Полярная Почта

ОПЕРАЦИЯ

В юрте холодок и полутьма. Старуха возится у камелька, заставленного посудой. Слышен протяжный, вибрирующий стон. Медичка Забоева подошла к постели и заговорила с больной. Стон перешел в бормотание. Больная несколько раз медленно, раздельно повторяет:
— Кутурук эльджях!.. Кутурук эльджях! (Кутурук — копчиковая кость. Эльджях — больно).
Забоева, вполоборота ко мне, говорит:
— Плохо рожает... надо помогай! — и показывает, что больную надо поднять за плечи.
Переносим роженицу на стол. Якутский стол, связанный ремешками, — жуткое приспособление для операции. Кажется, этот операционный стол уже готов разъехаться на составные части.
И теперь мне нельзя отойти от изголовья роженицы...
Лицо отекшее, в каких-то измятых, бурых пятнах. Глаза ушли под лоб. Щеки свисают тяжелыми наплывами. Верхняя губа искривлена гримасой страдания и уголком зацепилась за желтый, обкуренный клык, выступающий изо рта вперед.
Гороподобный живот под легкой ситцевой тканью платья колышется судорожными волнами родовых схваток.
— Эллем! Эллем! Кутурук! (Пропала! Пропала! Кобчик!) — стонет женщина.
Медичка делает свою работу. Женщина надрывно стонет. Она уже так обессилела, что сама не может двигаться. Я чувствую под руками влажный, мягкий, чуть теплый сверток. И нельзя отнять рук, — от движений, которые медичка заставляет проделывать роженицу, предательски шевелится стол.
[311]
Забоева подняла на меня глаза, проговорила сквозь зубы, словно упрекнула:
— Совсем плохо... нельзя!
Потом нагнулась вправо и достала из ножен якутский «быхак».
Я видел эти ножи — кованые доморощенными кузнецами, с желобком по середине, часто иззубренные.
Я повторяю движения медички и достаю свой нож — московский, испытанный в бою с иностранцем. Эта продукция не сдаст.
— Ме! (Возьми!)
Прищуренный глаз медички измеряет степень остроты лезвия. Забоева идет к очагу и несколько минут держит лезвие в пламени. Потом опускает нож в кипящую воду. Дезинфекция окончена.
Операция проста: темя младенца очень мягко, и закаленная сталь режет его, как масло. Роженица начинает трепетать мелкою дрожью: видимо, освободились в ней какие-то силы. Вот роженица громко вскрикнула. Будто в ознобе дрогнули ее губы. Визг — протяжный, забивающийся в уши. Женщина метнулась в сторону и навзрыд заплакала...
— Совсем хорошо! — слышу голос медички. Не могу поднять глаз: ходит ходуном под роженицей стол...
Скоро ли?! Скоро ли вся эта фантасмагория кончится?!
— Тургеник! — сказал и не узнал своего голоса. — Тургеник! (Скорей!)
Роженица вздрагивает всем телом... и окончательно расшатанный стол медленно складывается как хитроумное шарнирное сцепление...
Забоева очень спокойно командует мне:
— Олор! (Садись!)
Так и сажусь на пол, держа голову оперируемой женщины...
Забоева сбрасывает с себя платье, снимает нижнюю сорочку и остается в широких черных трусах, заправленных в гамаши.
У роженицы густым потоком хлынула кровь. Рубашка медички, изорванная на полосы, служит материалом для тампонов.
[312]
— Совсем хорошо! — говорит медичка и опять улыбается.
От этой улыбки кажется, что под нависший потолок юрты проникло весеннее солнце...
Роженица начала спокойно дышать. Облизнула губы. Протянула руку и погладила живот. В тихом стоне женщины слышится облегчение.
Неужели эта чудовищная операция прошла удачно?!
В стене открылся желтый квадрат: входная дверь. Кто-то вошел.
Забоева покрывает ноги роженицы платьем, оборачивается, чтобы взглянуть на вошедшего Неустроева, и говорит мне, удовлетворенно кивая толовой:
— Мужчины все равно — собаки! Когда не надо, все кончилось — тогда пришел!..

Полярная Почта

Абрамович-Блэк С.И. Записки гидрографа. Книга 2.

Абрамович-Блэк С.И. Записки гидрографа. Книга 2.