Травин Глеб Леонтьевич (1902-1979)

История высоких широт в биографиях и судьбах.

Травин Глеб Леонтьевич (1902-1979)

Сообщение [ Леспромхоз ] » 31 Март 2011 19:38

© Вивиан Итин
Глава из книги "Выход к морю", Западно-Сибирское краевое издательство, Новосибирск, 1935 г.
 161.jpg
 162.jpg
 163.jpg
 164.jpg


 cover.jpg
ЗЕМЛЯ СТАЛА СВОЕЙ

1. Велосипед на фактории

— Оказывается, Великий северный морской путь впервые пройден «в одну навигацию» не на ледокольном пароходе «Сибиряков», а на велосипеде...
Мои слушатели засмеялись..
— Рассказывай по порядку! — крикнул Вася Кудрин. Ему хотелось побольше узнать о китах и моржах.
Нечего делать, пришлось рассказывать «по порядку»...
— Мы прошли Берингов пролив. Под азиатским берегом густо шел лсд. В море киты выбрасывали фонтаны. Белый вельбот шел навстречу китам. Гребцы были одеты в белые балахоны. Вельбот походил на льдину. Это ловцы-чукчи подкрадывались к добыче. Из-за свирепых скал мыса Дежнева показались мачты радиостанции. На низком перешейке, отделяющем мыс Дежнева от материка, у самого Ледовитого моря, стояли несколько изб и чукотских яранг. Селение называлось Уэллен. Здесь находился один из районных центров Чукотского национального округа. Уэллен славился своими новыми советскими учреждениями и товарными мастерскими, где чукчи-художники вырезывали изящные вещицы из моржовой кости.
В первый раз мы столкнулись с упрямым сопротивлением льдов. Они тянулись вдоль берега неширокой белой полосой. Пароход остановился у кромки, в пяти-шестистах метрах от берега. Льды были совершенно непроходимы для «Лейтенанта Шмидта». Ни одной полыньи не было видно среди раздробленных, мятых, но крепко сжатых льдин. Какая-то сила удерживала их у берега и не давала расходиться, хотя все остальное море, до горизонта, было чисто от льда.
В Уэллене надо было высадить пассажирку, жену начальника радиостанции, выгрузить кавасаки{1} экспедиции Воздухофлота и бочки с горючим для шхуны «Чукотка"
{1} Мореходные катера японского типа.
[161]
Предполагалось, что "Чукотка", закончив снабжение факторий, вернется к Берингову проливу и пойдет на остров Врангеля. Но спустить здесь, у ледяного барьера, кавасаки было все-равно, что оставить их в открытом море. Мы решили пройти немного дальше, надеясь, что лед где-нибудь отступит от берега. Выгрузка бочек с нефтью была невозможна. Капитан решил выгрузить нефть у «Поста Дежнева», расположенного на противоположной, южной, стороне мыса.
Население Уэллена бросилось к пароходу. Чукчи в белых камлейках{1} тащили по льду байдары. Скоро белые охотничьи камлейки чукоч наполнили палубу. Меня поразил цветущий вид северян. Многие из них были высоки, сильны, у всех был яркий медно-красный цвет лиц, блестящих от жира.
Я спустился на лед. Едва я сделал несколько шагов к берегу, как «Лейтенант Шмидт» неистово загудел. Человек, шедший мне навстречу, также остановился. Он был без шапки. Длинные волосы падали на воротник черной кожаной куртки
— Здравствуйте, — сказал я. — Вы здесь работаете?
— Я жду разрешения выехать в Америку. — уклончиво ответил длинноволосый.
— Вы — кто?
— Я путешественник...
«Лейтенант Шмидт» загудел вторично, льдина под моими ногами покачнулась, я зачерпнул в сапог ледяной воды и, смеясь от неожиданного испуга, полез на палубу.
Мы снова пошли к Берингову проливу. Внезапно подул норд-вест. Ослепительная прозрачная даль почти мгновенно исчезла. Воздух наполнился холодным рыжим туманом Арктический фронт настиг нас неожиданно, как неприятельская разведка, напомнив о предстоящих битвах.
В мелкой бухте стояли стамухи{2}. Даже на берегу, на серой гальке, валялись огромные льдины, выброшенные весенним напором. Неподвижные, голые они напоминали замерзшие трупы отступающей, но все еще многочисленной и грозной армии. «Лейтенант Шмидт» бросил якорь в километре от берега, чтобы выгрузить бочки с горючим для никогда не состоявшегося врангелевского рейса «Чукотки».
Фактория мыса Дежнева торговала торбазами, моржовой кожей, резными изделиями уэлленских мастеров и обычным ассортиментом севера, чай, сахар, табак, мука, мануфактура, ножи, топоры, пилы, оселки, оружие, патроны...
{1} Камлейка — длинная рубашка с капюшоном, надевающимся поверх меховой одежды для зашиты от снега и ветра. Камлейки шьются обычно из пестрого тика или сатина. Для охоты употребляются белые камлейки, защитного» цвета.
{2} Льдины, стоящие на мели.

[162]
Население "Лейтенанта Шмидта" занялось выбором дорожных вещей. Больше всего нас привлекала обувь из нерпичьей кожи. Торбазами, как называют на Севере всякую туземную обувь (от якутского — этербес), запаслись все, начиная от комсомольцев, у которых, кроме городских ботинок, сандалий и спортсменок, — ничего не было, и кончая Карлом Якобсеном, который по опыту знал преимущества нерпичьих торбазов, в сравнении с тяжелыми сапогами. Чукотская обувь была удивительно разнообразна. Здесь были короткие "плеки", немного выше щиколотки, надевавшиеся под пятнистые нерпичьи штаны, обувь до колен и до паха. Выделка была также нескольких сортов: теплые изящные торбаза, с блестящей шерстью, светлые замшевые, шерстью внутрь, черные легкие, как бумага, летние торбаза без шерсти. Все виды этой чукотской обуви непромокаемы, снизу, у щиколотки, стягиваются ремнями, пришитыми около пятки, а сверху, ниже колена, шнурком. Чукотская обувь просторна, рассчитана на меховые чулки ("чижи") и мягкую стельку из сена. Лучшей обуви для полярных условий трудно придумать, если не считать, что от чукотских кожаных изделий исходит необычайно сильная и устойчивая вонь. Но к безвредным, жилым, животным запахам очень скоро притекаешь и перестаешь их замечать.
Чукотская обувь могла бы найти отличный сбыт на всех наших промыслах, рыбалках, сплавах. В настоящее время се едва хватает для самой чукотской страны. Из нерпы можно было бы приготовлять непромокаемые куртки, которые так ценят моряки, но которых нет в чукотских факториях. Продавались только нерпичьи штаны — летняя одежда чукоч.
— Нет, курток нет. — сожалел боцман. — Не умеет чукча... Ну, а вам зачем штаны?
Все-таки все купили нерпичьи вонючие штаны.
На полках, среди товаров фактории, я нашел несколько фигурок из моржовой кости: нерпу, медведя, песца и маленького будду, явную копию с какого-то японского образца.
Была туманная ночь, наполненная пасмурным серым светом. В деревянной сырой избе фактории с низкими маленькими окнами был сумрак. Заведующий факторией всю ночь отпускал товары. Бочки с нефтью выкатили и утвердили за линией прибоя. В факторию собирались все новые покупатели. Расчет был общий. В ожидании конца торга я пошел посмотреть склад. Везде валялись громадные бивни моржей, моржовые, лахтачьи и нерпичьи шкуры, обувь из нерпы и камысов (шкурок с ног северного оленя).
Вдруг я заметил: в темном углу стоял обыкновенный
[163]
дорожный велосипед. Здесь, на мысе Дежнева, такая на ходка была не менее странной, чем будда из моржовой кости.
Велосипед стоял в полной готовности, с откидной под-ставкой для вещей, с футляром для инструментов. Шипы были надуты. У него был такой вид, словно велосипедист только — что поставил его, вернувшись с прогулки. Но кругом лежала страна, где велосипед был совершенно бесполезен. Ни по моховой влажной тундре, ни по крупной гальке узкой прибрежной полосы, не говоря о каменных горах, нельзя было проехать и десяти метров.
«Вероятно, — подумал я, — заведующий факторией привез с собой все свое городское имущество. — Вот чудак!».
На черной лакированной раме мелькнула маленькая дощечка из палевой кости. Я нагнулся. Уэлленские мастера вырезали на ней — красными и синими штрихами — белых медведей, моржей и нерпу в центре глобус, а внизу надпись:
„Путешественник вокруг света на велосипеде Глеб Травин"
Смутное, как свет дежневской ночи, воспоминание про мчалось во мне. Я оглянулся:
— Неужели! — крикнул я; нo лишь маленькая чукчанка, шмыгнувшая из-за кучи оленьих шкур, с недоумением улыбнулась мне.
Я вспомнил ясно. Года полтора перед этим, в журнальчике ОПТЭ, на последней странице, отведенной туристическим чудачествам, я прочитал краткую радиограмму начальника гидрометеорологической радиостанции «Югорский шар».
Зимней ночью, в пургу, — говорилось в радиограмме,— в дверь общежития радистов раздался сильный стук. Вошел человек в кожаной куртке, со сломанным велосипедом в руках. Он назвал себя кругосветным путешественником, Глебом Травиным. У него была зеленая повязка и удостоверение какого-то захолустного отделения ОПТЭ.
Я подивился не чудачеству, а тому, каким образом Травин добрался до Югорского шара, вдобавок, с велосипедом, который он нес на себе. И вот теперь этот знаменитый велосипед оказался здесь, на мысе Дежнева, на крайней восточной точке Советского Союза!
Заведующий факторией рассказал, что путешественник приехал на нарте, с чукчами, месяца три назад, сейчас живет у него и ждет разрешения выехать в Америку.
— Как-нибудь выхлопочите ему разрешение ,- добавил заведующий. — Мне приходится кормить его за счет фактории как у него написано в удостоверении. Денег у него с собой нет ни копейки.
[164]
Больше я не встречал Травина, так как в эту ночь он был о Уэллене, но впоследствии мне пришлось не раз слышать о нем от людей, видевших его в разных пунктах побережья Сибирского моря.
Однажды я поместил в газете маленький очерк о Травине. Очерк дошел до путешественника, «приземлившегося», по его выражению, в Петропавловске-на-Камчатке Он прислал мне свою биографию и фотографическую карточку с надписью:
«Физкультурник, турист вокруг света на велосипеде. Глеб Леонтьевич Травин — на производственном и физкультурном поприще. 1934 г.».
Аватара пользователя
[ Леспромхоз ]
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 10685
Зарегистрирован: 02 Июль 2007 00:17
Откуда: Петрозаводск

Травин Глеб Леонтьевич (1902-1979)

Сообщение [ Леспромхоз ] » 31 Март 2011 19:41

 165.jpg
 166.jpg
 167.jpg
 168.jpg
 169.jpg
 170.jpg

2. Вокруг СССР

Передо мной несколько неумело написанных штрихов из жизни одного из наших «молодых людей XX веха», которые, не будь Октябрьской революции, шагали бы за клячей и сохой, а теперь познают и перестраивают мир.
Глеб Травин — сын крестьянина лесной деревушки Касьево, близ Пскова. Окончательно разорившись, старик Травин ушел в город и поступил дворником к тому самому купцу, у которого была в залоге его бедняцкая полоска. Часть заработка хозяин удерживал «на погашение нарастающих процентов»{1}. Все же он отдал старшего сына в школу.
Глеб Травин кончил школу уже при советской власти и поступил в университет. Учеба давалась ему легко. В каникулярное время он успел окончить, вдобавок, четырехмесячные педагогические курсы. Здесь он сблизился с одним учителем-естественником, изучавшим местную флору и фауну. С ружьем и фотокамерой Глеб Травин бродил по лесам и полям, учась находить среди знакомой природы новое и неизвестное для него.
Шел 1919 год. Все дальше откатывались белые армии. Глеб Травин вернулся в Псков и поступил в Губсовнархоз «организатором охотников Псковской губернии». В свободное время он работал в слесарных мастерских, в качестве «любителя подручного» и, конечно, занимался спортом. В особенности он полюбил велосипед. Он любил смотреть на дорогу, летевшую навстречу велосипедному колесу. Он был потомком лесных людей, которые таскали бревна, работали в страду по двадцать часов в сутки и годами стояли в окопах во время проклятой войны. Глеб Травин был си-
{1} Слова в кавычках здесь и в дальнейшем написаны самим Травиным.
[165]
лен и неутомим. Ему хотелось двигаться все вперед, в непрерывно надвигавшуюся даль.
Земля, которую он видел ребенком запертой четырьмя межами державшая, как цепью, черным куском хлеба, вдруг стала своей, громадной и свободной. Тогда у Глеба Травина впервые родилась мысль о путешествии. Земля была отвоевана у врагов и новый хозяин хотел обозреть свои владения. Любовь к земле тянула крестьянина ковырять почву на своем клочке, теперь эта любовь увлекала юношу неизведанными просторами.
Старик Травин умер в 1920 году «в должности ночного сторожа и дворника единого потребительского общества". Смерть отца заставила Глеба Травина, старшего работника в семье, "приземлиться» в Пскове. Пришлось из университета перейти в Псковский институт народного образования, чтобы совместить учебу с работой вблизи к семье.
Одного института для Травина было мало, в каникулярное время он кончил электротехнические курсы, «подрабатывая в качестве электромонтера-практиканта».
Во время допризывной подготовки он стал еще больше заниматься спортом. Он все дальше уезжал на велосипеде, мечтая о непрерывном движении вперед, но он возвращался к семье, пока его не призвали в ряды Красной армии.
В 1925 г. Глеб Травин поступил в школу командного состава. Он писал домой: «Познаю с гордостью военное Дело которое мне совсем легко дается». На военной службе он продолжал систематически заниматься спортом и был переведен в специальное спортивное подразделение. Он хорошо развивался физически, работал слесарем в ремонтных военных мастерских, сдал экзамен на «хорошо» и остался на сверхсрочную службу командиром взвода в той же школе.
После демобилизации, получив право бесплатного проезда на родину, Глеб Травин решил осуществить свою мечту о путешествии. Он назвал самый далекий от Пскова город в Советском Союзе — Петропавловск на-Камчатке. Приехав туда в качестве демобилизованного командира запаса, этот человек, получивший высшее образование, отверг все предложения заняться комнатным трудом, чтобы не потерять своей закалки. Он организовал артель из 9 человек бывших красноармейцев и пошел заготовлять дрова. Затем он обучил членов своей артели ремеслу электромонтеров, занявшись оборудованием осветительной сети которой до этого в Петропавловске-на-Камчатке не было.
Травин впервые увидел огнедышащие вулканы, горы, нетронутые леса. В свободное время он исколесил окрестности Петропавловска, всюду таская с собой велосипед.
[166]
Скопив денег, он разработал маршрут путешествия на север, к Берингову проливу и в Аляску. Но здесь он столкнулся с полным недоверием «в возможность передвижения по Камчатке, да еще на велосипеде».
- Это утопия, — сказал Травину секретарь окрисполкома, отказав ему в разрешении на выезд.
Тогда велосипедист изменил план путешествия, "дабы доказать, что утописты те, кто ничего не делает». Он сел на первый пароход и отправился во Владивосток. Прежде чем совершить путешествие вокруг света, он решил объехать вокруг Советского Союза, чтобы «подготовить организм кп всевозможным осложнениям».
Из Владивостока Травин двинулся на своем велосипеде вдоль южной границы Сибири. «Несмотря на всевозможные природные и естественные препятствия, — рассказывает ом. — переход совершаю ежедневный, не менее восьми часов в сутки. Питание строго по распорядку: в 6 часов утра и в 6 часов вечера. Запаса с собой нет, кроме неприкосновенного, заключающего в себе три фунта галет и килограмм шоколада. Одежда облегченная, без головного убора».
Путешественник, действительно, выглядел довольно странно. Представьте себе парня в легких полуботинках, шерстяных чулках, рейтузах, кожаной куртке с воротником, а на голове, вместо шапки — копна длинных волос и лаковый козырек на ремешке, чтобы пряди не лезли в глаза.
Настала зима с крепкими морозами и глубоким снегом. Под веселый собачий лай велосипедист въезжал в большие сибирские села, еще чаще он тащил велосипед на себе. Длинные волосы он придумал для «естественной маскировки», — как он выражался, — «дабы не было под мою марку каких-либо ненормальных выпадов со стороны злоумышленников»
Весной он достиг Новосибирска и стал спускаться к югу. Холод сменился жарой, снег — сыпучими песками. Травин ехал, пополнив свой «неприкосновенный запас» флягой с водой и строго выдерживая установленный режим. Если селение встречалось раньше, чем по расписанию, он обходил его стороной. У него не было ни денег, ни оружия и он чувствовал себя в безопасности: поживиться у него было нечем.
В крупных населенных пунктах путешественник аккуратно регистрировал свой документ, чтобы «зафиксировать действительность продвижения». Отношение к нему здесь, попрежнему, было «ироническое». Очутившись в степях и пустынях, он испытывал большую потребность в точных
[167]
приборах для ориентировки, так как кроме часов и примитивного компаса у него ничего не было, но никто не пошел ему навстречу. «На такое отношение, — замечает Глеб Травин, — я, конечно, не обижался, так как на юге вообще много всевозможных туристов и путешественников Вполне естественно — кто богаче по своим достижениям тот и авторитетнее, а я своих достижений никогда не рисовал и не рисую».
Обогнув южную границу Советской Азии, Травин поднялся в Москву. Здесь Центральный совет ОПТЭ, по выражению Травина, отнесся к нему "с презрением», спутав, очевидно, инициативу с индивидуализмом, а «ВСФК более доброжелательно», снабдив новыми велосипедными покрышками.
«Путешественник вокруг света» решил, что делать ему в Москве нечего, так как прогулка Владивосток — Москва-сущие пустяки. «Презрение» ОПТЭ он принял, как должное. «Правда, — признавался он, — в рабочих поселках и крестьянских селениях я принимал активное участие в проведении кампаний, но все эго не имело одной системы, связанной с какой-либо организацией, так как я имел стремление как можно скорее покрыть большее расстояние и вкратце охватить быт народов».
На второй день после приезда велосипедист выехал из Москвы, «держа курс на Псков, Ленинград и Карелию». Была северная осень. По глинистым проселкам и лесным тропам, иногда вдоль железнодорожной линии, велосипедист упорно двигался к северу через грязь, дождь и горы. За полярным кругом наступили морозы. Путешественник заметил, что одетая мхом тундра замерзала медленно, а реки и озера быстро схватывались молодым льдом .
Ровный, только-то образовавшийся лед, по словам Травина, заменял ему "асфальтовые мостовые центра" Он еще в Сибири натренировался определять крепость молодого льда, пользуясь для велосипедной езды замерзшими реками.
— Провалишься! — возбужденно махали руками карельские рыбаки, видя необыкновенного велосипедиста на выгибающемся ледяном помосте огромного озера; но велосипедист ехал быстро и на этот раз ни разу не провалился.
С первым снегом он «заявился» в Мурманск, зарегистрировал свой приезд в окрисполкоме и немедленно выехал дальше, на восток, через Архангельск. Здесь к нему впервые отнеслись «с некоторым уважением» и выдали «карты, компас и прочую мелочь».
— «А о таких вещах, как более ценные приборы, — говорит Глеб Травин, - я, конечно, и не напоминал, так как
[168]
рад был, что мне вообще разрешили двинуться северным побережьем к Новой Земле».
Из Архангельска Травин отправился на Печору, держась притоков Северной Двины и Мезени. Здесь он встретил первое серьезное препятствие на своем пути — глубокий рыхлый снег. Ехать на велосипеде, по большей части, было невозможно и Травин шел на лыжах, таща за собой велосипед, также «на лыжной установке». Дневные переходы с каждым днем сокращались. Поэтому, достигнув Печоры, он решил итти к Югорскому шару напрямик, морем, чтобы избавиться от снега.
Чем дальше от берега, тем меньше снега. Морские ветры уносят снег со льда или превращают его в твердый "убой". Бросив ненужные лыжи, Травин поехал по льду. В первое время он делал в день «до 75 километров, выдерживая направление по компасу, несмотря на снегопад и плохую видимость».
В последнем селении на этом пути, близ устья Печоры. Травин взял запас галет и немного сливочного масла, а свой велосипедный костюм заменил меховым комбинезоном и камысными торбазами. Он выдерживал дисциплину движения, как прежде, — восемь часов в сутки и дисциплину питания — в 6 часов утра и в 6 часов вечера. Свирепые полярные ветры и метели задержали его в море, на льду часто выступала морская вода, поднятая северным ветром, скорость движения уменьшилась в несколько раз. Чтобы облегчить груз. Травин не экономил продуктов. От галет, сахара и масла скоро ничего не осталось, так-что "долгое время пришлось иметь скудное питание — полплитки шоколада и неограниченное количество снега». Голодный, он зарывался в снежный бугор, скопившийся у тороса, где застигал вечер.
Новый меховой костюм в первый же день показал свои отрицательные качества. Меховая одежда и обузь хороши тогда, когда их можно ежедневно просушивать. На пути Травина не было плавника. Днем, во время езды, он сильно потел в излишне теплой одежде, шерсть быстро выпревала и клочьями оставалась в берлогах его ночевок. Обувь так раскисла от пота, что се нельзя было снять без риска разорвать окончательно. Во время ночного отдыха между портянкой и камысами намерзал слой льда.
Однажды, во время одной из таких ночевок, на полпути от устья Печоры до Югорского шара, из-под тяжелой льдины, рядом с которой спал Глеб Травин, зарывшись по обыкновению в сугроб, выступила вода к пропитала снег. Сильный мороз быстро превратил его в одно целое с торосами. Путешественник проснулся в ледяном склепе.
[169]
Шерсть его комбинезона вмерзла в лед. К счастью, нож оказался на поясе под меховой одеждой. "Благодаря исключительной изворотливости", Травину удалось освободиться о ледяной хватки, но вся шерсть его комбинезона осталась во льду. На нем же осталась рваная, облезлая шкура, в которой он походил на «морское чудище», а «между комбинезоном, свитером и рейтузами образовался ледяной панцырь, что отчисти предохраняло от ветра".
Обувь пришла в полную негодность, подошва прорвалась у обоих носков. Травин, шел, ступая на лед голыми пальцами, — «снять и подвернуть что-либо не было возможности, ибо обопрелый камыс был настолько слаб, что расползался при малейшем прикосновении».
— «Как результат первой борьбы с северной стихией,— пишег Глеб Травин в своем сжатом, скупом и лишенном всякой рисовки письме, — получаю обморожение ног и при первой встрече с людьми на островке (повидимому, на о. Долгом, В. И.) в ненецком обиталище, ампутирую сам себе оба больших пальца. Добродушный ненец предлагал мне поехать на оленях до стойбища в тундру, где бы я смог подкрепиться и немного залечить ноги, но я не согласился, стремясь скорее попасть на радиостанцию в Югорском Шаре».
Ненец дал путешественнику новые торбаза и короткую кухлянку. Смазав раны глицерином и забинтовав разорванным носовым платком, Травин двинулся Дальше, неся на себе сломанный велосипед. В таком виде, в полярную ночь и пургу, он постучался в двери районной гидрометеорологической станции у восточного края пролива Югорский шар. вызвав упомянутую мной презрительную заметку журналиста из ОПТЭ.
Аватара пользователя
[ Леспромхоз ]
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 10685
Зарегистрирован: 02 Июль 2007 00:17
Откуда: Петрозаводск

Травин Глеб Леонтьевич (1902-1979)

Сообщение [ Леспромхоз ] » 31 Март 2011 19:43

 171.jpg
 172.jpg
 173.jpg

3. «Голый странник»

Зимовщики отнеслись к велосипедисту очень заботливо. Врач радиостанции оказал ему медицинскую помощь. С особенной теплотой Травин вспоминает о механике радио-станции, который «принял всемерное старание в части ремонта» сломанного велосипеда.
Пока Глеб Травин чинил свой велосипед и помороженные ноги, наступила весна. Лето 1930 года было мало-ледовитым в южной части Карского моря. Травин увидел, что если ждать, пока оно замерзнет, пройдет половина зимы. Он явился на ледокол "Ленин", возглавлявший Карскую экспедицию, и попросил переправить себя через открытую воду.
Начальник морской части карской экспедиции, Н. И. Евгенов узнав о намерении велосипедиста проехать вдоль
[170]
полярною побережья Сибири до мыса Дежнева, стал его отговаривать от этого отчаянного предприятия.
— Нет, — ответил Травин. — Я решил пройти и пройду. Евгенов встал, пожимая плечами.
— Никто еще не проходил зимним путем и четверти пути, который вы вздумали преодолеть да еще с велосипедом, — продолжал он, шагая по палубе своей каюты. — Чтобы пройти и описать северные берега Сибири, Великой северной экспедиции, 18-го века, потребовались огромные средства и большие количество участников, некоторые из которых погибли. Знаменитей путешественник Мидендорф также едва не погиб, пересекая Таймыр. В 1919 году от гавани «Мод», лежащей чуть восточнее мыса Челюскина, вышли два участника экспедиции Амундсена, имевшие поручение доставить почту с места зимовки экспедиции. Главной их задачей было пройти, с нартами и собаками, вдоль западного берега Таймыра до радиостанции острова Дик-сона. Оба они погибли. Впоследствии известный полярник, боцман «Зари», Бегичев, нашел труп одного из них и почту Амундсена в 3-4 километрах от радиостанции о. Диксон, а кости второго трупа были найдены значительно севернее, в золе от большого костра. Неизвестно, какая трагедия разыгралась здесь...
Начальник карской экспедиции закурил дорогую папиросу и предложил велосипедисту. Тот отказался. Путешественник импонировал моряку, но и раздражал своей упрямой дерзостью.
— Только датская этнографическая экспедиция в арктическую Америку 1921—1924 годов, так называемая «Пятая экспедиция Туле», может сравниться, по длине пройденного пути, с задуманным вами путешествием... Может быть, вы хотите искать страну Туле? — усмехнулся ученый,
Травин скромно молчал.
— Вот, вы даже не знаете истории полярных исследований... В 1910 г. Кнуд Расмуссен, вместе с не менее известным датским полярным исследователем и писателем Петером Фрейхеном, построили научно-исследовательскую станцию на мысе Йорк, в Гренландии. Эта станция, тогда самая северная в мире, была названа по имени "страны Ту ле", открытой греческим астрономом к географом Пифеем, в IV веке до нашей эры, на севере Европы. Вероятно, это была Норвегия, хотя Пифей говорит, что Туле лежит в расстоянии всего дня пути от «свернувшегося моря», т.е. от моря, покрытого льдом... С тех пор Расмуссен стал называть свои экспедиции «экспедициями Туле». Во время пятой экспедиции он прошел от Гудзонова залива до Берингова пролива, т.е. весь «Северозападный проход». С
[171]
ним были, не считая собачьих упряжек три спутника, в том числе, одна женщина. Они потратили на свой поход четыре года. А вы мечтаете пройти более суровый «Севе-ро-восточный проход» в одну зиму!
— Раз они прошли вдоль берегов Америки, почему бы мне не сделать этого в Сибири? — сказал Травин. Он улыбнулся. — Велосипед, по-моему, лучше собак. Его не надо кормить...
— Представляете ли вы опасности, которые вам предстоят! — закричал Евгенов.
— Если вы не перевезете меня через Карское море, мне придется переезжать его на велосипеде, а это, действительно, опасно, — заметил Травин.
Начальник экспедиции махнул рукой. Он не привык попусту терять время. Видя бесполезность своих слов, он взял с велосипедиста подписку, что ему действительно «известны все затруднения», с какими он может встретиться на пути, и обещание не огибать Таймыра пустынным берегом моря, а идти напрямик, с тем, чтобы выйти к поселку в устьe Хатанги. Травин согласился, испугавшись, что в противном случае ему вообще не разрешат двигаться дальше.
Через несколько дней Евгенов высадил Травина на берегу острова Диксон, близ радиостанции.
Авиатор Б. Г. Чухновский, участвовавший в ледяной разведке той же карской экспедиции 1930 года, показал мне впоследствии фотографию, сделанную им самим, изображавшую Глеба Травина вместе с его велосипедом и кожаной курткой на фоне тундры и знакомых россыпей камней острова Диксон. Глеб Травин стоял в той же позе, в какой я видел его на льдине, у борта «Лейтенанта Шмидта».
Последние корабли карской экспедиции ушли по зеленым волнам моря, на которых в то лето не сверкало ни одной льдинки. Улетели аэропланы. Потемнели ночи. Вспыхнули северные сияния. Мороз сковал узкий пролив, отделяющий остров Диксон от материка. Когда тонкий лед стал достаточно крепок, Травин простился с зимовщиками радиостанции и поехал на велосипеде вдоль берега Ледовито го моря.
Здесь, от мыса Северо-восточного до Пясины, берег тянется почти прямо на восток. «Вступив на Таймырскую землю». Травин получил, по его словам, «боевое крещение». Через Пясинскую дельту ему пришлось переходить по только что застывшему льду. Ехать на велосипеде из-за сильного ветра было невозможно. Ом шел рядом с велосипедом, уложив на него большую часть груза и привязав к раме веревку, другим концом которой опоясал себя.
На средине русла лед стал значительно тоньше Травин
[172]
шел, осторожно держа велосипед подальше от себя, чтобы занять возможно большую площадь своим весом. Несмотря на исключительную предосторожность, лед все-таки провалился и велосипедист весь погрузился в воду.
— «Течением тащит под лед. К счастью, упавший на бок велосипед оказался на льду. Пользуясь предохранительной веревкой, стараюсь выбраться, но лед не держит и продолжает ломаться. Одежда быстро промокла. Стараясь облегчить себя, я сбрасываю свои доспехи — фотоаппарат с принадлежностями и приборы для метеорологических наблюдений, которые были укреплены на одном ремне, через плечо. Все это падает не на лед, а в воду, так как руки начинают уже замерзать. Напрягаю все силы и, ухватившись за велосипедное колесо, вылезаю на кромку льда. До обоих берегов было одинаково далеко, поэтому решил продвигаться вперед ползком, огибая прорубь и отпустив велосипед на более длинный буксир. Продвижение лежа, вплавь по льду, может представить только тот, кто сам испытал это. Я замерзал на ледяном ветру, выбравшись из воды, а когда добрался до противоположного берега, то жар преодолел холод и, упав на скопившийся под берегом снег, я прежде всего вынужден был утолить жажду. Отдохнув немного, я сбросил с себя одежду, чтобы выморозить, а сам закопался в снег, продолжая растирать оконечности тела».
Никто не видел его тогда, в пустыне, на берегу громадной застывшей реки, под ледяным огнем северного ветра.
А если бы увидел случайный промышленник, наверно умчался бы, разнося по тундре весть о «Голом страннике»...

«Кто он? Наследие ль военных
Жестоких лет, когда враги
Зимою раздевали пленных
И говорили им: беги!
Иль может быть, безумец гордый
С природою вступивший в бой
И подчинивший воле твердой
Морозы, равно как я зной»{1}.


Есть ли в наши дни такая гордая поэтическая мечта, которая не превращалась бы в действительность?
{1} Леонид Мартынов. — «Голый страник». «Сибирские огни». №6, 1925 г.
Аватара пользователя
[ Леспромхоз ]
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 10685
Зарегистрирован: 02 Июль 2007 00:17
Откуда: Петрозаводск

Травин Глеб Леонтьевич (1902-1979)

Сообщение [ Леспромхоз ] » 31 Март 2011 19:45

 174.jpg
 175.jpg
 176.jpg
 177.jpg
 178.jpg
 179.jpg
 180.jpg
 181.jpg
 182.jpg
 183.jpg
 184.jpg
 185.jpg
 186.JPG
 187.JPG
 188.JPG
 189.JPG
 190.JPG
 191.JPG

4. Темнр таба

Слушатели мои не выдержали и, воспользовавшись поэтической паузой, накинулись на меня с вопросами.
— Как долго полз Травин по льду?
— Сколько времени нужно, чтобы высушить на морозе промокшую одежду?
[173]
— Неужели он сидел голый в снегу?
— Почему он не развел костра?
Что я мог ответить, кроме того, что Пясина в устье громадная река, что леса на ней нет, а, значит, нет и плавника, что "вымораживание" — всегда очень медленный про-цесс, а для того, чтобы передать размышления голого человека, дожидающегося своей одежды, зарывшись в снег надо, пожалуй, самому проделать такой же рискованный опыт?
У меня был только кратким перечень событий, состав-ленный Травиным. "Я чувствую, — пишет он сам, — что не даю полной картины, но ничего не клеится».
Не раз отмечали, что большинство наших путешественников не умеют писать. В этом их главный недостаток. А какая бы замечательная вышла книга, если бы Травин мог описать полно, со всеми подробностям, свое путешествие вокруг Советского Союза...
— Кончайте сперва, а потом спорьте! — вмешался Вася Кудрин.
Любопытство мучило его и мы отложили дискуссию...
Путь через Таймыр Глеб Травин изображает полным приятных приключений. Недалеко от места своего «крещения», он нашел груду освежеванных оленьих туш. Здесь же были сложены оленьи шкуры. Наевшись, он отлично про вел ночь, на этот раз не в снегу, а в теплых «постелях»{1} и, с рассветом, «бодро двинулся дальше, придерживаясь русла рек».
В зимнее время тундра высоких широт покрывается твердым покровом уплотненного ветрами снега, «убоем». Этот снег отлично держал велосипедиста. По берегам всюду встречались "пасти", самодельные ловушки для песцов. Вскоре на свежем снегу стали попадаться следы оленей, которые привели путешественника к чумам народа тундры еще не откочевавшего на юг.
«Отсталый северный народ на голову выше высококультурных людей в смысле гостеприимства», — пишет Травин, вспоминая, с каким трудом ему приходилось добывать себе пропитание на юге. — «Отношение ко мне было самое заботливое, где бы я ни появлялся среди этих людей».
Шаманы сказали, что дьявол пошлет мор на оленя и промысел будет плохой, если человек на железном олене погибнет в их тундре.
На пути Травин не раз встречал склады оленьих туш и шкур. Промысел на дикого оленя был удачным. Самоеды стреляют диких оленей осенью, при переправе их через реки. Когда снег начинает затвердевать, олени стадами
{1} Постель — шкура взрослого оленя.
[174]
уходят в тайгу, в поисках рыхлого снега, позволяющего откапывать корм.
На каждого охотника приходилось по 200-250 штук. Захватив с собой столько, сколько они могли взять, охотники оставляли большую часть добычи про запас, а вернее — на корм полярным волкам я другим тундровым хищникам. Встречались и целые склады-караваны выставленных в ряд нагруженных нарт, оставленных близ мест летнего промысла и кочевок. Здесь можно было найти все, необходимое для жизни, начиная от шкур оленей и готовой одежды и кончая оружием с запасом патронов. Еще чаще встречались «ледовки», одиночные самоедские погребения, со всем скарбом покойника. Словом, тундра оказалась вовсе не такой пустынной, какой она представлялась раньше.
Наступала полярная ночь. Солнце показывалось на юге только в полдень, красное и холодное. Медленные сумерки снова сменялись темным небосводом: но полярная ночь была всегда насыщена мягким светом, собранным бескрайним зеркалом снежных просторов. Путь освещали небыкновенно яркие звезды, похожие у горизонта на далекий костры кочевки. Почти непрерывные северные сияния развертывали светлую игру, охватывая своими пламенными драпри, мечами и туманностями все небо. Взошла луна и закружилась над тундрой, сияя и днем, и ночью, подобно неуходящему солнцу арктического лета. Наступили длительные безветрия, морозы еще не были жестоки. Травин шел, мечтая изобрести верный способ передать многочисленным комнатным жителям юга великую красоту арктики.
— «Невольно восхищаешься своим пребыванием», — писал он. — «Восторженности нет предела».
К тринадцатилетию Октябрьской революции путешественник достиг районного центра Хатанги, в устье реки того же названия. Председатель рика жил в тундре, выезжая в Хатангу, чтобы щегольнуть иногда своим городским костюмом. Травин, после одиночества в тундре, поехал за предриком, чтобы организовать празднование 7 ноября; но посредине дороги председатель раздумал и вернулся в свой чум.
— Народ все равно не будет, — заявил он. Путешественнику пришлось проводить праздник, вместо
предрика.
На собрание пришли не только жители Хатанги, но и кочевники. Человек с железным оленем, о котором от становища к становищу летели рассказы, долго говорил о том, как в одну ночь зимой те, у кого ничего не было, завладели шестой частью мира, о том, что в большом го-
[175]
роле есть каменный чум, где лежит великий Ленин, о том, что его партия ведет народы на стройку нового мира...
— Скоро, — говорил пришелец, — к вам -придут корабли.
Он не ошибся. На Хатанге открыта нефть. Разведчики каждый год бурят грудь мерзлой тундры, выведывая ее сокровища, Северным морским путем, с запада и востока, к устью Хатанги плывут советские корабли...
На карте Глеба Травина его дальнейший путь изображен им вдоль берега Ледовитого моря. Черта идет от устья Хатанги к устьям Анабары и Оленека, затем круто поворачивает в море, огибает Сагастырь, сворачивает к Быкову протоку дельты Лены, где погиб Де-Лонг с частью экипажа «Джанетты», и, мимо бухты Тикси, в то время необитаемой, проходит в Усть-Янск. От Яны до Индигирки путь Глеба Травина пересекает тундру, вдоль обычного оленного «тракта».
О всем этом огромном участке, длиной около 2000 километров, пройденном в самое темное время года, Травин ничего не написал, повидимому, здесь с ним ничего не случилось, подобного купанью в Пясине, или вмерзанию в торосы близ Печоры. Он упоминает лишь, что в поселках, расположенных в устьях сибирских рек, ему вездe «оказывали содействие». Затем он опять уходил в море, в одиночество... «И рад тому, что хоть след медведя найдешь и еще больше обрадуешься, когда удастся убить полярного богатыря и насытиться вдоволь».
В Верхоянске, в январе 1932 гoда, возвращаясь санным путем с зимовки «Лейтенанта Шмидта» у мыса Певек, в Чаунской губе, я встретил участников Индигирской экспедиции Наркомводтранса, которые рассказали мне, что Травин приехал в селение Русское устье{1} в начале 1931 года (на оленях) и жил там месяц или два месяца. В Русском устье ему дали собак и нарту. Он двинулся сперва на Колыму, «горой», обычным путем индигирцев, но где-то, до-вольно далеко от Русского устья, кажется, у горы «Север ный парнас», свалился с обрыва и сломал нарту. Его нашли промышленники и вернули в Русское устье. Через несколько дней Травин снова выехал на восток, на этот раз морем.
Здесь можно упомянуть еще об одном забавном доказательстве пребывания Глеба Травина в Русском устье на Индигирке. В книге С. Абрамовича-Блэка «Записки гидрографа» (стр. 221-222) читаем:
«Анимаида Селнверстовна Чихачева с детства (?!) вра-
{1} Районный центр близ устья Индигирки
[176].
щалась в кругу «экспедиторов» и «проезжих людей», купцов и чиновников, изредка навещавших Русское устье.
Это было неотъемлемой привилегией самой красивой девушки Русского устья.
Чихачеву неоднократно фотографировали, дарили всегда ей конфеты и цветные платки, однажды... заразили гонорреей.
Несколько лет назад через Русское устье проезжал некий кругосветный путешественник на велосипеде, гражданин Листвин. Отважный, энергичный и бравый парень.
Всю Якутию, сквозь леса и тундры, проехал Листвин на своей машине, которую тунгусы окрестили "темир таба"{1}— железный олень. Сидит на спине оленя, за рога держится
Позднею осенью Листвин добрался до Русского устья. Познакомился здесь с Анимаидой, пленился и ее собою пленил. Молодая и пригожая пара повенчалась. Отлюбили молодожены в этой вот избе свой медовый месяц. Потом Листвин собрался продолжать путешествие. Как ни грустно было Анимаиде, отпустила она мил-дружка в славный путь. Обещала долго ждать, каждый день о нем только и думать.
Но всего лишь несколько километров отъехал от гopода{2} кругосветный путешественник.
Болезнь, не замеченная во-время, забралась глубоко в его организм. От тяжелой работы педалями почувствовал Листвин острую боль в паху. Захотело-было себя пересилить, но свалился без чувств. У велосипеда безнадежной восьмеркой сплющились колеса, лопнула рама. Железный олень погиб вместе с наездником{3}.
Вся эта страшная история, разумеется, сплетня, но она не могла бы возникнуть, если бы Травин, именуемый Листвиным (у Абрамовича-Блэка все фамилии изменены) не побывал на Индигирке...
{1} Это не тунгусские, а якутские слова,
{2} Автор имеет в виду селение с двумя десятками изб.
{3} С.И. Абрамович-Блэк. — Записки гидрографа. Книга первая. Издательство писателей в Ленинграде. 1934 г.
В этой книге не мало и другого вранья, так-что начинаешь даже сомневаться в ученой специальности автора. Например, в главе «Дороги в Колыму» (стр. 193 и след.) говорит, что «в 1911-1912 году из Архангельска во Владивосток, Ссверо-восточным проходом совершила плавание гидрографическая экспедиция Вилькицкого». Как известно. Экспедиция Северного Ледовитого океана"на судах «Таймыр» и «Вайгач», под начальством Вилькицкого совершила плавание «Северо-восточным проходом» не в 1911-1912 г.г., а в 1914-1915, и не из Архангельска во Владивосток, я из Владивостока в Архангельск. Дальше читаем «Уже на третий год плавания из Владивостока в Колыму пароход «Ставрополь» был затерт льдами в горле (?) Берингова пролива. Морской путь оказался ненадежным. И по Колыме ударила голодовка». Такого события не было вовсе. В 1914 г. пароход "Колыма" зазимовал у мыса Северного на обратном пути из Колымы, благополучно доставив туда весь груз Полную неудачу потерпела лишь колчаковская экспедиция в Колыму 1919 г. как можно полагать не только из-за тяжелого состояния льда. Здесь же сообщается, что «с 1917 г. рейсы к устью Колымы прекратились совсем" и ни слова не говорится о ежегодных советских колымских рейсах, регулярно снабжающих Колымско-Индигирский край, сообщается о каком-то "Пространственном десятилетнем кругообороте льдов», совершенно не соответствующем действительности и т.п.

[177]
Выехав в морс, Травин направлял свою нарту на отдаленные мысы, поднимавшиеся в ледяной пустыне. Так он достиг Медвежьих островов. Не заезжая в Колыму, он взял курс прямо на восток, пока ему не открылся высокий мыс Шелагский.
«На пути к Чаунской губе, — рассказывает Травин, -я убил старую белую медведицу. Длина снятой шкуры—б шагов. Двух маленьких медвежат удалось взять живьем. В течение пяти дней медвежата были моими спутниками Один из них, побольше, раньше примирился с обстановкой и начал брать мясо из рук и сосать палец. Но так как заниматься с обоими было довольно трудно, то, когда вышло все мясо, пришлось старшего убить, а младшего я притащил с собой на факторию мыса Певек. Мне хотелось отправить медвежонка на материк, но шаманы сказали, что за медвежонком уйдут все медведи и промысла не 6v-дет. Поэтому зав. факторией Семенов, который сначала обрадовался медвежонку, не захотел с ним возиться. Я же имел предположение двинуться на о. Врангеля м не мог взять медвежонка с собой». Пришлось его сесть...
В Чукотском селении, у мыса Шелагского, лежащего у восточного входа в Чаунскую губу. Травина видел учитель чукотской национальной школы, т. Форштейн, с которым я встречался потом в Нижне-Колымске и на пароходе «Колыма». В один из ослепительных морозных дней в палатку учителя вбежало несколько чукчанок, крича, что к селению подъезжает "эпопелин", то-есть поп. Они еще помнили миссионера, умершего несколько лет назад в сосед-нем селении, против острова Раутан. Учитель вышел встречать приезжего. К нему подошел высокий, атлетического сложения, молодой человек, с длинными, как у попа волосами. "Бсглый", — подумал маленький еврей, неприязненно глядя на гиганта, но тот мирно показал свой значок ОПТЭ и представился:
— Путешественник вокруг света на велосипеде.
Велосипед, действительно, лежал на нарте, так-что путешественнику негде было сесть. Повидимому, он все время бежал вместе со своей индигирской упряжкой.
Учитель не решился пустить путешественника в свою палатку, так он был грязен, и предложил пыжиковый
[178]
спальный мешок. Путешественник был в легкой кукашке поверх кожаной куртки. Он с улыбкой согласился переночевать в пустой холодной яранге. По его мнению, он давно не пользовался таким комфортом.
— Между Хатангой и Оленеком, — передавали мне его рассказ, несомненно украшенный легендой, — меня застигла метель. Я шел пешком таща за собой нарту, съедая в день по одной плитке шоколада... Mетель свалила меня. Я заснул и меня занесло снегом, который от ветра стал твердым, как лед. Не знаю, долго ли я спал так или был без сознанья под снежной застругой. Помню лишь, что проснулся я от приятного горячего дыхания. Мне показалось, что я лежу на мягком песке, на берегу речки, заснул, и вот солнце выглянуло из-за облаков и разбудило меня. Я открыл глаза. Белый медведь разгреб снег и сильно тянул воздух в черные ноздри, засунув голову в мою берлогу. Я закричал на него. Медведь ушел. Я отрыл нарту с моим велосипедом и пошел дальше.
— Чем же вы занимались дорогой?—спросил учитель — Я хочу сказать, вели вы какие-нибудь наблюдения, делали записи?
— У меня есть минимальный термометр, — ответил Травин. — Я записываю температуру. Мне сказали, что минимальный термометр имеет большое научное значение...
Переночевав, путешественник поехал дальше, к мысу Дежнева, единственный путь к которому от мыса Шелагского лежит вдоль Чукотского побережья Ледовитого моря...
Мои товарищи рассказывали о Глебе Травине с улыбкой. Были и такие, которые вовсе не верили в его путешествие вдоль полярного побережья Евразии. В большинстве случаев скептиками были известные полярники, испытавшие силу арктических пург. Но можно ли было сомневаться в реальности его подвига? Травина видели, в течение шести-семи месяцев, в Югорском шаре, на Диксоне, в Хатанге, Русском устье, на мысе Шелагском, в Уэллене и никто не видел на Колыме, устье которой он объехал морем.
Другие считали, что велосипед служил ему всего лишь «бесплатным проездным билетом». что на самом деле его везли ненцы, эвенки. якуты и чукчи, а это не такое уж «достижение».
На прямо поставленный вопрос Травин ответил письмом, в котором подтвердил, что от Яны до Индигирки он ехал на оленях, так как велосипед был испорчен.
— «В Русском устье, — писал он, — велосипед отремонтировали плохо, поэтому и решил взять с собой собак, рассчитывая на зимовку в любом месте. Выйдя в море пи-
тался исключительно сырым мясом зверя, нерпы и рыбы,
[179]
без соли я хлеба. Чай пил только тогда, когда был среди людей. В пути утолял жажду снегом и льдом. Распорядок дня всегда держал один и тот же: еда в 6 часов утра и в 6 часов вечера, собак же, как обычно, кормил раз и сутки, перед ночным отдыхом. Когда долго не удавалось найти зверя, то и сам, и собаки по несколько дней были голодны.
Впрочем, имея собак, очень часто ехал в море на велосипеде. Измученные собаки бежали бодрее, догоняя меня по гладкому ледяному полю. Но когда попадались сжатия льдов, с нагроможденными ледяными дамбами, то здесь и мне, и собакам попадало больше, чем можно представить. Карабкаешься на одно нагромождение, а за ним второе, и так десятки километров тянутся ледяные горные цепи. Шум я треск льда все время заставляет настораживаться и быть готовым очутиться в трещине, нередко замаскированной снегом. В более опасное место вожатый собак никогда не пойдет, а продвигаться необходимо, остановиться — значит отказаться жить...».
Нетрудно вообразить, как «попадало» Глебу Травину и его собакам, если вспомнить, что гряды торосов в море, между Колымой и мысом Шелагским, достигают высоты пятиэтажного дома.
Ледяные барьеры образуются на грани сжатия ледяных полей, когда одно из них давит на неподвижное (или медленно движущееся) другое поле. Так как глубина здесь невелика (около 20 метров), то разломанные и нагроможденные друг на друга края гигантских льдин быстро достигают такой общей толщины, что становятся на мель. На образовавшийся таким образом неподвижный ледяной остров продолжают надвигаться новые льдины. Достигая вершины, края их обламываются, низвергаясь в море, одна сторона гряды становится сравнительно пологой, а противоположная образует высокий неприступный обрыв.
На разломах таких ледяных хребтов ясно видно их слоистое образование, так как зеленые плиты морского льда отделяются друг от друга белыми полосками спрессованного снега. Иногда можно насчитать 20-30 таких слоев, в полметра, метр и больше толщиной.
Преодолеть подобные ледяные преграды, даже с собачьей упряжкой, почти невозможно, их приходится объезжать, в поисках более ровного льда, десятки километров.
Вместе с торосами сравнительно недавнего, слоистого, образования в море, к востоку от Колымы, постоянно встречаются не менее мощные многолетние льды, принесенные холодным течением из центральных областей Арктики. Льды эти, по большей части, чистого голубоватого цвета, однородные и спрессованные настолько, что в них почти нет пузырьков воздуха. Твердость и прочность их так превосхо-
[180]
дит свойства обычного льда, что колымские жители, по словам Фердинанда Врангеля, считали, будто они не плавятся даже в огне и созданы при самом «сотворении мира». Врангелю пришлось разубеждать своих проводников, растопляя в котле куски такого льда, дающего вкусную, совершенно пресную воду.
Едва ли не худшими для путешественника являются, впрочем, не эти высокие ледяные нагромождения, а торосистые поля, покрытые острыми, хаотически нагроможденными льдинами, между которыми набивается рыхлый снег. В таких местах Глеб Травин принужден был шагать впереди собак, неся на себе велосипед, так как его нельзя было укрепить на нарте, без риска сломать о первую льдину...
Приходится пожалеть, что Травин не вел в пути необходимых научных наблюдений, и что никто из встречавшихся с ним не побудил, его к этому. Между тем, он мог бы определить, по крайней мере, расположение ледяных хребтов, указывающее направление нажима, силу и направление течений в.полыньях и т. п. Подобные наблюдения представляли бы несомненный интерес, так как район, где был Травин, судя по его запискам и карте, никто не посещал зимой со времени поисков «Земли Андреева», более ста лет назад.
На одном из Медвежьих островов, лежащих против устья Колымы, Травин видел остатки разрушенных строений, упоминаемых многими путешественниками и до него. Еще в 1720 году промышленник Иван Вилегин нашел здесь «старые юрты и признаки, где прежде юрты стояли». В 1924-1925 г. у острова Четырехстолбового, принадлежащего к группе Медвежьих островов, зимовала экспедиция Амундсена, на судне «Мод». Участник ее, норвежский ученый Г. У. Свердруп, обнаружил здесь курганы, каменные наконечники гарпунов и другие предметы первобытной культуры.
«В 1920 г., — пишет Свердруп, — я имел случай видеть такие курганы на о. Айоне, при чем я тогда нашел черепки примитивной кухонной посуды, каменные ножи и обожженные кости... По всей вероятности, это следы племени. отличного от современных чукчей».{1}
Однако, почва на острове Айоне и на острове Четырехстолбовом была такая мерзлая, что Свердруп не мог раскопать ни одного кургана. Но и до сих пор курганы остаются нераскопанными.
Надо надеяться, что с построением на Медвежьих островах радиостанции Главного управления Северного морского
{1} Г. У. Свердруп.—Плавание на судне "Мод" в водах морей Лаптевых и Восточно-сибирского. Материалы комиссии по изучению Якутской АССР. Выпуск 30. 1930. cтр. 211-212.
[181]
пути, завезенной в 1933 г. «Лейтенантом Шмидтом", научные сотрудники станции, под руководством специально займутся выяснением вопроса, являются ли остатки древнего строительства на Медвежьих островах и Айоне признаками неизвестных обитателей этих островов или народа, вытесненного с материка завоевателями или старинными охотничьими зимовьями туземцев, подобно избам русских и якутов на Hoвосибирскиx островах...
В декабре 1931 г., в Нижне-Колымске, один промышленник рассказал мне, видимо со слов жителей фактории мыса Певек, где он был, что Травин «наехал далеко в море на следы нарт». В этом не было бы ничего заслуживающего внимания, если бы не напоминало историю сержанта Андреева посланного по приказу сибирского губернатора искать землю, лежащую, по рассказам чукоч, к северу от их земли. «Есть же особая земля, на коей живут весь женский пол, а плод имеют от морской волны и рождаются все девки»...
В 1763 и 1764 годах Андреев ездил в море по льду на поиски этой земли из Нижне-Колымска. С Медвежьих островов Андреев будто бы увидел далеко в море землю и поехал к ней, но возвратился, наткнувшись на следы нарт и оленей, которые счел принадлежащими заморским «девкам» или другому неведомому и страшному народу, «единственною пищей коим служит снег»...
Возможно, как полагает профессор Визе{1}, что известие эго было приписано Андрееву, но нет ничего невероятного в том, что он действительно видел «землю» и тем более следы. На мокром, пропитанном морским рассолом, снегу от печатки полозьев замерзают и сохраняются годами. Прибрежные льдины с такими следами может унести в море очень далеко.
Во время одной из поездок по льду, предпринятой правительственной экспедицией под начальством Врангеля для поисков «Земли Андреева», путешественники встретили в море льдину со своими же прошлогодними следами, отнесенную почти на 90 километров к востоку. Затем участники экспедиции увидели желанную землю, появившуюся на северо-восточной части горизонта.
«Чем далее ехали мы, тем явственнее становились замеченные нами возвышения и скоро приняли они вид недалекой гористой страны, — писал Врангель. — Холмы резко окраились; мы могли различать долины и даже отдельные утесы. Все уверяло нас, что после долгих трудов и препятствий открыли мы искомую землю... Но наша радость была непродолжительна и все прекрасные надежды наши исчезли. К вечеру, с переменой освещения, наша «новооткрытая»
{1}В. Ю. Визе. — Земли Андреева. Arcticа. I933. Ленинград.
[182]
земля подвинулась по направлению ветра на 40 градусов, и через несколько времени охватила она весь горизонт, так что, казалось, мм находились среди огромного озера, обставленного скалами и горами»{1}.
Подобные явления нередки п Арктике. Истинные размеры предметов и расстояния искажаются: в книгах полярных исследователей можно найти рассказы о том, как маленькую чайку принимали они за моржа, собаку — за медведя и т. п. Травин застрелил однажды белую сову, в полной уверенности, что целился в «огромного белого богатыря». Отдаленные льдины, растянутые рефракцией, кажутся высокими холмами, гряда зубчатых торосов могла представиться гористой страной.
Впрочем, не исключена возможность, что миражи, виденные Андреевым и Врангелем, были отражением настоящей земли. Известен случай, когда один из вулканов Японии был виден с парохода, находившегося у берегов Приморья. Расстояние здесь было, примерно, таким же, на какое Врангель приближался к острову, местоположение которого впервые было нанесено им на карту и получившему впоследствии его имя.
Фантастическая «Земля Андреева» до сих пор отмечается на картах, в районе скопления льдов, не посещенном еще ни одним судном, — к западу от острова Врангеля. Каждый новый поход, в особенности экспедиция на ледоколе «Красин» в 1934 году, убеждает нас, что этой земли. повидимому, не существует. Но человек не успокоится, пока не проникнет в последнее «белое пятно» своей планеты. Окончательный ответ принадлежит, очевидно, советской авиации.

5. К острову Врангеля

«Торосы становились все выше и плотнее, а между ними лежали огромные бугры рыхлого наносного снега... Мы нагрузили сани наши как можно легче и взяли с собой только на пять дней провианта и несколько дров. Сильный западный ветер затемнявший воздух метелью, не позволил нам, однако же, предпринять немедленно путешествие к северу. Ночью на 18-е число ветер перешел к W N W {2}, постепенно крепчая, превратился в шторм и разломал около нашего лагеря лед. Мы очутились на большой льдине, сажен пятьдесят в поперечнике. От сильного ветра лед с шумом трескался, щели расширялись и некоторые простирались до 15 сажен ширины. Льдина, на которой находились мы, носилась по морю. Так провели мы часть ночи, в темноте и ежеминутном ожидании смерти.
Наконец наступило утро и ветер сплотил нашу льдину с други-
ми...
{1} Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю, совершенное в 1820, 1821, 1822, 1823 и 1824 годах экспедицией состоявшею под начальством флота лейтенанта Фердинанда Фон-Врангеля. Часть II. Санкт-Петербург. I841 г.
{2} К западо-северо-западу.

[183]
„Первым занятием нашим было осмотреть окрестности и изыскать, средства к продолжению пути. Торосы, находившиеся на север-ном краю щели, были, повидимому, прежнего образования и казались нам менее круты и плотны, а потому надеялись мы проложить себе между ними дорогу далее к северу. Но проникнуть туда не было иного средства, как только переехать по тонкой ледяной коре, покрывающей щель. Мнения моих проводников были различны. Я решился на сие предприятие, и при невероятной скорости бега собак, удалось нам оно лучше, нежели мы ожидали. Под передними санями лед гнулся и проламывался, но собаки, побуждаемые проводниками, и чуя опасность, бежали так скоро, что сани не успевали погружаться в воду, и, быстро скользя по ломавшемуся льду, счастливо достигли до противоположного края...
Марта 23 продолжал я путь на двух нартах, не столько в надежде на успех, сколько для собственного успокоения, и исполняя все зависевшее от наших усилий и обстоятельств. До полудня было ясно, и тихо, но к вечеру ветер усилился, небо покрылось тучами и по всему протяжению горизонта от NW до NO{1} подымались густые темно-голубые испарении — непреложное доказательство открытого моря.
Мы видели совершенную невозможность проникнуть далеко на север, но, несмотря на то, продолжали путь. Отъехав девять верст, встретили мы большую щель, в самых узких местах до 150 сажен шириной. Она простиралась на О и на W{2} до краев видимого горизонта и совершенно преграждала нам путь. Усилившийся западный ветер более и более расширял сей канал, а быстрота течении в нем, на восток, равнялась 1 1/2 узла. Мы влезли на самый высокий из окрестных торосов, в надежде найти средство проникнуть далее, но, достигнув вершины его, увидели только необозримое открытое море. Величественно ужасный и грустный для нас вид.

На пенящихся волнах моря носились огромные льдины и, несомые ветром, набегали на рыхлую ледяную поверхность, по ту сторону канала лежавшую. Можно было предвидеть, что сила волнения и удары ледяных глыб скоро сокрушат сию преграду, и море разольется до того места, где мы находились. Может быть, нам удалось бы по плавающим льдинам переправиться на другую сторону канала, но то была бы только бесполезная смелость, потому что там мы не нашли бы уже твердого льда. Даже на нашей стороне, от ветра и силы течения в канале, лед начал трескаться, и вода, с шумом врываясь в щели, разрывала льдины и раздробляла ледяную равнину. Мы не могли ехать далее.
С горестным удостоверением в невозможности преодолеть поставленные природой препятствия, исчезла и последняя надежда — открыть предполагаемую нами землю, в существовании которой мы уже не могли сомневаться. Должно было отказаться от цели, достигнуть которой постоянно стремились мы в течение трех лет, презирая все лишения, трудности и опасности. Мы сделали все, чего требовали от нас долг и честь. Бороться с силою стихии и явной невозможностью было безрассудно и еще более — бесполезно. Я решился возвратиться.
Положение места, откуда принуждены мы были возвратиться, было под 70°, 51' северной широты и 175°27' долготы, в 150 верстах по прямой линии от берега, скрытого от нас туманом. Глубина моря была 22 1/2 сажени, на илистом грунте.
Мы поехали по прежней дороге и, несмотря на то, что должны были обходить многие вновь образовавшиеся щели, в короткое время проехали 35 верст и остановились на ночлег среди торосов. Здесь лед
{1} От северо-запада до северо-востока.
{2} На восток и на запад.

[184]
также был исчерчен во всех направлениях трещинами, но ветер приметно стихал и они уже не казались нам опасными.
На другой день, рано поутру, отправились мы далее, при легком западном ветре и 171/2º мороза. Были причины спешить. Проложенная нами дорога во многих местах загромождалась торосами и все доказывало, что во время нашего отсутствия вся сия ледяная поверхность находилась в движении. Через многие широкие трещины, неудобные для обхода, должны мы были переправляться на льдинах. Иногда они были так малы, что не могли поместить на себе нарт со всей упряжкой; мы сталкивали собак в воду и они переплывали на другую сторону, таща за собой льдину с нартой. Сильные течения делали подобные переправы нередко весьма опасными. В одной из трещин, недалеко от нашего последнего склада с провиантом, стремление воды по направлению OSO{1} равнялось четырем милям в час. Температура воды была здесь 13/4º, а воздух - 10º холода.
После многих трудных и опасных переходов, поздно вечером достигли мы нашего склада с провиантом, куда за день перед тем прибыли уже две нарты, отосланные нами прежде. Все зарытые нами припасы нашлись в целости.
Едва проехали мы три версты, проложенная нами сюда дорога совершенно исчезла. Огромные торосы и вновь образовавшиеся щели преградили нам путь, так что для облегчения принуждены мы были бросить часть груза. Но и сия жертва не принесла нам большой пользы. Подвинувшись еще версты две, мы совершенно потеряли надежду проникнуть далее. Полыньи простирались по всем направлениям. К западу виднелось открытое море с носившимися на нем льдинами. Густые пары затемняли небосклон. К югу от нас лежала ледяная поверхность, составленная из больших льдин, прижатых одна к другой, но туда не было возможности попасть.
Отрезанные от всякого сообщения с твердым льдом, со страхом ожидали мы наступления ночи. Только спокойствию моря и ночному морозу обязаны мы были здесь спасению. Слабый NW{2} ветер понес льдину, где мы находились, к востоку и приблизил ее к твердому льду. Шестами притянули мы небольшие льдины, вокруг нас плававшие, и составили из них род моста. Мороз скрепил льдины до такой степени, что они могли нас сдерживать. Работа была кончена 27 марта, до восхода солнца; мы поспешили покинуть нашу льдину и счастливо переправились на твердый лед. Проехав версту по SO{3} направлению, увидели мы себя снова окруженными полыньями и щелями, при невозможности продолжать путь. Находясь на льдине огромнее других, нас окружавших (она была до 75 сажен в поперечнике), и видя все непреложные признаки приближающейся бури, решились мы остаться здесь на месте и предаться воле Провидения.
Скоро показались предвестники наступавшей непогоды. Темные тучи поднялись с запада и густые пары наполнили атмосферу. Внезапно поднялся резкий западный ветер и вскоре превратился в бурю. Море сильно взволновалось. Огромные ледяные горы встречались на волнах, с шумом и грохотом сшибались и исчезали в пучине; другие с невероятной силой набегали на ледяные поля и с треском крошили их. Вид взволнованного полярного моря был ужасен.
В мучительном бездействии смотрели мы на борьбу стихий, ежеминутно ожидая гибели. Три часа провели мы в таком положении. Льдина наша носилась по волнам, но все еще была цела. Внезапно огромный вал подхватил ее и бросил на твердую ледяную массу. Удар был ужасен. Оглушительный треск раздался под ногами и мы чувствовали
{1} Восток-юго-восток.
{2} Северо-западный.
{3} Юго-восточному.

[185]
как раздробленный лед начало разносить по волнам. Минута гибели нашей наступала. Но в это роковое мгновенье спасло нас врожденное человеку чувство самосохранения, невольно бросились мы в сани, погнали собак, сами не зная куда, быстро полетели по раздробленному льду и счастливо достигли льдины, на которую были брошены. То был неподвижный ледяной остров, обставленный большими торосами. Мы были спасены»...

- Я прочитал вам этот отрывок из описания поездки, совершенной в марте 1823 года Фердинандом Врангелем, чтобы вы составили себе некоторое представление о дрейфующих льдах, по которым Травин двинулся к востоку, покинув мыс Шелагский, и вместе с ним теплый пыжиковый кукуль учителя Форштейна.
Наступала арктическая весна. Солнце все выше поднималось над льдами. Солнечный свет радовал путника, но в то же время весна создавала и новые препятствия. Лед местами отошел от берега. Начала образовываться береговая прогалина.
«Во избежание частого купанья», выражаясь языком Травина, он в третий раз удалился в пустынные льды моря. Высокие торосы закрыли берег. Он не боялся ни великого их молчания, ни внезапного грохота. Пурга и солнце были одинаково враждебны. Он плутал в лабиринте льдов, ничего не видя в метущихся струях норд-веста, чтобы выбраться в сверкание и тишину непрерывных надледных озер, образовавшихся от тающего снега...
«Слой воды на льду, запорошенный снегом, достигал местами 30-40 сантиметров, а дальше стал доходить до одного-полуторых метров глубины. Здесь форменным образом приходилось переплывать, таща за собой груз. Выбравшись на сухой лед, раздеваюсь, проветриваю вымокшую одежду и двигаюсь дальше. От мыса Биллингса делаю попытку держать курс на остров Врангеля»...
- Не будем судить, где кончается доблесть и начинается безрассудство. Вот, вчера кончился инспекторский смотр одной из частей Красной армии. Отделению надо было переплыть протоку «при полной нагрузке». Командир понадеялся на свои силы и поплыл в сапогах. Посредине протоки он стал ослабевать и вдруг исчез. На берегу закричали; но через минуту пловец показался близ того же места, сапоги торчали за плечами и даже портянки были всунуты в голенища. Он легко проплыл положенную дистанцию. Корреспондент «Красноармейской звезды» и фотограф кинулись к нему.
- Чего лезете? - возмутился тот. - Просто, сел на камушек в речке и сдернул сапоги. Чего особенного?
Попробуй, тронь таких людей!..
[186]
Остров Врангеля издавна пользовался репутацией «легко видимого, но трудно достижимого». Чукчи, рассказавшие Врангелю о существовании земли к северу от чукотского побережья, «утверждали, что сами видели ее, в ясные летние дни с места, называемого Якан»{1}. Чукотский старшина, Камакай, считал, что горы, видимые через пролив, принадлежат одному из выдающихся мысов этой земли, по его мнению обширной и обитаемой, так как в прежние времена оттуда приходили стада оленей, но Врангель не мог проверить его слов.
Еще рассказывал Камакай, что один чукча отправился на эту северную землю, но никто не знает, вернулся ли он. Чукчи селения, находящегося у мыса Рыркарпий{2}, также сообщили Врангелю несколько преданий о людях, скрывшихся туда. Вождь «анкилонов», Кряхай, убил чукотского старшину Эррима и, спасаясь от мести сына Эррима, уплыл в незнакомую землю со всеми родственниками, на 15 байдарах. Одна женщина будто бы даже вернулась с острова, рассказав о страшных диких людях, населяющих его. Все это - вымысел, так как впоследствии на острове Врангеля не было найдено никаких следов прежних обитателей, но характерно, что во всех преданиях чукчи отправлялись на остров летом, на байдарах, когда море было свободно от льда.
Достижение неведомой земли, горы которой чукчи видели со скал Якана, по льду они, очевидно, считали невозможным даже в сказках.
Сам Врангель, как известно, не достиг острова, а только правильно нанес его местоположение на карту, со слов чукоч. Не достиг острова и спутник Врангеля, Матюшкин, пытавшийся проникнуть туда из района мыса Якан, ибо «огромные полыньи со всех сторон пересекли ему дорогу по морю, так-что после многих тщетных попыток он принужден был обратиться назад, удалившись от берега не более, как на 16 верст».
В 1867 году, в навигационное время, почти безледном на востоке, китобой Томас Лонг, на судне «Найл», прошел вблизи южного берега острова, определив положение юго-восточной и юго-западной его оконечностей. Он и назвал остров «Землей Врангеля», в честь путешественника, доставившего о нем первые сведения, а пролив между островом и материком получил название пролива Лонга. Льды этого пролива, многолетние и торосистые, приносимые холодными течениями и северными ветрами, пользуются едва ли не худшей репутацией на всем северо-восточном пути.
{1} Курсив Врангеля.
{2} Мыс Отто Шмидта.

[187]
В зимнее время здесь образуется у берега лишь узкий припай неподвижного льда, остальное пространство моря покрыто дрейфующим льдом, подверженным страшным сжатиям и образующим громадные ледяные барьеры.
Кроме экспедиции Врангеля, известны несколько попыток перейти пролив Лонга в обратном направлении, с острова на материк. В 1913 году шхуна «Карлук» Вильямура Стефансона была затерта льдами у берегов Аляски и отнесена в район острова Врангеля. Здесь «Карлук» был раздавлен льдами и затонул. Часть людей из экипажа погибла по время перехода по льду, часть добралась до острова. Группа из четырех человек отделилась от остальных, решив итти к берегам Сибири, и погибла в пути. Через десять лет, при аналогичной попытке, погибла другая группа американцев, ушедших с острова Врангеля в январе 1923 года. Умерли ли они от истощения, холода и голода, или были задушены пургой, утонули, провалившись в запорошенную снегом трещину, или были заживо погребены одним из тех ледяных валов, которые потом не раз наблюдали челюскинцы в «Лагере Шмидта», во время сжатия ледяных полей,- никто никогда не расскажет нам. Только капитан «Карлука», Бартлетт, с одним спутником, гонимый смертью, достиг зимой 1914 года мыса Северного и спас тем самым оставшихся на острове. Но то был Бартлетт, спутник Пири в его путешествиях к северному полюсу.
Вот почему, когда через 20 лет после «Карлука», в том же море затонул «Челюскин», участники экспедиции предпочли мужественное ожидание помощи Советской страны походу по льду, так как такой поход могли бы выполнить только немногие, самые сильные и опытные из них...{1}
Посредине пролива Лонга Глеб Травин встретил открытую воду.
«Наконец, разломанный лед и открытое море перерезали ему дорогу. Здесь был он свидетелем явления, возможного только в полярных странах, с которым обыкновенный
{1} После того, как тов. Ляпидевский увез на своем самолете женщин и детей Лагеря Шмидта, некоторые из товарищей говорили:
- Мы почти каждый день ходим для расчистки аэродромов. Нам приходится делать по шести-семи километров ежедневно... Если бы мы сразу пошли пешком, то... мы были бы уже на материке.
Итти пешком можно было или всем вместе, ликвидируя этим лагерь, или только наиболее крепким и сильным. В последнем случае оставшиеся не смогли бы расчищать аэродромы и явно обрекались на гибель. От этого варианта все челюскинцы отказались. Оставалось итти всем вместе. Простейшие подсчеты показали, что это означало бы двигаться со скоростью самого слабого или больного и каждому тащить за собой по 3-4 пуда груза. (И. Баевский. - Почему мы не пошли пешком? Поход «Челюскина» т. II. Издание редакции «Правды», М.. 1934 г.).

[188]
ход льда на самых величайших и быстрейших реках не имеет никакого подобия. Ледовитое море свергало с себя оковы зимы; огромные ледяные поля, поднимаясь почти перпендикулярно на хребтах бушующих волн, с треском сшибались и исчезали в пенящейся пучине, и потом снова показывались на изрытой поверхности моря, покрытые илом и песком. Невозможно представить себе что-нибудь подобное сему ужасному разрушению. Необозримая, мертвая, одноцветная поверхность колеблется, ледяные горы, как легкие щепки, возносятся к облакам; беспрерывный громовой треск ломающихся льдин смешивается с плеском бушующих волн, и все вместе представляет единственную в своем роде, ни с чем несравнимую картину. Итак, путь на север был отрезан...»{1}.
Травин оставался несколько дней на краю льда, не желая сдаваться сразу, ибо туман и пурга мешали ему ориентироваться. Дождавшись хорошей видимости, он убедился, что противоположный край льда, едва заметный в подзорную трубу, недосягаем для него, и повернул на восток, мечтая изобрести приспособление, с помощью которого можно было бы плавать на велосипеде по воде.
- Если, например, укрепить между рамой достаточной величины прорезиненный баллон, надуваемый при надобности, и приспособить к заднему колесу маленькие гребные лопасти, то можно было бы справиться с полыньями...
Треск льда прерывал его мечтания. Ледяное поле, по которому он двигался, отошло от берега и только ледовитый норд-вест, господствовавший в тот год, помог ему выбраться на сушу.
- «Правда, не обошлось без холодной ванны»,- лаконично заканчивает он свои записки.
Добравшись до Уэллена, Травин соорудил на мысе Дежнева каменный знак «в память северного перехода»,- единственная его дань тщеславию. Там, под камнями, он положил отслужившие свой срок велосипедные покрышки и, в согласии с полярными традициями, краткую записку о своем пути. Но он не думал почить на лаврах. Тысячи километров, пройденные на велосипеде, он считал лишь началом путешествия. Как я говорил, в Уэллене он добивался разрешения на выезд в Америку. Он посылал телеграммы в Москву и в Петропавловск-на-Камчатке. Для полного удовлетворения ему надо было проехать вдоль западного берега Америки, обогнуть Огненную землю, пересечь Сахару и Аравию, побывать в Индии и Китае, завернуть в Тибет и Монголию и тогда только, по Чуйскому тракту, вернуться в Сибирь.
{1}Фердинанд Врангель. - Путешествие.
[189]
Не знаю, дошли ли его московские телеграммы по назначению, но из Петропавловска ответ пришел скорый и решительный. Ему предложили сесть на первый пароход Чукотско-Анадырского рейса и вернуться к своей исходной точке - в Петропавловск-на-Камчатке.
«Путешественник вокруг света на велосипеде» не вернулся на свою родину. Его одинокий подвиг никем не был прославлен. Травин остался у берега океана, однажды поманившего его в путь. Он остриг свои длинные волосы, снова отказался от разных должностей, которые ему предлагали, и поступил монтером в электростанцию. Он ударник. Женился. Теперь в Петропавловске растет еще один маленький Травин.
Но неудачи, непризнание, семья - все это только передышка.
«Утро морозное, - писал он мне с берега Авачинского залива, - днем прекрасная видимость. Бухта слегка волнуется. Взломанные береговые льды сгруппировались у ворот. Чикает лесопильный завод, выбрасывая стройматериал. Трактора, тарахтя, подбирают перегруженные сани и напряженно тащат на стройку, по обледенелому камчатскому шоссе. Воют загруженные автомашины. Всюду кипит жизнь, все торопятся воспользоваться солнцем. Но не надолго. В конце дня пурга и слякоть - предвестие передышки на несколько дней. Завывание ветра грустно наводит на размышления. Вспоминаю одиночество и трудности северного пути и невольно успокаиваюсь тем, что после ненастья и в Арктике наступает иногда чудесная погода. Так и моя передышка должна прекратиться и вновь двинусь, после полярного перехода - к экватору, с тем, чтобы преодолеть еще несколько препятствий. Силы воли и настойчивости хватит, а желания еще больше, чем это было при первом выезде».
- Вот и все, что я могу рассказать о Глебе Травине, ничего не прибавив к тому, что я знаю.


Через два года несколько участников похода «Лейтенанта Шмидта» встретились снова. Великая сила большевистского наступления поднимала гигантские цеха заводов, добывала расплавленный металл из заброшенных горных руд, вела корабли вокруг Арктики, тянулась в стратосферу, к звездам.
Мой товарищ рассказывал о клепальщиках Кузнецкстроя, не уходивших с суровой высоты доменных лесов в пятидесятиградусные морозы.
[190]
- Где теперь Глеб Травин? - вспомнил один из нас.
Передышка его затянулась. Он работает сейчас инструктором в Камчатском областном Осоавиахиме, и начинает жаловаться, что его «маринуют».
- «Предполагал нынче выехать на материк, - написал он мне, - но по службе не отпускают. Мечтаю попасть на мировую спартакиаду 1935 года. Успешно сдаю нормы на значок ГТО второй ступени... Все еще питаю надежду получить разрешение на дальнейшее путешествие, но добиться этого, живя на Камчатке, трудно, нужна помощь, а ее-то здесь и нет. Пока же, на практических примерах выполнения планов социалистического строительства, буду драться за дальнейший маршрут. И если это осуществится, то буду вести дневник, собирать материал, что даст более красочную картину всего пройденного, того, на что способны пролетарские сыны советского государства».
- Видно, что парень свой, - сказал мой товарищ, не зная, как выразить свою мысль. - В канцеляриях сидеть не любит.
Над электрическими огнями новых улиц поднималась луна, холодная, как за полярным кругом.
- Как там ни говорите, а такое приключение возможно только у нас. Фактория, советы, радиостанции севера всюду поддержали Травина и помогли ему. Без них он зазимовал бы в первом поселке. Разве можно представить, чтобы какой-нибудь «тунгусник», этот хозяин тундры - «доброго старого времени», отдал ему свою нарту? Я хочу сказать, никогда еще в нашей стране не было такого простора смелой инициативе и никогда еще коллектив не поддерживал ее так, как сейчас...
Путешествие с минимальным термометром не принесло, конечно, новых научных данных. Этнографические наблюдения Травина также не оригинальны. Но позволительно отдать должное горячему сердцу, легким, не знавшим простуды, закаленным мускулам и крепкой воле, частице несломимой воли восставшего из небытия класса.
[191]
Аватара пользователя
[ Леспромхоз ]
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 10685
Зарегистрирован: 02 Июль 2007 00:17
Откуда: Петрозаводск

Травин Глеб Леонтьевич (1902-1979)

Сообщение fisch1 » 03 Март 2016 17:09

Изображение
Харитановский А.А., "Человек с Железным оленем.Повесть о забытом подвиге." [FB2]

ЧЕЛОВЕК С ЖЕЛЕЗНЫМ ОЛЕНЕМ fb2.zip [2.16 МБ Скачиваний: 480]
fisch1
 
Сообщения: 2867
Зарегистрирован: 13 Ноябрь 2014 19:59

Травин Глеб Леонтьевич (1902-1979)

Сообщение fisch1 » 03 Март 2016 17:26

 1.jpg
Викторин Попов
НИКЧЕМНЫЙ ГЕРОЙ
(из книги "Юшар", ОГИЗ - Молодая гвардия, Москва, 1932)

NikchemnyyGeroy.djvu [937.51 КБ Скачиваний: 446]


Викторин Попов (1900-1949) - советский писатель, автор произведений о ходе социалистического строительства в СССР. Наиболее широко известны его совместные работы с беломорской сказительницей Марфой Крюковой (1876-1954), получившие неоднозначную оценку фольклористов и литературоведов: "Сказание о Ленине", "Слава Сталину будет вечная", "Чапай", "Поколен-борода и ясные соколы" и др.
Летом 1930 г. Попов находится в районе Карского моря, сотрудничает с архангельской газетой "Правда Севера", собирает материал для книги "Юшар". В книгу (1932 г.) включен рассказ "Никчемный герой", в котором излагается история пребывания Глеба Травина в селении Хабарово, недалеко от о.Вайгач. В том же году в издательстве "Федерация" выходит более полный сборник Попова о жизни Севера, под названием "Люди Большой Земли". Рассказ о Травине немного переработан и теперь носит имя "Сухой олень". В 1934 г. сборник переиздается в составе книги "Снег и солнце".

http://kciroohs.info/travin/popov_travin.htm
1
Зимою в московской печати появилось странное сообщение с острова Вайгача: «Сегодня к нам прибыл путешествующий на велосипеде вокруг света турист Травин. Отсюда будет держать путь на Новую Землю, Ямал. Настроение бодрое».
Читатель был в крайнем недоумении. В Арктике?! На велисопеде?! Диким представлялось, чтобы человек мог пробираться много севернее полярного круга, во льдах, в метелях, в полном безлюдье да еще... в одиночку и на велосипеде!
Вайгач лежит под Новой Землей, образуя с ней Карские Ворота. Как и все протяжение северной кромки Ледовитого океана, от устья Печоры до Ямала, зимою он мертв, необитаем. Только у губы Долгой геройствует радиостанция, связанная с миром лишь радиоволнами, и кочуют по острову - сто километров вдоль и сорок поперек - пять самоедских чумов, промышляющих песца.
Здесь дуют жесточайшие затяжные норды. Норд подхватывает и кружит неосторожного человека, как клок шерсти с оленя, он выворачивает железные фермы радиомачт, - тогда радисты объявляют тяжелый аврал. От жилого дома до радиорубки - три десятка шагов - надо добираться на вахту ползком, глубоко всаживая в снег нож и удерживаясь за рукоять, иначе сорвет с земли и унесет в метель, в полярную ночь - и смерть.
И вот, когда в Москве ртуть падала за двадцать пять ниже нуля, на Вайгач через тысячекилометровую безлюдность, к 70° сев. широты пришел человек на велосипеде!
В эту поездку к ненцам-самоедам у Юшара я случайно встретил молодого человека пышного здоровья, Глеба Леонтьевича Травина. Это был тот самый турист вокруг света - русский, из Пскова, - который на велосипеде шел по арктическому маршруту.

2
Югорский Шар зимою мертв. Льды, метели, туманы. Только на выходе в Карское море замкнуто живет юшарская радиостанция, и в становище Хабарове одиноко зимует госторговский пекарь Антон Иванович Зайцев со сторожем-самоедом. Радисты подслушивают в эфире новости, выстукивают радиограммы семьям, получают под новый год наилучшие пожелания. Зайцев со сторожем лишены и этой платонической связи с миром. Самоеды еще по осени откочевали со стадами под прикрытие лесов.
Изредка, спускаясь от Новой Земли, пробредет белый ошкуй (медведь), предпочитающий зимой сухопутный образ жизни, пробежит в погоне за пеструшкой не отличимый от снега пушистый песец. Ничто не нарушает полной оторванности. Заколоченные хабаровские избушки заносятся снегом по крышу, и лишь пекарня - дымом из трубы - свидетельствует и утверждает жизнь.
Зайцев зимует по договору с Госторгом. К летнему сезону он должен наготовить ржаных сухарей для самоедов всего востока Большой Земли. Кочевники придут из глубины тундры к Югорскому Шару сдавать фактории экспортную пушнину и получать в обмен продукты и товары. Запасаясь всем на несколько месяцев, самоед забирает хлеб, к которому привык лишь недавно, мешками сухарей.
Антону Ивановичу некогда раздумывать об одиночестве. Труд разгоняет полярную сонливость, сознание важности задания заставляет торопиться.
Ранним утром он вскакивает с печи, на теплом плацу которой - койка и нечто в роде письменного стола на поленьях дров - ставит свежую опару на старой закваске, перебирает сухари, заложенные в печь с вечера, и, когда опара поползет, начинает месить. Бывает, что приходится сперва выгребать из помещения снег, - пекарня дырявая, плохо проконопачена, и опара стынет. Вечером вынимает готовые хлебы, а тридцать вчерашних режет на кусочки — и в сушку. И так каждый день.
Сторож-самоед Павел и дряхл и неохоч на разговоры, прошамкает - не разобрать что. Антон Иванович, покончив с делами, усталый, лезет на печь, отрывает очередной листок самодельного календаря и ложится на оленью постель, чтобы поутру приняться за новую опару. В иные ночи, когда заунывной самоедской песнью воет метель и ветер с силой раскачивает податливые стены, задумывается Антон Иванович об Архангельске, об оставленной жене, детях.
Северная тундра не знает оседлости; единый закон движения: летом - на север, в морозы - к югу. Антон Иванович нарушил полярный закон, Антон Иванович понимал, что ранее полного незаходящего солнца не увидеть человека.
3
Это полярное одиночество неожиданно нарушилось. Шесть суток дул резкий нордовый ветер. Ступишь с крыльца - отнесет метров на десять.
В этот день Антон Иванович, как всегда, замесил тесто, помыл руки и только что присел к миске со щами, когда в пекарню влетел сторож Павел.
- Русак какой-то пришел! — закричал растерянно самоед.
Пекарь Зайцев и путешественник Травин
В дверях показался крупного сложения человек, без шапки, с длинными волосами, в странной одежде, сшитой из старого совика и похожей на водолазный костюм.
- Какой сегодня день? - спросил вошедший и, как мешок с отрубями, опустился на скамью.
Зайцев кинулся к календарю на печку.
- Тридцатое.
- По моему расчету - третье.
Пекарь опять к календарю, сорвал с гвоздем.
- Точно: тридцатое.
Спадающие на плечи и обтянутые лакированным ремешком смерзшиеся волосы странного гостя в тепле пекарни начали оттаивать.
- Кто вы будете? — спросил наконец пекарь, оправившись от первого изумления.
- Я - Травин, путешественник вокруг света на велосипеде.
- На велосипеде?!
- Помогите снять одежду, - не отвечая, попросил Травин. - Сейчас я с Печоры; переход ужасный, заблудился... Чувствую - отморозил ноги...
Костюм разрезали сухарным ножом, ноги опустили в ледяную воду; пальцы точно оказались обмороженными.
- На велосипеде! - не мог притти в себя пекарь.
- Внесите, пожалуйста, его; он у сеней, - попросил Травин.
Гостя уложили в постель, и в ту же минуту безмятежно, словно новорожденный, он заснул.
4
Ночь. За стенами посвистывает утихающий ветер. Травин промычал что-то во сне, полуоткрыл глаза на лампу, на бодрствовавшего пекаря. Травин сказал слово, и началась у них бессонница.
Около трех лет назад выехал он на велосипеде из Пскова на Ленинград, Вятку, Владивосток, Камчатку, через Японию, южной полосой вдоль китайской границы на Монголию, по Сибири, Туркестану, на Каспий, Кавказ, в Крым, на Украину, в Белоруссию, Карелию, Лапландию, оттуда на Архангельск, Пинегу, Вайгач и теперь вот в Хабарово.
- Вот, какие дела, - потирал руки обрадованный появлением человека пекарь.
- Метели, туманы... - начал рассказ Травин про поход с Печоры. - Продвигался не более пятнадцати километров в сутки. Пришлось выйти на лед и двигаться вблизи берега по компасу. У острова Песякова ушел на сорок километров в океан... Начала падать шерсть с одежды. Зароешься в снег, а она вмерзает клочьями. Перчатки обопрели, лепты свалялись, чувствую - мерзнут ноги. По льду ехать бы удобно, но все время метели, - ноги начали сдавать.
На двенадцатые сутки вышел на землю. У морского знака должен быть самоедский чум, - ни чума, ни знака. Сперва подумал, что попал на маленький островок Чаячий, но прошел по циклометру более десяти километров - и нет конца. Иду еще четверо суток. Если это тундра, то, по карте, я встретил бы речку, а если остров Песякова, то за четверо суток давно пересек бы. Часы стали. Сбился с круговых суток: день или ночь? По набою снега определяю, что я в океане; мелкой снеговой барханы, указывающей на близость берега, неприметно. Всюду равнина. Где я: на воде или на суше? Фанерной лопаткой, которой обычно разгребал снег для спанья, копал-копал, ни до чего не докопался. Повернул к югу...
- А питался-то как? - спросил пекарь.
- Два печенья утром, два вечером. А тут все вышло... Только шоколад. Останавливаться больше получаса не могу: замерзаю.
- Наконец немного туман разошелся, - продолжал Травин, поморщившись от боли в обмороженных пальцах, - смотрю, нето чум, нето морской знак.
Но вмиг все вновь затянуло густым молоком. Еще двое суток. Туман опять рассеялся. Замечаю бугор, приливную воду, но пролив не в два километра, как по масштабу между материком и островом Песякова, a самое большее один. Тащу велосипед через набивной снег, по воде. Что такое? Берег закругляется, как Варандей. Беру северо-восточное направление - вдруг следы нарт. Следы свежие, лишь чуть припорошены. Километров через десять нагнал самоеда. Тот испугался. Но потом предложил везти меня. Сесть - замерзнуть. Сложил велосипед на нарты, шагаю сам рядом...
- И дальше пойдешь? - серьезно спросил пекарь, пощипывая рыжие пучки «ягеля» на подбородке.
- Еще три года. Теперь через Ямал, по северу Азии, затем через Берингов пролив в Америку.
- Шесть лет, значит, - заметил пекарь. - Вот незадача!
- С деньгами и по шоссе каждый сумеет: а вот так, без всего, когда люди кормят... Я хочу доказать, что велосипед может быть использован в любых условиях. Кроме того я тренирую себя, ставлю рекорд выносливости.
- Это для кого же? - высказал сомнение Антон Иванович.
- Вообще... рекорд.
Зайцев понимающе прищурил глаз.
- Скажи, мил товарищ, - обратился вдруг, он к Травину, - а как же пятилетка в четыре года?
- То есть как?
- Да так. Шесть лет, говорю, прогуляешь, а пятилетка, значит, мимо носа?
Под утро разговор перешел на политические темы. Пекарь объяснял, что такое Генуя.
Травин захрапел. Антон Иванович долго всматривался в лицо занесенного полярным ветром сожителя.
5
Весной Югорский Шар оживает. Антон Иванович теперь каждый вечер бегал к дальнему мысу выглядывать горизонт: не дымится ли пароход, который наконец увезет его в Архангельск, к жене и к дочуркам.
Конец июля, начало августа - разгар заготовок. Агенты без сна, сбиваются с ног. Зайцев по суткам выпекает хлеба. Урожай песцов богатый, - хлеба и товаров нужно больше, чем предполагалось.
Лето коротко - спешка, суматоха. Некогда ставить вехи, где день, где ночь. Все заняты по горло. Солнце тоже не спит.
Только Травин не находит себе места. Вот уже несколько месяцев, как он в Хабарове. Создалась бытовая неловкость: ел и пил он с общего стола, а пая не вносил. Положение гостя не могло длиться без конца. Стали поговаривать о дармоедстве. Пальцы давно зажили, - следовательно, пора двигаться в путь. Людей занятых раздражало его безделье.
- Я путешествую принципиально без денег, - не раз с пафосом заявлял турист, - и обслуживаю себя собственным трудом.
Поначалу он принялся было расписывать вывески, но все понимали, что в Хабарове, где всего пять избушек, оживающих только на короткое лето, они ни к чему. Проезжих не бывает, самоеды неграмотны, - не для троих же русских эти вывески! Над входом в пекарню значилось: «Пекарня». Кому это нужно? Помогал фельдшерице перекладывать печь, но скорее из повышенного интереса к женщине, чем к печке. Шил пояса для самоедов, возился с мотором, прилаживал его к госторговской лодке, но все между прочим: никто его труду серьезного значения не придавал. Наконец он решил уехать, избрав направление Вайгач - Новая Земля.
На севере тундры не растет даже карликовая береза. Доска - богатый подарок. Травин выпросил у фактории несколько досок, сохраняемых, как особенная ценность, на случай ремонта пекарни, и приступил к сооружению лодки. Спустя две недели она была готова. С мачтой и парусом лодчонка, в которой можно было лишь сидеть, при чем ноги упирались в нос, а спина касалась кормы. Каждый из нас отказался бы плавать в такой скорлупе даже в пруду зоологического сада.
30 июля, с утра, разыгрался шторм. Из Карского по проливу гнало в Баренцово пловучие льды.
Травин чисто выбрился в дорогу и спустил лодку. Сколько ни дергал за обрывки веревок, паруса не слушались. Набежавшей волной лодчонку залило, и она беспомощно валялась на гальке, как намокший коробок от спичек. Травин вытряхнул ее и вновь сдвинул к воде.

Все хабаровцы высыпали провожать. Гуртом вывалили из чумов самоеды, видевшие велосипед впервые. Неожиданность знакомства так поразила их воображение, что они прозвали травинский велосипед «сухим оленем». Они осматривали его, заглядывая снизу и сверху, сначала даже не без опаски. Потом любовно поглаживали металлический руль, и в самом деле в этой обстановке метелей и снегов похожий на рога молодого оленя. Они разинули рты, узнав, что «сухому оленю» совсем не нужно искать ягель и что на него не садится овод.
- Вот бы легкое житье пошло самоединам, если бы и олешек наших можно было не пастушить! - болтали старики, перемигиваясь друг с другом.
Понятно было их волнение, потому что лохматый человек, владелец столь чудесного «сухого зверя», уезжал навсегда.
С большим трудом Травин отошел от берега. Управляя левой рукой веревками, другой вычерпывая воду, лавировал меж льдин. Соленые брызги слепили глаза. Ветер усиливается, волны дыбились все выше и злее. Лодка то вовсе скрывалась, то, как блоха, выскакивала на гребень.
Самоеды, привыкшие ко всяким превратностям стихии, кричали от удивления: «Хо! Хо!»
- Какой герой! — воскликнула сентиментальная фельдшерица.
- Да, это не блин испечь, - соглашался Антон Иванович, прибежав в фартуке и с оголенными руками прямо от теста. - Только, извини, стыда во лбу нет. Чудаку работать бы... Чего зря кидаться!
В бинокль видели, как у мыса Травина со всем сооружением бросило на камни. Однако через полчаса он снова упрямо плыл.
На третий день на отливе нашли руль.
Позднее стало известно, что у бухты Варнека лодка затонула, но Травин успел выбраться на берег.

6
Турист Травин и пекарь Зайцев. Один - экзотический, другой неприметный, будничный.
Кокетливый лакированный ремешок на пушистых волосах, яркозеленая атласная повязка на рукаве: «Турист вокруг света Глеб Леонтьевич Травин», запас визитных и фотографических карточек, бешеный «героизм», рекорд выносливости.
У Зайцева - продранный пиджачок и мир в тяжелой зимовке, у печи; одна забота: сухари, сухари, сухари. Над мучным ларем самописный лозунг: «Даешь пятилетку в четыре года!»
Травин привык к роли бездельника-«героя». Зайцев в труде над сухарями видит свою пятилетку.
Нашей стране в период напряженной стройки милее и дороже ржаные сухари Антонов Ивановичей.
fisch1
 
Сообщения: 2867
Зарегистрирован: 13 Ноябрь 2014 19:59

Травин Глеб Леонтьевич (1902-1979)

Сообщение ЧАЙКА СВ » 15 Ноябрь 2018 14:40

Газета "Нярьяна-Вындер" (Ненецкий АО) № 8 (17), от 06.02.1930 года.
Вложения
 НВ № 8 (17), от 06.02.1930 г. (Травин).jpg
ЧАЙКА СВ
 
Сообщения: 1457
Зарегистрирован: 03 Ноябрь 2011 14:29

Травин Глеб Леонтьевич (1902-1979)

Сообщение ЧАЙКА СВ » 15 Ноябрь 2018 14:42

Газета "Нярьяна-Вындер", № 19 (28), от 07.04. 1930 года.
Вложения
 НВ № 19 (28), от 07.04.1930 г. (Травин).jpg
ЧАЙКА СВ
 
Сообщения: 1457
Зарегистрирован: 03 Ноябрь 2011 14:29

Пред.

Вернуться в Персоналии



Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 15

Керамическая плитка Нижний НовгородПластиковые ПВХ панели Нижний НовгородБиотуалеты Нижний НовгородМинеральные удобрения