Полярная Почта

НА ГОРИЗОНТЕ — ДЫМ

Волны катятся на песчаный берег с грохотом сотен поездов, одновременно въезжающих под гулкое перекрытие дебаркадера. Глаз утомляется зрелищем этой неутомимой атаки бешено пенящихся волн. Густая, в узоре мелких ячеек, пена оседает на песке обрывками старинных кружев.
Мелкий, как пудра, дождь. Все еще нельзя выходить на челноках в море. Поэтому продолжителен наш утренний чай. Сколько десятков километров придется еще итти пешком по кочковатому болоту. Рыба в такую погоду не ловится. Дичи совсем мало. Продовольственные запасы на исходе.
Парфенков подымает глаза от костра — потухающего, серого — к стене горизонта, тоже серой.
— Дым! — и уже профессиональной фразой: — На горизонте дым!
— Пароход?!
Будто из тайников старой, задерганной, стертой кинопленки — сквозь досадную, рваную сетку миганий — из дождевой мглы выдвинулся пароход. Дым, как свернувшееся на ветру знамя: чем дальше от древка, тем шире — стоит трубой. Влажный тяжелый воздух прибивает дым к воде. Знамя вытягивается узким вымпелом. Постепенно вырисовывается и корпус парохода. Это не совсем обычный
[395]
тип коммерческого судна. Носовая часть парохода срезана с боков, как бастион старинной крепости, как бетонный ледорез, защищающий мост от яростного штурма ледохода. Ледокольный пароход!
— Ледокол?! — спрашивает неуверенно Парфенков. — Похоже на ледокол. Только кто же это? «Ермак»?
— У «Ермака» — одна мачта.
— «Красин»? Нет. У «Красина» — две трубы. «Малыгин? У того корпус совсем не такой...
«Сибиряков»! — вспоминаю я, наконец, силуэт. — Форштевень, выпяченный вперед, будто грудь молотобойца. Разнос бортов. Мостик, вплотную прилаженный к трубе...
— И верно, Иваныч! Я что-то слышал еще в Якутске. «Сибиряков» должен быть сейчас в этих местах.
«Сибиряков» держит курс на северо-восток. Идет из бухты Тикси к мысу Борхая и дальше на ост, к Берингову проливу. Видение парохода — настоящего сильного морского бродяги — на некоторое время расслабляет наши мускулы.
Корабль!.. Это твердый, размеренный, как движение солнца по эклиптике, черед вахт. Переклик склянок, — ни один час не может уйти с парохода тайком, без того, чтобы не сказала об этом всему экипажу рында — судовой колокол.
У каждого человека на корабле свой кусок жизни и работы, навсегда припаянный к жизни и работе всех остальных моряков, вполне самостоятельный и счастливый коллективным характером своего бытия...
В полдень — обед и радостный скачок освобожденной пружины секундомера в руках штурмана, берущего секстаном высоты светила. А внизу, в кубриках — парад белых тарелок на чистом столе и сводка утренних радиограмм в определенном квадратике стенгазеты.
В двадцать два часа — тушение огней и книга, засунутая под изголовье, равномерный стук машины, сырость мостика (если твоя вахта), сырость, отнюдь не страшная, потому что только два часа отделяют тебя от смены, от тепла корабельных недр...
Корабль!.. Это коллектив, в котором все, от трюмного машиниста, ведающего исправностью заклепок на швах
[396]
междудонных пространств, до командира, точно знающего, какую звезду можно видеть сегодня ночью в определенном квадрате неба, — живут одинаково ритмичною жизнью, дышат как бы одновременным вздохом.
Корабль! Это плановость, закономерность, уверенность математика, заботливо округлившего мысль в буквочки формулы. «Сибиряков» скрывается за мысом. Конец дымовой вуали уже припал к воде. Дым сделался таким же серым, как горизонт. Вот уже и не видно «Сибирякова».
Корабль ушел. Парфенков встряхнул головой, будто стараясь отогнать воспоминания:
— Нечего задумываться. Расскажи лучше, что знаешь о Великом Северном пути. Я всегда эти проходы смешиваю. Восточный, Западный. Ну, имеешь слово. Да подтяни свою лямку выше: легче будет итти.

Полярная Почта

Абрамович-Блэк С.И. Записки гидрографа. Книга 2.

Абрамович-Блэк С.И. Записки гидрографа. Книга 2.