Валентин Аккуратов.

Чрезвычайный рейс

продолжение

— Миссис Смит и мисс Катерина, — представил нас глава дома и, указывая на нас, грозно произнес: — Рашен пайлот, олрайт большивик!

Женщины растерянно сделали книксен и бросились накрывать стол. Старшая что-то говорила Смиту, а младшая засмеялась и отрицательно затрясла головой. Савельев перевел:

— Она говорит, что отец стал болтуном и зря пугает их большевиками, что вы ничем не отличаетесь от американских офицеров, но только скромнее, вежливее.

— Мистер Савельев, будет ли удобным спросить, кто была мать миссис Смит? Уж очень она похожа на русскую? — задал я вопрос.

Савельев быстро заговорил с хозяйкой, та, раскрасневшись, что-то отвечала, посматривая на нас.

— Она говорит, что ее мать из русского старинного поселения Михайловский редут. Что после продажи Аляски часть русских осталась. В России они ничего не имели, а здесь много земли. Мать ее вышла замуж за золотоискателя, а она сама еще помнит русские слова и без помощи переводчика поняла ваш вопрос, и что если вы будете в Михайловском или в городе Ситке, который раньше назывался Новоархангельск, вы там встретите много русских И еще она просит передать вам” что она гордится вами и никогда больше, что бы ей ни говорили, не поверит, что большевики — варвары, безбожники и... людоеды! — смущаясь, перевел Савельев.

Катерина, гибкая и стройная и, конечно, такая же кокетливая, как девушки всех стран и народов в ее возрасте, лукаво улыбаясь, поставила на проигрыватель какую-то пластинку, которую она долго разыскивала. Мы ожидали услышать модный фокстрот, блюз или танго, но вдруг сочный баритон запел:

Гай-да тройка, снег пушистый...

Ошеломленные, мы замерли. А голос, звонкий, по-русски задушевный, разливался залихватской песней по этой полурусской избе и через дверь уносился в тундру, в безбрежные просторы американской земли. Не потому ли так больно и остро щемило сердце. Щелкнул автомат радиолы, пластинка кончилась, а мы молча стояли и все еще слышали звуки родной песни. С любопытством глядя на нас, притихли и, американские офицеры.

— За дружбу русских и американцев! — поднимая стакан с виски, сказал Савельев

Звякнули стаканы и вновь поднялись. Пили за американский народ, за Советское государство, за разгром Гитлера, за вождя советского народа — Сталина, за Рузвельта.

Но надо было уходить. Поблагодарив хозяев, мы отправились в город По пути мы обратили внимание на брошенные драги. Огромные, застывшие, как скелеты доисторических животных, они стояли на болотах среди отвалов породы. Изрытая тундра напоминала поле после сильной и массированной бомбежки. Ближе к Ному шли интенсивные работы, суетились всевозможные машины. Аптекарь, как опытный гид, подробно разъяснял:

— Золото в районе Нома выбрано. Драги брошены, так как доставка их в другое место при бездорожье слишком дорога Экскаваторы и катки делают новый аэродром для больших военных аэропланов. Работа сложная, так как приходится строить на вечной мерзлоте Но в этом мы имеем большой опыт. Такие аэродромы уже построены на Мысе Барроу, в Тэйлоре, Фэрбенксе Умеют ли русские строить на вечной мерзлоте? — тут же задает наш переводчик вопрос.

— Не только аэродромы, но даже доменные печи Наша официальная печать сообщала о гигантской доменной печи, построенной несколько лет назад в Кузбассе. Это в Сибири. А между Дудинкой и Норильском проложена железная дорога. Да и вся забайкальская дорога проходит по вечной мерзлоте! — ответил я, не выдержав похвальбы аптекаря.

— Да, да, и вы, советские, в этом деле имеете очень большой опыт! — и перевел мой ответ офицерам.

Ном. Чистенькие, разноцветные одноэтажные домики с палисадниками и яркими цветами. Много магазинов, как в ковбойских кинофильмах, и вооруженных людей — в ковбойских шляпах, кожаных с бахромой клешах, с тяжелыми ремнями и свисающими с них “смит-вессонами”.

Иван долго рассматривал эти точно сошедшие с киноэкранов фигуры.

— Что это? Кинофильм снимается?

— О, нет! Это аляскинская армия. Солдаты. Только вместо коней они оседлали джипы! — рассмеялся аптекарь.

— А что, у них оружие бутафорское? “Смит-вессоны” — это же револьверы эпохи клондайкских рассказов Джека Лондона! — не унимался Иван.

— Ас кем им воевать на Аляске? Остались на вооружении по традиции.

— Господин Савельев, вы русский? — спросил его Черевичный.

— Да! Эмигрировал по религиозным убеждениям в тысяча девятьсот третьем году. Из Одессы. Я молоканин. Слыхали о такой секте?

— Да, конечно. А на родину не тянет? Савельев помолчал, тихо ответил:

— Не бередите душу! Кто же меня примет, сектанта? Ведь у вас религия вне закона!

— Ну, конечно, большевики — с рогами! Религия у нас не вне закона, а отделена от государства. Вероисповедание, хочу заметить, свободное, хочешь верь в бога, а хочешь в черта!

Савельев мелко перекрестился и как-то отрешенно посмотрел на Ивана.

— Кто же вам тогда помогает в ваших отчаянных полетах, если в бога не верите и черта не боитесь? Кто же вы?

— Дорогой господин Савельев, большевики мы! — ответил Черевичный.

Трудно сказать, чем бы закончился этот диалог в пути, если бы в этот момент мы не подъехали к гостинице.

У входа в пахнущее свежим лесом, длинное бунгало нас уже ждали наши пассажиры и группа американцев. В отведенных нам комнатах было тепло и уютно. Широкие койки, тонкое белье и яркие атласные одеяла, стеганные на вате. В качестве переводчика нам дали пожилого, гладко выбритого человека, который представился: “Бывший матрос царской яхты “Штандарт” — Федор Евстигнеевич Васин”.

— Не иначе — беляк, — сказал Иван, когда мы остались одни.

Отказавшись от обеда в офицерской столовой при гостинице, так как изрядно заправились у мистера Смита, мы пошли осматривать город.

Чистые, широкие улицы, на небольшой площади у мэрии — высокие резные фигуры, переплетения животных и птиц, вершины, увенчанные черными воронами с большими красными глазами. Это тотемы — священные знаки индейских племен. У некоторых домов под открытым небом стоят “форды”, “шевроле”, “понтиаки”, и тут же нарты и байдарки. Изредка попадались эскимосы, и ни одного индейца

— А где же хозяева этих идолов? — указывая на тотемы, спросил Черевичный переводчика.

— Там, на юге, по реке Юкон, в лесах. А здесь, в тундре, эскимосы пасут оленей, рыбачат. На море бьют тюленей, моржей.

Осмотрели школу, клуб и кинотеатр. Все здания деревянные, для небольшого количества людей. Когда мы выразили удивление, что город растет, а школа единственная, переводчик сказал, что до прошлого года население города из года в год уменьшалось, но вот, в связи с войной в Европе, нахлынули воинские части, офицеры и сержантский состав с семьями, теперь, конечно, придется строить новую школу, но вряд ли туда попадут дети туземцев.

В городе мы не увидели ни одного промышленного предприятия, и на наш вопрос “чем же живут горожане” переводчик сказал:

— Кто чем — торговлей, морским промыслом, оленеводством, разведением пушного зверя, а теперь многие ушли в армию, конечно, молодежь, и работают на строительстве дорог, аэродрома и жилых построек. Город умирал. После золотого бума только война оживила его. Но надолго ли? — вздохнув, закончил свое повествование Федор Евстигнеевич Васин, бывший царский повар на яхте “Штандарт”.

После ужина, ознакомившись с погодой, решили в девять утра местного времени вылететь дальше по маршруту-Ном — устье реки Юкон — остров Кадьяк.

Гостиница не отапливалась, но спалось под теплыми одеялами отлично. В пять, после завтрака, отправились на гидроаэродром, предупредив, чтобы пассажиры в семь были готовы к вылету. У реки с паромщиком Рыжим Смитом встретились как старые друзья.

Прощаясь, он сунул нам в руки корзину, обвязанную марлей.

— Это моя жена вам приготовила, жареные куропатки и форель в дорогу! — перевел нам Федор Евстигнеевич.

Смит тепло улыбался. И совсем не вязалась его добрая улыбка с тем, как назвал вчера его аптекарь: “паук у реки”. Поблагодарив, мы преподнесли ему бутылку “столичной” и флакон духов “Красная Москва”.

— Духи для ваших женщин. Будем лететь обратно-лично поблагодарим их за радушие,

Подъезжая к лагуне, мы издали услышали песню “Катюша” и в такт музыки ритмичную стрельбу. А когда машина выскочила на пригорок, растерялись от увиденной картины.

На палубе лодки стоял патефон, а вокруг него, со “Смитами” в руках, отбивали чечетку два дюжих ковбоя, и в такт музыки постреливали вверх. Вместе с ними, лихо присвистывая, отплясывали Виктор Чечин и Валентин Терентьев. Увидев нас в подъехавшей машине, они смущенно остановились.

— Эти ковбои всю ночь помогали нам заправляться, — начал объясняться Чечин. — А когда мы легли спать, охраняли машину. Ребята что надо. Рассвет очень холодный, угостили их спиртом, чтобы согрелись. Ну они и развеселились...

Черевичный старого посмотрел на механиков.

— Ей-же-ей, только угостили...

— Хорошо, разберемся потом. Докладывай, как машина?

— Все в порядке, заправлена полностью, — отрапортовал Чечин. — Пресная вода заменена на свежую. Продукты питания получены на всех.

Ковбои-солдаты, вложив свои револьверы в кобуры, добродушно улыбались и вдруг рявкнули:

— Дружба, дружба! Гитлер... — тут они завернули такое словцо, что Иван, поняв об источнике информации, прозой надвинулся на Чечина:

— Ты что, подводишь этих оболтусов под гауптвахту? А всему экипажу грязное пятно! Пиши рапорт, списываю с борта!

— Так они же не пьяные. Я и налил-то им только по кружечке. Они говорят — у них норма казенная такая же на дежурстве... — оправдывался Виктор.

— Ну, ладно! Расчехляй моторы и прогрей. В девять вылет. Дома мы с тобой поговорим, — еле сдерживался Черевичный.

— Моторы уже прогреты и долито горючее, израсходованное на прогрев. Хотел как лучше, — виновато тянул Виктор.

Ковбои спустились на плот и, заложив руки за спину, важно ходили вокруг порученного им для охраны объекта, словно ничего и не произошло, украдкой посматривали на Черевичного и понимающе подмигивали Виктору.

Берег был пустынен, и только четкие шаги веселых охранников нарушали тишину утра. В семь на джипе прибыла смена охраны во главе с инженер-капитаном — комендантом аэропорта. Поприветствовав нас, он принял рапорт от часовых, просто, без всяких воинских церемонии, а потом через переводчика попросил Виктора Чечина слить с отстойников бензобаков самолета горючее в стеклянные банки и внимательно посмотрел на свет голубое топливо (бензин сорта Б-100). Не обнаружив воды, он бросил стандартное: “О'кэй!” Завел катер и, пригласив нас, показал на лагуну.

— Ну и ну, какой заботливый! — покачал головой Чечин. — Проверил слив, дважды уже мной проверенный, а теперь зовет вас на осмотр акватории.

Садясь в катер, я позвал переводчика.

— Не надо, — с легким акцентом, неожиданно по-русски, произнес офицер, — я понимаю, — и, улыбнувшись Чечину, добавил: — Контроль за вашим гидроаэропланом — моя прямая обязанность. Исправность выпущенного аппарата в полет лежит на мне. Я знаю, вы тщательно проверили качество горючего, солдаты мне доложили, но порядок есть порядок.

— Простите, инженер-капитан, вы тоже из русских? - спросил Черевичный.

— О нет! Моя фамилия Роджерс, я кончал филологический, славянские языки. Но, не найдя себе применения, ушел в авиационно-техническое училище. Это лучше, чем безработный филолог! — Роджерс невесело улыбнулся.

— Вы любите Север, раз избрали местом службы Аляску? — спросил его я.

— Меня интересует история Русской Америки. Хочу своими глазами посмотреть, как осваивался этот край вашими соотечественниками. Меняя место службы, я уже за восемь лет прошел все побережье Тихого океана, от Сан-Франциско, точнее, от форта Росс — Русского форта, до залива Коцебу. Этот путь навечно отмечен русскими названиями. Но у нас в Америке нет серьезной литературы об этой героической истории.

— Вы хотите написать эту историю? — удивился я.

— Да! Но пока собираю материалы. Скажите, а у вас в России есть книги о Русской Америке?

— Есть. Интересные описания Баранова, Шелехова, Загоскина. Они первые начали строить здесь поселки, форты, школы, церкви и осваивать край. Подружились с местным населением -- индейцами - и даже породнились, Вели торговлю с испанцами, которые первыми начали осваивать н заселять Америку. Была создана Российско-американская компания по совместной эксплуатации богатств Аляски и ведению торговли. Край начал оживляться и приносить доход...

— Но почему же ваши прадеды почти за бесценок продали этот край? — перебил меня Роджерс. Был ли этот вопрос искренним или за ним что-то стояло?

— А как трактуется этот факт в вашей истории? — вывел меня из затруднения Иван.

— Царское правительство России поступило так по доброй воле во имя дружбы с молодым государством — Америкой.

Мы начали внимательно вглядываться в дно лагуны, примериваясь к предстоящему взлету.

Роджерс рассказал об аэронавигационных условиях полета по нашему маршруту, предупредил об опасных зонах при подходе к острову Кадьяк и дал расписание работы радиосвязи.

— Кадьяк — одна из баз авиации военно-морского флота США, — добавил он. — Обслуживается опытным кадровым составом. Если у вас появится какая-либо неисправность или выйдут из строя приборы, вам там все исправят и заменят. Передайте мои лучшие пожелания инженер-капитану базы Честерфилду. Это сын сигаретного короля Честерфилда, отбывает свой срок призыва по мобилизации. Мой приятель, вместе кончали колледж в Спокане.

В девять часов, провожаемые мэром города и командиром гарнизона, мы стартовали на Кадьяк. Пошли не по трассе, а напрямую, это было ближе, а кроме того, нам хотелось посмотреть Юкон, воспетый Джеком Лондоном в своих рассказах, недалеко от устья которого уже более ста лет назад было поставлено русское поселение — форт Михайловский. Наша трасса полета шла над первыми русскими поселениями: мыс Толстый, где расположен город Ном — форт Михайловский — форт Александровский — озеро Шелехова — крепость Павловская на острове Кадьяк. С чувством гордости смотрели мы из иллюминаторов на эти места, отвоеванные когда-то у дикой природы русскими людьми, создавшими здесь свои поселения — с укладом далекой родины, подружившимися с местным населением — индейскими племенами, воинственными и мужественными, дети которых посещали русские школы. Как ни странно, но их уста произносили слова поэм Пушкина.

Вот что писал в своем “Наставленни”основатель первых русских поселений на Аляске Григорий Шелехов своему приказчику Федору Выходцеву в 1785 году об индейцах:

“...Двух ребят американцев учить мореплаванию, арифметике и морской науке... Держи их при себе, содержи пищею...”

Чем дальше на юг уходил наш полет, тем чаще и чаще встречались на карте русские названия. Остров Кадьяк. Садимся у стен бывшей Павловской крепости в заливе Павловском. Удобная бухта. Берега бетонированы, на берегу стоят большие ангары с бетонными механизированными спусками для гидросамолетов.

На площадке, к которой мы подруливаем, толпа военных: офицеры, матросы. Молча, с глубоким вниманием наблюдают за нашим маневром причаливания к слипу — наклонному бетонному спуску, вдоль которого, по грудь в воде, в белых гидрокостюмах, стоят две шеренги матросов, по шесть человек.

— Что это они? Сигналят приставать к этому спуску, а там в воде люди? — спрашивает Черевичного Байдуков.

— Они будут принимать нашу лодку. Как только подрулим, сейчас же под дно подведут колесные шасси и электромотором вытянут из воды на площадку перед ангаром, — ответил Черевичный.

Иван осторожно, но с шиком рулит по Павловскому заливу, нацелив нос лодки между двумя шеренгами матросов. До них остается не более семидесяти метров. Черевичный сбрасывает газ, и самолет, бесшумно скользя, проходит между шеренгами матросов. Они легко подхватывают концевые поплавки гидросамолета, и машина останавливается. Я стою в носовой рубке у открытого люка якорной и вижу их довольные улыбающиеся лица.

Через десять минут, пока мы переодевались в штатские костюмы, самолет, уже выведенный из воды, стоял на бетонной площадке, заполненной военными.

Выходим из машины. Официальные сухие приветствия, краткая речь командующего базой. Мы переглядываемся с Иваном, чувствуя эту сковывающую сухость. Все вежливо, все корректно. Пассажиры уехали в гостиницу на поданных машинах. Мы с Иваном и Сашей Макаровым возвращаемся в самолет, чтобы записать все, что необходимо приготовить Чечину к завтрашнему полету.

В кабину поднимается офицер-переводчик. Он вежливо козыряет:

— Господам офицерам комнаты для отдыха в гостинице, солдатам — в кубрике номер четыре! Доставят на машинах, как только вы освободитесь.

— У нас в экипаже нет солдат. Обеспечьте места всему экипажу в офицерской гостинице! — отвечает Черевичный.

— А ваши механики? Разве они офицеры?

— Да, они инженеры с офицерскими званиями! Переводчик все записывает в блокнот и, козырнув, удаляется.

— Не нравятся мне эти их выкрутасы! Офицеры сюда, солдаты — туда. Нашли кого разделять, экипаж, на белую в черную кость! — ворчал Иван.

Закончив работу, мы вышли на площадку. Офицер-переводчик уже ждал нас и предупредил, что машина вызвана. Минут через десять мы садимся в авто, но, проехав не более трехсот метров, машина остановилась.

— Что случилось? — спросил Черевичный.

— Приехали. Это гостиница. Я провожу вас в номера, — открывая дверцы, сказал переводчик.

Мы рассмеялись. Ждать десять минут, а ехать — две. Но переводчик сказал:

— Вы наши почетные гости. У нас положено почетных гостей встречать и провожать только на машине.

Отобедали в офицерской столовой при гостинице, где хозяином был японец, что несколько нас удивило, так как отношения между Америкой и Японией были сильно обострены, и уже явно пахло порохом, а тут, на военной базе, этот сын “страны восходящего солнца” с целой свитой своих сородичей обслуживает ресторан. Так было и на других базах.

Ходить и осматривать военную базу и ее объекты, хотя хозяева и приглашали нас, по тактическим соображениям мы не стали. Наш вежливый отказ как-то заметно расположил к нам командный состав. В разговоре офицеры стали больше задавать вопросов: о жизни в Советском Союзе, о ходе военных действий на фронтах, о перспективе разгрома немецкой военной машины. Их интересовала наша авиация. Они были крайне удивлены, что наш самолет построен в Таганроге, а не куплен в США.

Вечером в нашу честь был устроен прием. От имени хозяев нас приветствовал командир базы:

— Ваша посадка в Номе в штормовое море и ваш под-код к слипу на нашей базе дали возможность оценить ваше летное мастерство, — он любезно поклонился в нашу сторону. — Когда из Нома по радио сообщили, что на борту находятся три знаменитых пилота, ваши национальные герои, командор Громов и копайлоты (вторые пилоты) Байдуков и Юмашев, мы были уверены, что это они пилотируют гидроаэроплан, но мы ошиблись. Машину вел командир Черевичный и его экипаж. Поздравляем вас! Ваша страна вправе гордиться молодыми, но отличными кадрами. Это внушает нам уверенность в вашей победе над нацистами, хотя они и стоят под стенами Москвы.

Ироническую сухость последней тирады мы поняли сразу. Но как ответить, не нарушая дружеских отношений. Черевичный незаметно подтолкнул меня...

— Господин комендант, — начал я, волнуясь, — экипаж глубоко тронут вашими словами. Лестно их слушать на земле, открытой и освоенной нашими дедами. Мы уверены, что она попала в хорошие, добрые руки. Дружба россиян с американцами насчитывает более сотни лет. В трудное для вас время войны Севера с Югом, когда только что была провозглашена великая декларация Линкольна, русская эскадра в составе корветов “Богатырь”, “Калевала”, “Рында”, “Новик” и клиперов “Абрек” и “Гайдамак” прибыла в Сан-Франциско, чтобы помешать вашим врагам снабжать оружием и военными припасами южан. Приход эскадры контр-адмирала Попова к берегам Северной Америки укрепил дружбу России и США. Мы — советские полярные летчики во имя дружбы наших народов не раз оказывали помощь вашим полярным летчикам. В тысяча девятьсот двадцать девятом году Маврикий Тимофеевич Слепнев с Фабио Бруновичем Фарихом доставили останки ваших доблестных исследователей, Бена Эйельсена и его бортмеханика Тома Бортланда, потерпевших аварию над Советской Чукоткой. В их память место гибели назвали — Коса Двух пилотов. В том же году с миссией дружбы из Москвы на самолете “Страна Советов” летчик Шестаков и штурман Стерлигов перелетели через океан в Сиэтл с теплыми словами дружбы от советского народа. Потом через полюс к вам прилетели Чкалов, Байдуков, Беляков, Громов, Юмашев, Данилин-Зал молчал, и невозможно было понять, как американцы отнеслись к моим словам. Смущение мое прошло, голос окреп.

— Угроза со стороны фашизма поставить весь мцр на колени, разделить человечество на низшую и высшую расы, залить кровью цветущие страны, подняло нашу страну на священную и бескомпромиссную войну. В этот грозный час, когда решаются судьбы миллионов людей, наши государства, народы СССР и США, должны объединиться в святой ненависти к фашизму, уничтожить его и спасти мир от гибели и бесчестья. Мы верим в победу, хотя дастся она не легко. Так давайте же общими усилиями бить общего врага!

Я сел. Какое-то время в зале было так тихо, что я слышал, как от дыхания скрипела моя кожаная куртка. Замолчал и переводчик. И вдруг взрыв аплодисментов, крики и свист, как ураган, взорвали тишину:

— Да здравствует дружба!

— Раздавим коричневого паука!

— Смерть Гитлеру!

— Слава советским летчикам!

Напрасны были усилия коменданта остановить своих офицеров, все повскакивали с мест, тискали и жали нам руки, до боли хлопали по плечам.

И только когда встал Черевичный, давая понять, что он хочет говорить, все успокоились:

— Господа офицеры, господин комендант! Я хочу напомнить, что Наполеон не только стоял под стенами Москвы, но и наблюдал со стен Кремля пожар русской столицы. Чем это кончилось, вам известно. Много врагов ходило на нашу землю, но Москва стояла и будет стоять. И чем скорее вы поможете нам, тем скорее будет разбит нацизм, тем больше миллионов людей останутся жить! Сейчас вы хотите помочь нам военной техникой, за которой мы и летим, — это большая и благородная помощь. Но мы с верой и надеждой ждем, что по нашему общему врагу вы ударите сами, силой вашего оружия!

Иван замолчал. Взрыв аплодисментов вновь потряс зал.

Потом говорили американские офицеры. Они восхищались мужеством Красной Армии, клеймили позором Гитлера и его свору, возмущаясь неслыханным зверством и садизмом гестапо на оккупированных территориях.

Поздно вечером, когда мы изучали синоптическую обстановку и фактическую погоду дальмейшего нашего маршрута: Кадьяк — Ситка, в .метеобюро собралось несколько экипажей, которые готовились к ночной тренировке на морских самолетах “каталина”.

Они наперебой рассказывали нам об условиях нашего предстоящего полета, где и как работают радиомаяки, о правилах пересечения границы между США и Канадой, а один майор, с загорелым скуластым лицом, дружески улыбаясь, громко сказал:

— Вы здорово говорили на приеме! Сторонники мистера Барча (Неофициальный лидер профашистской партии в США.) надолго теперь потеряли аппетит. Они все разглагольствовали о неизбежном поражении России. Ставлю один против ста об их банкротстве! Как? Кто принимает вызов? — обратился он к офицерам.

— Стен! Не здесь ищешь дураков! Иди в штаб, там, может быть, кто и клюнет! — закричали офицеры, дружески поглядывая на нас.

Утром, когда оформляли вылет и по американской схеме гидроаэродрома Ситки изучали правила захода на посадку, комендант базы сказал:

— В Ситке вы встретите ваших земляков, русских, оставшихся в США после продажи Аляски и не пожелавших вернуться на родину. Посмотрите, они неплохо живут.

— В день продажи Аляски от Нома до Новоархангель-ска, бывшей столицы Русской Америки, русских было всего-навсего около девятисот человек и пять тысяч креолов. Вероятно, вот эти креолы и считают себя за русских? Кстати, жив ли Кашеваров Алексей Петрович? (Алексей Кашеваров — креол, поручик корпуса флотских штурманов. В 1838 году с группой креолов и алеутов на бриге “Полифем” достиг самого северного мыса Аляски — Барроу, откуда направился вдоль побережья моря Бофорта на восток. После этой экспедиции выполнял еще целый ряд походов, раскрывая “белые пятна” Аляски. После продажи Аляски в Россию не вернулся, став впоследствии куратором исторического музея в Ситке. Написал ряд работ о жизни русских на Аляске, Умер в преклонном возрасте, в 1930-х годах.) Он был переводчиком у экипажа Шестакова, когда тот прилетал через океан в США. В Ситке, на приеме у мэра города, ситкинский дьякон тогда еще провозгласил здравицу в честь Советской страны. Говорят, Кашеваров написал историю Аляски. Читали ли вы эту книгу? — улыбаясь, ответил я ему.

— Да, такая книга есть, не я не историк! — с раздражением сказал комендант и под каким-то предлогом быстро удалился.

— Оставь ты его в покое, он еще после вчерашнего не отошел, — рассмеялся Черевичный.

Когда мы вышли к спуску, машина была уже на воде. Среди официальных провожающих было несколько штатских: мэр города, владельцы рыбоконсервного завода и лесопилки, но они затерялись в толпе офицеров и матросов. Последние слова: “Счастливого пути” — “Благодарим за гостеприимство”. Катер коменданта выводит нас да середину широкой Павловской бухты. Короткий пробег — и мы повисаем над высокими соснами острова Кадьяка, набирая высоту. Путь в тысячу двести километров лежит над Тихим океаном. Через двадцать минут мы проходим траверз гавани Трех Святителей, последний кусочек скалистого острова — и бурные пенящиеся валы зеленой воды, совсем не “тихого” океана, куда ни взгляни, ходят под нами.

Идет третий час полета, погода, как говорят в авиации, “в полоску”. То солнце, то облака и дождь. Стараемся держаться на такой высоте, чтобы проглядывался океан. На борту царит устоявшийся уклад дальнего полета. Экипаж весь в работе. Саша Макаров уже установил связь с Ситкой и порадовал нас хорошей, ясной погодой на острове Баранова.

Пассажиры в кают-компании кто читает захваченные из Москвы книги, кто уже накупил себе американских газет. Громов по-прежнему сидит в штурманской рубке, Байдуков “пилит” за штурвалом, а Юмашев что-то рисует в своем альбоме и подолгу всматривается в океанские просторы.

Три Героя Советского Союза. Но какие они все трое разные.

Громов — подтянутый, с фигурой спортсмена и головой мыслителя, старомодно вежлив, предупредителен, но суховат и требователен. Любит объяснять, но с таким же вниманием и слушает. Олицетворение настойчивости и сдержанности.

Байдуков — невысокого роста, атлетического сложения Мужественное, открытое, благожелательное лицо, с лукавыми искрами в глазах, словно ежеминутно он готов разразиться добродушным смехом. Движения уверенные и сильные. Необычайно усидчив, склонен к товарищеским подначкам и шуткам, очень компанейский, с большими знаниями, но их не старается подчеркнуть. Добр и внимателен.

Юмашев — выше среднего роста, лицо — киногероя: курчавая русая шевелюра, голубые, почти синие, глаза, полные дерзости и отваги. Молчалив, сдержан и тверд. Когда смущается, а это бывает нередко, вспыхивает жарким румянцем, как красная девица. Увлекается живописью, но свои работы, по скромности, нам так и не показал, и не любит о них говорить.

За эти четверо суток, из которых шестьдесят пять часов мы провели с ними в воздухе, они стали нашими друзьями, старшими братьями.

— Валентин, иди скорее, — услышал я голос Черевичного.

Иван привстал на своем сиденье и махал мне рукой:

— Скорее с биноклем! Не пойму, подводная лодка или кашалот! С левого борта, сорок пять градусов!

В бинокль был отчетливо виден веретенообразный корпус подлодки. Волна накатывалась на ее острый нос, каскадом разбивалась о рубку и катилась дальше по палубе, исчезая за кормой.

— Точно, подлодка, и не одна! Левее в полумиле вторая! — передавая бинокль Ивану, ответил я.

— Вижу и вторую! На белом флаге красное пятно... А, черт! Да это же японский флаг! Точно!

— Посмотри! — Иван вернул мне бинокль. Сомнений не было, две подлодки под японским флагом шли параллельно нашему курсу. Хватаю перспективную камеру АФА-13, мне удалось сделать два снимка.

— Что им здесь надо? — спросил Иван.

— Океан нейтрален. Наверное, какой-нибудь учебный поход.

— Но они же с Америкой почти в состоянии войны! И шастают у нее под берегом!

— Иван, мы же видели, как спокойно к японцам относятся на Кадьяке... Пускай сами разбираются!

— Но, Валентин, это же японцы! Надо Саше сказать, чтобы немедленно передал в Ситку!

— Открытым текстом? У нас же нет кода, американцы не дали.

...И опять под нами качал свои волны океан, Великий, но не тихий, а над ним неслась наша машина, хрупкое, но смелое творение человеческих рук.

Такие же хрупкие творения рук человеческих — дереванные, парусные корабли — шли сюда полтора века назад, и открывали эти неведомые земли и заселяли и осваивали их переселенцы.

У подножья скалистых гор сеяли украинскую пшеницу, разводили вологодских коров, строили поселки, верфи, лили из меди, добытой на месте, колокола, и тягучий звон их слушали воинственные племена индейцев...

В 1798 году на острове, названном впоследствии островом Баранова, в честь первого правителя русских поселений в Америке, с корабля высадились русские переселенцы — двадцать мужчин и шесть женщин. В гавани, зимой свободной от льдов, со скалистыми берегами, поросшими строевым лесом, и способной вместить большой флот, они начали строить Новоархангельск. За крепостным палисадом вырос двухэтажный дом, в океан со стен крепости смотрели жерла двух пушек, задымила пекарня, баня. А в это время “моряк искусный, но человек недобрый” — пират Барбер на корабле “Артур” рыскал в прибрежных водах, снабжал индейцев ружьями, спаивал ромом и подбивал их уничтожить русских, так как сам, несмотря на свой двадцатипушечный корабль и оголтелую банду в семьдесят человек, не решался напасть на поселение.

Строители Новоархангельска били морского зверя, ловили рыбу, завели дружбу с вождями индейцев племени ситка. Тогда и была написана бумага об уступке индейцами острова русским. Александр Андреевич Баранов строго наказал коменданту крепости Василию Медведникову ничего даром от индейцев не брать.

Спустя четыре года индейские племена, спровоцированные и руководимые пиратами Барбера, выследив, когда большинство мужчин ушло из Новоархангельска на промысел, напали на крепость и сожгли ее. Все пушное богатство, более десяти тысяч бобровых шкурок, забрал себе Барбер. Такие же нападения были организованы и еще на одиннадцать деревянных крепостей, но там русские отбили все атаки, и только Новоархангельск более года оставался в руках у пиратов. Летом 1804 года Баранов на вновь построенных кораблях “Ермак”, “Александр”, “Ростислав”, “Екатерина” и фрегате “Нева”, закончив кругосветный поход, подошел к Новоархангельску и предложил Барберу и ситкам сдаться. Но главный вождь сит-ков Котлеян, променявший дружбу с Барановым на бар-беровский ром, отверг предложение о мире. После шестидневной осады крепость была взята. Великодушно простив Котлеяну его измену, Баранов подарил вождю жезл с российским гербом.

Через год город Новоархангельск был восстановлен, стал еще краше, и уже не две, а двадцать пушек смотрели на море с туров крепости.

В гавань приходили корабли с флагами Испании, Португалии и даже Китая. Слава Баранова гремела по Тихому океану; король Гавайских островов Толомео Великий направил к нему своего посла с предложением завязагь торговлю. Новоархангельск закупал на Гавайях плоды хлебного дерева, кокосовые орехи, сандал, жемчуг, фрукты и овощи, а взамен продавал мех бобра, лисиц, росомахи. Город процветал и рос. Как позже написал советский писатель и ученый Сергей Марков: “На Аляске звенело испанское серебро, ситкинские женки пекли хлеб из калифорнийской муки. Ром и вино Чили и Перу, бразильский кофе, табак Вест-Индии, гавайская соль, плоды Филиппин, шелк Китая — все это можно было увидеть в те годы на Аляске”.

— Что-то увидим мы в этом легендарном городе наших предков? — словно читая мои мысли, неожиданно вслух сказал Черевичный, ни к кому не обращаясь, но динамики разнесли его слова по всем отсекам корабля.

— Идолов с черными воронами, ханжески выставленных напоказ, — ответил Саша Макаров по внутренней телефонной связи.

— Ладно, Саша, не горюй! — засмеялся Черевичный. — Дружба превыше всего! Лучше скажи, как там, в Новоархангельске, то есть в Ситке, погода?

— Острова Чичагова, Баранова открыты, видимость в бухте шесть — десять километров, штиль, температура плюс девятнадцать.

— Передай им: через тридцать пять минут подойдем. Узнай эшелон выхода, курс посадки!

Саша быстро получает все необходимые сведения, а впереди на фоне успокоившегося океана темной, неровной ниткой замаячил берег. Левее высокая гора, потухший вулкан Святого Лазаря или, как он теперь называется, Эджкомб. Во времена Баранова он был естественным маяком, по огню и дыму которого моряки определяли свой курс, а индейцы считали его злым духом, приносили жертвы — скальпы, снятые с голов врагов.

Снижаемся. Уже отлично виден город Ситка, раскинувшийся по берегам залива, Среди прямых, современных построек золотом горят купола собцра святого Михаила, а напротив, через залив, городок военно-морской базы. Место посадки обозначено плавучими знаками. У широкого бетонного спуска ряд слипов, у некоторых из них, широко раскинув крылья, стоят гидросамолеты, а в глубине бухты, как гигантские утюги, военные корабли с зачехленными стволами пушек.

Черевичный четко и легко выполняет заход на посадку, и самолет глиссирует к слипу, где виден человек с белым флагом.

Сильные руки моряков подхватывают машину, надевают колесные шасси, и пока мы переодеваемся, выкатывают ее на бетонную площадку перед ангаром.

Процедура встречи. Командующий базой в чине контрадмирала, со свитой морских летчиков. С нескрываемым любопытством они всматриваются в нас, в глазах радушие и искреннее восхищение.

Иван незаметно толкает меня в бок и тихо говорит:

— Смотри-ка, вроде ребята-то свои!

Контр-адмирал, медленно выговаривая слова по-русски, поздравляет нас с благополучной посадкой и знакомит со своей свитой. Ни документы, ни вещи, как и в Номе и на Кадьяке, не спрашиваются и не осматриваются.

— Прошу отдохнуть, покушать, а вечером жду вас в офицерском клубе на коктейль!

Мы принимаем приглашение, отдаем распоряжение о подготовке самолета для вылета на завтра, и офицеры на своих машинах везут нас в гостиницу. Конечно, как и в Кадьяке, путь не длиннее трехсот метров, “дорога уважения”, как говорят американцы.

В гостинице уютные, чистые комнаты без всяких излишеств и украшений. Как и в Кадьяке, владелец — маленький, вертлявый японец, с желтыми лошадиными зубами, до приторности услужлив и предупредителен.

— Смотри-ка, и здесь самураи! Японец перестает улыбаться, отрицательно качает головой, говоря:

— Но самураи, моя хорошая япона, по-рюски — друга! — и бежит вперед к широкому окну.

— Бона рюска собора, моя ходи, моя христяна! — и, низко поклонившись, выходит, пятясь спиной.

— Вроде обиделся, не хочет быть самураем! Да кто же знал, что он понимает по-русски? — смущенно пытается загладить свой промах Иван.

— Это же Новоархангельск!

Иван тщательно запирает чемодан и засовывает его под кровать.

— У тебя что там, секреты? — спрашиваю я.

— Какие секреты! Но неприятно, если будут копаться! А где твои полетные карты?

— Со мной, в портфеле. Но они все открытые, а от Нома американские, но тоже без грифа и получены мной без всяких расписок. Хотя на них есть все аэрографические и аэронавигационные данные Аляски, Канады и Северной Америки, они не представляют никакого интереса ни для американцев, ни для японцев. Последние, при таком изобилии гостиниц и ресторанов на базах, давно имеют и более точные карты.

— Никак не пойму этих американцев, внешне очень беспечны, а к нам как-то все же насторожены.

— Не везде, и далеко не все. Есть профашистские группировки и в Америке, вот они-то и мутят воду.

После обеда пошли осматривать город. В первую очередь зашли в Михайловский собор, где были иконы, написанные большими русскими художниками, среди них и работа кисти Венецианова.

В городе, в магазинах и на улицах изредка слышна русская речь. На Кекуркамне и вокруг него сохранились жилые дома времен Баранова, а в музее много экспонатов быта, орудий труда и охоты русских поселенцев.

Американцы, к которым мы обращались с вопросами (среди них было много креолов), охотно рассказывали историю Новоархангельска и показывали площадь, где в 1867 году происходила церемония передачи Русской Америки — Североамериканским штатам. Приятно было видеть, как при встрече ситкинцы поднимали руку с двумя растопыренными пальцами, изображающими латинскую букву “V”, начало слова “Виктори” — Победа! Незнакомые люди жали нам руки и на английском, французском, испанском, а иногда русском языке тепло поздравляли с Прилетом и искренне желали победы над фашизмом. Среди жителей встречались индейцы племени ситка, они значительно хуже одеты, но держатся гордо и с достоинством. На наш вопрос, чем они занимаются, нам отвечали — рыболовством, охотой и на лесоразработках. Живут они, главным образом, в своих поселках по побережью, а часть осела в городе.

Продолжение...