На следующий день после неудачного полета Маддалены, в среду 20 июня, над льдиной потерпевших катастрофу раскинулось синее небо без единого облачка. Солнце светило круглые сутки, и так пригревало, что мне, несшему раннюю утреннюю вахту, пришлось снять тяжелую непромокаемую полярную куртку, подшитую овчиной, и остаться в легкое спортивном свитере. В палатке еще спали, и меня, единственного бодрствовавшего на льдине, окружала глубочайшая тишина, какая бывает только в Заполярье. По временам ее нарушал грохот какой-нибудь льдины, подтаявшей на солнце, в результате чего центр ее тяжести перемещался и она внезапно опрокидывалась. Иногда эти звуки можно было принять за отдаленную канонаду. Хотя я и знал о их происхождении, они все же вводили иногда в заблуждение, и тогда я хватался за тяжелый бинокль, чтобы осмотреть горизонт. Однако по-прежнему пустынно было вокруг; ничего, кроме льда, ослепительно блестевшего под лучами солнца. Прекрасная погода стояла уже несколько дней. Яркий свет вызывал болезненное ощущение в глазах, я прикрывал их и старался смотреть сквозь ресницы, с сожалением вспоминая о дымчатых снеговых очках, исчезнувших вместе с вещевым мешком. Отдаленный лай привлек мое внимание. Посмотрев в бинокль, я увидел Титину. Собачка стояла метрах в ста от палатки на низкой удлиненной льдине и бешено лаяла на большого белого медведя, неуверенно приближавшегося к ней. Я напряженно следил за развертывающейся сценой. Собачка отрывисто и злобно лаяла, не отступая ни на шаг. Медведь, который находился от Титины на расстоянии пятидесяти-шестидесяти метров, нерешительно остановился. С минуту он стоял, медленно покачивая головой из стороны в сторону, и мне показалось, что в бинокль я читаю в его глазах презрительный вопрос: "Должен ли я тобой заняться, жалкая маленькая тварь? Да и стоишь ли ты того, чтобы я тебя сожрал? И будешь ли ты достаточно вкусна, если ты так противно лаешь?" Ни разу в жизни медведь не видел такой маленькой забияки, издающей столь необычные звуки. После короткого размышления громадный зверь повернулся и не слеша затрусил по направлению к островам.
Вдогонку ему Титина еще несколько раз победно пролаяла, затем весело побежала к палатке. Она хитро взглянула на меня, как будто хотела сказать: "Видишь, какая я молодчина!" Обойдя низкую льдину, на которой стоял передатчик, Титина перескочила небольшую трещину и вскоре после этого исчезла за грязноватой серозеленой "водяной" льдиной.
- Иди сюда, Титина! Ах ты неблагодарное маленькое создание. Ты знаешь, что время обеда еще не наступило и что ты от меня пока ничего не получишь. Титина была недалеко, ясно слышалось бренчание ее ошейника.
- Хотелось бы знать, чем ты питаешься, раз мы тебе ничего не даем, - продолжал я свой монолог. Подождав немного, я осторожно пошел по следам Титины и вскоре обнаружил ее. И тут неожиданно разрешилась загадка ее самоснабжения. Когда заготовлялось медвежье мясо, оно было разделено на двенадцать или пятнадцать кусков. Куски эти подвесили на веревке на некотором расстоянии один от другого, чтобы мясо свободно охватывалось воздухом и меньше портилось. Висело оно достаточно высоко, чтобы Титина не могла его достать. Веревка была прикреплена к верхушкам нескольких высоко торчащих льдин, но солнце растопило одну из них настолько, что веревка сползла и кусок мяса упал на снег. Никто этого не заметил, так как мясо мы пока брали с противоположного конца веревки.
Титина стояла около упавшего куска и усердно уплетала сырое мясо. Увидев меня, она перестала есть и выжидающе посмотрела.
- Приятного аппетита, Титина!
Собака коротко и весело залаяла, как будто поняла, и снова принялась за еду. Мне не хотелось ей мешать; на медвежье мясо я уже не мог смотреть, а теперь, когда вот-вот должны прилететь самолеты, можно ожидать чего-нибудь более вкусного, чем жесткая, как подошва, высушенная солнцем и ветром, наполовину испорченная медвежатина. Меня также совершенно не волновало, что своим лаем Титина спугнула медведя, которого, возможно, удалось бы застрелить.
Но не все разделяли мою точку зрения. Трояни, который сменил меня, бранился, что я не разбудил всех для охоты на зверя.
- Убить медведя! - сердился я. - Сначала нам пришлось бы пристрелить Титину, чтобы она его не спугнула; впрочем, Маддалена сбросит нам, наверно, что-нибудь повкуснее, чем это протухшее мясо.
- Вот неисправимый человек! - ворчал Трояни. - Черт возьми, уже восемь часов!
Он поспешно разбудил Биаджи, который протер глаза, надел наушники и начал ловить "Читта-ди-Милано"; Нобиле в это время готовил скудный завтрак.
- Маддалена вылетел в семь часов из Конгс-фьорда к нам. На борту у него есть рация, - доложил Биаджи.
Это вдохнуло в Нобиле новую бодрость, и он сразу же начал отдавать распоряжения.
- Попробуй с ним связаться непосредственно, Биаджи, - приказал он. - Скажи ему, что мы будем давать направление по радио, как только он появится в поле нашего зрения. Когда он будет прямо над нами, мы передадим сигнал "VVV". Сигнал "ККК" будет означать: "Сбрасывайте припасы!". Спроси, где именно мы находимся.
Приказ следовал за приказом. Радист вылез из палатки, пошел к передатчику и вскоре доложил, что удалось установить непосредственную связь с самолетом Маддалены, который подходит к проливу Хинлопен и самое позднее через три четверти часа будет над палаткой.
Теперь я после бессонной ночи и не думал об отдыхе. Все вылезли из палатки, даже Чечони. Хотя намечалось наводить самолет Маддалены по радио, так сказать, шаг за шагом, Нобиле распорядился подавать сигналы также и другими средствами. Я неохотно взял свой флажок и поднялся на льдину, на которой стойл за день до этого. Трояни налил в консервную банку масло с бензином, добавил немного тряпок и небольшое количество асфальтовой мастики.
- Маяк готов! - насмешливо доложил он генералу.
Наиболее легкую работу взял на себя Вильери. Он решил, что Биаджи кто-нибудь должен помогать у рации; а лучше, чем морской офицер, этого никто не сумеет сделать. И Вильери удобно расположился на льдине, которая была значительно ниже, чем моя, и стал ждать. Чечони, который раньше обещал, что покажет всем остальным, как надо сигнализировать, решил использовать солнце. Он просто и быстро изготовил зеркало: тонкую деревянную дощечку оклеил блестящими листочками станиоля. Ему посчастливилось - солнечный зайчик, отраженный от его примитивного зеркала, попал Маддалене прямо в глаза и был (если не считать радио) единственным сигналом, который летчик своевременно заметил.
Волнение итальянцев достигло предела. Только я спокойно стоял на своем посту и с досадой думал о том, что вся эта великолепная сигнализация совершенно ни к чему, когда по радио можно договориться с самолетом легко, быстро и надежно. Я взглянул на импровизированные флаги, снова поднятые на радиомачту. Они висели неподвижно, так как не было ни малейшего ветерка. Погода была чудесная, словно по заказу. Погруженный в раздумье, я не уловил рокота моторов, который послышался в четверть десятого.
Биаджи дал летчикам правильное направление, но вначале они, казалось, не обратили на это внимания. Самолет продолжал лететь по первоначальному курсу, уклоняясь от палатки на целую милю. Нобиле начал сердито покрикивать на свою команду, требуя немедленной сигнализации. Но тут внезапно самолет повернул и в следующий момент с оглушающим ревом пролетел так низко над льдиной, что были отчетливо видны не только знаки на крыльях, но и лица людей. У летчиков создалось впечатление, что под ними неожиданно раскрылся театральный занавес. Они увидели палатку, человека, стоявшего на высокой льдине и отчаянно размахивающего флажком, и другого, сидящего неподалеку, - это был Нобиле, подававший сигнал зеркалом. Но все это продолжалось лишь Доли секунды и исчезло из поля зрения раньше, чем Биаджи перестал передавать сигнал "VVV".
Гидроплан пролетел дальше, потом развернулся и снова прошел над палаткой, и так повторилось несколько раз. Казалось, что на самолете не слышат и не видят сигналов с льдины или же эти сигналы только сбивают с толку пилотов. Впечатлительные итальянцы на борту летающей лодки, по-видимому, утратили спокойствие и не обращали внимания на указания Биаджи.
Так продолжалось довольно долго; большая металлическая птица носилась над лагерем, а Биаджи как сумасшедший бросался от передатчика к приемнику, чтобы вовремя услышать, что сообщат с самолета. Наконец там как бы образумились и стали послушно выполнять каждую команду Биаджи. Трижды повторяемый сигнал из трех точек и одного тире - тройное "V" - передавался вновь и вновь; затем последовал сигнал "ККК" - "сбросить продукты!" Кто-то высунулся из кабины, и из самолета начали падать небольшие предметы. Первое мгновение - стремительно, а потом раскрывались желтовато-серые шелковые парашюты, и падение резко замедлялось.
Нобиле держал компас перед глазами, брал пеленги и быстро записывал в радиожурнал направления, в которых приземлялись пакеты. Моторы ревели над находящимися на льдине повеселевшими людьми, с самолета продолжали сбрасывать пакеты. Потом наконец "Савойя" описала прощальный круг над льдиной, повернула на запад и быстро исчезла в голубом небе, провожаемая жадными взорами шести человек. Все мы свободно могли поместиться в большой летающей лодке, если бы только нашлось подходящее место для ее посадки. Эх, если бы не закрылся прекрасный, прямой и широкий канал к востоку от лагеря, который так мне приглянулся?
Впрочем, теперь у нас не было времени для того, чтобы предаваться грустным мыслям Необходимо было немедленно собрать все сброшенное. Разделили между собой обязанности. Вильери и Биаджи, руководствуясь записями Нобиле, искали свертки и складывали их на полпути к лагерю, а я и Трояни переносили их оттуда к палатке. К сожалению, многие из сброшенных пакетов упали в каналы с открытой водой и утонули или же были сброшены так далеко, что приблизительное направление, отмеченное по компасу Нобиле, не давало возможности их отыскать.
Но, несмотря на это, было собрано довольно много, и четыре человека неустанно переносили к палатке пакеты с парашютами, хотя приходилось двигаться очень медленно и осторожно, обходя трещины, которых было так много вокруг лагеря. Каждый пакет был словно сюрпризным подарком: неизвестно было, что в нем находится. В числе других вещей очень обрадовала всех обувь; хотя это не были высокие сапоги, которые здесь более всего пригодились бы, и не высокие башмаки со шнуровкой, а только ботинки, но они были кожаные, на твердой подошве, способной защитить ноги от острых льдин. Только Вильери очень расстроился, когда, примерив одну пару за другой, убедился, что ни одна не налезает на его большие ноги.
- Не огорчайтесь, - утешал Нобиле. - Мы телеграфируем на "Читта", чтобы для вас достали ботинки самого большого размера, который вообще существует на Шпицбергене; бьюсь об заклад, что вы их натянете.
Очень обрадовали и аккумуляторы, но, к сожалению, они от удара об лед были настолько повреждены, что Биаджи проработал на них не более получаса. Старые надежные аккумуляторы "Италии" служили нам до последней минуты. Винтовки военного образца, сброшенные Маддаленой, также были повреждены. Даже мастер на все руки Чечони не знал, что делать с одной из них, а у второй был отломан приклад, хотя ствол и затвор не получили никаких повреждений. Искусный "кавальеро" аккуратно приладил отбитую часть приклада к месту, смазав замечательным авиационным клеем, и обмотал несколько раз веревкой. Я отказался произвести пробный выстрел из этой винтовки, опасаясь, что она разлетится на части; мои опасения передались остальным. Оскорбленному Чечони не оставалось ничего другого, как испытать винтовку самому, чтобы доказать, насколько он уверен в своем мастерстве.
- Все вы трусы, - сказал он. - Поставьте-ка банку вон на ту льдину, - приказал он Биаджи.
Телеграфист весело усмехнулся и охотно выполнил распоряжение, установив большую двадцатилитровую канистру из-под бензина на льдине метра два высотой, расположенную на расстоянии неполных сорока шагов от Чечони.
- Кто дорожит жизнью, станьте за волшебным стрелком, - серьезно посоветовал Вильери.
Чечони, удобно расположившийся на куске войлока, только сердито нахмурил лицо, заросшее грязновато-белой щетиной, но воздержался от резкого ответа, поскольку Вильери был офицером. "Кавальеро" вставил в магазинную коробку обойму с патронами, проверил затвор, потом подтянул здоровую ногу, оперся о нее рукой, в которой держал винтовку и прицелился.
- Знаменитый выстрел с колена Виннетуа, вождя апачей, - возвестил я.
Трояни, который тоже читал роман об индейцах, рассмеялся, но сразу же стал серьезным.
- Вы знаете физику, Бегоунек? - спросил он.
- Я ее изучал, - последовал осторожный ответ. - А что вас интересует?
- О чем говорит принцип действия и противодействия применительно к стрельбе из винтовки? - с серьезным видом расспрашивал Трояни.
- Ах, это! Я еще сохранил в памяти третий закон Ньютона. На нем основаны отдача ружья при выстреле и основательная оплеуха, которую получают новички, если они не прижмут приклад плотно к плечу.
- Подождите, - прервал меня Трояни. - Достаточно! Из этого ясно, что приклад, когда он отлетит при выстреле от ствола, сбросит одного из нас на землю, так как мы стоим как раз сзади. Отойдем в сторону?
- Правильнее сказать, сбросит на снег, а не на землю, потому что здесь, к сожалению, никакой земли нет, - поправил я, будучи всегда пунктуальным.
Чечони не понимал французской речи, но по нашим жестам догадался, что мы не верим в его искусство стрелка. Не говоря ни слова, он зажмурил один глаз и спустил курок. Раздался короткий сухой удар, не вызвавший никакого отзвука. Винтовка благополучно выдержала выстрел, мишень тоже спокойно стояла на месте. Биаджи весело рассмеялся, остальные также улыбались.
- Неужели я промахнулся? - произнес Чечони с досадой.
- Конечно нет: вы прострелили бак насквозь, - с нарочитой серьезностью сказал Трояни. - Здесь случай, который нередко наблюдается на фронте: смертельно раненный солдат не меняет положения, в котором его настигла пуля. Принеси мишень, Биаджи!
Радист весело подбежал к канистре, поднял ее и, медленно поворачивая, показал блестящие стенки одну за другой. Они не были даже поцарапаны.
- Ты, по-видимому, хорошо отремонтировал винтовку, но пулю слегка относит в сторону, - заметил Трояни и с серьезным лицом дал совет: - Если бы винтовку повернуть таким образом, чтобы она составила прямой угол с направлением, по которому ты намеревался стрелять, то есть на 90°, ты обязательно попал бы в цель.
- Иначе говоря, когда появится медведь, я повернусь к нему боком и буду стрелять прямо перед собой, - пояснил Биаджи.
- Все вы заодно. Стреляйте сами! - рассердился Чечони, отбрасывая винтовку.
В ответ прозвучал веселый смех четырех товарищей. У всех было хорошее настроение; появление самолета, который наконец обнаружил льдину с палаткой, подняло слабеющее мужество. Нобиле не разделял веселья. Он подсчитал запасы, которые сбросил Маддалена, и все больше хмурился. Здесь не было бензиновой печки, которая была так нужна; винтовки и аккумуляторы разбились при падении. Не было пеммикана и шоколада. Из продуктов оказались только норвежские овсяные вафли, варенье, немного апельсинов и лимонов и несвежие бананы.
Он ругал своих земляков за то, что они сбросили вместо продуктов ненужные лакомства. Но его подчиненные с ним не согласились. После длительного питания только медвежьим мясом и молочными пастилками всем хотелось хлеба, печенья, фруктов. И мы с благодарностью приняли дары Маддалены. Прежняя пища была так бедна витаминами, что все уже болели в легкой форме цингой, хотя и не подозревали этого. На фрукты, включая даже начинавшие портиться бананы, буквально набросились и съели с большим аппетитом. Я раньше не любил ничего кислого, но теперь с наслаждением съел целый лимон, так велика была потребность организма в витаминах.
Маленькие норвежские овсяные вафли, намазанные апельсиновым вареньем, каждый с удовольствием обменял бы на всю обеденную порцию медвежьего мяса. К сожалению, вафли были очень быстро съедены. Тогда обитатели "красной палатки" покаянно вернулись к небольшому пакету с булочками, которыми сначала пренебрегали, потому что они упали в канал и пропитались горькой морской водой. Из булочек пытались удалить морскую соль, промывая их в пресной воде и просушивая затем на солнце. Но горький вкус все-таки сохранился. Однако на это никто не обращал внимания, и булочки также были съедены очень быстро.
Вскоре после полудня в тот же день, когда Маддалене удалось снабдить нас кое-чем, снова послышался шум моторов. На этот раз обитатели палатки могли поднять на мачту настоящие сигнальные флаги, какими пользуются на судах. Пестрые флаги были привязаны вместе с парашютами к некоторым пакетам, сброшенным с самолета Маддалены, для того чтобы их можно было легче найти на снегу. В бинокль стали видны небольшие норвежские самолеты. Это Ларсен с Хольмом все еще продолжали искать лагерь Нобиле.
Но и на этот раз они не добились успеха, а вскоре им дали другое задание: найти потерпевший аварию самолет Амундсена...
- У нас сегодня действительно день авиации! - сказал радостно возбужденный Трояни, когда около 20 часов вдали вновь зарокотали моторы. Находящиеся на льдине только что поужинали и, так как была прекрасная погода, сидели возле палатки. После дневного неудавшегося визита норвежских летчиков флаги с мачты решили не спускать, поэтому сейчас можно было спокойно сидеть и ждать. Титина, которая утром отчаянно лаяла и бегала по льдинам, когда Маддалена сбрасывал на парашютах пакеты, на этот раз не обратила внимания на самолеты, хотя они и пролетали над самой палаткой.
Пилоты, у которых солнце было за спиной, издали увидели флаги лагеря, и, хотя летчиков никто не направлял по радио, они летели прямо к палатке. Небольшая эскадрилья состояла из одного большого гидросамолета и двух меньшего размера. Они пролетели так низко над палаткой, что можно было ясно видеть опознавательные знаки на нижней плоскости крыльев: три черные короны на белом круге. Самолеты не задержались над льдиной; они пролетели над ней и быстро исчезли на востоке. К своей базе они возвращались другим путем, сделав, очевидно, такой большой круг, что со льдины их даже не слышали.
Появление самолетов и то, что они не обратили внимания на палатку, вызвало живую дискуссию. Вильери решил, что большой гидроплан был "Латам" - Амундсена, а меньшие, сопровождавшие его, - норвежские: Рийсер-Ларсена и Лютцов-Хольма.
- Сомневаюсь, - быстро отозвался я. - Все три были одной и той же национальной принадлежности, так как у них одинаковые опознавательные знаки.
- Вам все известно лучше, чем остальным, - произнес надменно старший лейтенант Вильери.
Я хотел возразить, но Нобиле меня опередил.
- Он прав, - сказал генерал. Норвежские самолеты помечены двумя параллельными белыми полосами; я видел их достаточно года два тому назад, когда мы летели на дирижабле через Норвегию.
Так как никто из нас не знал, что три черные короны на белом поле являются шведским опознавательным знаком, вечерние воздушные визитеры остались загадкой. Одно только ясно, что целью их полета был не лагерь Нобиле, а район, лежащий к востоку от него. В конце концов мы решили, что летчики, по-видимому, искали обломки дирижабля. Но это было не так. Большой самолет был шведский трехмоторный "Упланд", который утром в этот день вместе с итальянским гидропланом "Дорнье-Валь", пилотируемым Пенцо, прибыл в Конгс-фьорд. Оба небольших самолета вылетели со шведской базы в проливе Хинлопен, присоединились к "Упланду" в пути и затем вместе с ним искали Амундсена, который исчез два дня назад, вскоре после того, как покинул норвежский порт Тромсё.
- Теперь самолеты будут прилетать к нам каждый день, - обнадеживал меня Трояни, когда я принимал от него ночную вахту.
Но будущее показало, что он ошибался. Рано утром густой туман окутал лагерь; только в полдень туман начал рассеиваться, и мое сообщение, что видимость все время улучшается, было принято с большой радостью. На обед, кроме медвежатины, для разнообразия были выданы норвежские вафли и мармелад. Чудесное лакомство для всех, а особенно для меня, оставившего все мясо Титине! Однако на этот раз собачонка была не очень довольна; она медленно ела, поминутно поднимая голову, и жадно смотрела на вафлю, которая быстро исчезала у меня во рту. Наконец я не выдержал ее взглядов и отломил ей небольшой кусочек. Титина тотчас проглотила его, облизнулась, ожидая еще, но безуспешно. Тогда она обиженно залаяла и убежала, гремя ошейником.
- Несомненно, на свой страх и риск пошла искать мармелад!
- Мне кажется, - присоединился ко мне Трояни, - нам следовало бы пойти за нею и поступить так, как эльзасские крестьяне, которые специально держат свиней для поисков трюфелей.
Хотя Трояни и не ожидал, чтобы Титина что-нибудь нашла, он все же поднялся и вместе с Биаджи отправился на поиски пакетов с самолета Маддалены, которые они вчера могли не заметить. Вильери, я и оба раненых остались в палатке. Вильери любил полежать после обеда, а мне не хотелось выходить на яркий солнечный свет. Боль в глазах с течением времени становилась все сильнее; в палатке я чувствовал себя гораздо лучше, так как голубая шелковая подкладка не пропускала солнечные лучи. "Почему Маддалена не сбросил также снеговые очки? - думал я. - Но, возможно, они и были в одном из многочисленных ненайденных пакетов". Попытался уснуть, но мне мешал оживленный разговор между Нобиле и Вильери.
Нобиле в отличие от других не был успокоен прилетом Маддалены, а еще острее почувствовал обиду. Попытки его земляков оказать помощь казались Нобиле слишком медленными, нерешительными и неловкими. Он телеграфировал в Конгс-фьорд, чтобы все итальянцы руководствовались советами Амундсена, который был там единственным знатоком в таких делах. Но если бы итальянская спасательная экспедиция и решила всецело следовать указаниям прославленного норвежского полярника, она не могла бы этого сделать, так как самолет Амундсена не возвратился. Нобиле, разговаривая с Вильери, возмущался все больше. Если бы не пожалели самолета, они могли бы произвести посадку с несколькими сильными людьми, с нартами, собаками и помогли бы нам добраться до островов.
Мне такая постановка вопроса казалась слишком эгоистичной: ведь при аварии самолета мог серьезно пострадать его экипаж. Этого нельзя ни от кого требовать!
И, кроме того, летчик еще может отважиться на рискованную посадку, ну а местный охотник со своими собаками? Зато с другим мнением Нобиле, что итальянцам следовало перенести базу спасательной экспедиции ближе к лагерю, все согласились. Несчастный капитан альпийцев Сора вместе с голландцем Ван-Донгеном, местным поселенцем и шпицбергенским почтальоном, который и зимой развозил на собаках почту по западному побережью, совершили поход по льду на острова Брок и Фойн. Они чуть не погибли. А ведь любой из двух мощных итальянских самолетов легко мог доставить их на любой из этих островов. В достаточно просторных бухтах, покрытых ровным и прочным льдом, может сесть и большой гидроплан. С островов же капитану Сора было бы значительно легче добраться на собачьих упряжках до лагеря Нобиле и вывезти оттуда обоих раненых, неспособных двигаться самостоятельно.
Ответ на все эти спокойные, а по временам и не очень спокойные, рассуждения о посадке самолета уже носился в воздухе. Нобиле еще не закончил резкой критики своих соотечественников, как у откинутого полога палатки появился Трояни. Оказавшись внутри палатки, он с довольным видом доложил, что вдвоем с Биаджи обнаружил метрах в двухстах - трехстах к югу от палатки льдину, которая кажется идеальной посадочной площадкой. До нее им не удалось добраться, потому что путь небезопасен, но издали разглядели льдину хорошо. Надо полагать, она совершенно ровная, широкая - длиной двести пятьдесят - триста метров.
Генерал оживился. Он сразу сделал ряд дельных распоряжений. Прежде всего приказал Биаджи сообщить об этом "Читта-ди-Милано", затем отправиться вместе с Вильери на льдину.
- Дорога может оказаться опасной, поэтому свяжитесь веревкой. Возьмите с собой карты, оборотная сторона которых окрашена анилиновой краской, и разложите их на ровной льдине в виде посадочного знака.
Распоряжения Нобиле были исполнены, и через день, 22 июня, после обеда, прилетели оба итальянских самолета - светло-зеленая "Савойя" Маддалены и серый "Дорнье-Валь" Пенцо. Всем казалось, что Пенцо серьезно намерен совершить посадку. Он шел временами так низко, что я, махая красным флажком на своей высокой льдине, невольно втягивал голову в плечи, как будто опасаясь, что самолет заденет меня. Но летчик в конце концов не решился сесть на льдину.
В этот прилет самолеты снабдили лагерь более щедро, чем за два дня до этого было сделано Маддаленой. Они сбросили: новые аккумуляторы; две резиновые лодки, одна из которых могла свободно выдержать пять человек; две винтовки (одна из них выдержала удар при падении), спиртовую плитку "Мета"; пару огромных ботинок для Вильери; сигнальные дымовые шашки, спасательные пояса, ящик с лекарствами и снеговые очки.
Трояни на этот раз не принимал участия в переноске пакетов к палатке. Перед обедом у него начался жар, вызванный, вероятно, острым катаром желудка. Нобиле посчитал пульс - сто десять ударов в минуту и, хотя Трояни упирался, уложил его в один из спальных мешков, которые два дня тому назад были сброшены Маддаленой; во втором, снаружи, под открытым небом, так как стояла прекрасная погода, спал Биаджи.
При переноске пакетов в палатку я ходил почти ощупью, так как не мог как следует открыть глаза. Как только начинал смотреть на дорогу, в глазах появлялась колющая боль, отдававшаяся в голове. Когда переноска пакетов была закончена, я попробовал надеть темные очки, которые Нобиле нашел в одном из пакетов. Стало значительно легче, однако носить их я не смог: очки были плотно закрыты со всех сторон, и слезы, не перестававшие течь, вскоре их заполняли.
Я сидел за палаткой и вытирал глаза тыльной стороной руки. Тут меня застал Вильери, обрадованный ботинками, которые оказались ему впору. Вильери не особенно дружил со мной, но сейчас расчувствовался, думая, что его товарищ по несчастью плачет. С участием он спросил, что со мной, чем я так огорчен.
- Я почти ничего не вижу.
- Ага, это снежная слепота! Ничего, пройдет - мы все страдаем от нее, но только не так сильно.
Едва он удалился, подошел Биаджи. Он принес пачку сигарет. Его верный друг радист Педретти всучил сигареты летчикам, чтобы они сбросили их над палаткой. Педретти собственноручно их запаковал и написал имена адресатов, никого не забыв. На пачке, предназначенной для единственного иностранца, он старательно написал: "Бегоунек". Биаджи, вручая мне эту пачку, счел своим долгом как-нибудь меня утешить "Lei, domani sera Kingsbay"38.
Биаджи всегда говорил со мной на умышленно ломаном итальянском языке, чтобы я легче понял.
Я уныло покачал головой. Это было бы чудом, а чудес не бывает. Но через четверть часа снова подошел Вильери с известием, которое вызвало у обитателей лагеря большие надежды. Биаджи только что принял сообщение с "Читта-ди-Милано"; итальянские летчики передали, что посадочная льдина слишком коротка для их летающих лодок, но они обратились к шведам, у которых есть самолет на лыжах, чтобы те совершили посадку около лагеря и вывезли пострадавших на сушу. Нобиле тотчас же решил: первым полетит Чечони, а вторым Бегоунек, заболевший снежной слепотой.
