Стругацкий Владимир.

"Идите на меня"

Когда "Сибирь" застревала во льдах, когда приходилось ей давать задний ход и снова всей своей силой наваливаться на лед, Руслан, как маятник, ходил по рулевой рубке. Он то посматривал на экран локатора - не отобьет ли его луч где-нибудь впереди разводье, то брал бинокль и долго смотрел вперед. А впереди все тянулись и тянулись ледяные поля.

- Ну что, кормилец, - говорил капитан. - Давай готовь свою птицу.

Ледовый разведчик бежал через две ступеньки к себе в каюту, брал планшет с картами, натягивал ватник и ушанку, а тем временем Миронов звонил прямо с мостика бортмеханику:

- Николай Иваныч, готовь вертолет.

...Ми-2 поднялся над "Сибирью", повисел немножко над атомоходом, словно ему не очень-то хотелось с ним прощаться, и ушел вперед.

Руслан смотрел сверху на льды, смотрел, как тяжело прорубается ледокол, и настроение у него было паршивое. Кругом один белый цвет. Хоть бы где-нибудь показалась черная полоска разводья. Руслан взял планшет и стал рисовать на бумаге значки, самые тревожные для мореплавателя и ледового разведчика - треугольники, так принято обозначать торосы. В середине этих треугольников должна стоять цифра, обозначающая балльность торосов. Предел - пять баллов, это значит - кругом одни торосы. Сейчас Руслан ставил в треугольник четверку.

- И где они тут, эти зигзаги удачи? - вздохнул ледовый разведчик. - Нету тут никакой удачи.

И все же Руслан знал: безвыходных ситуаций не бывает. Эту истину он усвоил давно - с тех пор, как впервые самостоятельно вылетел на ледовую разведку с острова Диксон. Это было восемнадцать лет назад, здесь же, в Карском море. Молодой гидролог, недавний выпускник Ленинградского арктического училища, был на седьмом небе: застыли во льдах суда, не могли сдвинуться, а он, Руслан Борисов, нашел им дорогу, нашел полынью, и суда двинулись по этой дороге. Всего час назад он нанес на карту замеченное с воздуха разводье, свернул карту трубочкой, засунул в патрон и через открытую дверцу самолета в тот миг, когда внизу мелькнула палуба судна, кинул вымпел. Карта упала точно на капитанский мостик. И тогда впервые в своей жизни он услышал в наушниках голос капитана: "Спасибо за помощь. Огромное спасибо".

С тех пор были сотни полетов. Сотни раз выручал Руслан суда из ледового плена.

Но еще до первых полетов на ледовую разведку не раз зимовал он в Арктике - на Диксоне, на Земле Франца-Иосифа. На острове Хейса в 1957 году строил полярную станцию. На этом одном из самых красивых островов Земли Франца-Иосифа, где у самого берега плавают огромные голубые айсберги, он и женился. Тогда на острове и домов-то не было. Только айсберги у берега были и на месте будущей обсерватории стояли палатки. И они с Ниной жили в палатке, строили одну из самых крупных в Арктике полярных станций.

Больше двадцати лет Руслан Борисов в Арктике. Даже когда работал в Арктическом и антарктическом институте, чаще его можно было увидеть где-нибудь на Диксоне, в Амдерме или в Нагурской, чем на Фонтанке. И лишь один раз он расстался с Арктикой на год. В 1966 году метеоролог Руслан Борисов отправился в Антарктиду, на станцию Восток, расположенную на высоте 3488 метров. В день своего рождения выпил с друзьями рюмку водки. И понял: зря. Сердце колотилось так, будто вот-вот выскочит. Все праздники они отмечали потом только так: зажаривали шестнадцать цыплят и открывали шестнадцать бутылок пива. На станции их было шестнадцать. Каждый из шестнадцати жил и работал на пределе. Когда температура была под восемьдесят, они все равно выходили из домиков и каждый из них раз в десять дней заготавливал воду - пилил пятьдесят кусков снега. С тех пор, когда Руслан смотрит в кино замедленную съемку, он вспоминает станцию Восток. Вспоминает, как медленно двигался, как останавливался, чтобы отдышаться, и снова взваливал на плечо кусок снега и шел с одной мыслью: только бы не упасть.

На Востоке вместе с нашими полярниками зимовал американский ученый. Однажды за ним на станцию прилетел "Геркулес". В самолете оказались и полярники с американской станции - в основном высокие, богатырского телосложения негры. Они постарались не упустить случая и посмотреть, как живут люди на полюсе холода. Вышли они из самолета, вдохнули морозный воздух, с трудом дошли до станции и улеглись влежку. Пришлось "Геркулесу" поскорее улетать - везти их на берег Южного океана, на станцию Мак-Мёрдо...

На Востоке каждому трудно. Но труднее всего метеорологу. Руслан в любой мороз, в любую метель восемь раз в сутки отправлялся на метеоплощадку, снимал показания приборов. Что это была за работа, можно судить по двум цифрам: 72 и 56. Первая - столько Борисов весил в день прибытия на Восток. Вторая - столько весил, когда уезжал.

- Но пока плыл домой на "Оби" - отъелся, отоспался, - улыбается Борисов. - Домой как новенький приехал. И вообще доволен я своей Антарктидой. Раз в жизни надо пожить в таких условиях, посмотреть, на что ты способен.

Ему за сорок, но выглядит он так молодо - худой, подтянутый, очень подвижный и русые волосы непослушные, как у мальчишек, - что как-то не решаешься назвать его Русланом Александровичем и никогда не скажешь, что его сын уже учится в кораблестроительном институте.

...Мы летим над Карским морем. Руслан вздыхает:

- Один белый цвет.

Мы пропиливаем галсами море, но на море кто-то властной рукой постелил огромный лист ватмана. И нигде этот ватман не порван. Нигде.

- Борт 23 860! Я - "Сибирь", - услышали мы голос капитана. - Ну как там впереди? Не легче?

Разговорчивый, веселый Руслан сейчас будто забыл все свои шутки. Он ответил по-военному четко:

- Не легче.

И на "Сибири", видимо, уловили этот тон. Вопросов больше не задавали. Знали: надо ждать. Лишние вопросы только раздражают тех, кто работает сейчас на Ми-2.

И вдруг впереди - прореха в ватмане, черная змейка. Евгений Николаевич Миронов - командир Ми-2 - несется к ней на всей скорости. Разводье уходит вдаль. И настроение у всех тут же меняется. Руслан щелкает секундомером, засекает, когда мы начали полет над этой черной полоской, и когда полоса обрывается, подсчитывает и говорит:

- Ничего разводьице - десять миль.

И тут же передает на "Сибирь":

- Впереди курсом 240 - разводье длиной десять миль.

Разводье вклинивается в лед, но тут уже поменьше торосов.

Мы еще минут двадцать идем вперед и видим, как на горизонте льды обрываются. Неужели полынья?

Летим над почти чистой водой - только тоненькая корочка серого льда лежит на ней. Летим, а разводье все не кончается.

- "Сибирь"! Впереди курсом 260 море воды.

Можем возвращаться. И так уже три часа в воздухе.

Мы подлетаем к "Сибири" и видим, как меряет шагами вертолетную площадку Николай Иванович Проколейко. Он так и не уходил с кормы все три часа. Миронов говорит мне:

- Вот так всегда. Мы с Иванычем с семьдесят пятого года еще на "Арктике" вместе плавали, и, какой бы мороз ни был, пока вертолет не сядет, он не уйдет.

- Разве это необходимо? - спросил я.

- Необходимости такой нет. И я работал с бортмеханиками, которые только вертолет в воздух - на диван и отдыхают. Но Проколейко уж такой человек, что, пока вертолет не сядет, он не успокоится. Хотя готовит он машину отлично и хоть сам бог ему приказывай выпустить Ми-2 в воздух побыстрее, он, если все не проверил, никого к машине не подпустит.

Евгений Николаевич сказал:

- А все-таки есть смысл в том, что он всегда на палубе. Конечно, случись что с нами в воздухе - Николаю Ивановичу нам не помочь. Но пролетая над "Сибирью", глядя на его маячащую на корме фигуру, мы знаем: нас ждут, за нас волнуются. И это помогает. Придает уверенность, успокаивает. Хотя я человек не сентиментальный и в Арктике не первый год.

"Сибирь" сделала их друзьями - ледового разведчика Борисова и командира Ми-2 Миронова. Они научились понимать друг друга моментально, без слов.

Для Миронова Борисов - такой же близкий человек, как и Валерий Лосев - ледовый разведчик "Арктики", с которым вылетали они на поиски проходов и когда "Арктика" шла в прошлом году к Ямалу, и когда шла она к полюсу.

Я стал расспрашивать Миронова о рейсе к Северному полюсу. Он сказал:

- Судите сами: сто четырнадцать часов "Арктика" шла в тяжелом льду. Из них шестьдесят четыре мы были в воздухе.

Ничто так не сближает людей, как трудная работа, которую они делают вместе. У Миронова с Лосевым было много такой работы. В прошлом году им пришлось по дороге на Ямал выводить "Арктику" из Карских Ворот: атомоход двое суток не мог двинуться с места. Они летали три часа подряд и, так и не найдя дороги, сели, заправились и снова поднялись в воздух. И только на шестом часу позади "Арктики" нашли проход. Атомоход развернулся, вышел на единственную на десятки миль кругом трещину.

...Мы подлетели к "Сибири". Делаем круг над атомоходом и зависаем низко-низко надо льдами, прорезанными черной полосой разводья.

- Идите на меня, - звучит сейчас в рубке "Сибири". - Мы у самого входа в разводье.

Висим надо льдом и ждем, пока "Сибирь" пробьется к вертолету, и штурманы увидят, где лучше войти в полынью. Делаем круг и слышим в наушниках:

- Курс 220. Скорость 9 узлов. Добро на посадку.

...Сибирь" шла по широкой, свободной ото льда полынье. Шла красиво, плавно, быстро.

- Пусть хоть немножко отдохнет ото льда, - сказал ласково капитан, будто говорил не об атомоходе, а о каком-то уставшем от тяжелого пути живом существе.

- Пусть отдохнет, раз ей наш кормилец такую дорогу нашел.

далее: Трассы Следзюка