Ледовый патрульный истории
Полноводна Обь. Но как сказано в Библии – «все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь...»
Море нам кажется безграничным и безмолвным. Оно редко раскрывает свои тайны. Но моряки говорят, что море – это наше поле. И многие пахари моря отдали свои жизни водной пучине. Солдат умирает в поле, матрос в море.
Поиск данных о конвое БД-5, потопленном в Карском море, привёл меня в Санкт-Петербург. Там удалось встретиться с легендарной личностью – Валентином Валентиновичем Дремлюгом. Известный гидрограф, участник Великой Отечественной войны, награждён орденом Отечественной войны II степени и 11 медалями, ему недавно исполнилось девяносто лет, но его сила духа, энергия, память поражают. Автор четырёх учебников и трёх монографий по гидрометеорологическому обеспечению морского судовождения. Работая в течение 36 лет доцентом кафедры океанографии (полярной океанографии), он приложил немало усилий для воспитания молодых кадров, работающих сейчас по всему Северу и Арктике. Кандидат географических наук, имеет звания почётного работника морского флота, почётного полярника, ветерана полярной гидрографии. Познакомил нас председатель президиума региональной общественной организации «Полярный конвой», инициатор проведения «Карской экспедиции-2009» к месту гибели конвоя БД-5 Юрий Ефимович Александров.
– Валентин Валентинович, как вы относитесь к организации «Карской экспедиции-2009»? – Юрий Ефимович у нас активный человек. И правильно делает, что организовывает экспедицию. Он во второй раз уже летит в Исландию на встречу с полярниками. Лететь должен был я, но, как назло, меня месяц назад схватил инфаркт. Пришлось отказаться.
– А как в Исландии относятся к сохранению памяти о русских конвоях? – В Исландии поставили памятник погибшим морякам полярных конвоев. Для его изготовления пригласили русского скульптора. Великолепный памятник – стоит женщина, машет платком. И что меня потрясло: по полукругу у основания монумента – плиты с названиями потопленных кораблей. Я был тронут: те пять кораблей, чьи экипажи мы спасали, все там есть. Помню, когда был в Исландии по приглашению их ветеранов полярных конвоев, мы там неделю провели, как в раю.
В Мурманске международное кладбище моряков. Прилетали туда американцы, англичане, немцы даже. Многие поражаются тому, в каком отличном состоянии содержатся могилы. Мурманчане тоже молодцы.
– Валентин Валентинович, расскажите о своих предках. – Интересна судьба моих дедов: Д.Е. Дремлюга и А.К. Ниселовского. Александр Константинович ходил матросом на императорской яхте «Штандарт», а второй дед имел мастерскую по производству садово-огородного инвентаря. Был он на всемирной выставке в Париже в 1908 году и получил золотую медаль. И Николай II разрешил ему писать на своих изделиях: «Поставщик Русского Императорского Двора». Поэтому на его изделиях стоял герб с двуглавым орлом и соответствующей надписью. Семья у него состояла из шести сыновей и трёх дочек, все они в мастерской и работали. Семейная артель. Дмитрий Евдокимович – почётный гражданин Санкт-Петербурга. Его сын Валентин, мой отец, в 1912 году поступил в Петербургский университет на физико-математический факультет, но наступили годы Октябрьской революции и гражданской войны. Он бросил учёбу и уехал на родину своей матери, в Новгородскую губернию. Работал помощником заведующего созданного тогда товарищества по коллективной обработке земли. В 1928 году он стал трудиться в Этнографическом музее заведующим хозяйством. Потом произошло слияние администраций Этнографического и Русского музеев, которые располагались по соседству, и отец стал заведовать хозяйством обоих музеев. С 1934 года до начала Великой Отечественной войны он работал в Малом оперном театре на должности администратора. Всю блокаду он, ставший администратором театра Балтийского флота, выезжал с ним на корабли и в береговые части Ленинградского фронта.
Моя мать – Лидия Александровна. Когда мой дед Александр Константинович работал в Петергофском дворце, мама училась в Петергофской придворной гимназии. Её ближайшей подругой была Мария Репкен, дочь заведующего царской молочной фермой в Петергофе. Довольно часто моя мать с подругой посещали эту ферму. Несколько раз в то же время приходила туда и царица Мария Фёдоровна со своими дочерьми попить парное молоко. Как рассказывала мать, они с подругой делали глубокий книксен и удалялись в сторонку. Но на одну деталь всё-таки обратили внимание: княжны носили аккуратно заштопанные носочки.
В конце 1917 года мать вышла замуж за Валентина Дмитриевича Дремлюга. В 20-е годы она окончила Высшие Бестужевские курсы. В 1932 году поступила в Ленинградский государственный университет на биологический факультет, который успешно окончила в 1936 году, и была направлена на работу в опытную станцию Полярного отделения Всесоюзного института растениеводства на Кольский полуостров. Всю блокаду моя мать проработала в Выборгском садоводстве, где в военные годы выращивали овощи для госпиталей. Мои отец и мать заслуженно получили (одними из первых, ещё в 1943 году) медали «За оборону Ленинграда».
– Валентин Валентинович, вас не заносила судьба в Салехард? – В конце 40-х годов я был в Салехарде. Мы летели в Тикси. Была у нас посадка в Сале-Гарде. Из-за погоды мы почти две недели в нём просидели. Салехард произвёл впечатление старинного русского города – в основном деревянные рубленые дома, одноэтажные и двухэтажные. Вдоль улиц деревянные тротуары. Что поразило – ненцы приехали из тундры на нартах. А на улице – чуть ли не летняя погода. В порту стояло много судов: транспортные и ледокольного типа. Порт оживлённо работал. Под кранами стояли на разгрузке баржи. Я недавно посмотрел подаренные вами альбомы о Салехарде. Не узнать его, конечно. У меня внук посмотрел и говорит: «Я бы с удовольствием туда съездил». Какие красивые у вас пейзажи! Загляденье просто. Просмотрел журнал «Ямальский меридиан». Ко мне недавно приходили знакомые, показал им всё, они и спрашивают: «Америка или не Америка?» «Какая Америка – это Салехард», – говорю.
А летели мы на самолёте марки ТУ, четырёхмоторном, одном из тех, что летал на Северный полюс высаживать папанинцев. В фюзеляже этого самолёта помещается только пять человек экипажа, а все остальные – в огромных крыльях. Там стелются спальные мешки, в которые ты залезаешь.
Из Анадыря в бухту Провидения я летел на ТУ-2. Это была такая, вам скажу, история. Сели мы в него – всё свистит, щели, проволочками закручено. У пилота спрашиваю: «Долетим?» «Долетим», – отвечает. Представляете, прилетаем в бухту Провидения, садимся на лёд, нас там встретили, отходим метров 300 и слышим грохот. Что такое? Крыло отвалилось. При жёсткой посадке на лёд случилась такая беда.
– Летчик ведь не соврал – долетели? – Да, долетели.
– Валентин Валентинович, как вы встретили войну?– За два дня до войны меня отправили на реку Печору на производственную практику. Я учился в гидрографическом институте на четвёртом курсе. Практику проходить должны были в экспедиции, которую курировало МВД на территории Печлага. Мы ехали поездом через Киров. Чудное утро 22 июня, пошли купаться на реку Вятка. И вдруг нам кричат: «Ребята, война началась!» Вот где мы узнали о начале войны. Послали нашему начальнику института телеграмму в Ленинград с вопросом: «Что нам делать?» Он ответил, что война, видимо, через два-три месяца закончится. Работу предложено было в экспедиции продолжить. В начале октября экспедицию распустили. Выдали соответствующие документы о прохождении практики. Куда дальше? В Киров. Опять в Ленинград звоним. Нам говорят, что дело затягивается, Ленинград в блокаде. Посоветовали пробиваться в Красноярск – Главсевморпуть был туда эвакуирован. Храбрые мы тогда ребята были, решили идти в обком партии. Вроде город Киров, значит, и люди здесь такие же, как Киров. Пришли часов в десять вечера, спрашиваем у дежурного: так, мол, и так, с кем мы можем переговорить по этому вопросу? Он позвонил, доложил и говорит: «Вас в десять часов примет первый секретарь обкома». Пришли мы в назначенное время. В кабинете нас встретил человек такого кировского типа, коряжистый. Обрадовался: «О, гидрографы из Ленинграда». Спрашивает: «Как дела?» Я отвечаю: «Прибыли в Киров, а дальше тю-тю, у нас и денежек нет». Стоим в оборванных ватниках. Первый секретарь спросил: «А кто у вас начальник?» «Иван Дмитриевич Папанин», – говорим мы. Первый секретарь позвонил по вертушке. «Иван Дмитриевич, вот у меня пять ваших шалопаев, что с ними делать-то?» – слышим мы разговор. Иван Дмитриевич отвечает: «Выдайте им аттестаты за счёт Севморпути и направляйте в Красноярск. На днях два эшелона с сотрудниками Севморпути будут следовать из Москвы через Киров». Поблагодарили мы за помощь и пошли готовиться к отъезду. Пришли на вокзал. Эшелоны стоят с блокадниками, эвакуирующимися. Но тут видим чудо-юдо. Два здоровенных паровоза тянут двенадцать вагонов пригородной электрички. Это и оказался эшелон Главсевморпути. И первым, кто вышел из вагона, оказался Эрнст Теодорович Кренкель. Здоровенный такой. Он нас и разместил. Эрнст Теодорович говорит: «Располагайтесь, но имейте в виду, что рядом с вами в купе едет очень знатный человек – профессор Владимир Юрьевич Визе с семьёй». Мы робко подошли поздороваться. Владимир Юрьевич говорит: «О, гидрографы, да ещё из Ленинграда! Как я вам рад!» Вот всю дорогу мы помогали ему – и продукты доставляли, и печурку топили. Через некоторое время мы оказались в Красноярске. Кренкель на прощание сказал нам, чтобы мы зашли к нему обязательно. Пришли. Вид у нас был неважный. Он только сказал: «Да-а-а-!» Вызвал к себе сотрудника и говорит: «Вот это студенты гидрографического института. Они в форме ходили. Выдать им форму. И прежде всего, в вошебойник их». Это были такие специальные бани для эвакуированных. Направили нас на работу в Арктический институт. А директором там был Герой Советского Союза Виктор Харлампиевич Буйницкий, на два курса раньше нас учился. В дальнейшем – профессор, доктор географических наук. Были мы радушно приняты директором. На работу приняли техниками, но сказали, что нам надо заканчивать учёбу. Мы не знали тогда, что было интересное указание И.В. Сталина: студенты четвёртых и пятых курсов обязаны окончить учебное заведение. Кадровые вопросы продумывались наперёд. Я начал работать в отделе океанологии. Через несколько дней нас вызывает Буйницкий (был ноябрь 1942 года): «Я договорился с Владимиром Юрьевичем Визе, в Арктическом институте полно специалистов, три месяца даём вам на подготовку – будете сдавать госэкзамены», – сказал он. Полдня мы работали, а полдня нам читали лекции В.Ю. Визе, В.И. Сухоцкий, А.Ф. Лактионов, Г.С. Максимов, Г.Н. Говоров – все известные в Арктике учёные и исследователи. Собралось на сдачу госэкзаменов семь человек, а приёмная комиссия – 13 человек. Семь против тринадцати. Сдавали мы навигацию, лоцию, океанологию, гидрометеорологию, морские льды. Был среди сдававших Волков, здоровый такой детина. Сухоцкий его спрашивает: «А что такое хронометр, вы же будущий гидрограф?» Волков отвечает: «А это такие часы, которые тик-тик-тик делают». Сухоцкий не выдержал: «Пошёл вон!» Я и Олег Ольховский, ныне покойный, сдали экзамен на отлично и получили «красные» дипломы.
Весной 42-го года направили меня в ледовый патруль на Карское море. Отправились мы в Архангельск. Прибыли на работу на гидрографическое судно «Мурманец», парусно-моторный бот постройки 1898 года (небольшое судно водоизмещением в 200 тонн, с дубовой ледовой обшивкой), вооружённый двумя крупнокалиберными пулемётами. Отличный у нас был капитан – Пётр Иванович Котцов. «Мурманец» – легендарное судно. Спасал папанинцев, был награждён за это орденом Трудового Красного Знамени. Мы в войну зелёным цветом закрасили орден, чтобы не видно было. Война всё-таки....
Двигатель судна «Болиндер», мощностью 150 л.с., во время плавания доставлял нам много хлопот, так как для его запуска требовался получасовой подогрев цилиндров.
Экипаж судна состоял из 27 человек. Кроме того, на борту судна находилась научно-оперативная группа. В её состав входили начальник Ледового патруля А.П. Шумский, научный руководитель В.С. Назаров, океанолог Н.В. Субботин, гидрограф Б.Л. Лейкин и я.
Вышли мы 8 июня 1942 года. Задание – обследовать ледовую обстановку в районе западных берегов Новой Земли, потому что подходили союзные караваны. 13 июня подошли к полуострову Гусиная Земля (южный остров архипелага Новая Земля). Вахтенный докладывает: «Вижу дым от костра на берегу». Потом видим: ракеты пускают. Запросили через мегафон: «Кто такие?» Молчат. Непонятно: то ли немцы, то ли кто. На корабле хорошо говорил по-английски старпом Савельев. Он прокричал: «Who are you?» С берега говорят, что они – американцы, двенадцать человек, их корабль (транспорт «Олопана») в пятнадцати милях потопили… Шлюпку – на воду. Я тоже сел в шлюпку. Подплыли, они прыгают, радуются. Спрашиваем: «Сколько вы здесь времени провели?» «Неделю», – отвечают. У них на спасательных плотах было очень хорошее продовольствие и обмундирование. Доставили их на борт судна. И здесь произошла интересная история. Столько лет прошло, а она мне памятна. Вылезает здоровенный рыжий боцман и вопрошает: «А где здесь в кости можно сыграть?» «Какие кости? У вас тут полуживые, обмороженные люди, их надо отогревать, кормить», – отвечаем. На «Мурманце» медчасти никакой не было, сами себе были медиками. И этот детина мне вручил маленькую белую кружку – это суточная норма воды при кораблекрушении. До сих пор она стоит у меня на полке. Память. Отпоили всех, отогрели. Сообщаем Папанину, что подобрали американцев. Получаем ответ, что потоплено 13 судов конвоя PQ-17. Нам было приказано спасать живых. Кроме нас у берегов Новой Земли никого не было. Вот так и началась спасательная эпопея «Мурманца». С 13 по 17 июля «Мурманец» поднял на борт 147 человек. Помимо экипажа «Олопаны» были спасены моряки с судов «Алькоа Рейнджер», «Вашингтон», «Хартлебэри» и «Паулус Поттер». На «Мурманце» были забиты все каюты, матросский кубрик, кают-компания, столовая команды, штурманская и даже радиорубка. О трагедии PQ-17 я написал в своих книгах и статьях, в сборниках.
– Валентин Валентинович, опишите, пожалуйста, самое яркое событие тех дней.– Горе не море: выпьешь до дна. Вот такая картина, сколько лет прошло, и сейчас вижу. Приходим мы в район, где в основном были потоплены суда. Плавают обломки шлюпок, судов, люди в оранжевых жилетах. Горит нефть, соляра. И что меня потрясло: плавают мешки с мукой. Они, оказываются, не тонут. Люди барахтаются в воде, за эти мешки цепляются. А температура воды +5, +6°С. Солнце светит. Адовая картина. И мы начали спасать. Все, кто был в нагрудниках, – мёртвые.
– Николай Михайлович и его отец Михаил Васильевич Николаев – известные полярные капитаны. В честь М.В. Николаева названа улица в Салехарде. Вы проработали длительное время с Н.М. Николаевым, расскажите немного о нём.– Он был очень интеллигентный и культурный человек. Настоящий старый моряк. Он никогда не позволял себе никого – ни матроса, ни офицера – называть на «ты». Ко всем обращался по имени и отчеству. Человек старых морских традиций. И в то же время он был прост в общении. Наши рабочие столы стояли напротив друг друга пять лет. Мы с ним дружили. Правда, я был молод, а он уже в возрасте. Николай Михайлович помог в моём морском образовании и профессиональном росте. Я ему очень признателен. Он мне привил многие морские традиции.
Произошла такая история. Его пригласили на учёный совет. Николай Михайлович пришёл и начальнику института говорит: «Что-то я себя плохо чувствую». «Ну хорошо, поезжайте домой», – прозвучал ответ. Он поехал домой – и умер. Трудился до конца своих дней.
– Валентин Валентинович, что вы знаете о трагедии конвоя БД-5?– Это была самая страшная трагедия. Шум был на всю Арктику. Когда я готовил свои книги – собирал данные об этой трагедии, связывался с очевидцами. А во время арктических походов мы встречались с командиром тральщика, который стал единственным судном, оставшимся непотопленным. Тот, кто господствует на море, – хозяин положения. С Матвеем Ильичом Козловым я встречался, и он как раз рассказывал об этой трагедии. Но как это было давно! 1944 год.
Сергей ШУЛИНИН
