды по маршруту предстоящего полета. Между тем вражеская воздушная разведка стала проявлять большую активность, пытаясь проникнуть к «Кагулу». Моряки-зенитчики и летчики-истребители, охранявшие эту группу, отгоняли самолеты врага, а прорвавшихся к аэродрому, сбивали.
Наконец было получено «добро». Преображенский дал приказ:
— По самолетам!
Это было в ночь с 7 на 8 августа.
Взлетали поочередно.
Экипаж Феофанова сидел в самолете в полной готовности и ждал своей очереди, напряженно наблюдая за взлетавшими товарищами.
Самолет Преображенского тяжело тронулся с места и медленно-медленно начал разбег. Моторы ревели на полной мощности, выбрасывая черные полосы дыма. Вот уже половина аэродрома, три четверти пробежал, остались считанные метры. Буквально на границе аэродрома самолет командира тяжело оторвался от земли и пошел в воздух. За ним взлетали: Плотников — любимый командир эскадрильи, Гречишников, Беляев, Ефимов, Кравченко, Трычков, Дашковский, Иванов...
Настала очередь и Феофанова. Поудобней уселся, закрыв колпак кабины, дал полный газ: перегруженный самолет тяжело тронулся с места, медленно поднимая хвост, рыскал по курсу... оторвался от земли на самой границе аэродрома.
Корабли шли звеньями с набором высоты, подтягиваясь к флагману.
Маршрут проходил над Балтийским морем до траверса Щецина. Затем после Щецина, выполнив левый разворот, бомбардировщики устремились на Берлин. Оставалось преодолеть короткий, но самый трудный участок боевого пути над вражеской территорией. Здесь немцы встретили неожиданное появление советских самолетов [175] мощным зенитным огнем и прожекторами. Их длинныр неприятные лучи, как сверкающие ножи, резали темное небо, жадно ловили самолеты, идущие на большой высоте — 8—9 тысяч метров. Но бомбардировщики неотвратимо неслись к цели. И никакая сила уже не могла задержать или остановить их!
И хотя вражеская земля была тщательно затемнена, замаскирована, но огромный город с широкими кольцевыми автострадами, большими водоемами не мог скрыть себя.
И вот наконец-то под крылом логово врага. Штурман наклонившись, прильнул к прицелу. И хотя Феофанов был возбужден, он отчетливо почувствовал, как его «ил» слегка вздрогнул и, казалось, чуть-чуть взмыл. Это штурман нажал кнопку электросбрасывателя. Бомбы возмездия пошли вниз.
— Получайте, гады!—услышал Феофанов в своем шлемофоне голос штурмана.— Аванс, так сказать! Остальное дополучите сполна!
К рассвету все экипажи вернулись на свою базу. Горько только, что многие участники ответного удара не дожили до Победы.
...В мае сорок второго года бомбардировщик гвардии капитана Феофанова, пробитый зенитными снарядами и объятый пламенем, на одном двигателе, отбиваясь от наседавших «мессеров», тянул к себе. Этот полет, казалось, продолжался целую вечность. «Только бы не плен»,— до последнего было в памяти раненого капитана. Почти на три года приковала к себе Николая госпитальная койка. Выжил. Да, выжил, выздоровел. Но уже не узнавал своего обгоревшего лица, измененного на всю жизнь. А потом пришло самое страшное: списали с летной службы.
Николай вернулся в Дзержинск, к семье. Присмотрелся к нелегкой тыловой жизни. Работали все, от мала до велика. Все для фронта, все для победы над врагом! И недавний воин Феофанов стал начальником смены завода. Люди оценили старательную, беспокойную натуру Феофанова, избрали председателем цехкома. Появились новые друзья. Но душа, рожденная летать, тосковала по голубым просторам.
Человек, почувствовавший воздух, на всю жизнь заболевает профессиональной любовью к небу. Списанного на землю летчика может понять только летчик да, пожалуй, сошедший преждевременно со сцены певец. [176]
Медики твердили одно: «Вам летать? Нет, на такое мы не пойдем».
А Николая за три года работы на заводе ни на минуту не покидали думы об авиации. И, собрав всю свою силу воли, настойчивость, он добился своего. Нашелся человек, понявший летчика, высказался на медицинской комиссии «за».
И снова штурвал в руках, пусть на небольшом гражданском самолете, но ведь в воздухе! «Несмотря на большой перерыв в летной работе, техника пилотирования отличная»,— записал в летную книжку Феофанова командир тренировочного подразделения ГВФ.
Феофанов стал командиром в гражданской авиации.
В 1951—1952 годах его, как одного из лучших пилотов, мастера по борьбе с вредителями сельского хозяйства, послали в Иран на борьбу с саранчой, страшным бичом персидской земли.
Десять лет Николай Федорович учил молодых летчиков-горьковчан выполнять почтовые рейсы, опылять поля, охранять от пожаров леса и работать на местных пассажирских и санитарных линиях. И в трудных, экстренных случаях вел самолет сам.
И вот сошел с летной работы на землю. Таков удел большинства летчиков. И для каждого это большой и трудный перелом.
Николай Федорович стеснялся своего лица, поврежденного огнем, а я восхищался им. И любовался Николаем Федоровичем, когда он без передышки, как спортсмен, поднимался по винтовой лестнице на командный пункт и отсюда, с земли, вел незнакомые самолеты, и когда он, сдав вахту, счастливый спускался вниз и ехал домой, где ждала его семья.
