АРТЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ
В озеро влились ручьи, ставшие на время половодья речками, водопады — рожденные соединением двух луж, мирно дремавших на высоком холме. Озеро замутилось и вспухло.
Настоящего дна в озере не видно. Резко бросаются в глаза мох и трава, самые обыкновенные, такие же, как и те, что растут на берегу, однако сделавшиеся теперь водорослями. И поэтому кажется, что здесь просто вылили несколько тысяч тонн воды в лощину тундры.
Рядом с тордохой воткнуто в землю, острием вверх, длинное копье: здесь охотничья стоянка. На другом берегу Капталах-Кель расположено зимовье колхоза. Сообщение с зимовьем только по воде, на челноках. Обходный, по берегу, путь разрезан наполненными водой оврагами.
В тордохе, вокруг оживленно потрескивающего огонька, собралось полтора десятка тесно усевшихся мужчин и женщин. Женщины шьют рукавицы и гамаши из оленьей замши, мужчины курят.
Без регламента, без приглашения и в очень строгом порядке люди высказываются. Идет собрание. Объединенное собрание наслежного совета и правления охотничьей артели.
Две женщины — обе они имеют решающие голоса на данном собрании — поочередно наполняют чайник и под-
[265]
вешивают его над костром. Двое мужчин, члены нассовета, периодически выходят из тордохи, чтобы нарубить мяса от свежей оленьей туши, лежащей на берегу.
Время близится к трем часам утра. Скоро начнут просыпаться птицы и животные. Люди еще не ложились спать. В тордохе пьют одиннадцатый чайник и приступают к пятому котлу мяса.
Очень серьезный вопрос приходится сегодня разбирать.
Екатерина Горохова, тунгуска, 25 лет, требует развода. Она ушла от мужа в артель. Мужу — Иннокентию Горохову — 62 года. Он единоличник. Женат в четвертый раз. Женат накрепко: и у шамана, и в нассовете.
Иннокентий Горохов еще бодрый старик и опытный, удачливый охотник. Однако он не любит выходить из своей тордохи, кроме как в случае действительной, неотложной необходимости.
По старинному, нерушимому до сих пор обычаю, жена обязана собрать, нарубить и принести в тордоху дрова, зажечь костер, сварить обед, вымыть посуду, накормить мужа.
Дело мужа — только охотиться.
Иннокентий Горохов не желает больше и на охоту ходить. Он может и так, ничего не делая, прожить безбедно и сытно. У Горохова прикоплено достаточное количество ценных вещей. Несколько охотничьих ружей. Дорогие меховые одежды; одеяла из песцовых шкурок; доха из рыси, фарфоровая и медная посуда.
Горохов не спеша продает вещи и покупает себе мясо, сахар, муку.
Жена (нерушим дедовский обычай!) запрягает оленей в нарту, разбирает тордоху, складывает и вьючит на оленей переметные сумы с имуществом, помогает старику переезжать с места на место.
Иннокентий Горохов и жене дает мясо: как полагается — похуже куски и во вторую очередь. Потому что, во-первых, она женщина, во-вторых — жена.
И вот женщина и жена Екатерина Горохова ушла в артель. Плетет сети, шьет одежду, получает свой пай — ровный пай с охотниками — продуктов и мануфактуры. Она не желает больше работать на мужа.
Иннокентий Горохов явился на стоянку артели. Ладно,
[266]
не все ли равно, где жить. Большой семьей кочевать даже веселее, чем в одиночку. И в артели тоже ведь мужья живут вместе со своими женами, в своих тордохах.
Иннокентий Горохов не возражает против артели: пожалуйста — запишите и меня.
Но зачем Горохову работать, если у него есть на что купить себе пищи? И меха у него есть.
Он всегда может выменять себе песцов, даже если только в аренду отдаст хорошие ружья: у Горохова две зауеровских бескурковки. Ха! Это вам не переделанные берданки Ижевского завода...
Почему Горохову нельзя вступить в артель?
И почему артель защищает его жену — законную, понимаете, по советскому закону законную, — если эта жена от него, мужа, Иннокентия Горохова, убежала?
Председатель нассовета — чукча Этыргин, единственный чукча во всем Бириляхском наслеге. Он кончил школу в Колымске. Товарищу Этыргину 25 лет, он — хороший охотник, настойчивый, уверенный советский работник.
Этыргин отсекает маленькими кусочками мясо, говорит односложно:
— Нель-зя! Нель-зя! На-да — сам! Мужик — сам. Такой советский закон!
Иннокентий Горохов вторично апеллирует к собранию:
Почему три жены на него работали, а четвертая не должна работать? Разве те — всегда покорные и умершие — были хуже этой четвертой, живой и непокорной?
И разве он, Иннокентий Горохов, не купил этой — Катерине — ситца на платье, не кормил ее мясом?.. Разве он не женился на Катерине по всем законам: старым и новым?.. Иннокентий Горохов не хочет больше работать!
— На-да работай! Не работай — не живи в артели. Живи сам... — отвечает председатель нассовета.
Иннокентий, стоя на коленях, трясет укоризненно головой, разводит руками:
— Может, я больной?
— Больной мож-но... Мож-но! — охотно соглашается Этыргин. — Больной — отвезем в Казачье, в больницу. Лечиться надо. Артель поможет.
— Может, я не больной. Может, я хочу в артель, не хочу работать — охотиться: старый!
[267]
— Мож-но! — повторяет чукча. — Так можно: артели нужен сторож. Будет Нокентий сторож?!
— Может, я не хочу сторожем? Хочу жить в своей тордохе, со своей женой. Тогда что делать надо?
— Умирать надо... вот!.. — решает неожиданно Этыргин... и, как будто считая разговор оконченным, начинает спокойно засовывать в рот накрошенное мясо.
Аполлон Неустроев, молчавший до сих пор, обращается к старику:
— Теперь советская власть, сеп-ту, понимаешь, Нокентий? Теперь баба и мужчина — все равно. Понимаешь? Если баба не хочет с тобой жить и на тебя работать — она уходит. Понимаешь?! Баба и мужик — все равно человек... это большое досчи-женние... — с трудом, словно выгрызает по буквочке новое слово юкагир. — Достижения! Сеп-ту? (Понимаешь? ) Это значит — очень сильное дело... понимаешь!
— Сильное дело. Понимаю, — говорит Иннокентий, смякшим мешком отваливаясь к стене палатки, — советская власть сильна, знаю, и дела советской власти тоже сильные... Но я от этих сильных дел делаюсь совсем слабым...
— Почему, когда ты сделался такой старый, тебя никто не любит? Артель не любит, жена не любит... потому что ты все равно — кулак, — продолжает Неустроев. — Сейчас нельзя купить себе жену, потому что жена тоже человек! Советская власть не позволяет себе покупать человека!.. Э! Тогор! Почему не собрал раньше своего счастья? Иди теперь сторожить наше счастье: наш амбар — охотничьей артели... Будешь работать, будем считать тебя настоящим человеком... Сеп-ту!?
..............................................................
Целый день тряски в нарте по кочкам. Потом бессонная ночь. Журчание незнакомого, только с трудом понимаемого разговора; мелькание чашек, ножей, кусков мяса... Голова окончательно утомлена. От нелюбимого мужа в царской России женщина могла бежать только в монастырь. Монастырь не выдавал «христовых невест». Прятал их в себе, как в могильном склепе. Навсегда.
Колхозная артель в тундре спасает женщину от роли подневольной служанки — рабыни. Артель тоже прячет женщину в себе — чтобы дать ей возможность через ар-
[268]
тель войти в новую свободную жизнь. Так в могиле старых обычаев топор революции прорубил дверь...
Выхожу из тордохи, ложусь в нарту. Как хорошо вытянуться в недвижно стоящей нарте. Зажмуриться. Косые лучи солнца только слегка ласкают закрытые глаза.
