Изображение
31 июля 2012 года исключен из Регистровой книги судов и готовится к утилизации атомный ледокол «Арктика».
Стоимость проекта уничтожения "Арктики" оценивается почти в два миллиарда рублей.
Мы выступаем с немыслимой для любого бюрократа идеей:
потратить эти деньги не на распиливание «Арктики», а на её сохранение в качестве музея.

Мы собираем подписи тех, кто знает «Арктику» и гордится ею.
Мы собираем голоса тех, кто не знает «Арктику», но хочет на ней побывать.
Мы собираем Ваши голоса:
http://arktika.polarpost.ru

Изображение Livejournal
Изображение Twitter
Изображение Facebook
Изображение группа "В контакте"
Изображение "Одноклассники"

ПО ПЯСИНЕ К МОРСКОМУ ПОБЕРЕЖЬЮ НА РЫБАЧЬЕЙ ЛОДКЕ

Зимние съемки и промеры глубин озера Пясино и реки Норилки в 1921 — 1922 году показали, что они вполне судоходны. Глубин меньше полутора метров не было, хотя промеры велись в период, когда уровень вод бывает минимальным. Теперь надо исследовать реку Пясину, особенно ее устье и выход в море, где, может быть, есть мелководный бар.

Купленную в Дудинке рыбачью лодку завезли в апреле во Введенское, расположенное в 25 километрах от истока Пясины. Там в промысловой избушке летом живет крестьянин Филипп Никитич Лаптуков, по прозвищу Лимка. У него и сложили нужное для экспедиции снаряжение и продовольствие. Кроме большой лодки взяли для разъездов легкую долбленую "ветку". Из снаряжения — две палатки с брезентовыми полами, брезент, чайник, ведро, топоры, пилу. Для ремонта лодки завезли листовое железо, гвозди, смолу, вар. Путь будет дальний и, конечно, нелегкий, всякое может случиться. Из продовольствия берем сушки, сухари, крупу и кирпичный чай. Масла, сахару тогда везде было мало, не много их было и у нас. В основном мы рассчитывали на охоту, для чего имели дробовое ружье и две винтовки.

Состав партии определился уже давно: Сергей Дмитриевич Базанов в качестве топографа, Борис Николаевич Пушкарев будет заниматься ботаническими и зоологическими сборами и я — геолог. Ввиду того что, возможно, придется идти морем, четвертым спутником пригласили бывшего моряка с гидрографического судна "Вайгач" Ивана Васильевича Борисова, работавшего в Дудинке. В 1918 году "Вайгач" в Енисейском заливе сел на подводную скалу. Снять его не удалось. Все радиооборудование было демонтировано, доставлено в Дудинку для радиостанции, которая начала там работать с лета 1920 года. Персонал ее состоял из экипажа "Вайгача".
 ПП-1.jpg
В конце апреля, последним санным путем, во Введенское из Норильска уехали Базанов и Пушкарев, захватив все оставшееся продовольствие и снаряжение. Я же намеревался выехать позднее из Дудинки вместе с Борисовым.

Наш завхоз Андрей Иванович Левкович, вернувшийся из Дудинки, где он вел подготовку последних грузов к отправке, передал мне желание Н. А. Бегичева (бывшего боцмана яхты "Заря" полярной экспедиции Российской Академии наук 1900 — 1902 годов под руководством Э. В. Толля) принять участие в экспедиции. Бегичев собирался организовать артель для промысла песца в низовьях Пясины или на морском побережье, где, по слухам, много зверя. Ему хотелось осмотреть эти места в летнее время и выбрать наиболее удобный участок для зимовки. Андрей Иванович советовал принять предложение, так как Бегичев — человек бывалый и для такой трудной экспедиции, как наша, будет полезен.
Особой нужды в пятом члене экспедиции у нас не было. Однако поступаться таким человеком, как Бегичев, не следовало. Я его принял на должность проводника. Экспедиция предполагалась сравнительно краткосрочной, зимовки не предвиделось.

В конце мая, распростившись со всеми оставшимися в Норильске, я приехал по довольно еще крепкому насту в Дудинку. В эту пору в Норильске уже сильно таяло, появились первые гуси, но в тундре стояла зима. Днем снег подтаивал, оседал под оленями и санками, а ночью основательно замерзал. Ехать было легко, и мы добрались до Дудинки за один переход.
28 мая, как только пришли олени из экспедиционного стада, стоявшего на моховых пастбищах в 40 километрах на северо-восток от Дудинки, мы сразу же, пользуясь ночными морозами, выехали к чуму нашего старшего пастуха Исаака Михайловича Манто. Я и Бегичев ехали на отдельных санках, а Борисов — вместе с пастухом Михаилом Манто, так как сам править оленями не умел. Ехали налегке, быстро и к утру были уже в чуме.

Погода стала портиться, утром потеплело, задул юго-западный ветер, пошел мокрый снег с дождем. Приходилось сидеть и ждать. К счастью, ночью ветер повернул на север, стало прояснивать и морозить. Быстро собрались, взяли из стада сильных, крепких оленей и тронулись дальше с расчетом за один переход попасть во Введенское, хотя до него добрых 60 километров. С нами поехал и Афанасий Манто, чтобы помочь Михаилу пригнать обратно порожних оленей.

Снег держит еще хорошо, но на озерах кое-где появились забереги. Напрямик ехать опасно, приходится колесить. На оттаявших бровках озер и речек видны стайки недавно прилетевших гусей. Держатся они как-то странно, не взлетают, а только теснее жмутся в кучу. Оказывается, они обледенели. Мороз сковал их крылья, мокрые от дождя, так что птицы совершенно беспомощны. Даже бегать как следует не могут. Теперь они стали легкой добычей для песцов и волков.

Мороз помог нам без приключений доехать до Пясины и легко перебраться через нее; река еще стоит, даже заберегов не видно. Ведь мы почти на градус ушли к северу от Норильска, а весной это много значит.

Базанов и Пушкарев встретили нас радостно. Заждались. Прибытие Бегичева в качестве пятого участника экспедиции не вызвало удивления. Они слышали о нем как об опытном моряке, как о человеке, хорошо знакомом с Таймырским Севером. Наши пастухи — братья Манто отдохнули, перекусили гусятиной, дали передышку оленям и к ночи уехали обратно.
Станок Введенское — старинное поселение, упоминающееся во многих документах: в таможенных мангазейских книгах, в отчетах Лаптева и Миддендорфа. Через Введенское когда-то шел санный путь из Дудинки на Хатангу. Здесь раньше был значительный поселок, в котором жили оседло и подолгу. Свидетельством тому служат два кладбища, где уцелело на одном шесть, на другом восемь крестов.

Сейчас от поселка осталась только изба Лимки, состоящая из двух половин, разделенных холодными сенями. Сбоку пристройка с клетушками — очевидно, для собак. Крыши нет, только накат из толстых плах, сверху засыпанных землей. Он же служит потолком. Пол тоже из колотых и тесанных топором плах. Печей нет, но в одной половине, которая сохранилась лучше, есть место для железной времянки. Здесь есть и два маленьких застекленные окошечка, а в другой половине окошко затянуто кожей налима с вшитым в нее обломком стекла величиной с ладонь. Видно, что тут живут только временно, наездами.

По соседству, в 10 — 20 шагах, стояло когда-то несколько жилых домов и служб. От них остались только нижние части срубов, верхние сгнили и развалились. На севере, в условиях вечной мерзлоты, дольше всего сохраняются именно нижние венцы строений. Они могут стоять сотни лет. На Хатанге до сих пор есть срубы, поставленные отрядом Прончищева во времена Великой Северной экспедиции для зимовки в 1736 году.

В доме поселиться мы не решились. Уж очень мрачно. Разбили на бугре высокого правого берега две палатки и разместились в них.
Наступил июнь. Прилетели гуси, кулики, ржанки. На кочках токуют турухтаны в ярких жабо. Мертвая доселе тундра ожила и полна гомоном птиц. Особенно гремят куропачи, дикий хохот которых может испугать несведущего. Птицы летают повсюду, садятся на дома, на коньки палаток. В воздухе плавают канюки, высматривая свою добычу — леммингов, которые тоже вылезли из норок. Вода в реке начинает прибывать, появились забереги. Поставили футшток и ведем замеры уровня. Измеренная до этого шагами ширина реки против нашей стоянки оказалась равной 244 метрам.

Принялись за ремонт лодки, которую изрядно растрясло при перевозке из Дудинки. Лодка старая, кое-где появились щели, и отошел транец. Подкрепили шпангоуты и обшивку гвоздями, швы проконопатили, залили горячим варом, поверх наиболее крупных щелей положили полосы просмоленного брезента, а на них еще кровельное железо. Лодку снаружи и внутри обильно просмолили, сделали уключины и настил на дно. Бегичев с Борисовым принялись за пошивку паруса, изготовление такелажа и мачты, дерево для которой привезли Базанов с Пушкаревым из Норильска.

Пока мы тщательно готовились к дороге, быстро наступала весна. За неделю снег стаял почти весь. Гуси и прочая птица собираются гнездиться. Вода в реке прибывает быстро, полметра в день и более. 7 июня начался ледоход при трехметровой высоте уровня над меженью. Подъем в общем небольшой — озеро Пясино играет стабилизирующую роль.

За три дня лед прошел, и я решил на "ветке" подняться до истока реки из озера, чтобы заснять этот участок, промерить глубины и сделать привязку съемки к астрономическому пункту, оставленному у истока еще зимой. Расстояние небольшое, около 25 километров, но дался мне этот путь нелегко. Быстрое течение, многочисленные валунно-галечные косы у берегов создавали немалые трудности для плавания даже на легкой лодочке. Приходилось то и дело переваливать от берега к берегу, где течение потише, а местами даже перетаскивать "ветку" через гряды посуху. Легче и скорее было бы пройти пешком, но тогда не сделаешь промеров глубин, а это необходимо.

Каменные косы и гряды — "корги" — характерная особенность северных рек и речек с быстрым течением, прорезающих рыхлые песчано-глинистые валунные отложения. Валуны в межень образуют по берегам каменную мостовую. Под напором льдов весной они нагромождаются наискосок реки в каменные гряды. Передний край корги, где она громоздится, — пологий, а задний, где валуны скатываются от собственного веса, — крутой. Закон формирования корг тот же, что и дюн по берегам морей, барханов в пустынях.

Корги, сжимая реку, создают подпор с быстрым течением, особенно у конца косы. С тыловой стороны корги течения нет или оно медленное и даже обратное; здесь образуется улово, богатое рыбой. Самая большая корга возникла по правому берегу Пясины, на пятом километре от ее истока. Здесь русло реки сужено почти на треть. Недаром на берегу стоит деревянный чум "голомо": очевидно, здесь хорошее место для промысла рыбы не только летом, но и зимой.

До истока я добирался почти сутки. Порога на выходе реки из озера нет, только перепады, но течение сильное, вероятно, километров десять в час. Промеры на всем протяжении до Введенского убеждают в судоходности этого участка, глубины здесь вполне достаточные. Конечно, в дальнейшем необходимо будет провести более детальные обследования.
Когда я вернулся, стали готовиться к отъезду. Замеры скорости течения Пясины в половодье по створам у Введенского дали в среднем четыре километра в час. Для определения скоростей хода лодки Бегичев сделал весьма простой по конструкции лаг, который использовался ранее на парусных судах во флоте. Это деревянный сектор круга радиусом 10 — 15 сантиметров со шнуром на катушке. Шнур размечен через определенные интервалы узелками. Сектор сбрасывают в воду, шнур разматывается, и через некоторое время его останавливают рукой, замечая, сколько узелков прошло. Расстояние между узелками и промежутки времени выбираются так, чтобы число узлов соответствовало ходу судна в милях. Отсюда и пошло морское выражение: "скорость хода столько-то узлов". При нашей разметке скорость хода выражалась пройденными за час километрами.

 ПП-8.jpg
Обязанности в лодке распределили так: каждый работает на веслах по часу; съемку ведем попеременно я и Базанов, Пушкарев и Борисов делают промеры глубин через каждые 15 — 20 минут, сообщая глубину и время съемщику. В сомнительных местах промеры будем делать чаще. Скорость хода через каждые два-три часа замеряет Бегичев, он же и Борисов посменно сидят за рулевым веслом. Поставив лодку на якорь, будем измерять лагом скорость течения реки. Для осмотра берега с выходами горных пород необходимо останавливаться по мере надобности. При благоприятном ветре, конечно, поднимем парус. Но надежд на это мало: на севере, близ побережья, в летнее время господствуют муссонные ветры северных румбов.
Тундра стала зеленеть. Пушкарев ходил на ботанические сборы и принес большого, килограммов на шесть, чира. Выловил его руками в яме на пойменной террасе, куда заходила высокая вода. Видно, богата рыбой Пясина. У нас есть с собой ставная сеть "пущальня", но едва ли найдется время рыбачить.

В путь отправились 15 июня. Погода холодная, ясная, ветер с севера. Правый берег преимущественно высокий, песчаный, левый — чаще низменный. Фарватер идет под правым, его мы и стараемся держаться. Река течет почти прямо, без излучин, на северо-северо-восток.

Примерно через 30 километров проходим устье речки Половинки. На правом берегу видна избушка еще меньшая, чем во Введенском. Сейчас, летом, в ней живет рыболов Григорий Лаптуков; зимой он отсюда уходит. Через 10 километров на левом берегу снова избушка, но нежилая и довольно большое кладбище с крестами. Видимо, когда-то здесь было людно.
Река постепенно расширяется, корги попадаются только изредка, зато появились отмели. За довольно большим, до километра длиной, островом на левом берегу расположен станок Заостровка. Здесь три избушки, как обычно без крыш, только с накатом. Живут три семьи: две — только летом, а одна — и зимой, промышляют песцов. Для разъездов держат собак. Сейчас все рыбачат, а рыбу сушат впрок. Живут, конечно, очень скромно.

Северный ветер продолжает упорно дуть нам навстречу. К ночи он почти затихает, поэтому мы решили перейти на ночную работу, тем более что солнце уже давно не заходит за горизонт. Двигаемся мы вместе с весной, но зелени почти нет, тундра еще бурая. На кустиках полярной ольхи и редких деревцах лиственницы только начали набухать почки.
На правом берегу Пясины располагается старинный станок Черное в устье речки того же названия. Она именуется еще Икэн.
Станок сейчас состоит из одной избушки и нескольких полусгнивших срубов. В избушке живет Михаил Лаптуков, который говорит, что здесь жил еще его дед. Он первый завел оленей, а раньше ездили только на собаках.

Здесь, у Черного, на широте около 70 градусов, по-видимому, проходит северная граница лесной растительности. До этого еще попадались редкие лиственницы, а теперь не видно ни одной. Река постепенно расширяется, местами достигает полукилометра. Проезжаем еще три станка: Турдакино, Крышево, который местные жители зовут "Крыс", смягчая шипящую букву, и станок Корга. Все они нежилые и состоят из одной-двух избушек.

По берегам тянутся песчано-глинистые отложения, местами слагающие крутые уступы — "яры". Такой яр протяжением свыше километра и высотой метров 25 находится у станка Дорофеевского, где стоит нежилая полуразвалившаяся избушка. Невдалеке расположился чум эвенка Чанокая. Он оленевод, вышел сюда только порыбачить.

Через неделю пути подъехали к устью реки Дудыпты, где расположен станок Кресты. Проплыли уже более ста километров. Здесь надо определять астрономический пункт. Кресты, пожалуй, самый старинный и большой станок на Пясине, о чем свидетельствует обширное кладбище с целым лесом крестов, расположенное на высоком правом берегу при слиянии рек. Сейчас станок совсем нежилой. Все строения развалились, только на мысе близ кладбища стоит небольшая пустая избушка с пристройками и две амбарушки да на левом берегу видна еще одна.

 ПП-4.jpg
Верховье бассейна Дудыпты соседствует с верховьями бассейна реки Хеты, и этим уже давно воспользовались русские землепроходцы, проложив, вероятно, еще в XVI веке, а может быть, и раньше водный волоковый путь с Енисея на Хатангу. В начале его, на Енисее при устье Дудинки, был поставлен укрепленный Дудинский острог, а в конце, на Хете, — селение Волочанка. Указанные названия упоминаются в ряде старинных документов еще времен Мангазеи.

Этим путем пытались воспользоваться даже в 30-х годах нашего столетия, чтобы доставлять грузы из Дудинки на Хатангу по воде. С этой целью волок предполагалось шлюзовать, и он был детально обследован. Однако быстрое развитие грузовых перевозок Северным морским путем на Хатангу и Лену сделало проект шлюзования волока экономически нецелесообразным.
В древнее время путь Енисей — Хатанга был, видимо, весьма модным. Берега Пясины на всем протяжении от истока до Дудыпты были густо заселены. На расстоянии менее 150 километров мы встретили двенадцать поселении с остатками жилых строений; а сколько их стояло раньше? Устье Дудыпты служило главным перевалочным пунктом. Поселок здесь был самым крупным.
Ниже Дудыпты по Пясине вплоть до устья следов постоянного жилья мы не встретили. Попадались только чумы долган и эвенков, кочевавших сюда для промысла рыбы.

После впадения Дудыпты ширина Пясины увеличилась более чем вдвое, теперь она часто превышает километр. Берега по-прежнему песчано-глинистые с высокими крутыми ярами. В песках иногда попадаются линзовидные 10 — 20-сантиметровые прослои гальки и обломки бурого каменного угля. Подножия яров представляют собой мостовую из валунов, вымытых из песка и глины. Среди них появляется все больше и больше гранитных пород.
 ПП-3.jpg
Через 80 километров мы приплыли к устью другого крупного притока Пясины — Агапы, впадающей слева. Жилых строений и даже развалин здесь не видно. Стоят три чума долган, прибывших сюда для лова рыбы, которой Агапа особенно богата. Рыбаки рассказывают, что в прошлом году добыли до сотни осетров, среди которых несколько штук очень крупных — в рост человека.
Определив астрономический пункт и поставив столб, тронулись дальше. На реке появились песчаные острова и отмели. Фарватер чаще идет под правым берегом. Километрах в 70 ниже Агапы Пясина распадается на многочисленные рукава. Выбираем правую протоку. Она больше остальных, ее правый берег довольно высокий, возможно, фарватер проходит здесь. Этот участок Пясины из-за обилия островов так и называется — "многоостровье".

Острова, особенно поросшие травой, — излюбленные места гнездования гусей. Здесь нет их врагов — песцов. Гусей такое множество, что гнезда порой едва ли не касаются друг друга. Ходить надо осторожно, чтобы не наступить. Птицы сидят смирно, не слетают с гнезда, даже если подойдешь вплотную, только сжимаются в комок, втягивают голову, становятся неотличимыми от кочек. Лишь черные бусины глаз выдают птицу.

Плывем медленно — держат встречные северные ветры. Выгребать на веслах против них подчас совершенно невозможно. Приходится останавливаться и пережидать. Это досадно, тем более, что при таких ветрах всегда стоит ясная, сухая погода. После Многоостровья река разделяется на два крупных рукава. Решаем плыть правым. 7 июля добрались до устья Янгоды, где определили очередной астрономический пункт. Ниже обе протоки наконец объединились. Они обтекают самый большой остров на Пясине, длина которого около 70 километров. После слияния рукавов ширина реки увеличилась мало, а глубина возросла до 10 метров, так как рельеф стал существенно меняться. Появились возвышенности, стискивающие русло. Одна такая гряда подходит почти вплотную к устью Тареи, где делаем остановку для определения астрономического пункта. Строение гряды у Тареи оказалось очень интересным. Низ ее сложен из валунно-галечного материала, скорее всего ледникового происхождения, а наверху, на высотах более 100 метров, лежат морские раковины сравнительно недавнего происхождения. Стало быть, всего несколько десятков тысяч лет назад здесь было море, которое потом ушло в результате поднятия суши на сотни метров.

Недалеко от нашего лагеря расположились чумы нганасан. Среди них Чута и Сундаптё — наши знакомые. Зимой они со своими стадами стояли близ Норильска, на севере озера Пясино, и частенько приезжали к нам гостевать. Летуют же они здесь, у южных склонов гор Бырранга, передовые уступы которых видны отсюда на севере, километрах в 20 от нас. Теперь на пути мы будем встречать только нганасанские чумы. Ни долганы, ни эвенки далеко на север не кочуют.

После Тареи Пясина делает поворот на запад почти под прямым углом. Поворот этот весьма необычен, и на старых картах его нет. Теперь, после наших съемок, Пясина будет выглядеть на карте совершенно по-иному. Причина такого изгиба реки лежит в истории ее развития. В те времена, когда у Бырранга и далее к югу располагалось море, Пясина впадала в него где-то в районе Тареи или Янгоды. Потом море начало постепенно отступать, горы Бырранга оказались барьером для реки и вынудили ее течь на запад, пока понижение рельефа не позволило Пясине вновь; повернуть на север. На всем этом 150-километровом колене от Тареи до Пуры река течет в сравнительно узкой долине шириной менее километра. Горы отдельными отрогами подходят к реке, образуя скалистые мысы и обрывы. Левый же берег чаще песчанистый и низкий.

От устья Пуры Пясина вновь круто поворачивает на север, к морю. Здесь между горами Бырранга и проложила себе путь река. Коренные породы кое-где по берегам выступают из-под рыхлых отложений в виде округлых, сглаженных льдом выступов. Несомненно, что они сложены из темных изверженных пород и базальтов, таких же, как в Норильске.

На отмелях левого берега в песке попадаются довольно крупные обломки каменного угля из какого-то, видимо недалеко лежащего, месторождения. Искать его у нас нет времени. Позднее, в конце 30-х годов, такое месторождение было обнаружено на впадающей в Пясину речке, названной Угольной. Этот уголь пользовали суда, ходившие в то время по реке до устья. Плывем дальше, придерживаясь левого берега, полагая, что, скорее всего именно тут проходит фарватер. Глубины везде достаточные, пять-шесть метров и больше, но кое-где у воды и воде есть каменистые выступы, остатки сглаженных льдом скал. Они будут представлять некоторую опасность для судоходства. В одном месте, где коренные породы подходят непосредственно к реке, сужая русло, делаем остановку для осмотра. Справа каменный уступ тянется вдоль берега более чем на километр. Осмотр показал, что здесь есть не только темные базальтовые породы — траппы, как в Норильске, но и светлые гранитные. Это позволяет предположить, что в горах Бырранга присутствуют разнообразные полезные ископаемые.

На левом, более отмелом берегу в полутора километрах видна сопка странного кирпично-красного цвета. Она оказалась сложенной из гранита. При выветривании его отдельные минералы приобрели характерный кирпично-красный цвет, благодаря которому сопка бросается в глаза издали. Мы ее так и назвали — Красная сопка. Мелкие возвышенности, разбросанные по равнине среди рыхлых песчано-глинистых отложений, носят явные следы интенсивной ледниковой обработки. Они округлы, без углов и выступов, с пологой стороной, обращенной на восток, откуда двигался ледник. На многих видны глубокие борозды — шрамы от камней и глыб, вмерзших в днище ледникового потока.

Такие скалы — "бараньи лбы" — мы встречали в Норильске, по берегам горных озер Лама, Кета и других. Значит, оледенение когда-то охватывало весь Таймыр, спускаясь далеко на юг, как и в Европейской России, где ледники двигались из Скандинавии.

Во время обследования обнажений мне пришлось столкнуться с явлением, которое тогда показалось странным и непонятным. Осматривая породы вдоль берега, я прошел мимо скалы в виде столба, поднимающегося метра на три. Вдруг с него слетел гусь-казарка и сел неподалеку на воду. Я заинтересовался, влез на столб и нашел на его вершине гусиное гнездо, а в нем скорлупки яиц и несколько только что вылупившихся гусят. Я решил помочь гусыне отнести их в воду. Снял шапку, положил в нее гусят, взял шапку в зубы и спустился вниз. У воды выпустил гусят и пошел дальше. Через несколько шагов оглянулся и, к величайшему изумлению, увидел, что гусята бегут за мной. Подбежали и уселись прямо у ног. Опять положил гусят в шапку, вошел в воду, выпустил и ушел. Гусак и гусыня в тревоге плавают невдалеке, а утята — опять ко мне. Пришлось снова взять их, зайти в воду подальше, насколько позволяли сапоги, и бегом обратно. Спрятался за скалу, вижу: гуси подплыли к гусятам и повели их куда-то.

В дальнейшем, во время работ на Пясине, мне неоднократно приходилось видеть прирученных диких гусей. Рыбаки находят гнезда, забирают оттуда только что вылупившихся гусят и приносят их к себе. Гусята никуда не уходят и живут в палатках, как домашние. Было странно видеть, как взрослые гуси выходили из палатки, спускались к воде, плавали, летали и, сделав нескольку кругов, снова спокойно шли в палатку. Больше того: однажды увидел, как стайка действительно диких молодых гусей, увидев на берегу своих одомашненных сородичей, намеревалась к ним подсесть, но те, испугавшись, убежали в палатку.

Много позднее в Ленинградской области на рыбалке я нечаянно спугнул с гнезда дикую утку. В гнезде были только что вылупившиеся утята. Жена взяла их на руки, подержала и положила обратно в гнездо. Отошли в сторону к воде и стали удить. Смотрим — утята тут же вертятся, ничуть нас не боятся. Мы даже их червями накормили. Кончили рыбачить, сели в лодку, поехали, а утята за нами плывут. Что делать? Положил я их в берет, водворил обратно в гнездо и бегом в лодку. Не тут-то было — утята снова за нами. Пришлось взять с собой, иначе пропадут, вороны и чайки заклюют. Привезли утят на охотбазу и там оставили, подсадив к одомашненным кряковым.

За последнее время по этому вопросу в журналах появился ряд статей. Оказывается, всем только что родившимся животным свойствен жизненно важный рефлекс "следования" за первые увиденным движущимся предметом. Обычно это бывает мать, но иногда, как в приведенных случаях, кто-нибудь иной. Можно только что родившегося олененка взять из-под матери на руки и отнести в сторону. Тогда он побежит за человеком, а не за оленухой. Такие сцены мне приходилось наблюдать на Таймыре.

Осмотрев обнажения, тронулись дальше, все так же вдоль левого берега. По обоим берегам по-прежнему идут каменные сопки и невысокие гряды широтного простирания. Местами они подходят к воде и выступают скалистыми обрывами. Один такой выступ километрах в 60 ниже устья Пуры образует высокий утес с эффектной столбчатой отдельностью, свойственной базальтовые породам. Мы дали ему название Трапповый утес. Вообще же старались всюду сохранять местные названия, узнавая о них из расспросов у встреченных.

После Траппового утеса долина реки начинает расширяться появляются острова и многочисленные мелководные протоки между ними. Очевидно, мы входим в дельтовое расширение, о котором рассказывал Иван Горнок. Решили по-прежнему держаться левого берега. Он выше и, как кажется, является коренным глубины здесь везде хорошие. 29 июля наконец прибыли к устью. Отсюда на севере видна песчаная коса, вероятно, устьевой бар реки, а за ним открытое море.

Итак, от станка Введенского мы плыли почти полтора месяца, пройдя на веслах более 800 километров.

Лагерь разбили на довольно высоком мысе левого берега. Неподалеку развалины большой старинной избы. Верхние венцы и накат крыши подгнили и развалились, но нижние еще целы. Весьма вероятно, что это изба времен Великой Северной экспедиции, а может быть, и более ранняя, времен Мангазеи. Здесь будем определять астрономический пункт.
Приехали мы сюда при отличной погоде, как обычно в ночное время, когда ветер стихает. Штиль. Ярко светит над морем полуночное солнце. На озерах слышен гомон гусей, гаг, визгливые вопли гагар, хохот чаек, свисты куликов. Все полно жизнью. Пока ставили палатку и грели чай, я взял бинокль и пошел к ближайшей сопке посмотреть, нет ли где чума Ивана Горнока, который, по уговору, должен был ждать нас здесь. Вижу — кучками бродят олени. Думаю: раз есть стадо, где-то должен быть и чум.

Сопка, на которой стою, песчаная, вся изрыта песцовыми норами. Потопаешь ногами — слышишь из-под земли глухой лай. Значит, есть выводки. Дернулся к палатке и с "ветки" поставил под берегом сеть. После ужина и чая пошли проверить. Увы! Какая-то рыбина порвала сеть, да так, что в дыру хоть пролезай. Кое-как починили и сели на берегу караулить. Не прошло и четверти часа, как поплавки завертелись, заныряли. Сел Бегичев в "ветку" и выхватил из воды нельму с полпуда весом.

Вечером, когда мы еще не спали, приехал Горнок и привез тушу только что убитого дикого оленя. Оказывается, он со стадом стоит в глубине тундры, а олени, которых я видел по приезде, дикие. Бегичев был доволен — есть все: и олени, и песцы, и рыба. Хороший может быть здесь промысел. Избу легко поставить из плавника, на побережье его много. В основном это лес, принесенный Енисеем в водополье и потом выброшенный на берег морским прибоем.

Поехал на "ветке" осмотреть дельту. Кругом раскинулось мирное песчаное пространство с массой мелководных проток, по которым и на "ветке" еле пройдешь. На берегу одной такой потоки лег на песок отдохнуть. Слышу топот. Дикий олень! Приподнялся — он кинулся от меня в протоку. Не плывет, а бежит, так здесь мелко. Но судовой фарватер все же есть. Это та левая протока, на берегу которой наш лагерь. Промеры ее показали, что она достаточно глубока — десять метров и более. Вот только какие глубины на баре, при выходе реки в море? Там видна песчаная коса, протянувшаяся далеко на северо-восток в море. От нашего берега она отделена небольшой мелководной протокой. Промеры вдоль восточного края косы, где, по нашему предположению должен находиться фарватер, показали, что глубины здесь невелики — всего два-три метра. Возможно, существует и более глубокий ход, но искать его нет времени.
Поставили на мысе, назвав его Входным, высокий столб — мачту из плавника как опознавательный знак входа в реку. Распростились с Горноком и 2 августа, обогнув косу, вышли в море. Плывем поблизости от берега, чтобы были видны выходы коренных пород, которые надо осматривать. Берег прямой, бухт пока не попадается, поэтому на стоянках лодку приходилось разгружать и по каткам вытаскивать подальше на берег: сильный ветер и прибой могут прийти неожиданно. Плывем на веслах медленно, западные ветры тормозят движение. Временами приходится останавливаться и пережидать непогоду.

Четвертого августа на стоянке ветер и прибой повредили лодку; виноваты были мы сами. Пока грели чай, Пушкарев взял винтовку и пошел по берегу посмотреть, нет ли оленей. Вскоре; прибежал назад с сенсационным сообщением: вместо оленя он натолкнулся на белого медведя и, не решившись стрелять, побежал звать нас. Взяв винтовки, Бегичев и я пошли по прибойной полосе, скрываясь за уступом береговой террасы.

Вскоре действительно увидели медведя. Он спал. Мы смело пошли к нему, впереди Бегичев. Метров за 50 медведь услышал шаги и поднялся. Каким же громадным он показался мне тогда! Но Бегичев спокойно сел и, сидя, начал стрелять. Тут и у нас смелости прибавилось. Конечно, медведь сразу же был убит. Я удивлялся спокойствию Бегичева, однако уже позднее, в 30-х годах, во время зимовки на Северной Земле убедился, что белый медведь — весьма мирный зверь и первым никогда не нападает. Даже будучи раненным, он старается убежать.
Довольные охотой, мы принялись снимать шкуру, как вдруг прибежал Базанов и сказал, что неожиданно начался прибой, лодку залило и стало бить о гальку. С трудом, стоя по пояс в воде в полосе прибоя, вытащили уже частично замытую галькой лодку. Пострадала она сильно. Лопнули два шпангоута, отошел транец, появилась трещина в днище. Вот цена нашей оплошности и, прямо сказать, непростительной небрежности. Но делать нечего, надо приниматься за ремонт. Среди плавника нашли дерево, вырубил из него новые шпангоуты, усилили ими старые, укрепили корму. Щель проконопатили, залили варом и обили железом. Шкуру с медведя сняли и взяли с собой, прихватив мяса на пробу.

Дальше поплыли, как и прежде, на веслах. Пользоваться парусом нельзя, так как все время упорно дуют то встречные западные ветры, то боковые с юга, а киля у лодки нет. Нужен только попутный ветер. Однажды попробовали поставить парус при ветре с юга, так нас сразу угнало в море километров на десять. Назад против ветра еле выгребли. Теперь предпочитаем жаться как можно ближе к берегу. Рядом с устьем небольшой речки видели развалины двух изб, конечно нежилых. Кое-где из-под наносов выступают коренные породы — черные глинистые сланцы. В них местами есть кварцевые жилы, пока только пустые, безрудные.

Девятого августа, следуя вдоль берега, заметили на нем среди гальки белые пятна. Я принял их за обломки кварцевых жил и велел причалить к берегу для осмотра, тем более что уже следовало отдохнуть. К нашему удивлению, белыми пятнами оказались не куски кварца, а бумага. Это были листки каких-то разорванных записных книжек, тетрадок и документов на английском языке. Все это валялось вдоль береговой полосы на протяжении около десятка метров. Здесь лежали: 1) полуразвалившаяся, размокшая записная книжка-календарь на 1903 год с фотографической карточкой, заполненная лишь вначале. Хотя все отсырело, но написанное прочесть еще можно; 2) такая же книжка на 1904 год, частью разорванная. Некоторые листки выпали и лежали рядом, иные, может быть, вовсе утрачены. Книжка сильно намокла, буквы местами слились, и написанное прочесть невозможно; 3) обрывки листков писем, печатных документов и прочее, в беспорядке разбросанное по берегу; 4) три исписанные тетради, частью разорванные на отдельные листки, которые лежали рядом. Все эти бумаги были нами собраны, просушены и упакованы в пакет.

Немного выше прибрежной зоны среди выброшенного на берег плавника мы обнаружили нечто вроде склада из сложенного в клетку леса, который теперь был развален, а содержимое разбросано кругом. Здесь мы нашли два зашитых в непромокаемую материю пакета размером примерно 20x18x10 сантиметров каждый. На одном было написано по-английски: "Директору А. А. Бауер. Отдел земного магнетизма Института Карнеги в Вашингтоне". На другом: "Господину Леону Амундсену, Христиания. Почта, рукописи, фотографии, карты, зарисовки".
Теперь нам стало ясно, что это почта, которую отправил Руал Амундсен из бухты Мод с членами своей экспедиции Тессемом и Кнутсеном в Норвегию осенью 1919 года.

Кроме пакетов среди плавника оказалось: 1) карманное заплесневевшее портмоне с 53 рублями русских царских денег, 20 рублями — ассигнациями архангельского белогвардейского "правительства", семью серебряными и тремя медными норвежским монетами; билетом на имя Тессема; пятью визитными карточкам Руала Амундсена с надписями (три на английском и две на русское языке): "М. Г. не откажите в возможном содействии г-ну П. Л. Тессему при отправлении телеграммы и в дальнейшем продолжении пути с почтой в Норвегию"; листом с адресом и карточкой американской фирмы; 2) испорченный шлюпочный компас в полуразвалившемся деревянном футляре; 3) походный одноминутный теодолит в развалившемся футляре; 4) полусгнившая кожаная походная сумочка с бинтами, марлей и двумя катушками пленок, 5) жестяной бидон емкостью около литра с остатками керосина, 6) пустой поломанный бак; 7) испорченный заржавевший театрального формата бинокль; 8) алюминиевая и две железные немного измятые кастрюли; 9) изгрызенная мышами и почти сгнившая папка с чистой бумагой, фотографиями, вырезками из газет и двумя флагами — норвежским и американским. Сюда же вложены лекала и транспортир; 10) ртутный термометр в медном футляре 11) рассыпанные пуговицы, нитки, мелкие пряжки и другое, а также заржавевший бритвенный безопасный прибор; 12) обрывке егерского белья, полусгнившая и изорванная, на бараньем меху финского фасона шапка с кожаным верхом; 13) обрывки непромокаемой ткани с кольцами, вшитыми по краям. Вероятно, этой тканью был прикрыт склад для защиты от дождя; 14) изломанный круг от лыжной палки; 15) заржавевшая в сгнившем футляре готовальня; 16) драные шерстяные носки и изорванные самодельные туфли из тюленьей кожи.

Западнее по берегу, метрах в 400, найдена рваная пустая оболочка из непромокаемой ткани, аналогичной материи упомянутых двух пакетов. На оболочке еще можно разобрать: "Г-ну Леон Амундсену, Христиания", Немного дальше валялись самодельные подошвы из тюленьей кожи. Следов костра, который бы свидетельствовал, что здесь останавливались на более или менее продолжительное время, не было. Не обнаружили и записки, где было бы сказано, кто, когда и почему оставил здесь все это имущество. Пустая оболочка не оставляла сомнения в том, что это остатки третьего пакета, который когда-то был разорван. Его содержимое в беспорядке разлетелось по берегу и теперь привлекло наше внимание.

Найденный склад был расположен примерно в 120 километрах от мыса Входного, в устье Пясины, и в километре к востоку от устья реки Заледеевой, где находится астрономический пункт № 3 Коломейцева — участника экспедиции Э. В. Толля в 1900 — 1902 годах. Все бумаги, пакеты, предметы снаряжения были собраны и упакованы для пересылки через Наркоминдел СССР в Норвегию.

Разорванный пакет, поваленный сруб, рваное белье, шапка и прочее со всей очевидностью доказывали, что здесь побывал медведь, который, не найдя ничего съестного, все развалил, разодрал и раскидал. Обращает на себя внимание свежесть бумаг, разбросанных по берегу в полосе прибоя. Первый же шторм наверняка должен был их смыть, а дожди размочили бы так, что прочесть написанное было бы невозможно. Между тем это не так. Значит, разграбление произошло совсем недавно, нынешним летом. И сразу же вспомнился тот медведь, что был убит нами на стоянке несколько дней тому назад. Он шел, конечно, от склада, с запада, а не с востока. В последнем случае, проезжая на лодке, мы непременно заметили бы его раньше. Это он учинил разгром и пошел дальше на восток, нам навстречу.

Белые медведи, приплывая со льдами, иногда остаются на берегу и после того, как плавучие льды отойдут. Потеряв связь со своей стихией, такие случайные гости бродят по тундре, питаясь леммингами, гнездящимися гусями, выкапывая из нор песцовых щенков. Всегда голодные, они представляют большую опасность для продовольственных экспедиционных складов. Устраивая свои склады на Северной Земле, мы запаивали все продукты в железные ящики, штабеля ящиков усердно поливали керосином, мазали тавотом, и все же иногда находили склад разоренным. На Таймыре один такой бродяга, потеряв, вероятно, в тумане ориентировку, прошел 500 километров вглубь до села Волочанка, где и был убит. Он оказался совершенно истощенным, со стертыми до крови лапами.

На другой день мы тронулись дальше и 12 августа ночевали в Устье реки Убойной. Здесь, на высоком правом берегу реки, стоят развалины двух изб с амбарушками при них, а несколько ниже — еще одна избушка, тоже нежилая. В ней мы нашли две пары вполне исправных лыж с норвежскими клеймами фирмы "Хаген и К". Вообще развалины изб на нашем пути вдоль побережья встречались довольно часто. Видно, в прежние времена здесь жило немало народа, который вел промысел морского зверя и песца.

На следующий день на восточном мысе бухты Двух Медведей, — мы ночевали, Бегичев нашел развалины знака, а около него доску. Одна сторона доски замшела и подгнила, на другой, еще свежей, славянской вязью было написано: "1738 году августа 23 мимо сего мыса именуемаго Енисея северо-восточного на боту оби почтолионе о флота штурманъ Федоръ Мининъ прошелъ к осту оной в ширине 73 14 N".
 ПП-5.jpg

14 августа мы прибыли на полярную радиостанцию острова Диксон, чтобы ждать парохода, который должен привезти смену персонала станции. Построена она летом 1915 года, а работать начала с 1916 года. Расположена на северном берегу бухты и состоит из жилого дома, радиостанции, бани и склада. Кроме того, есть сарай, построенный еще в 1902 году под склад угля для экспедиции Э. В. Толля. Радиостанция искровая, довольно мощная, имеет связь с Дудинкой и Маре-Сале.
 ПП-2.jpg
Вскоре из Дудинки пришло сообщение, что смены нынче не будет и пароход на Диксон не пойдет. Нет людей на смену — нет и продовольствия. Весть эта мало смутила работников станции, так как запасов продовольствия было достаточно, а охота на оленей могла обеспечить свежим мясом не только людей, но и здешнюю упряжку ездовых собак. Нам же оставаться здесь на зимовку не было никакого смысла, и мы решили немедленно плыть дальше, чтобы успеть догнать пароходы, которые в Енисейском заливе сейчас собирают рыбаков с тоней ниже Гольчихи. Поплывем вчетвером, так как Борисов по разрешению, полученному из Дудинки, останется на Диксоне.

Перед отъездом необходимо было запастись мясом в дорогу. Бегичев, Пушкарев и Базанов отправились на охоту за оленями на восточный берег материка напротив острова. Я остался переписывать дневник и укладывать образцы горных пород, собранных в пути. Не прошло и часа, как уехавшие вернулись с удивительным сообщением о находке останков человека, вероятно, одного из исчезнувших норвежцев. Вместе с начальником радиостанции Николаем Васильевичем Ломакиным мы осмотрели находку и составили ее подробное описание.

 ПП-6.jpg
Человек лежал на высоком берегу метрах в четырех от воды Берег крутой, базальтовый, отполированный льдом. Останки представляли уже скелет без кистей рук и ступней ног, вероятно отгрызенных песцами. Только на голове, на макушке, еще сохранилась кожа. На нижней челюсти справа последний коренной зуб запломбирован цементом. Скелет был одет в две егерские фуфайки, синюю фланелевую рубашку с карманами. Все заправлено в меховые штаны, стянутые кожаным корсажем, пришитым к штанам. Шапки на голове нет. На правой ноге — остатки меховой обуви из нерпы. Ниже пояса от одежды остались отдельные обрывки. Фуфайки почти целы, но фланелевая рубашка на груди истлела. Сверху скелет одет в брезентовый балахон, сохранившийся только на рукавах, на туловище от него остались одни лохмотья. Недалеко от погибшего, ниже по склону, валялась шерстяная рукавичка. В стороне слева лежал разорванный пополам шарф, а справа — лыжная палка, изломанная в нескольких местах и связанная шпагатом. Выше на два метра по склону лежал нож промыслового образца. Тонкий конец лезвия у такого ножа изогнут. В карманах фланелевой рубашки были найдены патроны к винтовке, коробка спичек, перочинный нож и маленькие ножницы. Документов не было. Около пояса лежали металлические часы карманного размера. На задней крышке гравировка по-английски: "Полярная экспедиция Циглера. Петеру Л. Тессему, корабельному плотнику судна "Америка". В благодарность за его добровольное желание остаться в лагере Арбуцкого 1901 — 1905 г. От Антони Фиала и основателя В. М. Циглера". На ремешке у пояса висели свисток и обручальное кольцо с гравировкой на внутренней стороне: "Паулина". Ни лыж, ни винтовки поблизости не оказалось. Погибший лежал навзничь, на земле, но сразу под его ногами уже шел гладкий каменный склон. Руки были вытянуты вдоль тела, левая нога прямая, правая немного подогнута.

Такова документальная картина виденного нами на мысе, напротив Диксона. Положение погибшего — навзничь, да еще с подогнутой ногой — свидетельствует о его внезапной гибели на ходу, а не на отдыхе. В последнем случае усталый человек стремится присесть или прилечь за укрытие и так в спокойной позе замерзает. Здесь этого нет. Поза погибшего, положение его тела в начале крутого гладкого каменного склона явно свидетельствуют о том, что, спускаясь по нему, человек поскользнулся, упал, потерял сознание, может быть, даже получил сотрясение мозга и замерз. Истощен и ослаблен он был очень сильно, в этом нет сомнения, и замерзнуть мог быстро, не приходя в сознание. Винтовка и лыжи, если они были, скатились, наверное, при падении на лед и были унесены ледоходом.

При анализе обстановки гибели норвежца необходимо обратить внимание еще на тот факт, что обувь у него была сделана из нерпы. У речки Заледеевой среди прочего имущества мы нашли туфли и запасные подошвы из шкур этих тюленей. Должно быть, норвежцы иногда добывали нерп, мясо шло в пищу, а шкуры — на обувь. Впрочем, вполне возможно, что обувь и шкуры были взяты про запас еще с судна.

Нерпичьи сапоги — незаменимая обувь для полярных походов, совершенно непромокаемая и очень прочная. Но подошвы из нее необычайно скользкие. На Северной Земле мы были вынуждены сбривать шерсть с подошв, сделанных из морского зайца, иначе ходить было невозможно. Я пробовал выкраивать подошвы так, чтобы ворс на одной шел вперед, а на другой — назад. Падаешь при этом меньше, но зато ноги разъезжаются и шагаешь неравномерно.

У погибшего подошвы на сапогах были из нерпы с шерстью. На каменном гладком склоне они, вероятно, его и подвели: поскользнулся сразу обеими ногами, упал с размаху навзничь, сильно; ударился головой, что и привело к трагическому концу.

Найденные при погибшем обручальное кольцо и часы как будто устанавливали его личность. То был Петер Тессем. Паулиной звали его жену. Однако то, что кольцо находилось на ремешке у пояса, а не на пальце, кое у кого вызвало сомнение в достоверности этой версии. Полагают, что кольцо было снято с умершего в пути Тессема и Крутсен взял его с собой, чтобы доставить родственникам в Норвегию. У норвежцев, да и у других народностей есть, обычай — надев обручальное кольцо, никогда не снимать его до самой смерти. Но ведь могут быть и исключения. Металл на морозе сильно холодит пальцы, и при длительном пути есть риск отморозить не только палец, но и всю кисть. Отправляясь в дальний путь, жители Дудинки — я знаю — снимали кольца. То же возможно вопреки своему обычаю, вынужден был сделать и норвежец.

Наиболее вероятно, что часы также принадлежали погибшему. Едва ли его спутник стал бы брать чужие, пусть даже именные часы. У него, конечно, были свои, а если и взял бы, то у погибшего мы нашли бы двое часов.

За неимением гроба положили останки в ящик и похоронили тут же, немного выше по склону, обложив ящик камнями в виде невысокого холма. Рядом поставили столб из плавника с памятной доской (Прим. В 1958 году останки норвежца были перенесены на верх мыса и над могилой поставлен памятник в виде глыбы гранита на пьедестале). Отдав последний долг погибшему, стали срочно собираться в путь по Енисейскому заливу, догонять речные пароходы.

2 сентября, распростившись с гостеприимными зимовщиками острова Диксон, отплыли дальше. Плывем по-прежнему на веслах. Осенью муссонные ветры с северных румбов переходят на южные опять-таки нам навстречу. Гребем, не щадя сил. Около бухты Широкой встретили лодку с промысловиком Фроловым и с его женой, они зимуют ниже, в бухте Омулевой. Фролов сообщил, что пароход "Ангара" с лихтерами сейчас стоит в Шайтанской Курье, рыбаков уже собрали, и караван собирается идти вверх. Ночуем в бухте Широкой. Утром подул почти штормовой северный ветер — для нас попутный. Надо плыть, хотя лодка ненадежна, битая. Решили рискнуть. До Курьи километров 60, на веслах "Ангару" можем не догнать. Как только вышли из бухты на простор залива и поставили парус, лодка рванулась, как конь, нужны были сила и сноровка Бегичева, который сидел с кормовым веслом, чтобы держать лодку по курсу и не давать ей "рыскать". В 16 часов 7 сентября подчалили к лихтеру. Оказывается, караван становился из-за штормовой погоды и уйдет, как только шторм тихнет. На лихтере находилась промысловая экспедиция Красноярской ихтиологической лаборатории. Ее начальника А. И. Березовского я хорошо знал. С лихтера нас заметили издалека, но были полном недоумении, что за судно идет. Рефракция значительно увеличивала размеры лодки и особенно паруса. Им казалось, что идет какая-то парусная шхуна, спорили только: из Архангельска или из-за границы. Нам они устроили торжественную встречу. Совершить 1000-километровый поход на рыбачьей лодке на веслах — дело нелегкое.

Наши съемки позволили теперь надежно, по сетке определенных нами астрономических пунктов, составить карту реки Пясины, озера Пясино и реки Норилки. Была установлена их судоходность для судов с осадкой до двух метров. В основном выяснено геологическое строение берегов Пясины и гор Бырранга при их пересечении рекой. Здесь обнаружены признаки присутствия каменного угля и других полезных ископаемых.

 ПП-7.jpg
По возвращении в Томск в Сибирское отделение Геологического комитета собранные материалы были обработаны и составлен атлас судоходности реки Пясины, переданный для пользования Комитету Северного морского пути. Этот атлас стал основой дальнейших более детальных исследований гидрографами Пясинской водной системы.

По прибытии в Дудинку я встретил там Г. Д. Красинского, который знакомился с работами Комсеверпути и должен был вскоре выехать в Москву. Ему я передал почту Амундсена вместе с докладом о находке этой почты и останков погибшего норвежца. Я просил сдать все материалы в Наркоминдел СССР для срочной пересылки в Норвегию.

Наша находка у Диксона останков спутника Амундсена, норвежца Тессема, который прошел более 1000 километров по таймырскому побережью в самую глухую пору полярной ночи и трагически погиб всего в двух с половиной километрах от помещения радиостанции; находка почты и снаряжения, почему-то оставленных вблизи Диксона, в 65 километрах от него; находка Бегичевым у полуострова Михайлова костра с обгорелыми костями — все это вызывает целый ряд недоуменных вопросов: зачем норвежцам было предпринимать столь трудное путешествие и почему оно так трагически закончилось?

Считалось, что Кнутсен и Тессем осенью 1919 года были посланы Амундсеном с почтой в Норвегию. Один из них по какой-то причине погиб в пути, его труп на костре был сожжен товарищем, который позже сам погиб у Диксона.

Найденные за последние годы архивные материалы и обнаруженные на Таймырском побережье следы других экспедиций позволили по-иному осветить историю похода двух норвежцев и установить причины их гибели. Попробуем в этом разобраться.
В 1918 году известный полярный путешественник Руал Амундсен задумал повторить дрейф во льдах к Северному полюсу, совершенный знаменитым полярным исследователем Фритьофом Нансеном.

Нансен на основе находок у берегов Гренландии плавника сибирского леса и остатков судна "Жаннета" экспедиции Де-Лонга, которое было раздавлено льдами к северу от Новосибирских островов, пришел к убеждению, что они могли попасть туда только с дрейфующими льдами, двигавшимися через весь полярный бассейн мимо полюса. Поэтому, полагал Нансен, если построить достаточно прочное, с яйцевидным корпусом судно, способное при сжатии льдов не ломаться, а выдавливаться вверх, и войти на нем в многолетние паковые льды центрального бассейна где-либо у сибирских берегов, то судно вместе со льдами будет двигаться через околополюсные пространства и, в конце концов, окажется вынесенным в Гренландское море.
Такое судно было построено, и на нем Нансен в 1893 году вошел в полярные льды к северу от Новосибирских островов, рассчитывая продрейфовать через полюс. Однако этого не случилось. Судно пронесло мимо, к югу от полюса, под 86 градусами северной широты и через три года вынесло к северу от Шпицбергена.

Учитывая все это, Амундсен решил лечь в дрейф не у Новосибирских островов, а значительно восточнее, к северу от острова Врангеля. Он полагал, что тогда его судно "Мод" как раз и пройдет через Северный полюс. Однако и в этом случае надежды не оправдались. Судно хотя и вошло в полярные льды в районе острова Геральд, но в дрейф глубоководного полярного бассейна не попало.

Все плавание "Мод" из-за тяжелых ледовых условий было трудным. В навигацию 1918 года экспедиции удалось пройти только пролив Вилькицкого и, встретив дальше сплошные льды, оно зазимовало у восточных берегов Таймыра. В 1919 году судно прошло только за устье р. Колымы и зазимовало у острова Айон, а 1920 году — у мыса Сердце-Камень. Лишь в 1922 году удалось попасть в дрейф, но только материковых льдов, с которыми судно дрейфовало в течение двух лет параллельно сибирским берегам, в километрах в 500 от них, и вышло у северного края Новосибирских островов.

Во время зимовки 1918/19 года у берегов Восточного Таймыра в бухте, названной Мод, экспедиция сложила на берегу из камня-плитняка хижину, где велись магнитные и другие геофизические наблюдения. После вскрытия льдов 12 сентября судно Мод вышло из ледового плена и отправилось дальше на восток, а два участника экспедиции — Пауль Кнутсен и Петер Тессем остались на берегу, чтобы вернуться в Норвегию и доставить туда почту и материалы зимних научных наблюдений.

Вот что по этому поводу писал сам Амундсен ("Моя жизнь", Географгиз, 1959): "Один из молодых матросов, Тессем, страдал хроническими головными болями и очень хотел вернуться на родину. Желание вполне понятное, если принять во внимание, что мы уже целый год находились в пути, а все еще не добрались до места, откуда, собственно, должна была начаться наша экспедиция. Нам оставалось еще покрыть несколько сотен миль к востоку, прежде чем можно было рассчитывать встретить то северное течение, с которым мы должны были дрейфовать к полюсу. Поэтому я, не задумываясь, отпустил его и также не возражал, когда Кнутсен изъявил желание сопровождать Тессема. Я даже весьма обрадовался этой возможности отправить почту на родину. Путешествие, которое они намеревались совершить, казалось им, так же как и нам остальным, сущей детской забавой для таких бывалых на севере молодцов. Требовалось проехать (Прим. У путников была упряжка собак) около 800 километров по льду до острова Диксон, то есть проделать путь гораздо менее значительный, чем мое странствование от острова Гершеля до форта Эгберт". И далее: "Кроме того, молодые люди обладали преимуществом превосходного во всех отношениях снаряжения. Поэтому при нашем уходе с места зимовки они весело махали нам на прощание, и мы махали им в ответ, уверенные, что встретим их в Осло по возвращении".

Однако такая оценка предстоявшего норвежцам пути была слишком оптимистической. Чтобы попасть в Норвегию, нужно было пройти до Диксона не 800, а свыше 1000 километров, да еще более 600 километров до Дудинки, откуда только и начинается тракт в Красноярск к железной дороге. Второй вариант — ждать на Диксоне прихода парохода, что в те времена бывало не каждый год.

Норвежцам предстоял тяжелый путь вдоль таймырского побережья. Впереди была зима, полярная ночь, когда солнце надолго уходит за горизонт, пурги длятся по неделе и больше, а морозы достигают 40 градусов и ниже. Олени к тому времени откочевывают далеко на юг к границе лесов. Только редкие тюлени в разводьях береговой полосы да бродящие в поисках их белые медведи могут пополнить продовольственные запасы путников.

И все же Кнутсен и Тессем решили пойти, несмотря на позднее время, хотя отправиться, судя по всему, они могли бы и много раньше, еще в апреле, когда путь был гораздо легче. Видимо, имелись к тому какие-то серьезные причины, побудившие решиться на столь тяжелое путешествие. Официально Тессему и Кнутсену поручалось доставить в Норвегию почту и результаты научных наблюдений. Едва ли это было целесообразно, ведь на весь путь требовалось не менее полугода, а то и больше. Между тем за навигацию 1919 года "Мод" вполне могла пройти до Чукотки, откуда почту отправить можно было без особого труда. По побережью там разбросаны чукотские становища, а в Анадыре есть радиостанция.

Задумываясь над всем этим, вспоминаешь случай, имевший место во время русской полярной экспедиции геолога Э. В. Толля в 1900 — 1902 годах. Тогда с зимовавшего у Западного Таймыра судна "Заря" ушли на Диксон два человека: командир, лейтенант Н. Н. Коломейцев, и каюр, казак С. Расторгуев. Они отправились в путь в апреле, когда ночей не бывает, пург значительно меньше, а на льду, греясь на солнце, лежат во множестве тюлени и бродят белые медведи. У путешественников была упряжка из восьми собак. Путь от зимовки "Зари" до Гольчихи протяжением около 800 километров они прошли за 40 дней. Норвежцам же предстояло идти по крайней мере на 400 километров дальше.

Официально Коломейцев должен был доставить почту в Петербург и организовать на островах Диксоне и Котельном склады угля для экспедиции. Однако Э. В. Толль в своем рапорте президенту Академии наук писал, что причиной командировки были серьезные разногласия между ним, как начальником экспедиции, и командиром судна Коломейцевым из-за применения последним грубых административных мер, с которыми он, Толль, был совершенно не согласен.

Во время зимовки "Мод" у острова Айона Амундсен через радиостанцию в Анадыре в январе 1920 года телеграфировал в Христианию (Осло): ""Мод" зимует около Айона, острова в ста двадцати милях к востоку от Колымы. Все благополучно. Матросы Кнутсен и Тессем оставили нашу первую зимовку около мыса Челюскин в первой половине октября 1919 года. Благополучно ли они добрались домой?"

Когда выяснилось, что эти люди ни на Диксон, ни в Норвегию не прибыли, на поиски их норвежское правительство отправило в навигацию 1920 года специальную поисковую экспедицию на парусно-моторной шхуне "Хеймен". Выйдя из Тромсё, шхуна 23 августа прибыла на остров Диксон и сразу же направилась на мыс Вильда, куда норвежцы непременно должны были зайти для пополнения запаса продовольствия со склада, заложенного там еще в 1915 году экспедицией на судне "Эклипс". Из-за тяжелых льдов шхуне удалось пройти только 300 километров до полуострова Михайлова, где встретились сплошные льды. Напрасно прождав их вскрытия, 31 августа шхуна вернулась обратно на Диксон и 11 сентября отплыла в Норвегию, но из-за серьезного повреждения компрессора двигателя была вынуждена возвратиться обратно и стать в гавани Диксон на зимовку. Идти в столь позднее время Карским морем только под парусами было рискованно.

Норвежское правительство решило воспользоваться этой невольной зимовкой "Хеймен" и 12 октября 1920 года телеграфировало капитану шхуны Якобсену: "Если зимовка будет необходимой, приготовьтесь собаками или другим путем весной 1921 года достигнуть мыса Вильда, для чего наймите или купите собак. Депо устройте заранее". Организовать такую экспедицию самостоятельно Якобсен, конечно, не мог. Русским языком капитан не владел, собак в достаточном количестве на Диксоне не было. Тогда по поручению заместителя председателя Комсеверпути Ф. А. Шольца, совершавшего инспекционный объезд морского пути, такая поисковая экспедиция на оленях была организована Н. А. Бегичевым. В ее состав вошли капитан шхуны "Хеймен" Якобсен, переводчик из числа команды судна Карлсен, дудинский промысловик Кузнецов и Бегичев.

Подрядив у нганасан в районе реки Авам пастухов и около 500 оленей, Бегичев с частью оленей прошел на Диксон, забрал там Якобсена и Карлсена и отправился с ними к устью реки Пуры, где соединился со своим караваном. Затем, оставляя по пути оленей для обратного возвращения, экспедиция налегке 21 июля 1921 года достигла мыса Вильда. Здесь, у столба, означавшего место склада, в двух вставленных друг в друга жестяных банках из-под консервов нашли записку на английском языке: ""Мод", экспедиция. Два человека экспедиции "Мод", путешествуя с собаками и санями, прибыли сюда 10 ноября 1919 года. Мы нашли склад провизии, сложенный в этом месте, в очень разоренном состоянии, в особенности весь хлеб был покрыт плесенью и испорчен морской водой... Мы подвинули склад припасов дальше на берег, приблизительно на 25 ярдов, и дополнили наш запас провизии на 20 дней из складов, находящихся здесь. Мы находимся в хороших условиях и собираемся сегодня уходить в порт Диксон. Ноябрь 15-го 1919. Петер Тессем, Пауль Кнутсен".

Хотя никто из участников поисковой экспедиции английского языка не знал, все же они разобрали, что Кнутсен и Тессем побывали здесь и 15 ноября ушли дальше.
Из записки, оставленной норвежцами в хижине на берегу бухты Мод и найденной там в 1933 году партией гидрографической экспедиции, видно, что они вышли оттуда в путь к мысу Вильда 15 октября. Таким образом, расстояние около 500 километров они прошли за 26 дней и, судя по записке, оставленной на мысе Вильда, оба тогда были вполне здоровы; была еще цела и упряжка собак, с которой они вышли из бухты Мод.
После этого поисковая экспедиция повернула обратно к Диксону, стараясь держаться как можно ближе к берегу, в надежде встретить какие-либо следы дальнейшего продвижения норвежцев.

Этот путь розысков был очень труден. О нем рассказывали мне участники экспедиции, которых я видел в Дудинке по возвращении их из похода. Постоянные дожди и туманы мешали движению. Оленный караван приходилось пускать прямиком вдали от берега, а самим обходить все бухты, осматривать мысы и полуострова, там как норвежцы, идя в темную пору, едва ли решались двигаться напрямик по льду, срезая бухты с мыса на мыс.

И вот в шести километрах от северной оконечности мыса Стерлигова, на восточном берегу бухты, примерно в 90 километра к западу от мыса Вильда и в 400 километрах от Диксона, Якобсев нашел брошенные санки, по виду совершенно не похожие на те, что есть у нганасан. Они были сходны с санями, которые Якобсев видел в Норвегии. Копылья у найденных саней были прикреплены к полозьям стальными тросиками. Между копыльями в качестве распорок вставлены изогнутые медные трубки, такие же трубки имеются спереди между загнутыми вверх концами полозьев. Сами полозья подбиты снизу тонкими железными пластинами. Около саней были видны остатки костра, но никаких предметов или их обломков не оказалось. Поисковая экспедиция не взяла с собой сани, а оттащила их от берега подальше и поставила на бугор на видное место. Об этом, а также вообще обо всей работе поисковой экспедиции Карлсен со слов Якобсена подробно рассказал в январе 1922 года в Новосибирске, на обратном пути в Норвегию, заместителю заведующего научным отделом Комитета Северного морского пути при Сибревкоме инженеру С. А. Рыбину. Последний обстоятельно записал этот рассказ и сообщил о нем рапортом председателю Комсеверпути.

Если считать, что санки действительно принадлежали норвежцам, что весьма вероятно, значит, дальше они пошли без собак, которые погибли, скорее всего, от бескормицы. Груз — почту и снаряжение — норвежцы понесли на себе или сделали для него легкие нарточки из лыж.

Через неделю после этого, 10 августа, в глубине большой бухты у западного края полуострова Михайлова, примерно в 150 километрах от мыса Вильда, Бегичевым были найдены остатки костра, а в нем среди пепла и головешек, как доносил в Комсеверпуть Бегичев, "лежат обгорелые кости человека и много пуговиц и пряжек, гвоздей и еще кое-что: патрон дробовой бумажный и несколько патронов от винтовки".

У него не возникло никакого сомнения в том, что это следы норвежцев. Кости были приняты за останки одного из них, сожженного на костре, а предметы — за остатки снаряжения. Было высказано предположение, что один из спутников погиб от болезни или от несчастного случая, а второй, его товарищ, чтобы не оставлять труп на растерзание медведям и песцам, сжег его на костре и пошел далее один.

Этот вариант гибели одного из норвежцев был принят как вполне достоверный и в таком виде вошел в историю освоения Арктики, хотя ряд фактов уже тогда ставил его под сомнение. Однако на это не обратили внимания, так как считалось, что, кроме норвежцев; никто из участников других полярных экспедиций пешим путем по берегу тогда не проходил. Рапорт Рыбина был положен в архив Комсеверпути и забыт. Только много позднее, в 1941 году, он был найден работником Главсевморпути, ныне журналистом, Н. Я. Болотниковым, но тоже надолго оставлен без внимания.

Между тем в 1934 году одна из гидрографических партий Севморпути обнаружила в архипелаге Норденшельда следы полярной экспедиции В. А. Русанова, бесследно исчезнувшей в 1912 году во льдах восточной части Карского моря на судне "Геркулес". Западного Таймыра на одном из островков был найден столб с вырезанной надписью "Геркулес 1913" и остатки нарты. Позже на одном из островов в шхерах Минина нашлись документы и вещи двух матросов Русановской экспедиции — Попова и Чухчина. Все это вместе с рапортом Рыбина, являющимся одним из наиболее достоверных документов в истории поисков норвежцев и выяснения обстоятельств их гибели, заставляет пересмотреть версию о, погибшем и сожженном на костре норвежце.
В свое время предметы, найденные у костра Якобсеном, был им собраны и упакованы для доставки в Норвегию. Рыбин их подробно осмотрел и описал в своем рапорте.

Это были: 1) медные стреляные гильзы для винтовки выпуска 1912 года; 2) бумажные и один медный стреляные патроны для дробового ружья 16-го калибра фирмы Untendorfer; 3) такие же патроны, но не стреляные, заряженные; 4) пуговицы металлические с клеймами французской фирмы Samaritain Paris; 5) французская монета в 25 сантимов; 6) остатки медного карманного барометра; 7) ржавые остатки перочинного ножа и лезвие большого ножа; 8) половина металлической оправы очков или пенсне; 9) большое дымчатое стекло от снежных очков-консервов; 10) железный наконечник от багра; 11) тонкая железная полоса подшивки полоза саней; 12) пряжки, крючки, гвозди, французская булавка, обрывок тонкого стального тросика.

Среди всех этих предметов обращает на себя внимание наличие бумажных и медных, стреляных и заряженных дробовых патронов, свидетельствующих, что у путников было дробовое ружье. Зачем оно нужно было норвежцам в темную пору, на побережье, откуда зимой уходит на юг все живое — зайцы, олени, куропатки, и только на льду, в разводьях и трещинах припая, остаются редкие тюлени, да в поисках их иногда бродят белые медведи? Тут нужна винтовка, а никак не дробовое ружье. Тащить же с собой бесполезный груз весом семь-восемь килограммов вместо продовольствия или одежды — полная бессмыслица. Никто этого делать не стал бы.

Дымчатые стекла очков-консервов служат для защиты глаз от яркого солнечного света. В темную пору, когда солнца вообще нет, они норвежцам совершенно не нужны. Есть еще обломки от оправы обыкновенных очков. Сомнительно, чтобы кто-либо из двух норвежцев носил очки. С плохим зрением в свою экспедицию Амундсен, конечно, не взял бы. Была найдена французская монета и металлические пуговицы с клеймом парижской фирмы. Если вспомнить, что спутницей Русанова была француженка Жюльетта Жан и часть имущества экспедиции закупалась во Франции, то едва ли вызывает сомнение, что остатки костра и вещей, найденные Бегичевым, принадлежали русановцам, а не норвежцам. Важно отметить, что в шхерах Минина, на острове Попова-Чухчина, среди найденных остатков снаряжения, несомненно, русановской экспедиции, есть дробовые бумажные стреляные патроны 16-го калибра, совершенно схожие с патронами, найденными у костра Бегичевым. Чьи же кости сохранились в пепле костра?

По сообщению Якобсена, записанному в рапорте Рыбина, это были не кости, а три тонкие "косточки", которые нельзя было даже зять и увезти, так они были хрупки. Самая большая была с ладонь. Но если столь мелкие обломки уцелели от огня, то куда же делись такие крупные кости, как тазовые, берцовые, челюстные? От них должно было хоть что-нибудь остаться. Зубов тоже не было найдено, а ведь в огне они сохраняются дольше всего. Кроме того, сжечь целиком труп взрослого человека не так-то просто. Для этого надо соорудить очень большой костер, следов которого ни Бегичев, ни Якобсен не отмечают. Нет, никто из людей здесь на костре сожжен не был.

Как сообщил Якобсен, по соседству с костром в талой глине он и его спутники вырыли нечто вроде могилы глубиной 70 сантиметров, куда сложили пепел и кости, зарыли, прикрыли сверху камнями и поставили крест высотой около двух метров. К нему прибили железку от обшивки полоза саней, на которой Егор Кузнецов ножом выбил надпись "Памятник Кнутсену и Тессему", а в десяти саженях отсюда Бегичев поставил столб, на котором вырезал: "Н. Б.1921".

Эту могилу пытались разыскать в 1973 году участники Полярной научно-спортивной экспедиции газеты "Комсомольская правда".
Они обнаружили в том месте, которое было описано Бегичевым, песчаный холмик, где из-под гальки были видны угли. Сняв верхний слой, нашли кости и взяли их с собой, сложив в особый пакет. Анализ в Москве показал, что это кости оленьи, а не человеческие.

Столба-креста, о котором сообщил Якобсен, тут не было, но позднее, в 1975 году, та же экспедиция нашла столб с инициалами Бегичева.
При дальнейшем следовании вдоль побережья к устью Пясины экспедиция Бегичева следов норвежцев не встретила. Она повернула на юг к устью Пуры и ушла через Гольчиху в Дудинку.
Бесспорные следы пути норвежцев на запад обнаружила наша экспедиция. У речки Заледеевой был найден разоренный медведем склад с почтой Амундсена и походным снаряжением норвежцев. Характерно, что здесь не было ни вещей с французскими клеймами, Ни французских монет, ни дробовых патронов.

По старой версии, тут должен был проходить только один человек. Но оставленные почта и снаряжение представляют довольно солидный груз. Пакеты весили не меньше 10 килограммов да снаряжение килограммов 15. Такой груз было трудно нести одному; явно норвежцев было двое. Дальше около устья реки Убойной, километрах в 35 к западу, нами найдены две пары вполне исправных лыж с клеймами норвежской фирмы "Хаген и К°". Значит, и здесь проходили оба норвежца. Отсутствие следов костра свидетельствовало о том, что люди просто оставили лыжи и пошли пешком. До Диксона оставалось не более 70 километров.

Берег тут хотя и прямой, но высокий, сильно изрезанный крутыми логами ручьев и речек. Идти сушей трудно, а вдоль берегового припая по гладкому льду много легче. Путники и пошли морем. Однако здесь, всего в 12 километрах от Диксона, есть бухта Полынья, вполне оправдывающая свое предательское название. Сюда, видимо, подходит одна из струй сравнительно теплой пресной енисейской воды, которая постоянно разъедает лед, образуя полыньи. Они то замерзают в сильные морозы, покрываясь тонкой коркой льда, запорошенного снегом, то опять вскрываются. На таком непрочном льду у мыса этой бухты в свое время провалился с санями Коломейцев, следуя с Расторгуевым к Диксону. Они и назвали мыс, а потом и бухту — Полынья.
У открытой воды тут всегда есть нерпы, а в поисках нерп бродят белые медведи. Поэтому бухта Полынья представляла излюбленное место охоты первых зимовщиков с полярной станции Диксон. Николай Васильевич Ломакин рассказывал мне, как однажды он чуть не погиб в запорошенной снегом полынье. В погоне за раненым медведем он не заметил пятно слабого льда и провалился, к счастью, только по пояс. Когда бегом бежал до станции, одежда на нем обледенела и превратилась в броню, которую пришлось разрезать, чтобы снять.

Норвежцы, конечно, не знали о всех опасностях бухты Полынья и пошли напрямик. Вот тут-то Кнутсен провалился и, скорее всего, сразу же утонул. Если бы Тессему удалось его вытащить, они для просушки сразу же разложили бы большой костер из плавника, которого на берегу достаточно. Однако следов такого костра никто из обитателей Диксона потом здесь не встречал. Не видели и мы.

Потрясенный гибелью товарища, Тессем пошел дальше уже не по льду, а материком напрямик и вышел на мыс прямо к станции. Возможно, он даже увидел огни жилья, заторопился, поскользнулся, с размаху упал навзничь, потерял сознание и замерз.

Трагическая судьба у обоих. Путешествие зимой, в полярную ночь, всегда чревато большим риском. Если бы Кнутсен и Тессем отправились в путь не в октябре, а в апреле, то они, конечно, дошли бы до Диксона благополучно.

Пред.След.