В ПОХОДЕ
Довольно гостевать на Усть-Хроме. Времени остается совсем в обрез. Да и медицинская предприимчивость Забоевой несколько пугает: какой еще эксперимент может она талантливо изобрести с непременным участием сотрудников экспедиции...
Челноки готовы. Впереди — разведчиком и проводником одновременно — идет Неустроев. Он должен повести нашу флотилию вверх по Хроме, потом свернуть в реку Сюрюктах, приток Хромы.
В челноке Неустроева — три заряженных ружья: юкагир сегодня исполняет обязанности агента по заготовкам продовольствия — дичи. Вторым идет челнок технорука экспедиции: дело технорука указать, где и какой надо сделать промер. Для сигнала употребляется свисток. Один короткий: по этому сигналу Неустроев тормозит ход и поворачивает свою байдарку. Третья и четвертая байдарки — сотрудники-тунгусы Кочкин и Щербацкий — смотрят за веслом технорука.
Если весло поднять вверх, значит промер надо расположить по хребту фарватера. Если весло поднято поперек челнока — делается промер через реку, перпендикулярно оси фарватера.
Кочкин берет глубины. Щербацкий достает пробы грунта. В местах промера технорук ведет кроки местности.
У сотрудников есть записные книжки для отметок глубин; но в наиболее важных местах (чтобы обезопасить себя от потери цифры или путаницы) промерщики — лотовые сразу же показывают второму челноку — техноруку — свои данные: пальцами левой руки.
Инструментом для промера служит лот — пятнадцатиметровый кусок веревки с грузом на конце. Лопасти весел разбиты на сантиметры для промеров на мелководьи.
Пятым челноком управляет Маруся Забоева.
Хорошо гребет доктор — ровно и сильно, уверенно сидит в байдарке, изредка даже песни поет — какое-то чудовищное крошево из советских мотивов и горлового северного курлыканья. В общем получается своеобразный звуковой коктейль,
Забоева настояла, чтобы ей тоже дали какие-либо обя-
[327]
занности в отряде. Постановили: доктору надлежит подбирать дичь, убитую гребцом первого челнока. Кроме того — это очень важно (Маруся хорошо стреляет и заядлый охотник) — доктору не разрешается палить вверх по реке, даже если бы удачный выстрел обещал на ужин целого мамонта.
Крепко, сплаванно идет отряд. Непривычный человек неловко чувствует себя в легко кренящейся байдарке.
Но если присноровиться к этому суденышку, как велосипедист вбирает в себя центр тяжести движущейся конструкции, если в одно целое слиться с байдаркой (метацентр приходится где-то на уровне шейных позвонков гребца) — плыть одно удовольствие.
В ровных низких, одинаково черных, почти всегда параллельных берегах северной реки умелый гребец в байдарке словно мчится на хорошо смазанной дрезине под уклон далеко видимого железнодорожного пути...
Уже прошли десять километров. Счет приближенный, но с достаточной точностью: по числу гребков в минуту и по счету минут.
Часы есть только у технорука отряда.
Но — забавная деталь: хороший охотник — северянин обладает очень исправно работающим организмом. По числу ударов собственного пульса как-то автоматически может северянин измерять протекшее время. Который час — вполне точно — он скажет по солнцу. Но сколько прошло времени от одного момента до следующего — полчаса или сорок пять минут, — северянин отсчитает своим полнокровным сердцем...
Неустроев показывает рукой, что сейчас будет поворот вправо.
Низкий, выравненный полукругом, как слюнявочка на груди ребенка, справа на реку вылез песчаный мыс.
На мысу — человек. Человека сдвигает в реку свой челнок. Плывет к нам...
Предварительный разговор с Неустроевым. Потом встречный челнок скользит ко мне, ловко ворочается — как танцор на пятке — и прилипает к моему борту.
Маневр известный: если перекинуть ремешок с носа и с кормы и грести потом каждому только с одного борта, обоим гребцам в такт — челноки идут рядом,
[328]
— Здорово! — говорит встречный. Это якут. Одет в гимнастерку, меховую шапку.
— Здорово!
— Ты капитан экспедиции?!
— Да.
— Я — красноармеец Иванов, пограничник...
Такое вступление обязывает: кладу весло и достаю из полевой сумки мандаты.
— Тохто! Не надо! — удивленно подымает брови Иванов.
— Нет: надо... Читай! Давай знакомиться всерьез!
Тогда пограничник убирает свое весло. Некоторое время
я гребу один. Формальности окончены. Мы расцепляем челноки и теперь идем рядом, вплотную, только чтобы не цепляться друг за друга веслами. Начинаем перекрикиваться фразами — речной разговор.
— Куда едешь? — спрашивает пограничник.
— Сюрюктах... артель «Красная заря»!
— Оксе! Заря?
— Да!
Иванов перестает грести.
— Кепсе!?
— Сох! Эн кепсе!?
— Ты ничего не слышал?
— Что?
Иванов опять подходит ко мне совсем близко:
— Там восстание!
— Кото? Кто восстал?!
— Все население... тунгусы...
Это неожиданно, и сначала я даже не могу найти ответа. Но слишком нелепа мысль о восстании в 1932 году летом, на крайнем севере. Восстание одной артели тунгусов!? Эти мысли сгоняют с лица всякую напряженность:
— Шутишь, тогор! Зачем восстание!?
Иванов смеется:
— Я тоже думаю — шутки... Прибежал оттуда учитель Николаев... очень боится... говорит, его очень пугали... ха! У него есть ружье, винчестер, он ружье — когда бежал — совсем бросил... надо все-таки смотреть, какие там дела... чего испугался Николаев.
Пограничник налегает на весла, опережает меня и вступает в разговор с Неустроевым...
Поход по реке Сюрюктах продолжается.
[329]
