69°45′22″ с. ш. 61°40′00″ в. д.
Посёлок (в 1936 — 2004 годах — посёлок городского типа) в Ненецком АО.
Расположен на побережье Карского моря, к востоку от пролива Югорский Шар на Югорском полуострове. Расстояние до окружного центра, города Нарьян-Мар, составляет 420 км. Ближайшая железнодорожная станция находится в 270 км в городе Воркуте.
Посёлок располагается за Северным полярным кругом в европейской части России. Полярный день длится с 20 мая по 30 июля, полярная ночь — с 27 ноября по 16 января. Недалеко от посёлка протекает река Амдерминка Амдерма.
LJ текст http://maxozhar.livejournal.com/27447.html фотографии http://maxozhar.livejournal.com/28111.html
Амдерма, 2011 г.
Дважды в день по часу на «Сомове» работает магазинчик-ларек, в названии которого столько литературных, сказочных, киношных и историко-бытовых реминисценций, что поневоле ждешь от него чего-то рокового, обманного, обольстительного – «Омут». На самом же деле сложившийся со временем образ этого ларька, довольно заурядный, мало соответствовал столь поэтичному названию, как, впрочем, и ассортимент. В свободное от основной работы время наш симпатичный кок Лариса продает в нем товары регулярного спроса – шоколадки и жевательные резинки, чипсы и DVD-диски, зубные щетки и зажигалки, крем для бритья и сигареты, пиво и более крепкие напитки. Статуса серьезной торговой точки «Омуту» никогда не добиться по той простой причине, что практически всем, что выложено на его скромном прилавке с вполне приличествующей такому случаю наценкой, пассажиры и экипаж «Сомова» запаслись еще перед рейсом. Наверное, я даже и забыл бы упомянуть о нем, если бы не случай, который заставил меня еще раз убедиться в относительности всего сущего, продемонстрировав стремительный рост акций этого одноклеточного универмага во время нашей, увы, не самой продолжительной по времени высадки в Амдерме.Вчерашний туман, сковавший всю деятельность на теплоходе, ночью куда-то делся. Утро оказалось пасмурным, немного штормило. Какое счастье было осознавать, что всего одна таблетка циннаризина в день уже на пятые-шестые сутки приема так повлияли на мой поношенный вестибулярный аппарат, что он стал позволять себе молодецкую резвость, легкомысленно игнорируя довольно ощутимую качку. Правда, желудок воспринял препарат без особой симпатии, и время от времени гастрит принимался буровить его неравнодушные к незнакомым таблеткам стенки – «понаехали тут!», намекая на приближение того дня, когда без омеза будет уже не обойтись.
Амдерму теперь снова можно было рассматривать в бинокль, только в отсутствии светотеневых контрастов выглядела она уже лишенной демонического облика, понурой, усталой и равнодушной ко всему на свете.
На пирсе причала удалось довольно хорошо рассмотреть в бинокль трех человек – наверное, ночью пароход сместился ближе к городу. Мне казалось, что они стоят, не двигаясь, и смотрят на «Сомова» с тем же равнодушием, каким должна быть проникнута вся их жизнь в мертвом городе.
Вертолет начал работать сразу после завтрака – он таскал туда бочки с горючим, а сюда – пустые, и две из них выдавило из «авоськи», они бухнулись в воду. Волны, казавшиеся с борта теплохода совсем незначительными, гуляли так, что бочки эти время от времени пропадали из вида, чтобы потом появиться вновь на свинцовой волне рыжим, ржавым боком.
Я уходил с мокрой палубы в прохладную каюту, садился за ставший совсем родным компьютер, читал чужие книги об Арктике, рисовал, потом снова выходил с биноклем на палубу, а люди все продолжали стоять на пирсе. Кто понял жизнь, тот не спешит. Когда Амдерма была живым городом, они, наверное, торопились по своим делам, а теперь поняли жизнь…
В город мы попали сразу после обеда. Все утро вертолет ни разу не присел ни на борту, ни там, на берегу – он зависал, спускал сетку, ее наполняли, он летел с грузом, снова зависал, сетку разгружали, нагружали чем-то другим, и он снова летел с грузом за грузом. После того, как вертолетчики пообедали, геликоптер снова принялся челночить.
Вместе с нами в Амдерму отправились несколько грузчиков-матросов, которых первым утренним рейсом высадили на берегу, а последним дообеденным рейсом забрали на корабль. Дрикер сказал, что у нас есть пара часов, а до города от места посадки идти минут пятнадцать-двадцать.
Не умею сказать, что именно – стремление ли поскорее добраться до полярной станции, множественность ли попадающихся на глаза деталей, деловитая ли озабоченность своим бытом немногих встреченных людей – сказалось на восприятии мертвого города, но вблизи Амдерма уже не производила того удручающего впечатления, какое возникало при взгляде на нее с теплохода. По мере того, как мы шли по ее дощатым тротуарам, в голове у меня включилась повторялка из «Золотого ключика»: «Пациент скорее жив, чем мертв. Нет, пациент скорее мертв, чем жив». И все более крепло чувство, что время здесь остановилось полвека назад. И как только остановилось время, материя города стала беспрепятственно разъедаться ржой. Из-под нее стали уже почти не видны огромные, полные энтузиазма плакаты вроде «Даешь 12 пятилетку!», написанные когда-то яркой масляной краской на жести. Сейчас такие плакаты можно встретить только здесь – там, где есть жизнь, выветрился сам дух подобных воззваний. Впрочем, здесь он тоже выветрился, но плакаты остались, потому что время остановилось. Ржа покрыла почтовые ящики на стенах домов. Ржа покрыла номера домов на улице Полярная. 24. 26. Один из них был детским садом. Вывеска осталась. Остались и застекленные окна – на первом этаже их заколотили створками дверей. Заколотили потому, что кто-то надеялся сюда вернуться.
У невысокого деревянного дома с давно выбитыми окнами была натянута бельевая веревка. И на ней сушились занавески. Они висели перед заброшенным домом светлой изнанкой наружу и казались выцветшими, повешенными здесь давным-давно – когда уезжали из этого дома. От дома отвалилась завалинка, разбились все окна, сломались двери, а веревка осталась и на ней остались никому не нужные занавески. Впрочем, это было бы совсем уж нарочитой декорацией в мелодраматической мизансцене, выстроенной плохим режиссером. Тем не менее, странное ощущение, что здесь все понарошку, оставалось со мной до возвращения на корабль.
Вспухают и дыбятся отсыпанные в далеком прошлом и покрытые бетонными плитами дороги. Некоторые из них, наезженные, вроде бы, только вчера, неожиданно завершаются на полпути смотрящим в небо трамплином и… зеленой тундрой. И так же, на полпути обрываются, словно грубо обломанные великаном Верлиокой, дощатые тротуары, продолжение которых бессмысленно искать. Дома лопаются. Сверху – донизу. Трещины, как застывшие и выцветшие до бесцветной прозрачности молнии, разделяют их на неровные части, и кирпичи зависают в таком положении, что вот-вот обвалятся, но почему-то не делают этого на глазах у людей. Они тоже поняли жизнь и никуда не спешат.
Остановившееся время не дает людям, живущим здесь, ничего восстанавливать. Город похож на квартиру, в которой нет хозяина, и сначала капает из крана на кухне, потом из него льет, у стульев поочередно сломались все ножки, в разбитое на кухне стекло заносит снег, и часы, сначала остановившись, постепенно пошли в другую сторону.
Веселая в Амдерме только тундра. Она медленно затягивает нанесенные ей когда-то человеком раны, радостно пестря даже в непогожий день желтыми полями лютиков, крошечных незабудок и розовыми шишками приземистых орхидей. Цветы среди тундрового мха вообще видеть странно, но орхидеи бьют все рекорды странности. Даже не знаю, есть ли в России люди (кроме горстки ботаников), у которых слово «орхидея» ассоциируется не с сумраком тропического леса, а с Севером. Даже большинство тех, кто отличит ятрышник от чистеца, мытника или яснотки, не всегда отдают себе отчет в том, что ятрышники Средней полосы России – это орхидеи. И, как у всяких орхидей, их семена созревают не меньше двух лет, а, созрев и опав, ни за что не прорастут, если в них не попадут гифы грибов. Так у них все сложно – как только сохранились до наших дней? Орхидеи не перестают меня удивлять и к ним у меня особая симпатия – самый первый мой рассказ, опубликованный в «Юном натуралисте» и потом вошедший в книгу, был посвящен практически уничтоженной в наших лесах очаровательной орхидее – венерину башмачку. Рассказ назывался «Спящая красавица». Я тогда прочел несколько популярных книг о наших орхидеях, и в памяти навсегда отложилась фраза: «Распространены почти повсеместно, кроме полярных областей и пустынь…». Не помню точно кто и не ручаюсь за точность цитаты, но кажется Чехов писал брату в одном из писем: «Не верь тому, что пишут в книгах».
Разумеется, в Амдерме все друг друга знают. Когда еще на пароходе мы помогали грузить в вертолет кучу продуктов мужчине и женщине в возрасте, она бойко рассказывала, как найти участкового и начальника гаража, с которыми хотел пообщаться Хохлов. Эти двое (мужчина и женщина) оказались самыми сообразительными в Амдерме – они закупили все заранее, еще до выхода «Сомова» в рейс, и теперь забирали пиво и консервы штабелями.
Начальник полярки, до которой мы все-таки дошли, пожаловался, что остался без продуктов. Как это могло случиться, я не вполне понял. То ли он просто не заказал продукты, то ли надеялся что-то прикупить в «Омуте», но из-за тумана не было возможности своевременно попасть на корабль. Нет, в самом деле странно – ведь основная задача «Михаила Сомова» как раз и состоит в том, чтобы снабжать продуктами, топливом и прочими необходимыми вещами труднодоступные полярные станции…
Я только краем глаза заглянул в здание полярки – съемка мертвого города привлекала гораздо сильнее.
Неподалеку горделиво возвышалась ржавая металлическая конструкция с флюгером и объемными буквами «Полярная станция. Амдерма. 1933» наверху.
Пока я клацал затвором фотоаппарата, подошла молодая женщина и поинтересовалась, не собирается ли еще раз прилететь вертолет с «Сомова». Я объяснил, что он прилетит теперь только забрать нас часа через полтора. И все. Тогда она печально улыбнулась и сказала, что, видимо, у нее не получится слетать на «Сомов», чтобы купить в «Омуте» продуктов. Оказалось, что жители Амдермы знают даже часы работы «Омута» – ларек на глазах начинал обретать статус товарно-сырьевой биржи на Уолл-стрит (если, конечно, на Уолл-стрит есть товарно-сырьевые биржи).
В Амдерме, как сказала женщина, есть два магазина, но в них все дороже втрое, по сравнению с «Омутом». Можно еще заказать продукты с Большой Земли самолетом – раз в две недели он прилетает сюда и привозит то, что заказывают. Но стоимость перевозки составляет просто фантастическую сумму – 80 рублей за килограмм. Будь то картошка или черная икра.
Сказав обо всем этом, женщина продолжала молча стоять, будто от моего решения зависело теперь, сможет она купить в «Омуте» продукты или не сможет. Потом она почему-то сказала, что у нее здесь работает муж, и она сама работала в гараже, а теперь не работает. Не знаю, почему, но мне стало как-то неудобно из-за того, что я ничем не мог ей помочь. Она постояла еще немного и ушла.
Пока я снимал то, что мне казалось особенно выразительным, подошел мужчина. Он пару раз проходил уже мимо, а тут вдруг остановился и почти так же, как женщина до этого, без церемоний заявил, что живет в Амдерме уже двадцать лет, ему здесь нравится и он никуда не собирается уезжать. И я хотел расспросить его, как это было – как опустел город, но тут подошли Дима с Хохловым и практически сразу же подъехали на двух УАЗах участковый, вызвавшийся довезти нас до вертолета, и начальник гаража с помощником. Мужик незаметно ушел, Хохлов заговорил с местными об охоте и рыбалке здесь, Дима стал записывать «имейлы» и телефоны. А я все смотрел по сторонам и пытался найти что-то такое выразительное, что-то такое, что любому человеку на земле сразу рассказало бы о драме мертвого города. Но глаза разбегались от переизбытка этих выразительных деталей, и я терялся, не зная, что снимать. Фотографировал направо и налево, будто отстреливался.
Правду сказать, свидание с этим городом я представлял себе совсем иным – в моем воображении наш путь по нему был полон скорби и печали, мы двигались по пустынным улицам и площадям с черными пустотами вместо окон и витрин больших универмагов, по перекресткам с неработающими светофорами (лишь один, «забытый светофор встрепенется ритмом регги» - и опять погаснет), в густом безмолвии, нарушаемом только гулкими звуками наших шагов. Ну, или как-то примерно так… А все оказалось будничнее, прозаичнее, совсем не по-стивенкинговски.
К месту посадки вертолета нас подбросил участковый. Там уже стояли матросы-грузчики. Неподалеку темнел пустыми внутренностями кирпичный ангар, рядом с ним валялись останки вертолета, на дороге застыли автобус и автокран. Было ощущение, что они тоже давно брошены людьми на произвол судьбы. В автобусе сидела женщина, то ли кого-то ждала, то ли просто пряталась от ветра, от нечего делать наблюдая за погрузкой-разгрузкой вертолета.
