Елагин Н.А. Побратимы Арктики: Композиция на заданную тему в двух частях – Изд. 2-е. Тирасполь: Б.и., 2010, ГУИПП «Бендер. тип. «Полиграфист». с. 54-67
Большая семья
Скоро случилось ещё одно событие, которому суждено было сыграть опредёленную роль в расширении и углублении поиска.
Предыстория такова. В Диксоне судьба свела меня со Степаном Васильевичем Быковым. Не участник обороны Диксона. Но давно интересовался судьбами североморцев и их семей. Прослышав о наших дежнёвских публикациях, с нескрываемой обидой высказался о незаслуженном умалчивании подвига сибиряковцев, предвосхитивших подвиг дежнёвцев. И вообще их нельзя рассматривать в отдельности друг от друга. Это же – побратимы Арктики.
Я сказал тогда Степану Васильевичу: критику его принимаем и в последующих публикациях замолвим доброе слово о сибиряковцах. Он тут же предложил своё содействие в этом деле.
В дальнейшем не раз убеждался: он умеет держать слово. Быков стал автором многих интересных публикаций «Советского Таймыра». Он свёл меня с людьми, о существовании которых я не мог предположить. С его помощью значительно расширилась география поиска, появились новые адреса жён, братьев, сестёр, матерей, сыновей, дочерей, внуков и просто знакомых сибиряковцев.
В этом круговороте поиска обретала крылья память. Она как бы касалась каждого своим крылом, объединяла, роднила, устанавливала новые связи, по второму и третьему кругу. Многие из сибиряковцев стали встречаться, как родные. Их теперь приглашали на встречи участников конвоев и одиночных плаваний, на юбилейные торжества, связанные с «Сибиряковым» в Архангельске, Мурманске, Диксоне...
…Я ждал эту телеграмму. Всё заранее было оговорено с Быковым в письмах. Телеграмма пришла неожиданно, тем более, написана она была в детективном ключе: «Выходим назначению пятого. Быков». Читать её надо было следующим образом: с группой сибиряковцев Быков пятого августа выходит теплоходом на Диксон. Надо спешить на встречу!
У этих людей особый интерес к Диксону, который для них в грозном 1942 году стал как бы водоразделом в исчислении времени: что было до него, что стало после…
По прошествии сорока двух лет больно вспоминать о похоронке, которая обжигала руки, и каждое её слово острым лезвием резало душу. Какой бы радостью светились лица сибиряковцев, сколько бы детей ещё нарожали, если б не эта проклятая война… Печаль и скорбь навсегда отпечатались и застыли на лицах Валентины Андреевны Бурых и Анны Дмитриевны Гайдо – жены второго штурмана Самуила Федоровича Бурых и жены старшего радиста Петра Эдуардовича Гайдо.
Ранним утром мы собирались ехать на катере к островам, носящим имена сибиряковцев. Громкоговорители оглашали Диксон песней Яна Френкеля и Расула Гамзатова «Журавли». Волнующая, искренняя песня. Анна Дмитриевна дрогнувшим голосом сказала: «Песня про нас и про наших…»
В разговоре я узнаю: в семьях сибиряковцев в особом почёте эта песня и «Раскинулось море широко». Собираются вместе и по традиции поют эти песни с особым самозабвением, до слёз, потому что возникают образы самых близких и дорогих людей.
Так пусть ликуют и свирепствуют метели,
Суровые морозы жгут до слёз,
Но если вместе песню мы запели,
Она спокойно долетит до звёзд…
Не мастерство исполнителей, ни совершенство музыки и слов покоряли слушателей. Песня, как средство раскрепощения души, заставляла проявлять солидарность с автором и исполнителем, доверять его искреннему порыву, который позвал его к звёздам с маленькой, затерянной в суровой Арктике точки с магическим и звучным названием – Диксон.
Наверное, в такую минуту вспомнили дежнёвцы свою песню военных лет, сочинённую самодеятельными авторами и ставшую визитной карточкой СКР-19. Под бурные аплодисменты они напомнили её мотив и слова. Тогда я не записал слов песни. Пришлось в очередном письме обратиться за помощью к Александру Павловичу Алимову, одному из активных участников судовой самодеятельности и одному из авторов той песни. Вскоре пришёл ответ: «В своём последнем письме Вы, Н.А., просили прислать песню военных лет, которую мы сами сочинили и исполнили…Дело в том, что всё содержание песни я уже не помню, но последний куплет остался в памяти на всю жизнь:
Нас в походы водил Гидулянов,
Командир наш боевой,
На флагштоке флаг серпастый реет,
Мы всегда готовы в бой!»
К 24-й годовщине Великого Октября на корабле готовили праздничный концерт. Отобрали несколько лучших номеров: Саша Алимов и Гриша Власик должны были исполнить песни под гитару и мандолину, Гурген Тонунц и Павел Васенин – «Песню о Цусиме», Фёдор Голов и Павел Васенин – частушки, написанные Васениным. В программу концерта включили «Песню о сторожевике, сочинённую комиссаром «Дежнёва» Владимиром Малюковым. Но концерту, который так долго и старательно готовили корабельные артисты, не суждено было состояться – весь праздник прошёл в работе и боевой учёбе…
И опять-таки ценность песни не в словах и мелодии, а в личностном самовыражении моряков, в её объединяющем начале. Песня, как флаг, в минуты отдыха, во время репетиций и на концертах объединяла единомышленников.
В «Комсомольской правде» за 9 мая 1987 года меня привлекла одна из публикаций: собкор этой газеты Ю. Сагайдак беседует с участником легендарных союзнических конвоев англичанином Алексом Даунингом. Наиболее сильными впечатлениями от встречи с Москвой того времени Алекс Даунинг назвал корреспонденту три: пять дней непрерывных боев, когда шёл с конвоем, Большой театр и его замечательный балет «Лебединое озеро» и песни… Да, русские песни, которые пели вместе с советскими моряками!»
Неожиданно для корреспондента старый моряк запел приятным баритоном: «Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч…»
«Сначала мы подпевали русским, не понимая слов, просто потому, что нравилась мелодия. А потом выучили слова, – рассказывал Алекс Даунинг. – Я горжусь тем, что принимал участие в конвое, что был в России в тяжёлые годы войны. Я горжусь братством по оружию, горжусь тем, что две нации могли здорово сотрудничать перед лицом единого врага».
И всю дорогу домой, подчеркивает корреспондент, нежно звенела в голове мелодия: «Синенький скромный платочек…»
…А в тот вечер мы вспомнили, кажется, все песни военных лет. Было так душе тепло и уютно, что, кажется, подтаяли самые потаённые льды. Мы вернулись в гостиницу и вспоминали всё новые и новые песни со Степаном Васильевичем Быковым. А между песнями говорили о жизни… Наверное, это было действительно непривычно смотреть со стороны, коли об этом в своём письме вспоминала Алла Павловна Шаларёва: «На днях получила газету «Красноярский рабочий» и ваш материал в соавторстве с В.Ярославцевым «Лёд и пламень»…. Побежала к Степану Васильевичу. Как ни зайду к нему, он всё что-то пишет, готовит, звонит. Вот неугомонный! И сразу вспоминаю, как вы с ним песни пели ночью после огонька, и улыбаюсь при этом…»
Хорошо, что у нас есть большая семья и общие песни, которые пробуждают в нас самые добрые человеческие чувства, объединяют нас, делают нас людьми.
Семья сибиряковцев – особая ячейка нашего общества, объединённая мужеством мужей, отцов, братьев.
Выражение «таймырский фронт» ранее употреблялось для обозначения метеорологической ситуации. Летом 1942 года оно неожиданно приобрело буквальное своё значение. Оборона Диксона стоила многих жизней сибиряковцев и дежнёвцев. Теперь ранее безымянные острова в Карском море носят имена Бочурко, Дунаева, Элимелаха, Кузнецова, Матвеева, Никифоренко, Прошина… Среди них есть и остров Вавилова.
Пока наш катер, разрезая серые арктические воды, уносит нас всё ближе к этим островам, у меня есть возможность поближе познакомиться с каждым участником этой экспедиции. Рассказывает В.А. Бурых, жена второго штурмана «Сибирякова» Самуила Фёдоровича Бурых:
– Нашу жизнь уже невозможно измерить теми далёкими сороковыми годами. Мы радовались с Самуилом нашему семейному счастью. Росли у нас две дочери Белла и Марина. Война перерезала наш счастливый путь. 20 августа 1942 года Самуил отпраздновал 32-летие, спустя пять дней погиб… Похоронки получила одновременно – на мужа и брата, погибшего под Ленинградом.
Из рассказа Валентины Андреевны узнаём: Самуила Фёдоровича воспитывала мачеха. Трудно приходилось. Рано пошёл работать. Зуйком, мальчиком на побегушках, по теперешним понятиям – юнгой.
Уже совсем взрослым окончил мореходку. Необычайно настойчив был в достижении поставленной цели. Исключительный семьянин.
– Очень любил детей и мою маму, Софью Сергеевну. Она была для него живым примером, олицетворением материнства и преданности делу партии. Она была членом партии с 1920 года, – продолжает рассказ В.А. Бурых. – Мой отец Гурьев Андрей Иванович был направлен петроградскими рабочими на установление Советской власти в Архангельской области. В захваченном интервентами Архангельске он был арестован. Через пять месяцев пребывания в тюрьме отправлен на Мудьюг. Вместе с другими товарищами за организацию побега Андрей Иванович поплатился жизнью…
У меня сохранилась давняя фотография членов экипажа «Пеликан», тогда Самуил Фёдорович Бурых плавал с А.С. Гидуляновым и В.И. Дерябиным. Когда Гидулянова назначили капитаном «Дежнёва», он звал с собой Бурых, но тот остался верен «А. Сибирякову». Дерябин ушёл на «Дежнёв», потому что до последнего дружил с Гидуляновым. После гибели «А. Сибирякова» Гидулянов успокаивал меня, присылал телеграммы.
Жизнь моя сложилась нелегко. Семи лет осталась без отца. Во время войны погибает муж, и на руках у меня – двое малышек. Разве можно всё это выразить словами! Берёшь похоронки на мужа и брата и умываешь их слезами. Теперь уже дочки самостоятельные люди: Белла, преподает в школе, Марина – научный сотрудник института леса и лесохимии.
– Валентину Андреевну Бурых знаю давно, – вступает в разговор Анна Дмитриевна, жена Петра Эдуардовича Гайдо. – Они вместе с моим Петей на курсах радистов учились. А уж как случилась наша общая беда, неразлучно живём одной семьёй. Мы так все и называем себя: сибиряковцы… Скромничает Валентина Андреевна, в войну она удостоилась двух значительных наград государства – ордена Красной Звезды и медали «За боевые заслуги».
Вдруг лицо Анны Дмитриевны озаряет улыбка, она с волнением вспоминает:
– Познакомились мы с Петей в доме отдыха в Архангельской области. Добрый, общительный, он сразу мне по душе пришёлся. Вскоре поженились. Пять лет ждали ребёночка. Петя не переставал всем говорить: «Будет у меня сын!» Когда родился Эдик, Петя был готов всем знакомым, соседям, друзьям, первому встречному кричать: «У меня сын родился!»
Эдуард Петрович смущённо улыбается, кладёт руку на плечо матери, согласно кивает головой.
– С началом войны, по настоянию Пети мы уехали в Шенкурский район. На побережье стало неспокойно, – продолжала Анна Дмитриевна. – Привычно уходили в море сибиряковцы, все думали, что это – обычный рейс в тыл. Последний рейс в Арктику. Был уже август… Как гром среди ясного неба пришло извещение о гибели Петра. Я переехала в Архангельск, продолжила учёбу в институте, стала преподавать математику в школе. Надо было жить… Теперь вот уже сын старше своего отца…
Анна Дмитриевна взмахивает рукой, точно отгоняет далёкие, нелёгкие воспоминания, отворачивается. Но уже поздно – не скрыть слёз. На помощь приходит сын:
– Война разрушила многие человеческие жизни и города. А мне хотелось строить. Пошёл в строительный институт. После окончания института два года отстраивал родной Архангельск. Это были хорошие годы. Вдруг все повернулись лицом к первому городу-порту России. Может, и мы заслужим похвальное слово от своих предков? Через год после основания Архангельска французский капитан Жак Соват записал в своём «памятном журнале»: «Постройка города превосходна. Нет ни гвоздей, ни крючьев, но так хорошо всё сделано, что нечего хулить, хотя у русских все орудия состоят в топорах, но никакой архитектор не сделает лучше, как они делают». От топоров, мы, конечно, ушли давно. Используются современные промышленные методы застройки. Так вырос и изменился Архангельск в последнее время к нашей общей радости!.. Окончил аспирантуру в Ленинградском строительном институте, защитил диссертацию, преподаю на том же факультете. Работаю вместе с женой Татьяной, воспитываем двух дочек – Олю и Катюшу. Растёт семья сибиряковцев…
Рядышком по кругу с Анной Дмитриевной сидит Альфред Зеликович Элимелах. С ним следующий диалог.
Карандаш в моей руке почему-то дрогнул… Очевидцы вспоминали: в последние секунды политрука Зелика Абрамовича Элимелаха видели на корме «Сибирякова» стоящим в обнимку со старшим механиком Николаем Григорьевичем Бочурко…
Альфреду было чуть больше двух лет. Конечно, отца он не помнит, но знает о нём по рассказам матери такие подробности, что иногда предстаёт перед ним отец из того далёкого времени, как живой.
– Отец родился в деревне Носовичи Гомельской области, – вспоминает Альфред Зеликович. – Поворот в его жизни связан с окончанием университета красных комиссаров. По достоверным данным, он учился и в лётном училище. В своей жизни он хотел достичь многого. Но был брошен клич: «На флот!» – и он решил, что его силы и знания пригодятся сегодня именно советскому флоту. Его направляют на ледокол «Ленин», с 1939 года до последнего дня – на «Сибирякове».
После гибели З.А. Элимелаха судьба разбросала его семью. Только недавно нашлись его братья – Лев Абрамович и Давид Абрамович.
Альфред Зеликович окончил Ленинградский кораблестроительный институт, работал в Ленинграде, теперь – в Северодвинске. Не случайная переадресовка. Поближе к сибиряковцам. «Когда мы рядом – одна семья». Степан Васильевич Быков помог ему устроиться на работу.
Альфред Зеликович с искренним уважением говорит: «Мы работаем вместе с сыном Степана Васильевича – Валерием Степановичем, орденоносцем, уважаемым на заводе человеком. Что ещё о себе? Жена, Раиса Андреевна, ваш коллега – журналист, в заводской многотиражке работает. Сын окончил ПТУ при Ленинградском адмиралтейском заводе, служит в армии, дочь – в седьмом классе учится. Если бы был жив отец, порадовался бы за нас. Отец с одиннадцатого года. Тридцать один год ему был. Я сейчас на 13 лет его старше. На семидесятом году умерла моя мать – Мария Соломоновна. Больше чем на полжизни оставила её война одинокой. И кто подсчитает, насколько война сократила её жизнь?
…Навсегда в памяти Нины Николаевны Чечулиной-Кононовой остался день прощания с отцом. Никого не пускали на «Сибиряков», а шестилетняя Нина прошла. Запачкала где-то платьице. Отец застирал его и вывесил на палубе. Вот эту картину и запечатлела её память на всю жизнь, как на фотографии, с мельчайшими подробностями…
В сорок лет умерла мать – Лидия Егоровна. Нина осталась с братом Николаем, на три года младше её. В 18 лет Нина стала опекуном, как гласили официальные бумаги, а в жизни – второй матерью… Сейчас Николай живёт в Молдавии, работает в Рышканской ПМК. Сама Нина Николаевна – диспетчер Архангельского ЛДК. Дочь Ольга учится в медицинском институте, сын Анатолий служит в армии.
– Через Алфёрова нашли нас, – дрогнувшим голосом говорит Нина Николаевна. – С остальными познакомились на 40-летии гибели «Сибирякова», в Архангельске. С тех пор мы роднее родных.
Наше знакомство с сибиряковцами продолжалось. Нина Николаевна представляет Валентина Александровича Алфёрова – сына машиниста «Сибирякова» Александра Степановича Алфёрова.
В семье Алфёровых до сих пор хранится памятный документ – копия приказа №918 по Главному управлению Северного морского пути от 27 июня 1939 года за подписью П.П. Ширшова: отличился в тяжёлых условиях дрейфа ледокольного парохода «Георгий Седов» третий механик Всеволод Алфёров. Он удостоен за участие в этом беспримерном дрейфе звания Героя Советского Союза.
В известной книге «На морских дорогах» Константин Бадигин, капитан «Седова», вспоминает такой эпизод: «С борта ледокола уже опустили на лёд деревянные сходни: оба трапа были разбиты штормом ещё в Баренцевом море…
– Посылаю вам смену, – кричит Папанин.
Через какую-нибудь минуту по трапу нашего ледокольного парохода поднялся Александр Алфёров, брат нашего Всеволода. Мы обмениваемся рукопожатием, целуемся. Алфёров скороговоркой выпаливает:
– Товарищ капитан! Разрешите стать на вахту у котлов, сменить брата…
– Хорошо. Обратитесь к старшему механику,– говорю я».
Это упоминание об Александре Степановиче Алфёрове, отце Валентина Александровича. Братья Всеволод и Александр были очень дружны между собой. На «Георгии Седове» они проплавали почти четыре года…
Валентин Александрович хотел стать по примеру отца моряком. Мать никак не могла согласиться с этим: «Море отняло у вас отца, – говорила она. – Не хочу, чтобы оно лишило меня сына».
Валентин Александрович, возможно, убедил бы мать в том, что не море, а война отняла у них самого близкого человека. Тогда же он согласился с матерью. Окончил педагогический институт; преподавал в одной из школ Архангельска. Воспитывал крепких парней, настоящих защитников Родины, таких, какими были отец и его братья: Всеволод – Герой Союза – погиб в автомобильной катастрофе в 1947 году, Борис – военный, живёт в Москве… Сестра закончила культпросветучилище, вышла замуж за военного моряка, мотается за мужем – то во Владивосток, то в Севастополь…
Мы договорились, что по возвращении домой Валентин напишет мне подробно об отце, вышлет снимки. Слово своё сдержал. Учитель физкультуры, человек натренированный, но мне показалось, что не сразу выправился его почерк в том письме. Трудно писать набело биографию погибшего отца.
«Алфёров Александр Степанович родился 11 сентября 1914 года, в деревне Якуниха, Шенкурского района, Архангельской области. Окончив семь классов, работал в колхозе. Морячить начал в 18 лет, – писал Валентин Александрович. – Под видом учёбы выехал в Архангельск. Работал браковщиком на двадцать пятом лесозаводе. Вернулся из Арктики старший брат Всеволод и забрал его на «Г. Седов». Писем с моря присылал мало, в основном – радиограммы».
Сохранившуюся вырезку из областной газеты «Правда Севера» Валентин Александрович прислал нам. Посвящена она возвращению из последнего рейса «Г.Седова». Заметка появилась тоже благодаря Валентину Александровичу. Он пришёл в редакцию и сказал:
– Я из Соломбалы. Могу рассказать о двух седовцах. Они не придут на торжественную встречу. Они погибли…
Он рассказывает о братьях, об отце и дяде. Валентина ещё не было на свете, когда «Г.Седов» совершил свой исторический дрейф. Они ушли совсем молодыми, когда Валька успел сделать свои первые неуверенные шажки по этой неспокойной земле.
Валентин впитывал в себя каждый рассказ, каждое слово бабушки Апполинарии Семёновны. Всё вроде было для подтверждения смерти сыновей. Но она до последнего дня всё ждала сынков.
Слушал Валентин рассказы матери, друзей-моряков, сверял свои мысли с документами и выцветшими фотоснимками. Вот счастливые и строгие, крепкие и коренастые соломбальцы стоят у судовых машин, играют на гитарах, дрейфуют среди гигантских торосов, пьют горячий чай из жестяных кружек и, кажется, впереди – нескончаемая жизнь.
…Встречать ледокол «Г. Седов» из последнего рейса Валентин пошёл с матерью – Валентиной Михайловной, с которой отец познакомился в тридцать пятом году в Кронштадте, где стоял в ту пору «Г. Седов».
«В 1936 году мать и отец поженились, – заканчивает своё письмо Валентин Александрович. – В тридцать седьмом у них родилась дочь Людмила. Потом суждено было родиться мне. Но я так и не увидел из-за войны родного отца. В 1942 году, двадцати восьми лет от роду он погиб в расцвете сил… Когда началась война, все мы, кроме отца, оказались в городе Торопец под Великими Луками, на родине матери. Из-за частых бомбежек, вредительства на железных дорогах, не отважились выезжать. Тогда отец даёт телеграмму о немедленном выезде, если мы не хотим остаться вообще… Только с началом эвакуации, в сентябре все родственники выехали: кто – в Шенкурск, кто – в Архангельск, а мы – в Соломбалу…»
С Валентином Александровичем Алфёровым завязалась постоянная переписка. Он присылал мне архангельские газеты, которые подробно рассказывали о сибиряковцах; помог найти в старых газетах воспоминания Анатолия Алексеевича Качаравы, – их мы опубликовали в очередной подборке материалов о побратимах-североморцах.
«А теперь о наших делах. Плохих делах, – писал в очередном письме Валентин Александрович. – В августе 1988 года в бассейне скоропостижно скончался Эдуард Гайдо, утонул. Врачи сказали, что откачивать его было всё равно бесполезно. Очень жаль, совсем молодой – с 1941 года. Я себя чувствовал неважно, и это известие меня надолго выбило из душевного равновесия. Я даже не смог пойти на похороны. Хотел в тот же день позвонить Быкову, но жена сказала, что сам не отошёл, а хочешь старика доканать. И я не стал звонить… На другой день ему позвонила Бурых. Он очень переживал, через несколько часов сам умер.
Вот такая цепная реакция – друг за другом. Я начинал учебный год в таком состоянии, что не думал до конца его дожить… Что-то мой организм стал давать перебои, сказывается стрессовая обстановка. Это не перестройка, а какая-то ломка человеческих судеб. Прав был Горбачёв, сказав, что наступает трудный момент. Не знаю, хвалить его за это или проклинать…
Материалы по сибиряковцам пока находятся у сына Быкова. Он никому их не даёт, ждёт пока пройдёт год. Он обвиняет Бурых в смерти отца, а та в свою очередь так расстроилась, что тоже ничего хорошего не жди…
Вот такая царит у нас обстановка. В городе подскочила подростковая преступность. Экологическая обстановка в городе хуже некуда. Воздух грязен, нефтепродукты в реке. Тяжкое испытание выпало на долю нашего поколения. Валентине Михайловне пошёл 79-й год, нам до её годков уж не дожить…»
А пока ещё одно знакомство: дочь Павла Дмитриевича Иванова, третьего штурмана «Сибирякова» Алла Павловна Иванова-Шаларёва.
– Отец был человеком эрудированным, отличался упорством в достижении цели. Так рассказывала мне его племянница. Я отыскала её через сорок лет. Отец хотел плавать в заграничные рейсы. За три месяца выучил английский язык, – рассказывает Алла Павловна. – Обидно, что не осталось у нас ни одной его фотографии. Сгорели во время бомбежки… Десять лет, как умерла мама, Александра Тихоновна Гостева. На Дальнем Востоке я работала после окончания рыбопромышленного техникума. Рыбаки, узнав, что я – дочь одного из погибших сибиряковцев, подарили мне книгу Новикова и Тараданкина «Сказание о «Сибирякове». Прочитала её и начала поиск… отца. Одно из писем меня привело к Михаилу Федоровичу Сараеву. Бывший главстаршина и парторг «Сибирякова» ответил мне так: «В последнюю минуту, как покинуть пароход, я видел твоего отца уже мёртвым. Погиб при обстреле…» До сих пор снится мне отец, жду его возвращения… Брат и сестра умерли рано. Отец, уходя в поход, просил мать: «Сохрани дочку, пожалуйста».
Алла Павловна активно переписывалась с газетой, готовила материалы, выступала инициатором и организатором встреч сибиряковцев. Она переслала нам копии писем и телеграмм комсорга «Сибирякова» Михаила Кузнецова, которые разыскал и сохранил его земляк Степан Васильевич Быков. Простые до наивности письма, опалённые войной, нельзя читать без волнения. Они и публикуются в том порядке, как их представила Алла Павловна со своими комментариями.
«Миша служил у меня на ледокольном пароходе «Сибиряков», был комсомольским вожаком. Чудесный парень, отличник военно-морской подготовки, пример для молодёжи. В те тяжёлые годы Отечественной войны за время пребывания на корабле он многое делал, чтобы личный состав, комсомольцы всегда были готовы к встрече с врагом. Мы с ним были очень дружны. На берегу он меня всегда сопровождал по роду работы, и по боевой тревоге был рядом со мной. Удивительно честный, скромный, прекрасный комсомолец и большой патриот…»
(Из письма бывшего командира «Сибирякова» А.А. Качарава).
У него была самая мирная профессия – учитель. Он не бредил морем, не мечтал быть военным моряком. Его и сестру воспитывала мать-колхозница Пелагея Васильевна. Отец погиб на фронте в 1915 году, через два месяца после рождения сына. После окончания педучилища 19-летний паренёк получил назначение в одну из сельских школ Архангельской области.
Работал заведующим школой, школьным инспектором, продолжал заочно учиться на историческом факультете Архангельского педагогического института.
Время как будто специально сохранило письма Михаила, одного из погибших сибиряковцев, для нас, потомков, как доказательство того, что коллективный подвиг экипажа не был случаен. Эти письма кажутся по датам такими далёкими, но такими близкими и современными по содержанию. Особенно много писем той поры, когда Мишу призвали на действительную службу в 1939 году на Черноморский флот.
«…Прошёл благополучно все комиссии, зачислили учиться в школу связи. Интересно, что здесь очень много людей разных национальностей. Соберёмся вечером, – и кто на чём играет, и кто как поёт…» (20.11.39 г.)
«…У нас в ответ на наглую провокацию финской буржуазии было уже два митинга. Обстановка напряжённая. Но и мы готовы к отпору в случае нападения на нас». (1.12.39 г.)
«…Сегодня радостный день у меня: получил от вас первое письмо… Хлеб надо беречь, так как вообще могут быть затруднения с хлебом в стране. Впрочем, о событиях вам, наверное, агитаторы рассказывают. Но если, мама, чем интересуешься, задай мне вопросы, и я отвечу, потому что и я – агитатор». (20.12.39 г.)
«… Не проходит дня, чтоб я не вспомнил о доме. Да и как мне забыть мать, которая для меня отдала всё! Откуда бы я ни пришёл, ты меня, мама, всегда ждала, куда бы я ни ушёл, ты всегда заботилась. У тебя настоящее материнское сердце. Как ты теперь, мама, живёшь?» (2.02.40 г.)
«…Много наших емецких ребят там, на Балтфлоте, и на финской границе. В трудных условиях ведут борьбу. За три первые недели войны наших убито 1700 человек, а ранено 7000. Потери белофиннов во много раз больше, хотя им помогают Англия, Франция, Норвегия, Швеция…» (14.01.40 г.)
«…Мама, я потом приеду, и буду работать учителем. Книги мои берегите, они мне пригодятся. Обо мне не беспокойтесь. В армии не я один. А служить требуется каждому гражданину…» (24.01.40 г.)
«…Мама, мы очень весело провели День Красной Армии – 23 февраля. Таких праздников я ещё никогда в жизни не видел. Без вина, дружно, весело, торжественно. Действительно, наша армия и наш флот крепки и непобедимы». (7.03.40г.)
«…Являюсь отличником боевой и политической учебы». (12.03.40 г.)
«…А там, где я нахожусь, принимают людей проверенных. Международная обстановка сейчас сложна…» (30.04.40 г.)
«…Много на фронте знакомых ребят погибло, но ничего не сделаешь, защищать страну надо, во что бы то ни стало». (9.05.40 г.)
«… Всё время учусь, учусь и учусь. Оценки у меня только отличные. Группа наша небольшая, дружная, живём, как родные братья». (12.06.40 г.)
«…Куда интереснее белые ночи на Севере. Вечером роса, немного сыро, ночью тихо-тихо. Хорошо бы сейчас побродить по сосновому бору, поискать красные, белые грибы…» (20.08.40 г.)
В сентябре 1940 года Михаил Кузнецов был демобилизован. Он продолжал работать в отделе народного образования. Но в ноябре 1941 года призывается на Северный флот и в звании старшины 1-й статьи служит на ледокольном пароходе «Сибиряков». Его избирают секретарём комсомольской организации. И опять идут домой его письма.
«…Наш краснознамённый корабль получил правительственное задание. Поэтому некоторое время, возможно, не буду писать. Но вы не пугайтесь. Знайте, что жив». (20.12.41 г.)
«…Сегодня, после продолжительного плавания в море вернулись в полном порядке. Наш корабль выполнил свою боевую задачу. В походе от командования получил оценку «отлично». Уплатил за билеты лотереи 200 руб. Кончится война, деньги будут снова. А сейчас надо помогать каждому всем, чем можно, для разгрома врага». (31.01.42 г.)
«…За зиму мы сделали четыре боевых похода в море. Надо во что бы то ни стало покончить с Гитлером. На заём подписался – всего 560 рублей. Половину внёс наличными деньгами. Выигрыш будет тогда, когда крепче будет удар по врагу, когда он будет разбит». (7.05.42 г.)
«…Скоро – в море на три-четыре месяца. Пойдём в Арктику…» (18.06.42 г.) Вот и его последнее письмо:
«…Горячий краснофлотский привет. Прошли уже более 2 тысяч километров морем. Нахожусь на Диксоне. Впереди много работы. Думаю, что со всем этим я и мои товарищи-моряки справимся. Обо мне не беспокойтесь». (28.07.42 г.)
И последняя телеграмма – от 22 августа 1942 г.: «Кузнецовой Пелагее Васильевне. Здоров, радируйте Диксон. Целую, Миша».
Из документов архива: «Старшина 1 статьи Кузнецов Михаил Васильевич, 1915 года рождения, член ВКП(б), русский, служащий, призванный Емецким РВК Архангельской области, проходивший службу на ледокольном транспорте «Сибиряков», погиб в бою 25 августа 1942 года. Место погребения – море».
Мать, Пелагея Васильевна, ещё не знала этих тревожных подробностей и продолжала писать сыну на фронт:
«1 сентября 1942 г. Поздравляю тебя с днём твоего рождения и желаю быть тебе здоровым и крепким советским воином. И чтобы скорее разгромили заклятых фашистов. Крепко целуем. Мама и Настя. Ждём со скорой победой».
«10 сентября 1942 г. Здравствуй, дорогой сын и брат Михаил Васильевич! Большая радость: сегодня получили от тебя письмо. Теперь знаем: ты находишься далеко-далеко…»
В Емецкой средней школе был пионерский отряд имени М. Кузнецова. В день рождения Миши здесь ежегодно проходила торжественная линейка, спортивные мероприятия. Его имя носит одна из улиц Емецка.
…Среди сибиряковцев образца 1984 года, как они в шутку называли себя, был и Альберт Николаевич Пшеницын, физрук школы, где когда-то учился комсорг «Сибирякова» Михаил Кузнецов. Здесь работает школьный музей. Экспонаты, документы и фотографии рассказывают о подвиге сибиряковцев, на примере М. Кузнецова воспитывается уже не первое поколение патриотов.
В первый день учебного года, после первого звонка на уроках мужества Альберт Николаевич как очевидец будет рассказывать теперь о Диксоне и о том, что в Карском море есть острова, которые носят имена североморцев. Есть и остров Михаила Кузнецова. Он видел его…
Начальник морских операций западного сектора Арктики произносит краткую речь. Приспускается на катере флаг, тревожно, с надрывом звучат гудки, по серой, зыбкой поверхности моря один за другим поплыли венки. Слова излишни…
Из-за тяжёлых свинцовых туч косые лучи солнца, как лучи уставших прожекторов, падают на стылое море, словно ищут чей-то затерявшийся след и никак не могут отыскать. К горлу подступает твёрдый комок, ветер с колючим снегом выжимает слезу…
Потом в письме Анна Дмитриевна Гайдо признается: «Надолго, а, скорее всего, на всю оставшуюся жизнь, запомнится Диксон. Об этой поездке я давно мечтала втайне. Пусть она и воскресила в нас тяжёлые воспоминания, но участие, тепло и внимание людей, с которыми мы встречались на Диксоне, действовали, как целебный бальзам, пролитый на нашу скорбь. Впечатление такое, как будто мне довелось встретиться с давними знакомыми и добрыми друзьями. Память о войне объединяет нас.
В последнем письме муж писал: «Опасную часть пути миновали благополучно. Заходим в Карское море…» Оно-то и оказалось таким коварным, могильным для близких нам людей…»
Кто умер, но не забыт, тот бессмертен. Тот, кто не дал забыть, – сам сделал шаг к бессмертию.