1930: Морская комплексная экспедиция ВАИ на л/п «Г. Седов»

Тема: Исследовательские экспедиции, спасательные экспедиции, Спортивные полярные экспедиции и другие.

1930: Морская комплексная экспедиция ВАИ на л/п «Г. Седов»

Сообщение ББК-10 » 07 Октябрь 2015 20:32

Советская Сибирь, 1930, № 183, 11 августа.

Советская Сибирь, 1930, № 183 (1930-08-11) лк СЕДОВ достиг Новой Земли.jpg
ЛЕДОКОЛ «СЕДОВ» ДОСТИГ НОВОЙ ЗЕМЛИ.

ЛЕДОКОЛ «СЕДОВ», 9. (Радио). Покинув 3 августа Землю Франца Иосифа, удачно пробились сквозь льды и теперь находимся у берега Новой Земли. Наши ученые, воспользовались стоянкой для сбора научных коллекций. Член экспедиции, писатель Соколов-Никитов вернулся из экскурсии с исключительно интересной находкой. Найден выброшенный на снег пробковый буек американской экспедиции Болдуина на Землю Франца Иосифа. В записке Болдуин просит прислать угля для корабля. Эта «спешная» почта шла 28 лет. Начальник экспедиции Шмидт».
Аватара пользователя
ББК-10
 
Сообщения: 10072
Зарегистрирован: 05 Ноябрь 2014 17:53

1930: Морская комплексная экспедиция ВАИ на л/п «Г. Седов»

Сообщение ББК-10 » 08 Октябрь 2015 21:13

 Советская Сибирь%2C 1930%2C № 188 %281930-08-17%29 СЕДОВ открыл новую землю.jpg
Советская Сибирь, 1930, № 188, 17 августа.

БОЛЬШАЯ АРКТИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ ОТКРЫЛА НЕИЗВЕСТНУЮ ЗЕМЛЮ

ЛЕДОКОЛ "СЕДОВ", 15. (Роста). В первый день плавания по совершенно неисследованным морям ледокол "Седов" сделал географическое открытие исключительною значения: обнаружена неведомая земля. "Седов", измеряя глубину, осторожно приближается к неизвестной земле. Через несколько часов на нее удастся высадиться. На земле будет поднят советский флаг. Открытие этой земли дает чрезвычайно редкий в истории пример научною предвидения, честь которою принадлежит советскому ученому Визе. По направлению ветров и состоянию льдов Визе в 1924 году предсказал, что здесь должна быть суша и опубликовал свае предсказание. Эта земля открыта сегодня "Седовым". С борта ледокола видно, что она далеко простирается на запад.
* * *
На ледоколе "Седов", как известно, предпринята большая арктическая экспедиция советских ученых к земле Франца Иосифа и оттуда, новым еще неиспробованным путем, к Земле Северной на Ледовитом океане.
Аватара пользователя
ББК-10
 
Сообщения: 10072
Зарегистрирован: 05 Ноябрь 2014 17:53

1930: Морская комплексная экспедиция ВАИ на л/п «Г. Седов»

Сообщение ББК-10 » 08 Октябрь 2015 21:15

 Советская Сибирь%2C 1930%2C № 190 %281930-08-20%29 СЕДОВ идет к Северной Земле.jpg
Советская Сибирь, 1930, № 190, 20 августа.

ОСТРОВ ВИЗЕ

"СЕДОВ" НАПРАВИЛСЯ К СЕВЕРНОЙ ЗЕМЛЕ

ЛЕДОКОЛ "СЕДОВ". (Радио). Открытая нами и предсказанная ученым Визе земля оказалась пустым островом, длиною в 20 и шириною в 10 километров. "Седов" из-за тяжелого и неподвижного льда не мог подойти ближе трех миль. Ученым пришлось перебираться через торосы, тащить нарты, инструменты и провизию. Остров теперь исследован со всем старанием. В общем научные работники провели 36 часов в работе без сна. В результате на карте появился новый остров Визе. Остров производил впечатление гнетущего одиночества: ни животных, ни птиц, за исключением одного вида чаек. Судя по разбросанным рогам и костям, иногда на пловучем льду сюда заносит оленей, но они гибнут от недостатка корма на голом песчанике, едва прикрытом лишайниками.
Закончив съемку, "Седов" пошел на восток, к главной цели — к Северной Земле.
Начальник экспедиции Шмидт.
Аватара пользователя
ББК-10
 
Сообщения: 10072
Зарегистрирован: 05 Ноябрь 2014 17:53

1930: Морская комплексная экспедиция ВАИ на л/п «Г. Седов»

Сообщение ББК-10 » 08 Октябрь 2015 21:17

 Советская Сибирь%2C 1930%2C № 192 %281930-08-22%29 СЕДОВ во льдах.jpg
Советская Сибирь, 1930, № 192, 22 августа.

"СЕДОВ" ВО ЛЬДАХ

Тяжелые испытания советской полярной экспедиции

РАДИО ЛЕДОКОЛА "СЕДОВ". 18 августа, 3 часа дня. «Седов» в тяжелых льдах, где прохождение возможно только шаг за шагом. Десятки раз ледокол с разбега налетает на ледяное препятствие и вновь отходит назад, прежде чем удается пробить ход. 10 часов работы машины не смогли вырвать ледокола изо льдов. Пришлось к 2600 лошадиных сил машины "Седова" прибавить человеческие силы всей команды, а также экспедиции. Все выбились из сил. Три четверти ледокола уже освобождены, но лед еще держит.
Начальник экспедиции Шмидт.


***
ЛЕДОКОЛ «СЕДОВ», 20. (Роста). 19 августа, наконец, "Седов" вырвался из ледяных объятий. Сейчас ледокол все еще находится во льдах, но менее спаянных. Все же приходится часто менять курс. К Северной Земле пока идем медленно. В более разреженном льду встретили тюленей и медведей. Возобновили запас мяса, который начал уже иссякать.
Начальник экспедиции Шмидт.
Аватара пользователя
ББК-10
 
Сообщения: 10072
Зарегистрирован: 05 Ноябрь 2014 17:53

1930: Морская комплексная экспедиция ВАИ на л/п «Г. Седов»

Сообщение ББК-10 » 08 Октябрь 2015 21:20

 Советская Сибирь%2C 1930%2C № 201 %281930-09-01%29 Первые люди на Северной Земле.jpg
Советская Сибирь, 1930, № 201, 1 сентября.

ПЕРВЫЕ ЛЮДИ НА ЗЕМЛЕ СЕВЕРНОЙ

ЧЕТВЕРО СМЕЛЫХ СОВЕТСКИХ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ ОСТАЛИСЬ НА ЗИМОВКУ

ЛЕДОКОЛ, «СЕДОВ», 30. (Тасс), — На Северной Земле заканчивается постройка станции. Она на 90 километров южнее станции на земле Франца Иосифа — самой северной в мире.
Велико практическое значение станции по наблюдению погоды в северо-восточной части Карского моря. Климат здесь суровый, условия гораздо тяжелее чем на земле Франца Иосифа, связь очень трудная.
На зимовку остаются четыре человека, но люди эти исключительные. Начальник станции тов. Ушаков — участник партизанского движения на Дальнем Востоке, руководитель первой советской колонии на острове Врангеля, проживший там три года без радиосвязи. За эту работу он награжден орденом Красного Знамени.
Научная часть — в руках геолога Урванцева, крупнейшего специалиста, проведшего 10 пет в исследовании Таймырского края, на севере Сибири, открывшего там залежи угля и цветных металлов, которые уме разрабатываются. Прежде, чем сойти на землю, он подал в ячейку ледокола заявление о приеме в партию.
Третий — радист, комсомолец Ходов, четвертый — охотник Журавлев, зверобой с Новой земли.
Эти четверо собираются в два-три года объехать все побережье и полностью выяснить охотничьи богатства и ископаемые.
Вcе трудящиеся СССР поддержат их своим любовным вниманием.
Аватара пользователя
ББК-10
 
Сообщения: 10072
Зарегистрирован: 05 Ноябрь 2014 17:53

1930: Морская комплексная экспедиция ВАИ на л/п «Г. Седов»

Сообщение ББК-10 » 08 Октябрь 2015 21:22

Советская Сибирь, 1930, № 203, 4 сентября.

Советская Сибирь, 1930, № 203 (1930-09-04) Поднят флаг на Сев. Земле.jpg
НА СЕВЕРНОЙ ЗЕМЛЕ ПОДНЯТ КРАСНЫЙ ФЛАГ

МОСКВА. 2. (Роста). 31 августа закончилась постройка станции на Северной Земле. «Седов» вышел в море. На Северной Земле остались 4 человека с трехлетним запасом провизии. На здании зимовщиков поднят красный флаг.
Аватара пользователя
ББК-10
 
Сообщения: 10072
Зарегистрирован: 05 Ноябрь 2014 17:53

1930: Морская комплексная экспедиция ВАИ на л/п «Г. Седов»

Сообщение ББК-10 » 08 Октябрь 2015 21:23

Советская Сибирь, 1930, № 204, 5 сентября.

Советская Сибирь, 1930, № 204 (1930-09-05) СЕДОВ открыл новый остров.jpg
НА ШИРОТЕ 81 ГРАДУСА "СЕДОВ" ОТКРЫЛ НОВЫЙ ОСТРОВ

ЛЕНИНГРАД, 3. (Роста). Ледокол "Седов", с целыо использовать для исследований дни ясной погоды, пошел на север. На широте 81 градуса отрыт новоый остров — у северо-западной оконечности архипелага Северной Земли. Весь остров под сплошным глубоким ледяным покровом.
Аватара пользователя
ББК-10
 
Сообщения: 10072
Зарегистрирован: 05 Ноябрь 2014 17:53

1930: Морская комплексная экспедиция ВАИ на л/п «Г. Седов»

Сообщение fisch1 » 01 Апрель 2016 19:26

 Бюллетень Арктического института СССР. № 1-2.-Л., 1931 с.4.jpg


 Бюллетень Арктического института СССР. № 1-2.-Л., 1931 с.5.jpg


 Бюллетень Арктического института СССР. № 1-2.-Л., 1931 с.6.jpg


ЭКСПЕДИЦИЯ ИНСТИТУТА ПО ИЗУЧЕНИЮ СЕВЕРА НА ЗЕМЛЮ ФРАНЦА-ИОСИФА И НА СЕВЕРНУЮ ЗЕМЛЮ В 1930 ГОДУ
Организованная Институтом по изучению севера морская экспедиция на л/п „Седов" ставила себе следующие задачи: 1) смена персонала на станции в Бухте Тихой на Земле Франца-Иосифа и сооружение нового здания для радиостанции, 2) достижение западного берега Север¬ной Земли с целью высадки там группы зимовщиков и 3) исследование северной части Карского моря.
Экспедиция вышла из Архангельска 15 июля на л/п „Седов" в составе 40 человек судовой команды во глазе с капитаном В. И. Ворониным, 17 человек участников экспедиции и 13 человек зимовщиков для Земли Франца-Иосифа и Северной Земли. Начальником экспедиции был проф. О. Ю. Шмидт, его помощниками проф. В. Ю. Визе и проф. Р. Л. Самойлович. На пути к Земле Франца-Иосифа, в Белушьей губе- на Новой Земле на борт „Седова" был взят промышленник Хатанзей и в Малых Кармакулах— промышленник Кузнецов. Оба изъявили свое желание, остаться на один год на Земле Франца-Иосифа с целью промысла мор¬ского зверя и белых медведей.
Состояние льдов в Баренцовом море было летом 1930 г. весьма благоприятное, и „Седов" уже 22 июля подошел к о-ву Гукера на Земле Франца-Иосифа. То время, когда в бухте Тихой шли строительные работы, было использовано для исследования некоторых островов Земли Франца- Иосифа: „Седовым" были посещены мыс Флора, о-в Белль, о-в Мак- Клинтока, о-в Агард и о-в Альджер.
3 августа экспедиция покинула Землю Франца-Иосифа, оставив на станции в бухте Тихон партию зимовщиков из 11 человек во главе с со-трудником Арктического института И. М, Ивановым.
С целью пополнения запасов ух-ля, „Седов" зашел в Русскую Гавань на Новой Земле, куда был заказан л/п „Сибиряков", 2 августа „Седов" вышел из Русской Гавани и взял сперва курс на север, лег затем на восток, с целью, на пути к Северной Земле, пройти через то место, где В.Ю.Визе, на основании анализа дрейфа „Св.Анны" в1913г.,предполагал существование суши.
12 августа эта суша, действительно, была открыта. Она оказалась островом, получившим название о-ва Визе. Остров расположен между 79°30' и 79°42' с. ш. и 76° 05' и 76°06' в. д. от Гринвича. Тяжелое состоя¬ние, льдов, встреченное сразу к востоку от о-ва Визе, вынудило „Седова" отказаться от попытки пройти прямо к Северной Земле, Курс был взят на юг, к кромке льдов, куда ледокол и вышел 21 августа в широте 76° 42 N и долготе 79°30' Е. Следуя отсюда на восток, вдоль кромки льдов, „Седов" 22 августа открыл новый остров, названный, в честь участника экспедиции проф. Б. Л. Исаченко, о-вом Исаченко (приблизительные его координаты: — 77°16' N. — 88°00' Е. В тот же день был открыт еще другой остров, получивший название о-ва Воронина, в честь капитана „Седова" (приблизительные координаты: (=76° 51' N, =93°31'Е).
Тяжелое состояние льдов к востоку от о-ва Воронина заставило отказаться от мысли пробиться к югозападной оконечности Северной Земли, и „Седов" взял курс на север. 23 августа впервые были усмотрены берега Северной Земли, представлявшиеся издали в виде сплошного глет¬черного обрыва. Перед этим обрывом, в расстоянии около 15—20 миль от него, был открыт новый остров, названный по имени Р. Л. Самойловича и расположенный между 79°10' и 79°12' с. ш. и 92*28' и 92 50' в. д. (приближенно).
24 августа была открыта группа небольших островов, получивших название о-вов Сергея Каменева и расположенных между параллелями 79 24' и 79°27'N и между меридианами 91°03'и 91°35'Е. Эти острова были избраны для постройки научной базы. В тот же день было приступлено к строительным работам, которые были закончены 30 августа. На о-вах Сергея Каменева осталась на два года группа из четырех человек, в составе начальника Г. А. Ушакова, геолога Н. Н. Урванцева, радиста Ходова и промышленника Журавлева.
Используя благоприятное состояние льдов к западу от Северной Земли, „Седов" продолжал свое продвижение на север, пока 31 августа, в широте 80°58' N, он не был остановлен тяжелым полярным паком. Здесь был открыт новый остров, совершенно оледенелый, названный участниками экспедиции, в честь ее начальника, о-вом Шмидта (приблизительные ко¬ординаты: = 81°06' — 81°01' N. =89°30' — 90°50' Е).
От о-ва Шмидта „Седов" направился к о-ву Уединения, который, однако, ввиду плохой видимости, не был усмотрен. Далее курс был взят к северной оконечности Новой Земли. Зайдя попутно еще раз в Русскую Гавань, „Седов" 14 сентября прибыл в Архангельск.
Экспедицией добыты богатые научные материалы, относящиеся х области геологии (Р. Л. Самойдович), гидрологии (В.Ю. Визе и А. Ф. Лактионов), зоологии и гидробиологии (Г. П. Горбунов, В. К. Есипоп и Л. О. Рстовский), бактериологии (Б. Л. Исаченко), ботаники; (В. П. Савич), топографии (Г. А. Войцеховский) и актинометрии (Н. А. Ремизов).
Научные результаты экспедиции на „Седове" в 1930 г- будут опубликованы в Трудах Арктического института
Бюллетень Арктического института СССР. № 1-2.-Л., 1931 с.4-6
fisch1
 
Сообщения: 2867
Зарегистрирован: 13 Ноябрь 2014 19:59

Громов Б., Гибель Арктики. М.: Молодая гвардия, 1932.

Сообщение fisch1 » 01 Апрель 2016 19:39

 1.jpg

 2.jpg


Громов Б. Гибель Арктики. М.: Молодая гвардия, 1932. — 161 с.

Книга написана специальным корреспондентом газеты "Известия" Борисом Громовым - участником экспедиции 1930 года на ледоколе "Георгий Седов".
15 июня 1930 года покинув Архангельск направился к Новой Земле (экспедиция под руководством Шмидта и В. Ю. Визе (капитан Воронин)), зашел в Белушью Губу и Малые Кармакулы, а потом прямым курсом двинулся к Земле Франца-Иосифа. Исследовав некоторые районы архипелага, 2 августа "Георгий Седов" вышел из бухты Тихой к Новой Земле. Взяв запас угля с ледокольного парохода "Русанов", "Седов" обогнул Новую Землю и по 79-й параллели проложил прямой курс к Северной Земле. В пути были открыты новые острова, получившие имена Визе, Воронина и Исаченко.

Громов Борис Васильевич - журналист; участник арктических экспедиций.
Корреспондент газеты «Известия ЦИК СССР и ВЦИК». Участвовал в ряде экспедиций, проводимых под руководством О. Ю. Шмидта: на ледокольном пароходе «Георгий Седов» на землю Франца-Иосифа, Северную Землю (1929-1930); сквозного плавания ледокольного парохода «Сибиряков» по Северному морскому пути (1932); полярного похода на пароходе «Челюскин» (1933-1934) Автор книг по итогам экспедиций.
В 1931 работал в составе выездной редакции «Вторые пути» на строительстве железной дороги, соединивших уральскую руду с кузнецким углём.
Награды: Орден Трудового Красного Знамени; Орден Красной Звезды (по итогам экспедиции на пароходе «Челюскин»).



 Бюллетень Арктического института СССР №8-10 1932 г. с.213-314.jpg
Бюллетень Арктического института СССР №8-10 1932 г. с.213-214

Гибель Арктики Б.В. Громов.djvu (25.77 МБ ).
fisch1
 
Сообщения: 2867
Зарегистрирован: 13 Ноябрь 2014 19:59

1930: Морская комплексная экспедиция ВАИ на л/п «Г. Седов»

Сообщение ББК-10 » 08 Март 2017 10:44

Dobrolet пишет:Уважаемый nikitayak :tnxman: в теме Н-182 показал интересный ресурс ...

Там много самолетиков, пароходиков и других "полярных изюминок" :good:

Группа участников научной экспедиции на советском ледокольном пароходе "Георгий Седов" 1930 г.
 Группа участников научной экспедиции на советском ледокольном пароходе Георгий Седов_1930.jpg

Шмидт, Воронин, Самойлович...
Крайний справа в первом ряду видимо Исаченко Борис Лаврентьевич.
Аватара пользователя
ББК-10
 
Сообщения: 10072
Зарегистрирован: 05 Ноябрь 2014 17:53

1930: Морская комплексная экспедиция ВАИ на л/п «Г. Седов»

Сообщение fisch1 » 09 Октябрь 2018 21:22

ПУТЬ К ТАИНСТВЕННОЙ ЗЕМЛЕ (ЭКСПЕДИЦИЯ ЛЕДОКОЛА «СЕДОВ»)//Пионерская правда № 114 (526) 27 августа 1930

 ПУТЬ К ТАИНСТВЕННОЙ ЗЕМЛЕ.png
fisch1
 
Сообщения: 2867
Зарегистрирован: 13 Ноябрь 2014 19:59

1930: Морская комплексная экспедиция ВАИ на л/п «Г. Седов»

Сообщение fisch1 » 25 Февраль 2019 17:00

Бор.Громов. Мы завоевываем Крайний Север//Смена №31(171), Ноябрь 1930



 17.png
 18.png


15 июля в ясную солнечную погоду выходил ледокол «Георгий Седов» в большую полярную экспедицию на землю Франца - Иосифа и землю Северную.

Последняя остановка у таможенного пункта у Чижовки, чтобы распрощаться с первым и последним «зайцем». Его обнаружили совершенно случайно. В суматохе и постоянной беготне трудно было заметить нового человека, ибо экипаж плохо был знаком друг с другом. Краснощекий крепыш штурман Ушаков, с трудом пробираясь меж нагроможденных на палубе бесчисленных ящиков, неожиданно увидел в углу притаившегося человека, с деланно равнодушным видом читавшего газету. На вопрос, что он здесь делает, неизвестный лишь смутился и покраснел. Так был «подстрелен» первый «заяц».

- Ну, - зубоскалят матросы, - началась охота.

Красавица Северная Двина развернулась в широкую дельту. По обеим сторонам - низкий откос болотистых берегов. Впереди в легкой дымке тумана появились неясные контуры судна.

- Это социал - демократ, - смеется чумазый кочегар, - плавучий маяк «Северная Двина». А прозвали демократом его за надпись «С. Д.»

Все лето, не двигаясь, стоит это бурое вылинявшее судно на якорях, служа пристанищем лоцманам, провожающим иностранные лесовозы в Архангельский порт.

Уже с первых дней выхода в море жизнь на ледоколе стала входить в свою колею. Регулярно по склянкам менялись вахты штурманов и матросов. В одни и те же часы на палубу вылезали, с наслаждением подставляя холодному ветру грязные потные лица, окончившие дежурство кочегары. И два раза в день настойчиво звал к гостеприимному столу кают - компании резкий звонок толстяка - буфетчика Ивана Васильевича, работающего чуть ли не 20 лет на ледоколе, связавшего свою судьбу с ветераном «Селевым».

Хорошая погода не баловала нас ласковым вниманием. Уже на вторые сутки по выходе из Архангельска широкая гладь Белого моря расчертилась суровыми седыми морщинами волн. Резкие шквалистые порывы нордового ветра поднимали целые горы пенистой воды. Ледокол зашагало - началась килевая качка.

С дикой злобой налетают на нас разъярившиеся волны, осыпая каскадом холодных соленых брызг всех и все, вплоть до высокого капитанского мостика. С тяжелым стоном валится «Седов» набок. В узкие прорезы круглых иллюминаторов на мгновение показывается бледно-зеленый изумруд воды и в тот же момент слышишь, как наверху палубу с грохотом начисто подметают взбесившиеся волны. Точно залпы орудий, бьют волны в железные борта судна. От грохота закладывает уши, рев атрофирует слух.

Из узких деревянных клеток, куда запихали 50 ездовых самоедских лаек, несется оглушительный нестройный концерт: бедных псов заливают ледяные волны. Мокрые, продрогшие, вытянув головы кверху, жалобным, протяжным воем плачутся они о своей горькой собачьей доле. В стороне от всей стаи без движения лежит черная сука Милька, на - днях ожидающая большое потомство. Ее карие глаза беспомощно скользят по мокрой палубе в надежде увидеть хоть клочок сухого пола.

Наши собаки, прекрасные ездовые лайки, долгое время перевозившие почту на острове Сахалине, видавшие непогоду, снежные бураны, вьюги и дикие штормы, на сей раз не вынесли качки. Ночью, когда большинство членов экспедиции мучилось приступом гнусной морской болезни, они с бесшумной акробатической ловкостью просунули свои стройные туловища сквозь узкий отсек клетки и выпрыгнули на палубу. Ежась от холодных порывов ветра, тонким нюхом хороших охотников они быстро учуяли место, где были развешены копченые окорока. Началась охота за мясом. Резко отпрыгнув от пола, вытянувшись в стальную негнущуюся пружину, хватались они крепкими челюстями за окорок и, не желая расставаться с ним, висели, дрыгая ногами в воздухе, до тех пор, пока не отрывался кусок.

Всем было плохо. Кружилась налитая свинцом голова, хотелось спать, спать...

Тройка лошадей, бросив душистое сено, в ритм волнам пошатывалась с задних ног на передние. Только 11 коров были совершенно равнодушны к качке и с каким - то тупым безразличием продолжали пережевывать жвачку, да голосистый петух, презирая погоду, считал своей прямой обязанностью время от времени информировать экспедицию о движении суток.

Судовой врач Лимчер не вытерпел: его каюту, расположенную на корме, особенно сильно качало. Забрав матрац, подушки и теплую авиационную шубу, он перекочевал на открытый воздух. Вскоре к нему присоединилось еще несколько потерявших надежду на перемену погоды, и капитанский мостик неожиданно превратился в своеобразный санаторий, приют «обиженных и оскорбленных».

К полудню на горизонте показалась темная широкая гряда гор Новой земли. Еще через пару часов мы входили в Белую губу, чтоб принять на борт двух промышленников - зверобоев - будущих колонистов земли Франца - Иосифа.

Отбор лучшего стрелка и специалиста по уходу за собаками происходил в прокуренной избе председателя новоземельского исполкома, самоеда Ильи Вылки. Маленький, широкоскулый, с черными точками раскосых глаз, он что - то лопотал на едва понятном языке, лишь смутно напоминавшем русский. С огромным трудом нам удалось его убедить в том, чтобы он выделил промышленников для колонии земли Франца - Иосифа.

Несколько гортанных слов на непонятном языке - и два коренастых парня выступили вперед.

- Мы, товалыс, пойдем палоходе, - решительно заявляют они.

- А зевы (жены) останутся годна без нас. Ницего, - как бы утешая себя, добавляют они.

Меня поразила та легкость, с какой согласились они отправиться на совершенно неизвестную им землю на долгий год, покидая жен и детей. Ни одного лишнего слова, лишь несколько основных вопросов: какое будет питание, снаряжение, жалованье и все. Договор был подписан. Получилось - впечатление, что люди едут не на тяжелую зимовку в Арктику, а куда - нибудь в гости к соседям, так километров за 5 от дома. В полчаса были собраны пожитки и оба промышленника, захватив неразлучные винтовки и небольшие кошелки, уже шагали к ожидавшим их шлюпкам с «Седова». Крошечные раскосые куклы - самоедки с ревом кружились вокруг них, забегая вперед и цепляясь за длиннополые оленьи малицы (самоедская верхняя одежда).

Илья Вылка начал вечер воспоминаний о своих охотничьих приключениях. Рядом со мной за столом столетняя старуха, лицо которой представляет страшнейшую маску морщин, с остервенением пытается единственно уцелевшим клыком оторвать кусок сырой рыбины. На полу у стены, закрывшись оленьими шкурами, под связками белоснежных песцов, вперемежку с собаками, посапывают прелестные малыши.

Мой хозяин тщетно уговаривает меня ради торжественного случая поднести «чалка водки». Его стриженая жена уже давно тянет какой - то бесконечный рассказ о том, как ее храбрый муж Вылка бил белух па карском берегу. Я ее не слушал, нет никаких сил. Многолетняя грязь, тяжелый спертый воздух никогда не проветриваемого помещения гонит меня наружу.

Резкий порыв ветра донес с Белужьей губы хриплый зов заждавшегося ледокола. В час ночи мы подняли якоря, распрощались с Новой землей и взяли направление к цели нашего путешествия - земле Франца - Иосифа.

Едва за туманным горизонтом скрылись угрюмые, неприветливые берега Новой земли, как нас опять заштормило. Собак пришлось в экстренном порядке убирать с палубы, ибо некоторых из них едва не смыло бешеными волнами. У большинства членов экспедиции сильно пониженное настроение: бесконечно продолжающийся шторм разочаровал многих в прелестях полярного плавания. Лишь кинооператор Новицкий в буйном, неуемном танце волн сочувствовал свою родную стихию. Словно метеор, носится он с аппаратом, фиксируя наиболее эффектные и редкие моменты. Целый день мы с надеждой поглядывали на горизонт; не покажется ли долгожданный лед, единственный спаситель, могущий избавить от бесконечной нудной качки. Но лишь к вечеру в дымке тумана появились отдельные белые пятна, а еще через пару часов «Седов» вошел - в разрозненный блестяще - белый лед, который по мере продвижения к северу становился все плотнее.

Словно по чьему - то безмолвному приказанию смирились расходившиеся волны. Наступила абсолютная тишина, такая, что бывает в великих просторах Арктики.

В этом году мы встретили кромку льда несколько дальше, нежели в прошлогоднюю экспедицию, а именно: на 77° 22'. По мнению проф. Визе это обстоятельство указывает на факт захода теплых ветвей гольфштрема в Баренцево море. С севера несет нестерпимым холодом, точно забыли закрыть гигантскую форточку. Все неприятности и лишения впереди. Мы стоим у порога полной бесконечных красот загадочной великой Арктики.

Первый лед - первая охота. Не успели мы войти в кромку, как вахтенный штурман Хлебников сообщил о приближении трех медведей. Вскоре из - за торосов показались небольшие желтенькие пятна. Они все увеличивались, и скоро мы ясно увидели крупную медведицу и двух медвежат. Медведи до такой степени были поражены приходом судна, что не побоялись приблизиться к нему на расстояние 20 метров. Двое из них были застрелены выстроившимися на борту азартными охотниками.

Судовой «наркомпочтель», радист Гиршевич - любимец всего экипажа. Это он доставляет радость получения весточки с родины и поддерживает постоянную связь с берегом. Благодаря его станции, где бы мы ни находились - затертые во льдах или в открытом бурном океане - всегда имеем постоянную возможность снестись с далекими семьями. Гиршевич - энтузиаст своего дела. Посмотрите, как зажигается его лицо, как радостно вспыхивают и блестят глаза, когда он показывает вам свою гордость - новую радио - телефонную установку.

На круглых металлических часах черная стрелка медленно подбирается к цифре два. Сейчас начнется передача метеорологической сводки на материк. Каждый день регулярно в радиобудке появляется проф. Визе и приносит маленький лист бумаги, исчерченный столбцами непонятных многозначных цифр. И каждый день Гиршевич или его помощник Ворожцов посылают в туманную даль непонятные точки, тире, которые там, в Москве и Ленинграде, превратятся в стройные газетные фразы бюро предсказания погоды.

- Погода делается на севере, - говорит проф. Визе. - Зная, какие изменения происходят в атмосфере арктических стран, нетрудно будет предсказать погоду и для СССР, ибо она в значительной степени зависит от состояния погоды на севере.

Проф. Визе рассказывает еще и другое; американцы благодаря широкой сети хорошо налаженных метеостанций, следящих за погодой, ежегодно экономят свыше 200 миллионов рублей. Вот почему так интересуется центр нашими радиосводками, посылаемыми непосредственно из места, где делается погода, так сказать из «кухни погоды».

Только здесь, за тысячи километров от берега, отрезанные от всего мира ледяной бесконечной пустыней, только здесь по - настоящему понимаешь и осознаешь гениальное открытие - радио. И в самые тяжелые минуты, перед лицом опасности все же чувствуешь, что мы не одни, что маленький аппарат не выдаст и сообщит далекой республике о нашем горе и наших радостях.

И эта уверенность в силу и возможности радио поддерживает бодрый дух, заставляет спокойнее относиться к создавшемуся положению.

Весь путь исследования беспредельных просторов Арктики усеян трупами отважных энтузиастов - исследователей. А ведь большинство из них можно было спасти, будь их корабли радиофицированы. Теперь, как правило, каждое советское судно, отправляющееся на север, оборудовано радио. Теперь не могут быть такие возмутительные случаи, какие были с экспедицией лейтенанта Георгия Седова, отправившегося в 1913 г. к северному полюсу, когда военное министерство накануне выхода судна в море запретило установку радио и тем самым поставило экспедицию перед фактом полной оторванности от родины и обрекло на мучительное, полное лишений странствование.
fisch1
 
Сообщения: 2867
Зарегистрирован: 13 Ноябрь 2014 19:59

1930: Морская комплексная экспедиция ВАИ на л/п «Г. Седов»

Сообщение fisch1 » 25 Февраль 2019 17:17

Бор.Громов. Мы завоевываем Крайний Север//Смена №32(172), Ноябрь 1930

 13.png
 19.png


22 июля в 3 часа дня в сорокакратную цейсовскую пушку (бинокль) капитан увидел неясные пятна далекой Земли Франца Иосифа. Врезаясь стальным тараном в трехметровый лед, «Седов» спешил к бухте Тихой, где мы в прошлом году оставили на зимовку семерых смельчаков. Вскоре из - за поворота, купаясь в ярких лучах арктического солнца, тихо заполоскался подхваченный свежим ветерком, алый флаг советской радиостанции. Внизу у флагштока уже можно было разглядеть крошечные точки фигурок. Навстречу им с палубы «Седова» грянул приветственный залп.

Мы в бухте Тихой. С берега скользнула в воду и понеслась к ледоколу маленькая лодочка. По узкому штормтрапу на палубу ловко вскарабкался начальник Земли Франца - Иосифа - Илляшевич. Его не узнаешь. Широкая окладистая борода, успевшая отрасти за зимовку, совершенно изменила лицо.

- Ну, как зимовали, все ли благополучно? - наперебой несутся вопросы.

- Все великолепно, зимовка прошла блестяще, все здоровы, даже пополнели и чувствуют себя изумительно. Жили дружно, крепкой семьей, а потому и результаты работы весьма основательные.

Со следующего дня мы приступили к выгрузке бесчисленного количества припасов, обмундирования для новых зимовщиков. Круглые сутки в несколько смен работали матросы, перевозя продукты, тяжелые ящики с консервами, пеммиканом - специальным концентрированным питанием для людей и ездовых собак - на широких морских карбасах. И пока шенкурские плотники сколачивали новый дом радиостанции, мы отправились на ледоколе в большой рейс для обследования архипелага Земли Франца - Иосифа.

В то время, что обычно принято называть утром, ибо в это время года в Арктике круглые сутки день, мы прибыли к мысу Флора. Какой - то шутник или бесконечный оптимист присвоил этому дикому, угрюмому, неприветливому кусочку земли такое нежное праздничное название. Огромная отвесная стена выветренных базальтовых гор, скудная растительность, в виде бесконечного количества мхов, лишаев и тощей травки, холодные русла гигантских глетчеров и камни, камни, небрежно разбросанные повсюду в хаотическом беспорядке. У самых облаков на обрывистых выступах скал - птичий базар. Круглые сутки там несмолкаемые споры, домашние скандалы, дикий многоголосый стон миллионов пернатых обитателей. Птицы совершенно не боятся людей. Стройные чайки или белогрудые кайры позволяли руками снимать себя с прилепившегося к отвесу гнезда или дерзко утащить неоперившегося желторотого пушистого птенчика.

Осмотрев мыс Флора, мы на следующий день подошли к острову Альджер, где в 1901 г. зимовала богатейшая американская экспедиция Болдуина. В этой экспедиции принимало участие 45 американцев и норвежцев, а также 6 остяков. Она располагала 420 собаками, доставленными из Сибири, 15 сибирскими пони и свыше 60 саней. Эта экспедиция, которая ставила себе целью достижение северного полюса, несмотря на богатейшее снаряжение, никакого научного, ни даже спортивного успеха не имела. Поход к северному полюсу не состоялся из - за раздоров между американскими и норвежскими участниками экспедиции.

Невдалеке от берега, среди разбросанных проржавевших предметов домашней утвари, мы обнаружили занесенный снежным сугробом низенький досчатый дом с несколькими разбитыми окнами. На стенах сохранились обрывки электропроводов. На совершенно разрушенном крыльце в разбитых ящиках рассыпано несколько десятков килограммов потерявшего вкус и запах промокшего кофе. Едва вступив на берег, мы сразу обратили внимание на совершенно свежие следы человека, бродившего здесь еще в этом году. Видимо на острове кто - то безобразно хозяйничал, безответственно распоряжался предметами, имеющими большую историческую ценность. В отдалении, близ склона высокой горы, расположен остов магнитной будки, сооруженной из крупных рулонов толя, скрепленных вместо балок шлюпочными веслами. Несколько мотков прекрасно сохранившегося толя кто - то недавно пытался увезти, ибо на оттаявшей земле видны свежие следы, оставленные толем во время перекатки его к берегу. В стороне жалко торчит скелет разрушенного склада провианта, где обнаружили разбитые, растасканные ящики с пеммиканом. Содержимое нескольких не подмокших ящиков прекрасно сохранилось, несмотря на 29 - летнее пребывание в диких морозах, сыром влажном воздухе, и до сих пор еще съедобно.

«Разграбленные неизвестными лицами остатки экспедиции, - заявил проф. Шмидт, - представляющие огромную историческую ценность, диктуют необходимость СССР как хозяину Земли Франца - Иосифа усугубить меры к охране редчайших памятников первых завоевателей Арктики».

Чрезвычайно интересно, что неделю спустя уже на берегу Новой земли мы нашли еще один исторический документ этой же американской экспедиции Болдуина - маленький пробковый буек, густо оплетенный проволочной сеткой. Когда мы отвинтили пробку, то внутри обнаружили узенькую полую металлическую трубочку, а в ней вымокшие напечатанные на машинке записки на норвежском и английском языках. С трудом разобрав напечатанное, вот что мы там прочли:

«Ближайшему американскому консулу. Срочно требуется доставка угля. Яхта «Америка» в открытой воде в проливе Абердар с 8 июня. Работа этого года успешна - огромный склад доставлен на Зелю Рудольфа на санях в течение марта - апреля - мая. Собраны коллекции для Национального музея, обеспечен отчет и зарисовки хижины Нансена, превосходное фото, кинокартины и т. д. Осталось 5 пони и 150 собак. Нуждаюсь в сене, рыбе и 30 санях. Должен вернуться в начале августа, не добившись успеха, но и не побежденный. Все здоровы. 12 - е донесение. Буй № 164, 80 град. 21 мин. север, широты, 56 град. 40 мин. восточной долготы, лагерь Цидлера, Земля Франца - Иосифа. Главная полевая квартира болдуин - цидлеровской полярной экспедиции. 23 июня 1902 г.». Внизу собственноручная подпись Болдуина и далее - «корпус связи САСШ». Наверху приписано и подчеркнуто карандашом: «Спешите с углем». Таким образом мы нашли своеобразную «спешную» почту, путешествовавшую целых 29 лет. Солидный путь совершил этот крошечный памятник о неудачной миллионерской авантюре и безуспешном рекорде достижения северного полюса.

Закончив научно - исследовательскую работу, «Седов» вернулся в бухту Тихую. Уже с борта можно было видеть невдалеке от главного дома на пригорке законченное свежее строеньице радиостанции, сарай для коров, небольшую оранжерею, где будут произведены первые опыты тепличного выращивания растений и овощей на этих широтах. Только одни сутки простоял «Седов» в бухте Тихой. Надо было спешить к Новой Земле, куда из Архангельска уже вышел ледокол «Сибиряков» с грузом угля и свежих продуктов для нашей экспедиции. Нам еще предстоит долгий и тяжелый путь в совершенно неизведанные края, где никогда не бывало ни одного судна в мире, где климат и земля до сих пор являются тайной для человека. Перед нами стоит вторая ответственная задача - пробраться к берегам Северной Земли и оставить там 4 колонистов под руководством опытного полярника, 3 года зимовавшего на острове Врангеля, - Ушакова.

В последний раз окидываем залитую солнцем бухту Тихую, сияющую всеми цветами радуги, красавицу сказу «Рубини POK»,

блестящие русла гигантов - глетчеров, крошечные домишки самой северной в мире радиостанции. Крепко жмем руки новой смене - 11 молодым энтузиастам, остающимся на зимовку, желаем им успеха, здоровья и энергии в выполнении большого научного поручения - исследовать, изучить и полностью овладеть далеким кусочком Союза.

Их одиннадцать: молодой талантливый ученый географ, член партии - начальник станции Иван Маркелович Иванов, участвовавший в знаменитом походе Красина на поисках Нобиле; доктор Кутляев, поставивший себе задачу - изучить влияние полярной ночи на изменение крови человека, задачу, которую никто до него не разрешил; старый полярник, зимовавший 4 года в Арктике, - радист Иойлев; гигант механик, бывший шофер Ворошилова - Плосконосое; гидролог Мухин; опытный полярник с многолетним стажем - метеоролог Голубенков; участник прошлогоднего похода «Седова» повар Постное; служитель Данилов и два промышленника - зверобоя, взятых нами с Новой Земли - Кузнецов и Хатанзейский, и среди них женщина - жена начальника станции, научный работник - геолог Рябцева - Демме. Эта первая женщина на Земле Франца Иосифа. Это о ней на прощальном вечере сказал Шмидт, что особенно за ее работой будет следить весь мир, ибо большевики делают первый опыт, оставляя на тяжелую полярную зимовку женщину. Среднего роста с маленькими косичками на плечах, в кожаной куртке и грубых сапогах, с черными пытливыми точками глаз, она своим общим видом производит впечатление человека решительного.

Мы покинули берега Земли Франца Иосифа. Залпами выстрелов, протяжными щемящими сердце гудками распрощались мы с бухтой Тихой, домишками и дорогими друзьями.
fisch1
 
Сообщения: 2867
Зарегистрирован: 13 Ноябрь 2014 19:59

1930: Морская комплексная экспедиция ВАИ на л/п «Г. Седов»

Сообщение ББК-10 » 16 Март 2020 20:44

Красный Север, 1930, №25 (3411), 16 сентября
 Красный Север, 1930, №(2)_25, 16 сентября СЕДОВ.jpg
"Седов"—в Архангельске.

ВСЕ ЗАДАНИЯ ЭКСПЕДИЦИЕЙ ВЫПОЛНЕНЫ.
АРХАНГЕЛЬСК. 14. Утром 14 сентября правительственная арктическая экспедиция на ледоколе «Седов» возвратилась в Архангельск. Все задания экспедицией выполнены. Все участники здоровы. Ледокол сохранен в исправности. Начальник экспедиции Шмидт.
Аватара пользователя
ББК-10
 
Сообщения: 10072
Зарегистрирован: 05 Ноябрь 2014 17:53

1930: Морская комплексная экспедиция ВАИ на л/п «Г. Седов»

Сообщение fisch1 » 05 Август 2020 20:00

….научный состав экспедиции состоял из следующих лиц: А. Ф. Лактионова — гидрохимика,Л. О. Ретовского — гидробиолога, В. К. Есипова — ихтиолога, Г. П. Горбунова.—зоолога, Б. Л. Исаченко — бактериолога, В. П. Савича — ботаника,
Н. А. Ремизова — геофизика (участвовал только в первой половине похода),
Г. А. Войцеховского — геодезиста-топографа. Кроме научных сотрудников,
на борту имелись два представителя печати — писатель И.С.Соколов-Микитов и корреспондент „Известий" Б. В. Громов, секретарь экспедиции
A. М. Муханов и два кинооператора.

Р. Л. Самойлович. Работы арктической экспедиции на ледоколе „Седов" в 1930 г// "Природа" 1930 №11-12 viewtopic.php?f=8&t=1844&start=30#p40273

.........................................................................................................................
И.С. Соколов-Микитов

БЕЛЫЕ БЕРЕГА

У Новой Земли

Путь корабля

Чем дальше мы подвигаемся к северу — синее и синее в море вода. Теперь вода имеет глубокий зеленовато-синий цвет. Точно такой цвет воды я видел когда-то у знойных берегов Африки, в Атлантическом океане. По словам гидрологов, это теплая ветвь Гольфстрима — Нордкапское течение, омывающее лапландский берег. Здесь, несмотря на приближение к северу, температура воды повышается с каждым часом.
Мы идем к южному берегу Новой Земли, где должны взять двух промышленников для зимовки на Земле Франца-Иосифа. Путь этот (мы давно уже отклонились от обычного пути кораблей, идущих из Архангельска в Европу, и море перед нами пустынно) хорошо известен нашему бывалому капитану, исходившему вдоль и поперек суровое Баренцево море, первыми исследователями которого были вольные новгородцы, ходившие в море на крепких смоленых ладьях, ставившие меты-кресты на каменных берегах Новой Земли, тогда еще неведомой европейцам.
В губе Белушьей мы остановились в полумиле от берега. Сквозь сетку дождя видны плоские, точно подрезанные сверху горы. Белые пласты снега вкраплены в них, как серебряные сверкающие латы. Налево — скалистый остров, заселенный птичьим базаром. Его отвесные берега, как белой известкой, залиты птичьим пометом. Над темной водой то и дело проносятся стайки нырков и скрываются за откосом туманного берега, на вершине которого маячит поселковое кладбище — редкие покосившиеся кресты. Дикие гуси низко пролетают над аспидно-черными волнами.
С несколькими спутниками я съехал на берег. Мы оставили шлюпку на берегу у амбара, крыша которого была сплошь обложена тушками убитых птиц, предназначенными для корма собакам, а на стенах, мездрою наружу, были распялены блестевшие жиром шкуры тюленей. На берегу, подле строившегося сарая, работали плотники. Они сидели в рубахах верхом на бревнах и, поблескивая топорами, рубили углы. От них знакомо и приятно пахло смолою и дымком махорки.
Несколько больших, казенного типа, скучноватых домов высилось на голом взгорке. Поселок был похож на железнодорожную станцию. По нерастаявшему грязному сугробу мы поднялись на взгорок. Здесь все напоминало весну, наш поздний апрель. По пригорку зеленела коротенькая травка, бродил бородатый белый козел.
Мы выбрались на берег, вооруженные с ног до головы, с винтовками, в тяжелых кожаных шубах. А все здесь обозначало обычную и давно обжитую жизнь. В окошке деревянного дома, мимо которого мы проходили, белела кружевная занавеска, за нею житейски блестели шишечки двуспальной кровати. Лицо любопытствующей женщины в белой косынке показалось в окне на минуту и скрылось. Другая женщина, накинув на голову теплый платок, с ведерком в руках перебежала с крыльца на крыльцо.
На улице нас кольцом окружили собаки. Они виляли хвостами и, по-видимому, ни малейшего желания не имели признавать в нас чужих. (Вообще ездовые собаки, воспитывающиеся в обстановке, где нет необходимости охранять дом и хозяйское имущество, в отличие от наших собак не годятся в караульщики. Чужого они встречают как своего и каждого человека готовы почитать своим хозяином.)
Следуя за спутниками, я пришел к домам промышленников. На вытоптанном собаками и людьми берегу по колено в воде бродили два маленьких ненчонка. В своих меховых костюмах с растопыренными глухими рукавами они удивительно были похожи на пингвинов. Их мать, похожая на двенадцатилетнюю девочку, одетая в мех, с ребенком на руках сидела под амбаром на камне.
Возле нее лежала собака, копошились слепые повизгивавшие и сосавшие щенята. Ребенок тянулся с рук матери к щенятам, махал ручонками и смеялся.
Нам она улыбнулась, поправила черные, блестевшие на открытой голове, стриженные в скобку волосы. На ее смуглом личике чернели раскосые глазки. Ее муж, такой же маленький и простоволосый, с коричневой, высовывавшейся из малицы головой, выказывая плотные зубы, радостно улыбался и беседовал по-ненецки с промышленником Журавлевым, идущим с нами на Землю Франца-Иосифа, много лет зимовавшим на Новой Земле. От приятелей по весеннему воздуху немного попахивало сорокаградусной. Из дома они вышли, чтобы поупражняться в стрельбе из винтовки, которой хвастал Журавлев. Они по очереди стреляли в брошенную на воду чурку, и падавшие пули вспенивали воду. Охотнику-ненцу стрельба доставляла большое удовольствие (к своему «орудию производства» — оружию — и умению с ним обращаться промышленники относятся с таким же уважением, как крестьянин к плугу). Он был серьезен, хлопал по плечу Журавлева, метко попадавшего в колыхавшуюся на волнах чурку, заменявшую голову тюленя, и одобрительно говорил:
— Холосо, холосо!..
Чтобы осмотреть внутренность жилища, я зашел в избу, где жил с семьею пригласивший нас промышленник-ненец. Это была просторная, довольно чистая изба, разделенная на две части. У порога стояло ведро, наполненное птичьими яйцами, лежали окровавленные тушки птиц. У стены на полу сидела маленькая женщина, а в углу под нарами, завалившись навзничь и откинув голову, мертвецки спал молодой охотник. Во второй, чистой комнате, куда направились гости, домашне блестел самовар, а на бревенчатых, еще не потемневших стенах висели разноцветные плакаты. Пол в обеих комнатах, стены и подоконники были до блеска пропитаны звериным салом.
Я спустился к берегу и пошел вдоль узкой, покрытой галькой косы к видневшемуся вдали кладбищу.
На берегу, испытывая новые винтовки, стреляли в мишень промышленники-зверобои. Они присаживались на колени и патрон за патроном выпускали в валявшуюся на берегу бочку.
Я полюбовался на стрелков и пошел на остров, где виднелся сложенный из камней старый гурий, высились кладбищенские кресты. Остров был открыт с моря. Сорванные ветром белые клочья пены, подпрыгивая, как мячики, катились над покрытой камнями землею. На кладбище я впервые увидел полярные цветы — желтые маки и круглые подушечки лиловых камнеломок.
Холмы над могилами были сложены из камней. Здесь глубоких могил не роют, а гроб обкладывают сверху тяжелыми камнями. Из одной могилы торчал угол деревянного ящика, грубо сколоченного гвоздями, по-видимому детский гробик. Высокие деревянные кресты были источены ветром и морозной пылью, которую в зимние ночи несет над снегами новоземельский бешеный сток. Две пегие пуночки, тряся хвостиками, юрко бегали между могил. Обойдя остров, набрав на память цветов, нежно пахнущих весною, я воротился к поселку, где наши, закончив дела, уже усаживались в шлюпки.
Мы остановились в губе Белушьей, чтобы взять промышленников для зимовки на Земле Франца-Иосифа. Один из них, с, удивительным спокойствием согласившийся ехать на далекую землю, уже грузил в шлюпку свои пожитки и собак. Другой (это был тот самый ненец, который стрелял с Журавлевым в чурашку), сгоряча сам назвавшийся в поездку, стоял возле шлюпки.
С ним рядом стояла жена его, нянчившая на руках грудного ребенка. Маленькой рукой она вытирала быстро катившиеся по ее коричневому личику слезы. Два похожих на пингвина ненчонка жались к ногам ее.
— Твои дети? — спросил я конфузливо улыбнувшегося ненца.
— Мои, мои, — ответил он быстро.
— Что же ты не едешь?
— Зена не пускаит. Зена хоцет ехать…
— Нельзя с бабой ехать.
— Поцему нельзя с бабой?
— Начальник не велит.
— А ты нацальник?
— Нет, я не начальник. Начальник другой.
— Нельзя, нельзя с бабой, — уныло соглашался ненец, — беда будет, стрелять друг друга будут…
— Проспишься, друг, радоваться будешь, — успокаивал его, отталкивая шлюпку и вскакивая на весла, веселый матрос. — Это ты сгоряча захотел. Женку бросать нельзя.
Шлюпка, царапая килем, отходила от берега. На корме без шапки (ветер отдувал его светлые волосы) сидел Сергей Журавлев с новоземельскими подарками в руках.
Я в последний раз посмотрел на неприветливый берег, на остававшихся на нем людей. По лицу маленькой женщины текли радостные слезы.


Новоземельские гости

Пятый день в море. Вчера стояли в Белушьей губе. Бурые новоземельские горы-берега — в снеговых, белых латах. Над ними — северное небо, плоские облака.
Такого неба и облаков я не видывал нигде. С суровостью каменных берегов созвучны лица промышленников, их белейшие, как снег в горах, зубы, их серые, как береговой камень-валун, глаза.
Первую новость с новоземельского берега принес Сергей Журавлев: на Маточкином Шаре на днях родила женщина двойню. Сергей смеется — лицо обветренное, как камень.
— Живы?
— Живехоньки! — отвечает Сергей, смеясь.
В кают-компанию он приходит слегка хмельной, высокий, с теплым шарфом на шее. Зубы белые, крепкие. Здесь о нем, о его храбрости ходят легенды. В нем странная смесь решимости с бахвальством, выносливости с неврастенией. Вчера он вошел хмельной, сияющий.
— Будет туман, Сергей?
— Нет, тумана не будет, — с непоколебимой уверенностью объявил Сергей.
А сегодня и дождь и туман — долго стоим недвижимо.
Вечером последний раз мы остановились у Кармакульского становища. Здесь, по предварительному сговору, нас ожидал второй новоземельский промышленник, идущий с нами на Землю Франца-Иосифа.
Туман, ветер и дождь были такие, что на палубу не хотелось показывать носа.
Шлюпка, отойдя от трапа, скрылась в серой пелене дождя и тумана. Сквозь сетку дождя смутно виднелся берег.
Поздней ночью приехали с берега гости. В темноте они поднялись по трапу. С гостями были две женщины и ребенок. Одна из них, скинув мокрую шубку, оказалась в летнем, без рукавов, легоньком платье. Она уже вторую зиму безвыездно жила на Новой Земле, и приход первого корабля был для нее событием. Собравшись в гости на ледокол, она оделась, как женщины в городе одеваются перед театром. На ее миловидное, покрытое каплями воды лицо и на зазябшие голые руки нельзя было смотреть без улыбки. Мы посадили гостей за ярко освещенный стол в кают-компании «Седова», поставили угощение пирожные и конфеты.
— Скучно было зимовать? — спросил кто-то.
— Сначала было скучно, теперь привыкла, — бойко ответила гостья. Теперь уезжать отсюда не хочется…
— Ну, это вряд ли.
— Ей-богу, не хочется.
Женщина очень скоро освоилась и отогрелась. Она пила чай и рассказывала о скудных радостях новоземельской жизни. Ее спутница, жена отправлявшегося с нами промышленника Кузнецова, держа на руках ребенка, молчаливо сидела в углу и, ослепленная ярким светом, исподлобья смотрела на окружавших ее людей.
Сам Кузнецов, вместе с Журавлевым, устраивал на палубе собак. Они пришли мокрые, возбужденные, пахнущие ворванью и псиной. Весь багаж Кузнецова состоял из одноствольного дробного ружья, мешочка с патронами, меховой малицы и нескольких собак, приехавших с ним в шлюпке. Со своими собаками промышленник не хотел расставаться. В кают-компании, наполненной людьми, ярко освещенной электричеством, он казался суровым и молчаливым.
Присев к столу рядом с женою, он взял на руки маленького сына, родившегося и росшего на Новой Земле.
Новоземельский гражданин настойчиво тянулся к конфетам, которые высыпал перед ним на стол хлопотавший и успевавший заботиться обо всех буфетчик Иван Васильич. Маленькому новоземельцу понравились конфеты с белым медведем, нарисованным на обертке.
— Видать, что промышленник растет.
— Как звать-то?
— Владимир.
— Ну, Владимир, дожидайся — отец через год вернется, гостинцев привезет…
Меня удивили необычайная простота и легкость, с которыми промышленник собрался в далекое и длительное путешествие. Казалось, что человек отправляется на неделю навестить соседнее становище. Ни малейшего следа беспокойства, волнения не было заметно на лице его.
— На это у нас смотрят просто, — объяснил мне капитан, — здесь люди привыкли не считаться с большими расстояниями, а лишнюю зимовку считают ни во что. Бывает, что зимою люди приходят пешком из становища в становище. Верст двести через бурю и снег темною ночью отмахает запросто человек только для того, чтобы запастись табаком или поделиться последними новостями. И никто не смотрит на такой поход как на подвиг…
Мы простились с последними обитателями Новой Земли, и, подняв якорь, «Седов» взял курс — теперь уже к далекой Земле Франца-Иосифа.

В открытом море

Покачивало еще вблизи берегов, а чем дальше уходили мы в море, ветер и зыбь прибывали. Многие не показывались из кают. Туго пришлось доктору, каюта которого находилась в кормовой части. Борясь с морской болезнью, доктор добровольно наложил на себя самый строжайший пост и, вместе с матрацем и подушкой, переселился под трубу на верхнюю палубу — под ветер и дождь. В кожаной шубе, бледный, как с погоста мертвец, он представлял собою весьма печальное зрелище.
Уже волны нет-нет перекатывали через палубу, доставляя удовольствие кинооператору, спешившему вовремя заготовить кадры «страшного шторма». Тяжелее всего доставалось несчастным лошадям, стоявшим на палубе без всякой защиты от непогоды. Широко расставив скользившие по железной палубе копыта, переваливаясь и дрожа, засекаемые брызгами, они стояли понуро, не дотрагиваясь до сена.
Собаки приспособились скоро. С удивительной ловкостью они удирали и прятались от накатывавших на палубу волн, разливавшихся шумным и пенистым потоком. Некоторые из них, не обращая внимания на катившиеся потоки ледяной воды, успешно занялись охотой за окороками, вывешенными для проветривания на вантах. С мостика можно было наблюдать, как с ловкостью цирковых акробатов они с разбегу подпрыгивают на трюме и, уцепившись зубами за мясо, остаются висеть с дрыгающими на воздухе ногами.
Невесело пришлось нам, обитателям твиндека, где были расположены наши каюты. То и дело мы были вынуждены принимать проливавшиеся с потолка холодные души. Не помогали ни подвешенные к потолку ведра, ни другие экстренные меры. Вода гуляла по палубе, заливала столы, вещи, глубокими лужами скоплялась на постланных одеялах. К довершению несчастий и неудобств, вызванных качкой, в переднем трюме опрокинулась и разлилась пудовая бутыль с формалином, и зловонная жидкость, наполняя удушливым запахом каюты, расплывалась по всему твиндеку.
Чем дальше мы уходили в море, злее свирепствовала на корабле морская болезнь. Тяжелые неприятности качки спокойно выдерживали моряки, не желавшие даже почтить погоду за большой шторм, да некоторые из участников экспедиции, чувствовавшие себя прекрасно. Счастливцы с двойным аппетитом садились за опустевший стол, вокруг которого с прежней заботливостью хлопотал неутомимый Иван Васильич, кажется, и не замечавший никакой качки. Вскоре наиболее крепившиеся из подверженных болезни принуждены были сдать… Вот, не справившись с трескою, любовно предложенной рукою Ивана Васильича, и заливаясь медленной бледностью под здоровым загаром, поднялся и побежал к выходу Ушаков, и обедающим было слышно, как, к удовольствию дежуривших собак, он приостановился на самом пороге. Вот, неожиданно отказавшись от супа и положив ложку, поглаживая великолепную бороду, вышел из кают-компании и прислонился к поручням сам начальник экспедиции впрочем, лишь для того, чтобы получше полюбоваться видом бушующего моря…


Первые льды

Редкие айсберги, имевшие цвет кристаллов медного купороса, начали встречаться уже на широте мыса Желания.
От близости кромки, ширины ледяного пояса, загораживавшего подступы к Земле Франца-Иосифа, зависел успех нашего похода.
Множество разнообразных, не вполне изученных причин влияет на характер и распространение полярных льдов. Рядом длительных наблюдений установлено, что режим льдов, наполняющих безбрежные полярные пространства, подвержен периодическим и закономерным колебаниям. Бывают периоды многолетнего похолодания, когда льды как бы спускаются к югу. В такие годы плавание по северным морям становится особенно трудным и опасным (так, исключительно тяжелыми в ледовом отношении были годы, предшествовавшие первой мировой войне: в этот период погибло несколько полярных экспедиций, затертых льдами уже в незначительных широтах).
Мало-мальски опытный глаз по одному цвету безошибочно определяет географическое происхождение льдов. Так, ледяные плавучие горы, отколовшиеся от мощных глетчеров Новой Земли, имеют только им принадлежащий ярко-синий, почти купоросный цвет. Плавучие льды Земли Франца-Иосифа бесцветны. Большинство айсбергов, встречающихся у берегов Земли Франца-Иосифа, имеют так называемую столообразную форму и в самом деле похожи на большой стол, покрытый белой праздничной скатертью.
Плавучие новоземельские горы нам встречались самых неожиданных и поразительных форм. Почти невозможно описать неожиданную яркость и красочность полярного ледового моря, которое прежде представлялось мне застылым и неподвижным.
Приближение кромки нам показали падавшая температура воды на поверхности моря и особенный, пахнувший весною, мартовскими полями, дувший в лицо ветер. На близость больших ледяных полей указывало и особое, висевшее над льдами, белесое и как бы застывшее, ледовое небо. Отдельные, точно обсосанные льдинки попадались все чаще. Опять в изобилии появились птицы: перелетавшие над водою полярные кайры и белые, колыхавшиеся на ветру чайки.
При появлении первых признаков льдов качка утихла, а на палубе, как ни в чем не бывало, объявились все наши быстро оправившиеся страдальцы. Трудно выразить первое впечатление от открывшейся перед нами, сверкавшей на солнце, показавшейся бескрайной ледяной пустыни. Корабль шел, легко одолевая встречавшиеся пока еще слабые ледяные поля, изредка обходя попадавшиеся айсберги и торосы в белых снеговых шапках, оставляя на разбитых льдинах следы бортовой краски — точно следы свежей крови.
Забыв о еде (к великому огорчению буфетчика Ивана Васильича, звонившего изо всех сил), участники экспедиции, совсем оправившиеся от недавних страданий, стояли на палубе, не спуская глаз с сиявших белизною и светом, широко простиравшихся на север ледяных полей. Капитан, стоя на верхнем мостике, осматривал горизонт в большой, укрепленный на треноге бинокль и с особенной бодростью командовал рулевому. Впечатление белизны, необычайности усиливал яркий свет солнца, не закатывавшегося за горизонт.
Чем дальше мы уходили во льды — чаще попадались на льдинах, на белом рассыпавшемся снегу расплывшиеся следы медведей. Звери бродили близко.
Нам хотелось поскорее увидеть первых медведей, и добрый десяток биноклей неотрывно ощупывал сверкавшие белизною, покрытые ропаками и торосами просторные ледяные поля. Медведи объявились, когда их перестали ждать. Многие из нас находились в кают-компании за ужином, когда кто-то принес с капитанского мостика весть:
— Медведи! Медведи!..
Ужинавшие, оставив непочатые тарелки, поспешно выбежали на мостик. Оттуда было видно, как, милях в полутора от ледокола, хозяйски неспешно, не обращая внимания на корабль, гуськом пробирались три медведя, казавшиеся грязновато-желтыми на иссиня-белом, сверкающем фоне снегов.
Медведи
Этих первых зверей встретили мы на пути к Земле Франца-Иосифа, во льдах, недалеко от кромки. Я стоял на верхнем мостике с капитаном, смотревшим на окружавшие нас освещенные полуночным ярким солнцем льды.
Мне, новичку, все было необыкновенно в сверкающем ледяном море: и ослепительный снег, и голубые, лежавшие на снегу тени. Капитан ходил по мостику из угла в угол и приказывал вниз рулевому.
Слышалось то и дело:
— Лево на борт!
— Право!
— Так держать!
И снизу отвечал глухой голос вертевшего штурвал рулевого:
— Есть. Право. Так держать…
* * *
«Седов» осторожно пробирался в окружавших его льдах, нащупывая путь. Иногда он бил в лед с разгона, лед под форштевнем ломался и трескался, и тогда по железным, тяжело содрогавшимся бортам скрежетали огромные, кувыркавшиеся в воде льдины. На многих льдинах, на покрывавшем их мокром снегу отчетливо видны были медвежьи следы, похожие на следы человека в лаптях. Медвежьих следов было множество, свежих и расплывшихся старых, и я не сходил с мостика, ожидая увидеть зверей.
Первый заметил медведей сам капитан. Он все время осматривал льды, и его опытный глаз еще далеко приметил подвигавшихся посреди ледяного застывшего мира зверей.
— Смотрите, идут медведи! — сказал он, показывая рукою в меховой варежке на восток.
Я стал глядеть в ту сторону, куда показывал капитан. Там все было белое и голубое, от яркого света болели глаза, и я не мог разглядеть ничего, кроме бесконечного нагромождения ропаков и белого сверкающего снега.
— Смотрите левее большого тороса. Вот они идут гуськом… вот медведица скрылась… Вот они все взобрались на льдину…
Я напрягал зрение — и по-прежнему ничего, кроме льдов и белого снега, не видел.
— Посмотрите в бинокль, — сказал капитан.
В большой, прикрепленный к треноге бинокль, служивший капитану на промысле для разглядывания залежек зверя, я со всей отчетливостью, как на картинке, увидел подвигавшееся во льдах семейство медведей. Они шли друг за дружкой гуськом — впереди медведица и сзади два медвежонка. Очень хорошо было видно, как бредут они неторопливо, то пропадая за стоявшими торчком ропаками, то опять появляясь. Иногда медведица останавливалась и, покачивая головой на длинной шее, нюхала воздух. Тогда на общей сверкающей белизне угольно-черной точкой отчетливо выделялся ее нос. Обнюхивая воздух, она взбиралась на груды льдин и сама была похожа на неподвижную грязноватую льдину. Медвежата покорно следовали за ней. Звери шествовали своей дорогой, ни малейшего внимания не обращая на подвигавшийся во льдах ледокол, который они, видимо, принимали за большой айсберг. Случалось, медвежата равнялись с медведицей; тогда казалось, что по льду движется одно желтовато-грязное бесформенное пятно.
Пока подходили медведи, на «Седове» охотники готовились к встрече. Еще задолго в кают-компании висело расписание, кому и когда стрелять, и первая очередь стрелков (всех охотничьих групп было десять, по пяти стрелков в каждой) высыпала на переднюю палубу, застегивая куртки и заряжая на ходу винтовки.
Больше всех суетился, таская за собой огромный съемочный аппарат на тяжелой треноге, наш коротенький кинооператор, которому было предоставлено особенное право до начала охоты снимать каждого объявившегося зверя, что впоследствии не раз служило поводом жарких ссор.
Чтобы отрезать проходившим зверям дорогу, «Седов» изменил курс. Удивительно было наблюдать эту никогда не виданную мною охоту. Большой железный корабль, ломая толстый лед, догонял неторопливо идущих, не ведающих опасности зверей. Теперь все медвежье семейство было в нескольких десятках шагов от борта. Медведи продолжали идти гуськом, не прибавляя шагу и не изменяя направления своего пути. С ледокола мы видели, как ступают они, смешно загребая лапами, ступнями внутрь, как трясется на их ляжках густая белая шерсть. Шагах в двадцати от пароходного носа медведица не торопясь перелезла через стоявшую на ребре льдину, за нею мячиком перекатились ее медвежата.
Медведи почувствовали опасность, когда под самым носом медведицы с грохотом раскололся лед и на снег потоком хлынула морская вода. Медведица остановилась, с негаданной ловкостью откинулась и встала на дыбы.
Стукнул первый выстрел.
С мостика я видел, как сунулся зверь на краю лужи, кровавя снег. Красное пятно росло у него за ухом. Один медвежонок подбежал, тупо ткнулся в материнское брюхо; она подняла окровавленную узкую голову, и медвежонок кинулся прочь. Казалось, умирая, она успела ему шепнуть: «Спасайся, спасайся отсюда поскорее!..» Все это продолжалось мгновение. Медведица лежала на краю прозрачной лужи, а медвежата с поразительной быстротой и ловкостью удирали прочь от «Седова».
С бака продолжали стрелять, пули близко падали в снег, и мы видели, как двумя клубками катились невредимые медвежата, как задний провалился в глубокую полынью и, взобравшись на лед, по-собачьи встряхнулся .
На лед спустились матросы с длинной веревкой, застучала на палубе, прогреваясь, лебедка, а все еще было видно, как удирают, оглядываясь, ныряя за ропаками, осиротевшие медвежата. Иногда они останавливались, поднимались на задние лапы и смотрели на пароход, точно поджидая оставшуюся мать, потом, опустившись на лапы, клубками катились дальше.
Убитую медведицу, накинув на шею петлю, подняли лебедкой на ледокол. Она лежала на железной палубе, вытянув шею, раскинув лапы. Черные собачьи глазки ее были открыты. Из пробитой разрывной пулей шеи сочилась ярко-красная кровь, а в открытой мертвой пасти были видны страшные зубы. Странно было касаться ее вздрагивавшего под ногою еще теплого тела. Собаки жадно лизали текущую по палубе кровь.
Кочегар в синей робе, с выпачканным угольной пылью лицом, на котором, как у негра, блестели глаза, сел над нею на корточки, потрогал выступивший под белой шерстью мягкий сосок, сказал:
— Кормила. Гляди, ребята, молоко идет…
— Потому и худущая, — сказал другой. — Медвежата ее вытянули. Вона какие здоровенные…
— А большущая, черт…
— Гляди, коптюри! Этакая, брат, приголубит…
— Пудов на двадцать… А все Хлебникову везет, — в прошлом году он тоже первый убил…
— Поздравить надо…
Над убитой медведицей долго шли разговоры. Мне было жалко лежавшего на палубе убитого зверя, недавно спокойно шествовавшего по льдам. Я поднялся на мостик, где, ступая валенками, из угла в угол ходил капитан. Он показал вслед катившимся по льду медвежатам и, поправляя на голове меховую шапку, сказал:
— Их можно было живыми взять. У нас на поморье есть промышленники, большие спецы по этому делу. Бывало, возьмут медвежонка за шиворот — ни единый не вырвется из их рук.
Наверное, если бы мы подождали, медвежата, разыскивая мать, вернулись бы. Ждать было некогда, и, чтобы не терять времени, ледокол полным ходом пошел догонять видневшихся на льду медвежат. Нам было нужно мясо для прокорма собак, и капитан не хотел упускать первую добычу. Догнать медвежат, быстро катившихся через торосы, — дело нелегкое. Они поминутно оглядывались на догонявший их ледокол, быстро перелезали через льдины, перегораживавшие им дорогу. Уйти было некуда: впереди синела открытая вода, сзади настигал корабль, ждали люди с винтовками. Пуля попала в плечо заднему медвежонку. Он захромал, стал спотыкаться и скоро лег. «Седов», разламывая лед, близко подошел к лежавшему на снегу маленькому желтому комочку, и опять по освещенному солнцем снегу забегали люди с веревкой. Оставшийся в живых медвежонок под градом осыпавших его пуль благополучно убегал вдоль кромки льда. Мы не стали его преследовать. Еще долго можно было видеть, как он ныряет и показывается среди белых и лиловых, бросавших длинные тени торосов.
— Пропадет без матери, — с жалостью сказал капитан, берясь за ручку телеграфа и отдавая приказание в машину.

В бухте Тихой

У белой земли

На седьмой день пути мы увидели сверкавшую в лучах солнца, покрытую снегом и льдом вершину одного из островов архипелага Земли Франца-Иосифа. Тот самый путь, на который экспедиции лейтенанта Седова некогда понадобилось более года, мы проделали в неделю. Такому успеху помогли исключительно благоприятное для плавания состояние льдов Баренцева моря и замечательная способность мощного ледокола справляться со льдами, непроходимыми для простых кораблей.
Сверкающее, покрытое снегом и ропаками ледяное поле отделяло ледокол от белого острова, казавшегося призраком в прозрачной чистоте полярного воздуха. В самом деле, открывшиеся горы показались сказочными. Было похоже, точно серебряное широкое облако спустилось на лед и здесь застыло. Яркое светило солнце. Ослепительно блистали вокруг льды. На мостике капитан старался определить, к какому именно пункту архипелага вышел корабль. Оказалось, что открывшийся берег был южной оконечностью острова Хукер. Путь к Бухте Тихой лежал левее.
Мы взяли курс к западу. Снежная и ледяная, с редкими пятнами разводий, казавшаяся непроходимой, лежала перед нами пустыня. В проливе льды были крепче и стесненнее. Все медленнее, одолевая каждую пядь, пробивался ледокол к Бухте Тихой, где нас ожидали оставленные ровно год назад зимовщики, по радио уже знавшие о приближении смены.
Участники экспедиции не сходили с палубы. Хотелось покрепче запомнить каждую подробность ледяного пути.
Не многим людям выпало любоваться на эти сверкающие серебряные горы и берега…
Поразительной казалась призрачная белизна ледяных гор. Это не было похоже ни на что виденное прежде.
На высоком светло-голубом небе висели, как легкий дым, далекие облака. Полярное солнце отражалось во льдах и снегу. И снега, и горы, и розоватые льды казались спустившимися на землю застывшими облаками. В черневших во льду полыньях плавали одиночные птицы. Когда ледокол, кроша и раскалывая лед, наваливался близко, они торопливо и беспомощно пытались взлететь и внезапно исчезали под запенившейся темной водою.
В глубине открывавшегося пролива, покуда хватал глаз, зубцами и башнями, бесчисленными колокольнями поднимался ледяной сверкающий город. Чаще встречались высокие айсберги, похожие на неприступные белые замки. Над сказочным ледяным городом, окруженное мерцающим кругом, неподвижно высилось солнце.
Все было необычайно; смешались представления времени, пространства и места — казалось, видишь это во сне.
И только то, что на палубе по-прежнему продолжалась обыденная жизнь: коровы под дощатым навесом спокойно жевали жвачку; толпились, навострив уши, у камбузной двери собаки; сзывая к обеду, звонил наш поилец-кормилец Иван Васильич, — возвращало нас в обычность.
Странным и чуждым, в окружении застывшей ледяной пустыни, казался этот крошечный островок человеческой жизни.
Я на минуту представил бескрайность окружавшей нас белой пустыни и маленький, населенный людьми кораблик, крошечной точкой затерявшийся в ней, и мне стало страшно. Упорно пробирался этот кораблик на север, а перед ним, точно легкая декорация, раздвигались призрачные стены и города.
«Подходим к Тихой, — записывал я в дневник. — Вокруг льды, пустыня. Я смотрю на эту окружающую нас ледяную пустыню, и чем больше смотрю, отчетливее видится, что именно такой — мертвой и белой — была Земля в свой ледниковый период и такою же, наверное, будет, когда застынет, умрет наша планета».


Бухта Тихая

— Смотрите по правому борту прямо, — сказал мне один из спутников, уже побывавший на Земле Франца-Иосифа и хорошо знавший эти места. — Это остров Скотт-Кельти. Он закрывает вход в Бухту Тихую. Видите направо белый берег? Это мыс. Медвежий. Дальше скала Рубини — главное украшение Бухты Тихой. Против Рубини, на северном берегу бухты, находится наша станция. Сейчас ее закрывает остров Скотт-Кельти…
Некоторые названия мне были уже знакомы по книгам, которые я взял с собою в путешествие. Заглазно представлялось совсем другое. Я всматривался в открывавшиеся покрытые льдом берега той самой Бухты Тихой, в которой некогда разрешилась трагическая судьба первой русской экспедиции к Северному полюсу, и никак не мог представить ужасов полярной полугодовой ночи, сокрушающих бурь и голодной, уничтожающей человека цинги. Все сияло белизной, светом. День был на редкость прозрачный и солнечный. Невозмутимая стояла над льдами и берегом тишина. Это было так величественно и прекрасно, что я невольно подумал: какое бы здесь могло быть прекрасное место для отдыха, для излечения больных нервов!
— Однако здесь не худо, — точно угадывая мои мысли, сказал мой сосед, вместе со мной любовавшийся на сказочный ледяной край. — Не худо бы здесь пожить…
Самые дальние берега, лед и плавучие ледяные горы здесь были видны со всей отчетливостью, как в хороший бинокль, и как бы поднимались на воздух. Даже самые близорукие видели дальше, точно здесь само собою исправлялось зрение и глаза видели зорче.
С большими усилиями приближался корабль к Бухте Тихой. Остров Скотт-Кельти, оставшийся слева, был виден со всей отчетливостью. На крутых обрывах его берегов, как узор на белом полотне, краснели на фоне освещенных солнцем снегов обломки и выступы скал.
Еще по пути к Земле Франца-Иосифа капитан получил от зимовщиков радио, предупреждавшее о трудной проходимости канала Мелениуса, соединяющего Бухту Тихую с Британским каналом. Этот южный путь был для нас наиболее коротким. Чтобы попытать счастья, капитан пошел этим кратчайшим путем, но очень скоро вынужден был уступить тяжелым, нагроможденным в узком проливе льдам. Пришлось вернуться и идти в обход острова Кельти, у северных берегов которого вход в бухту был свободен. Это вынужденное удлинение пути на несколько часов отсрочивало прибытие «Седова» на место.
Мы шли в обход острова, название которого мне было памятно еще по книге моего друга художника Пинегина, некогда охотившегося в этих местах на медведей, и мне отчетливо припомнились подробности давнишнего несчастного похода. Именно здесь, в этом месте, механик «Фоки» Зандер поднялся на мостик из машинного отделения и, вытирая катившийся с лица пот, доложил начальнику экспедиции лейтенанту Седову, что в топку брошен последний кусок угля. Седов задумался, помолчал и, как бы решившись, отдал приказание идти в открывавшуюся за островом небольшую круглую бухту, чтобы стать здесь на вторую зимовку. Маленькая бухточка, хорошо защищенная от северных и восточных ветров, приветливо встретила путешественников. Седов назвал ее Тихой. Здесь деревянному суденышку «Фоке» было суждено провести зиму, вторую после выхода в полярное плавание. Отсюда, после тяжелой зимовки, замученный цингою, не дождавшись выздоровления и не слушая предостережений своих друзей, по первому рассвету весною 1914 года, в сопровождении двух матросов, Ленника и Пустошного, Седов отправился в поход к полюсу на собаках. Это путешествие оказалось для него роковым. Измученные до последней крайности, больные и обмороженные, матросы вернулись в Бухту Тихую к стоявшему во льдах «Фоке», рассказали молчаливо слушавшим их людям о гибели начальника, который почти до самой смерти, лежа на нартах, впадая по временам в забытье, не выпускал компаса из рук и упорно заставлял матросов идти на север. Матросы похоронили скончавшегося Седова на берегу неизвестного острова и с большим трудом сложили над могилой каменный холмик. Они вернулись на корабль после долгих блужданий в ледяной пустыне. Смерть Седова решила судьбу экспедиции. Нужно было возвращаться. С величайшим напряжением сил, отапливаясь тюленьим и моржовым салом, разбирая на топливо палубы и перегородки, летом 1914 года «Фока» тронулся в обратный путь. Только поздней осенью, ничего не зная о начавшейся мировой войне, увидели путешественники пустынный мурманский берег. Возвращение экспедиции было не менее печально: над Россией, над всем миром полыхало зарево войны. Царские чиновники и архангельские купцы, снабдившие в свое время экспедицию гнилыми продуктами, по-свойски встретили возвратившихся героев. «Фока» и все имущество экспедиции, вплоть до медвежьих шкур и уцелевших музыкальных инструментов, пошли за долги с молотка.
Имя лейтенанта Седова — замечательного русского человека и исследователя — воскресло, когда Земля Франца-Иосифа была присоединена к владениям СССР, а место зимовки «Фоки» — Бухта Тихая — было выбрано для основания первой научной и постоянной станции. Здание станции построено точно в том же месте, где в 1913–1914 годах зимовала русская экспедиция лейтенанта Седова и похоронен механик «Фоки» Зандер, которому не пришлось вернуться на родину. Имя скромной бухты, где некогда провели зиму русские путешественники, известно теперь многим миллионам людей нашей страны, пристально следившим за достижениями советских полярников.
Зимовщики
Много раз обманывались мы, стараясь разглядеть на приближающемся берегу признаки человеческой жизни. Прозрачность воздуха, непривычно скрадывавшая расстояния, обманывала глаз. Наконец самый зоркий из нас увидел терявшуюся на фоне каменного берега тоненькую стрелочку радиомачты. Поразительно было видеть на этих белых застывших берегах живых, двигавшихся людей. Домик станции, поставленный под высоким береговым обрывом, казался не более спичечного коробка. В большой бинокль мы разглядели одетых в черное людей, теснившихся на наблюдательной вышке. Темные фигурки людей и собак двигались внизу у самого берега.
Расцвеченный по-праздничному пестрыми флагами, надувавшимися по ходу, ледокол входил в бухту.
Все участники экспедиции не отрываясь смотрели на приближавшийся покрытый камнями берег. Любители ружейной пальбы, набив патронами карманы, выстроились на крыше радиорубки и приготовились приветствовать зимовщиков. Три залпа звонким грохотом рассыпались над недвижимою гладью бухты. Грузно и пустынно, захлебываясь паром, заревел пароходный гудок. Было видно, как у крыльца засуетились, выстраиваясь, люди. Звук ответного залпа показался слабым. По береговому припаю клубочками катились собаки, привечавшие радостным лаем долгожданных гостей.
С искренним восхищением разглядывали мы Бухту Тихую, походившую на зеркальное озеро, окруженное ослепительными льдами. Впереди сиял ледник Юрия, челом своим незримо сливавшийся с небом; справа, опрокинувшись в зеркальной глади, высилась базальтовая скала Рубини. Целая флотилия льдин, белых и зеленых айсбергов, точно лебяжье стадо, наполняла бухту. Множество птиц, отражаясь в воде, плавали и пролетали над поверхностью бухты.
Ледокол не успел отдать якоря, как от берега торопливо отвалила маленькая шлюпка. В ней сидели два человека. У сидевшего на корме была большая русая борода. Никто из участников экспедиции не мог признать бородатого гостя:
— Эка за зиму обросли…
— Бородища-то, борода…
— Как борона…
— Да ведь это сам начальник так оброс…
Бородатого признали, когда, выпрыгнув из лодочки, качавшейся под бортом, он легко стал подниматься по спущенному штормтрапу. Гость с берега оказался начальником станции. Густая борода решетом лежала на его груди. Он бодро поднялся по трапу и перескочил через поручень. Его окружили, здороваясь и целуясь.
— Не похудел!
— Поправился.
— Видать, сытное было житье…
По цветущему виду гостя можно было предположить, что зимовка не пошла ему в большой вред. Он сиял здоровьем и свежестью и с удивительной легкостью взбежал на мостик. Гости были одеты почти по-летнему. Нас удивили их легкие потертые курточки, голые шеи. Гостя засыпали вопросами:
— Как зимовали?
— Сколько убили медведей?
— Заждались смены?
Окруженный толпою, румяный улыбавшийся зимовщик наскоро успел доложить, что зимовка прошла благополучно, работа шла бесперебойно, медведей перебили более двух десятков (одного мишку довелось убить на крыльце бани, куда он забрел неведомо для какой надобности). Люди почти не скучали. Все были здоровы, за исключением самого начальника зимовки, всю зиму страдавшего язвой желудка и вынужденного держаться строгой диеты. Меня еще более удивил цветущий вид гостя, выдержавшего столь длительный пост.
— Ну, — сказал он, улыбаясь, когда улеглась горячка первой встречи, теперь позвольте вас всех пригласить на обед. У нас и стол накрыт, давно ждем дорогих гостей…
Корабль уже стоял на якоре недалеко от берегового припая, заполнявшего самый «кут» бухты. По крайним льдинам, перепрыгивая через трещины, туго закрутив пушистые хвосты, бежали береговые собаки. По веселому виду собак, по их закрученным хвостам и звонкому лаю, которым перекликались они с нашими корабельными собаками, столпившимися у борта, было похоже, что и собакам жилось здесь недурно. Стараясь пробраться на ледокол, они заглядывали в воду и визжали от нетерпения.
Пока мы беседовали с гостем, матросы успели спустить шлюпку, и в нее набился народ. Желающих ехать на берег было так много, что для них не хватало места. В шлюпках сидели и стояли. Как водится, впереди всех, с треногою в руках, уже хлопотал и суетился кинооператор, успевавший первым всюду и всегда.

Рассказ о собаках

Так и не довелось побывать мне в первый день на берегу на званом обеде, который торжественно приготовили для нас зимовщики Бухты Тихой. Все желающие не могли уместиться в двух больших шлюпках, и мы, оставшиеся, уговорились с партией отъезжавших, что с берега за нами пришлют шлюпку. А недаром опыт полярных путешествий учит не доверять погоде, и, пока ходили шлюпки, все несказанно переменилось: с юга потянул ветер, по еще недавно зеркальной глади пошла крутая темная зыбь, мы видели с борта, как у самого берега взявшиеся за весла гребцы были вынуждены повернуть обратно. Нам, оставшимся на ледоколе, не удалось принять участие в торжестве, и время мы провели, любуясь замечательной красотой солнечной ночи. Наступившая тишина показалась необычайно глубокой. Впечатление этой глубокой тишины было особенно сильно на опустевшем корабле, недвижно стоявшем посреди наполнявшейся редкими льдами бухты.
Ночь я провел на палубе, не смыкая глаз, изредка заходя в кают-компанию, где с утра толкались и пили чай бодрствовавшие люди. О том, как проходил на берегу обед, мы узнали под утро. Там были цветы на столе, вино и торжественные речи. Утром бухта наполнилась плавучим льдом, а кое-кто из обедавших вернулся на ледокол пешком, выписывая на снегу легкие вензеля, что, впрочем, не помешало вовремя начать работу.
Никто из нас, проработав или пропутешествовав целые сутки, не чувствовал усталости. Та самая работа, на которую в обычных условиях требовалось много усилий, давалась с особенной легкостью и быстротой. Такое замечательное действие полярного воздуха на организм человека может объясняться обилием живительных ультрафиолетовых лучей в свете полярного вечного дня. «Точно помолодели», — говаривали мы, бывало, друг дружке, не узнавая себя. Даже наш почтенный профессор, Борис Лаврентьич, самый из нас пожилой, держался таким молодцом и героем, что юноше было бы в зависть.
Работа по разгрузке началась с утра. Матросы спустили на воду большие просмоленные лодки, стоявшие на палубе и на люках трюмов. Первыми сошли на берег собаки, выдержавшие трудное путешествие из Сибири. Обрадовавшись снегу, они с лаем и визгом стали кататься на льдине, стараясь освободиться от грязи, набравшейся в длинную шерсть. Со своими собратьями, встретившими их на берегу, приплывшие на ледоколе собаки знакомились по правилам собачьего церемониала. Они подходили друг к дружке с туго закрученными хвостами и, осторожно обнюхавшись, начинали драть лапами снег.
Мы с большим интересом наблюдали за этой церемонией собачьего знакомства. Эта мирная встреча, впрочем, не обозначала, что в дальнейшем обойдется без злой потасовки. По неписаным собачьим законам, рано или поздно один из вожаков непременно должен уступить власть сильнейшему. То, что на первый раз собаки разошлись мирно, было несомненным признаком близкой и решительной схватки.
— Весною у нас произошла потрясающая драма, — сказал наблюдавший происходившее на льду собачье знакомство опытный зимовщик. — Собаки разорвали лучшего нашего пса Грейфа. Это было отвратительное преступление…
Зимовщик подробно рассказал о трагической гибели Грейфа. Это был замечательный пес из породы немецких овчарок. В экспедицию его взяли на пробу, чтобы испытать в охоте на медведей. Среди ездовых собак, живших на улице в снегу, Грейф держался особняком и, несмотря на общую собачью ненависть (Грейф обитал в комнатах с людьми и пользовался некоторыми привилегиями), никому не давал спуска, заставлял относиться к себе с уважением. Все собаки боялись его крепких зубов. В охоте на медведей Грейф оказался надежной собакой. Он бесстрашно в одиночку бросался на медведя. Зимой его тяжело поранил большой медведь, забредший близко к постройкам. Врач-зимовщик сделал ему операцию, зашив рану, и к весне Грейф стал поправляться. Весной его выпустили на волю. Однажды, убежав вместе с другими собаками на лед, он не вернулся. По виду возвратившихся собак люди догадались, что случилось недоброе: собаки вернулись облизываясь и тотчас зарылись в снег. Отправившиеся на розыски зимовщики по следам нашли место недавнего побоища. На окровавленном и затоптанном снегу все было хорошо видно. По-видимому, собаки предательски напали на ослабевшего от болезни Грейфа и, почувствовав его слабость, расправились с ним по-свойски. Так трагически погиб понадеявшийся на свои силы великолепный и смелый Грейф.

Скала Рубини

Нашей первой экскурсией на берег Земли Франца-Иосифа руководил Григорий Петрович, наш экспедиционный орнитолог, отлично знавший места обитания птиц. Он занимался исследованием птичьих базаров, и первый наш путь лежал к скале Рубини, где в великом множестве жили и гнездились всевозможные птицы.
Захватив на всякий случай ружья (третьим с нами отправился экспедиционный доктор, с пылом юноши искавший необычайных приключений), мы с удобством разместились в большой шлюпке, предоставленной в наше распоряжение новым начальником станции, руководившим на берегу разгрузкой.
— Настреляйте сотенки три кайр для наших собак, — сказал он, напутствуя нас. — Здесь это очень просто…
Нам показалось невозможным стрелять не боящихся человека птиц, позволявших брать себя руками. Такая стрельба — не дело настоящих охотников; мы решительно отказались выполнить просьбу, тем более что не было настоятельной нужды в корме для собак, всю дорогу питавшихся мясом убитых медведей.
— Еще в прошлом году население птичьих базаров здесь было значительно гуще, — сказал Григорий Петрович, когда мы уселись на весла. — На северном берегу бухты, над самой станцией, был большой базар люриков. Теперь там живут одиночные птицы. Соседство человека дает себя знать. Быть может, в ближайшем будущем для сохранения базаров скалу Рубини придется объявить заповедником, неприкосновенным для охоты…
Не заезжая на станцию, где уже кипела работа и слышались громкие голоса, странно звучавшие в прозрачной тишине полярного дня, мы направились прямо к Рубини, высоким пирогом поднимавшейся над зеркальной поверхностью бухты. Непривычная прозрачность воздуха обманывала зрение, а высокая, отражавшаяся как в зеркале, освещенная солнцем каменная скала показывалась обманчиво близкой. Понадобилось более часа, чтобы переплыть, казалось, совсем небольшое расстояние, отделявшее нас от красно-бурых базальтовых обрывов Рубини. Чем ближе мы подгребали, гуще носились над нами пролетавшие во всех направлениях птицы. Белогрудые кайры садились близко на воду и, повернувшись, быстро ныряли. В иззелена-прозрачной воде было видно, как быстро плавают они, вытянув шеи и загребая крыльями, под килем шлюпки. Маленькие чистики, свистя крыльями, протянув морковно-красные лапки, неутомимо носились над нашими головами. Серый глупыш-буревестник, отражаясь в воде, грузно кружил подле шлюпки.
Чем ближе подплывали мы к выраставшей над водой скале, слышнее доносился шум птичьего базара. Казалось, близко шумит большая, многоголосая ярмарка. В сливавшемся шуме и гомоне множества птичьих голосов отчетливо слышались отдельные вскрики. Было похоже, что это ссорятся и кричат на ярмарочных возах сердитые бабы.
Бесчисленное множество птиц населяли отвесную часть скалы, стеною возвышавшуюся над водой. Птицы кричали, ссорились, непрерывно слетали и возвращались, и над скалою слышался неумолкаемый шум. Вся скала от верху и до низу была покрыта выветрившимся многолетним птичьим пометом. Тяжелый запах грязного птичьего помета чувствовался все сильнее. В абсолютной чистоте полярного воздуха этот запах казался особенно отвратительным.
Окруженные плававшими и пролетавшими птицами, не обращавшими на нас внимания, мы подгребли под самый базар.
Недоступная человеку отвесная скала представляла замечательное зрелище. От самого верха птицы тесно лепились на каждом карнизе, на всяком выступе камня. Невозможно понять, как ухитрялись они держаться. Случалось, иные срывались, падали в воздух и опять с криком садились, расталкивая недовольных соседей. Группы лепившихся по карнизам и выступам птиц представляли собою самые затейливые фигуры.
Птицы лепились в разнообразных позах и положениях. В бинокль можно было разглядеть, как самые крайние, раскинув крылья и вытянув шеи, балансируют на краешке камня.
Тысячи птиц вились над скалою, и казалось, что мы стоим у подножия гигантского улья, из которого в жаркий полдень выходит рой.
На воде под скалой хлопьями плавал пух. Известковый дождь непрерывно сыпался сверху у подножия каменной гигантской скалы, глубоко уходившей в прозрачную зеленоватую воду.
Птицы, сверху донизу занимавшие отвесные скалы Рубини, ни малейшего внимания не обращали на проплывавшую внизу шлюпку. Положив весла и отдавшись течению, мы занялись наблюдениями. Над общим гнездовьем, на краю зеленевшего мохом обрыва, я заметил сидевших попарно больших белых птиц. Эти птицы сидели отдельно и, казалось, с высоты наблюдали за общим порядком.
Несколько этих больших птиц, махая крыльями, летали над базаром, и там, куда они приближались, пронзительнее слышался птичий гомон и крик.
— Этих больших чаек называют бургомистрами, — сказал Григорий Петрович. — Они злейшие враги и разорители птичьих базаров. Птицы их ненавидят. Они отнимают добычу у птенцов, воруют яйца. Промышленники Новой Земли считают бургомистров своими заклятыми врагами, и ни один промышленник, завидев пролетающего или сидящего бургомистра, не пожалеет патрона, чтобы прикончить разбойника. Бургомистры так умны и проворны, что умудряются воровать рыбу из мережей, поставленных рыбаками. При этом не было случая, чтобы бургомистр запутался в рыболовных снастях, что нередко бывает с другими чайками, охотящимися за рыбой…
Над нами, на краю покрытого мохом карниза, сидела пара этих птиц, с большими светло-лимонными клювами. Мне хотелось достать для набивки экземпляр полярного разбойника.
Я поднял ружье.
— Стреляйте так, чтобы поменьше задеть сидящих на базаре птиц, заметил Григорий Петрович, жалевший птичье население базара.
Я целился со всею осторожностью, но вместе с убитым бургомистром, долго валившимся по выступам скалы и ломавшим перья, на воду упало несколько убитых и раненых птиц. После выстрела, много раз отразившегося в прозрачной тишине бухты, со скалы сорвались тысячи птиц.
Небо потемнело над нашими головами. Реденький известковый дождик, сыпавшийся на шлюпку, превратился в сплошной ливень. Срываясь с базара, птицы испражнялись, и под лодкой молочно замутилась вода.
Несколько подранков плавали подле шлюпки. Мы взяли плававшего у скалы невредимого и отчаянно свистевшего кайренка-птенца, подняли убитого бургомистра, оказавшегося величиной с гуся, и бросили на дно шлюпки. Тотчас оставшийся в живых супруг-бургомистр с яростным криком бросился на нас сверху. Он видел лежавшую на дне шлюпки убитую птицу и с угрожающим воплем падал над нашими головами так смело и грозно, что мы невольно наклоняли головы, приготовляясь к защите.

Полярная весна

Быстрое течение, огибавшее Рубини, гнало шлюпку вдоль каменного основания скалы, уходившего глубоко в воду. Поднимавшаяся над морем и заслонившая собою небо, высившаяся над нами скала вблизи казалась как бы сложенной из каменных брусьев. Правильными рядами, одна к одной, лежали тяжелые колонны базальта, некогда землетрясениями вывернутые из недр земли. Было трудно представить, что в этих ледяных застывших краях некогда бушевала огненная сила, а в пламени извержений создавались и рушились горы…
Бурые колонны базальта, бездонная глубина неба, призрачные, окружавшие нас ледяные горы, сверкающие вокруг льды создавали впечатление сказочной страны. Шлюпка медленно плыла у подножия возносившейся в небо скалы. Птицы продолжали кричать и во всех направлениях летать над нами. Самый многочисленный и шумный базар кайр, занимавший западную часть Рубини, сменился базаром моевок-чаек. Эти белые и легкие птицы гнездились высоко над морем у самой вершины скалы, в глубине темной расселины, по каменным уступам которой, блестя и дробясь на солнце, тоненькой струйкой свергался водопад. Снизу казалось, что над вершиной скалы хлопьями кружится снег. Чайки вились высоко над скалой, освещенные ярким солнцем.
Каменные обрывы Рубини были строго поделены между видами гнездившихся птиц. Больше всего здесь было кайр. Эти черноспинные крикливые птицы занимали весь западный выступ Рубини. На южной стороне жили моевки и белогрудые люрики, густыми стайками носившиеся над водой. Последними на полуденном склоне гнездились черные чистики.
Маленькие эти птички во множестве плавали у кромки остававшегося в «куту» еще не растаявшего льда. Завидев приближающуюся шлюпку, они со всех сторон стали собираться, точно для того, чтобы получше разглядеть неведомый предмет. Чтобы их не пугать, мы перестали грести, положили на воду весла. Тогда они приблизились к самой шлюпке, и нам были видны их черные, точно лакированные, головки и разглядывавшие нас бусинки-глаза. Долго наблюдали мы, как они вертятся под самыми бортами шлюпки, стараясь заглянуть внутрь; потом я протянул руку, и, как по команде, они мгновенно пропали под водой. Мы долго ждали, пока одна за другой, шагах в двухстах, поплавочками стали выскакивать на поверхность их черные фигурки. Мы положили весла, и опять, одолеваемые любопытством, черные птички одна за другой стали собираться вокруг притягивающей их шлюпки. Так мы повторяли несколько раз: кто-нибудь поднимал руку — и окружавшие шлюпку птицы ныряли, а вынырнув, опять приближались.
Насмотревшись на маленьких чистиков, настойчиво провожавших шлюпку, мы подгребли к краю ледяного припая, примыкавшего к свободной от ледяного покрова земле. Нужно было исследовать вытекавший из ледника ручей, на котором могли быть гуси, изредка гнездившиеся на островах Земли Франца-Иосифа. Лед, на который мы вышли, был изъеден июльским солнцем. В широких промоинах по-весеннему быстро бежала ледяная вода. В прохладном и чистом воздухе чуялось движение весны, пахло талым снегом и весенним ветром. Раннюю весну напоминали яркий свет и журчание воды, сочившейся в размытом и разрыхленном льду.
Вытащив на лед тяжелую шлюпку, мы отправились к берегу по припаю, во всех направлениях перерезанному трещинами и глубокими полыньями. Наш вожатый с привычной легкостью перепрыгивал через широкие трещины, преграждавшие нам дорогу. Хождение по разбитому льду требует особенной сноровки и ловкости. Мне в первый раз пришлось путешествовать по льду, и, признаюсь, нелегко одолевал я встречавшиеся препятствия, сулившие на каждом шагу ледяную ванну.
На берегу, усеянном мелкими и острыми камнями, заросшими зеленым глубоким мохом, еще приметнее чувствовалась полярная весна. Под тонкой ледяной коркой звонко пели ручьи. По отлогому склону, обращенному на полдень, ярко зеленел мох, похожий на великолепный бархат. Нога тонула и вязла. Наверху, между камнями, покрывавшими потрескавшуюся землю, пучками росли цветы — яркие полярные маки, своей нежностью напоминавшие наши подснежники.
По каменистому скату мы поднялись на вершину пригорка, соединявшего Рубини с покрытой снегом горой Чурляниса. Отсюда открывался вид на бухту, наполнявшуюся льдами, на станцию и окруженного льдами «Седова», казавшегося не больше подсолнечного зерна. Два наших спутника-седовца встретились нам у ручья за пригорком. Они пешком обошли бухту и, завязая по колено в грязи, занимались вылавливанием планктона в мутном, сбегавшем из ледников потоке. К нашей компании присоединился навьюченный добычей ботаник. Он то и дело присаживался на корточки и маленькой лопаточкой ковырял землю.
— Как ваши лишаи?
— Лишайники, — поправил он, вытирая катившийся по лицу пот. — Лишаями называется нечто другое, менее приятное.
— Ну, как ваши лишайники?
— Прекрасно, — отвечал он, показывая на полные папки. — Здесь я нашел несколько видов, еще не известных на Земле Франца-Иосифа. Посмотрите, какие богатые экземпляры!..
От сборов ботаника, доверху наполнявших тяжелые папки, пахло землей и весной. Соблазненный успехами его сборов, я сорвал на память о скале Рубини пучок росших у моих ног цветов. Это были полярные маки. Каждый цветок был похож на настоящий, знакомый мне мак, и от них пахло весной. В корнях вырванного цветка копошилось, поблескивая крылышками, какое-то насекомое.
— Самое замечательное, — сказал я, — что эти по виду нежнейшие цветы могут уживаться рядом с вечным снегом и льдом, в стране, где теплого лета совсем не бывает…
— Все растения, живущие в холодных странах, умеют накапливать и беречь теплоту солнца, — ответил ботаник. — Если измерить температуру под корнями растения, окажется, что там как в натопленной оранжерее. Поэтому насекомое забралось в корни растения. Не будь этих растений, сберегающих солнечное тепло, здесь, наверное, не могли бы существовать насекомые, не переносящие холода… Взгляните на это растеньице, — продолжал он, вынимая из папки зеленую травинку, покрытую крошечными листиками. — Не узнаете? Это — ива. Сколько понадобилось тысячелетий, чтобы обыкновенная ива, растущая на наших широтах, приняла такой вид! Однако все качества и признаки обыкновенной ивы это крошечное растение великолепно сохранило: оно так же цветет и размножается, так же сбрасывает на зиму свои листья…
Я положил на ладонь зеленую былинку, которую ботаник назвал полярной ивой. Это было крошечное деревце, длиною в спичку. По форме листочков в нем можно было узнать нашу иву, уменьшенную почти до микроскопических размеров.

Возвращение

Признаков гусиного гнездовья мы не нашли ни на берегах мутного потока, бежавшего из поднимавшегося над нами высокого ледника, ни в двух пресноватых озерках, блестевших в глубине каменистой долины. На обратном пути к оставленной на льду шлюпке нам пришлось преодолевать новые, негаданные трудности. Наши следы, по которым мы надеялись найти кратчайшую дорогу к покинутой шлюпке, расплылись по снегу так, что их почти нельзя было заметить. Много новых трещин, наполненных водой, образовалось в разрушавшемся от солнечных лучей льду. Надо было опять перепрыгивать со льдины на льдину и переходить вброд глубокие лужи, скопившиеся на льду, кристально-прозрачной пресной воды.
Пробираясь по льдинам и перепрыгивая через трещины, мы не сразу обратили внимание на ожидавшую нас нечаянную неприятность. За время нашего путешествия тяжелая шлюпка, которую мы вытащили на льдину, соскользнула в воду и отошла от края. Первый заметил стрясшуюся беду шагавший впереди Григорий Петрович.
— Черт возьми! — воскликнул он, останавливаясь и показывая на море, где, шагах в десяти от края, окруженная стайкой любопытствующих чистиков, покачивалась наша шлюпка с шубой доктора, отправившегося на берег налегке.
Негаданное приключение озадачило нас. Было трудно понять, как сама собою могла сползти на воду тяжелая шлюпка, которую мы с таким трудом выволакивали на припай. Быть может, нагретая солнцем, под нею раскололась или растаяла льдина. Такие шутки льды нередко вышучивают над неосторожными путешественниками.
Потеря шлюпки, предоставленной в наше распоряжение начальником станции, порядочно нас огорчала. Особенно досадовал Григорий Петрович, самый опытный из нас путешественник. Из создавшегося положения нам оставался единственный выход — возвращаться на своих двоих в обход бухты Тихой. Это была довольно значительная прогулка. Однако мешкать было некогда: мы рисковали совсем потерять шлюпку, которую течение могло угнать во льды, и, не обращая внимания на трещины, преграждавшие нам путь, во всю прыть пешком пустились в обратную дорогу. Пот градом катился по нашим лицам, рубахи прилипали к спине. Это было наше первое серьезное путешествие по льду. Мы бежали напрямки через лед в обход бухты Тихой. Помню, на пути я успел застрелить слоновокостую чайку, сидевшую на вершине покрытого снегом тороса. Эта замечательная чайка белизною своего оперения совершенно сливалась с ослепительной белизной снега. Две капельки крови, точно рубины, повисли на ее серебристо-белой груди.
Мы прибежали на станцию под вечер и, никому не признаваясь в стрясшейся над нами беде, поспешили переправиться на ледокол, чтобы немедленно взяться за поиски шлюпки. С мостика корабля я с трудом наглядел в бинокль у гряды подвижных льдов чуть красневшую, терявшуюся на волнах точку.

Полярная весна

Полуночная тишина

Все перепуталось, напролет мы бодрствуем ночи, спим не более часа и, просыпаясь, спрашиваем друг у друга, который теперь час. А получивши ответ, осведомляемся неизменно:
— Дня или ночи?
К этому трудно привыкнуть. И ночь и день яркое светит над нами солнце.
В самом деле, точно видишь это во сне...
Вот я открываю глаза, и мне видится: призрачные белые горы, слепящие льды, призрачный свет полуночного солнца... Я сижу высоко на выступе береговой скалы, покрытой птичьим известковым пометом. Подо мной зеленым ковром расстилается мох, ниже — розовый свет и вмерзшие в лед недвижимые камни.
Вода, опять лед, зеленые льдины и черные полыньи, лиловые, уходящие в прозрачную даль торосы, белые ледяные поля и над ними сверкающие на солнце снежные округлые горы.
Нет возможности уследить, где завершается и где начинается прозрачное глубокое небо. Все воздушно, все призрачно, все непохоже на виденное раньше.
Яркие полярные маки качаются у моих ног. Они растут пучками, упрямо пробиваясь мохнатыми своими стебельками меж обломков камней. Надо мной наверху шумит большой птичий базар. Выступ, на котором сижу, был излюбленным местом птиц, белогрудых маленьких люриков, и они сотнями со свистом проносятся над моей головою, садятся на камни. По выступам и карнизам расселись эти черноголовые, белогрудые птички.
Я сижу неподвижно. Ружье лежит на коленях. Здесь оно почти не нужно. Пропало чувство борьбы, погони за хитрым, убегающим зверем, зажигающее охотника страстью. Я сижу на скале и точно растворяюсь в окружающем меня похожем на сновидение мире. Птицы проносятся над моей головой, близко садятся.
Мне видны их накрахмаленные белые грудки, их круглые лакированные головки, черные, разглядывающие меня глазки.
Я сижу, смотрю, слушаю. Холодный воздух прозрачен, чист. И поразительной, чудесной показывается эта необычная прозрачность полярного воздуха. Вижу отчетливо: по дальней гряде освещенных низким солнцем льдов, желтоватое, движется пятно. Оно то появляется среди торосов, то исчезает. Я поднимаю бинокль, смотрю...
Это идет по своим делам хозяин здешних краев — белый медведь. Мне хорошо видно, как он не торопясь взбирается на снежные глыбы и, вытянув шею, обнюхивает воздух. До него не менее двух километров, а мне отчетливо видно каждое его движение, каждый его неуклюжий шаг.
Странный шум доносится с моря. Я долго слушаю и не могу понять. Быть может, это шумят и грохочут, сталкиваясь и разрушаясь, льды? Льды идут сами собою, длинной вереницей, движутся куда-то, крутят на одном месте. Вот проплывает большой белый город: собор, колокольни, сказочные башни ледяного кремля. Он плывет быстро, обгоняя мелкие плывущие льдины, точно неведомая гонит его сила.
Стоит закрыть глаза — ясно слышу, будто шумит вдалеке большая пригородная дорога. Слышу стук бесчисленных колес, рев автомобильных гудков доносится четко. Впечатление большого, шумного движения так сильно, что мгновение кажется все перекинулось и не сошел ли я невзначай с ума?
Похожая на сказочный город ледяная гора остановилась и, медленно раскачавшись, с грохотом перевернулась и поплыла дальше, став похожей на корабль с распущенными парусами.
И опять слышу: гремит-шумит большая дорога, а все так странно, что начинает казаться — вот все изменится, кончится сон, и проснешься...
Стайка птиц, обдав меня ветром, садится в полуаршине. Мне хочется протянуть руку, потрогать их гладкие, чистые спинки. Они сидят кучкой, тесно прижавшись друг к другу.
Громкий и очень близкий, поражает меня звук.
Отчетливо вспоминаются деревня, летний деревенский вечер, туман над рекой, за околицей вразнобой стучат молотки — мужики отбивают с вечера косы.
Я осторожно оглядываюсь, вытягиваю ноги, стараюсь проследить происхождение звука. Подле меня горбатая, снизу подтаявшая глыба розоватого льда. Солнце растапливает лед, и с прозрачной, увешанной ледяными сосульками нижней поверхности глыбы светлыми каплями сочится вода. Стук падающих капель слышится как разнобой молотков, отбивающих за деревенской околицей косы.
Привлекая внимание пролетающих птиц, долго сижу на холодной скале, облитой птичьим пометом. Птицы проносятся надо мной тучами, разрезая крыльями воздух, падают с таким шумом, что невольно закрываешь глаза...
И все не умолкает таинственный, издалека доносящийся шум.
Изредка далекий слышится грохот, точно выстрелили из пушки или прогремел гром, и долгое катится эхо. Это упала, отколовшись от глетчера, миллионнопудовая глыба. Грохот, не умолкая, катится долго.
Окруженный флотилией льдин, фантастический проплывает корабль. Призрачное светит солнце.
Осторожно, нащупывая каждый камень, придерживая руками ружье, сползаю вниз со скалы. Медленно спускаюсь по ледяному припаю к открытой, светлой, как зеркало, воде, ступаю на большой, вмерзший в береговой лед камень. Три гаги — пегий самец и серые самки — поднимаются из-под ног и, отразившись в зеркале вод, тянут над самой поверхностью моря. Проваливаясь в снегу, оставляя за собой следы, похожие на следы зверя, я иду берегом к приметному месту, где, привязанная к глыбе льда, лежит на снегу шлюпка, а над берегом синий тянет дымок, здесь странно пахнущий человеком.

Остров Мертвого Тюленя

Мне особенно запомнилась поездка на остров Мертвого Тюленя, давно привлекавший наших охотников. Я не знаю, кто дал название этому маленькому островку, едва видневшемуся над льдинами. По рассказам бывалых спутников, там в огромном количестве гнездились гаги, стайки которых мы ежедневно наблюдали над поверхностью бухты. Григорий Петрович решил обследовать гнездовье гаг, и мы отправились в путешествие на предоставленном в нашем распоряжении моторном боте.
Этот моторный бот, видавший на своем веку многие виды, причинил нам множество огорчений. Наши мотористы часами, бывало, возились над незапускавшимся мотором, упрямо поплевывавшим кольцами вонючего дыма. Однако на сей раз мотор завелся благополучно, и, завернув к станции, чтобы пополнить запас нефти, мы взяли курс к темневшему за грядою подвижных льдов плоскому островку.
Мы выбрались близко к полуночи, но яркое светило солнце, и все было зеркально. Было чудесно скользить по гладкой, казавшейся стеклянно-густою, отражавшей небо и белые льды воде. Одинокие птицы черными точками плавали по зеркальной поверхности бухты. Доктор, сидевший на носу бота, занялся стрельбой в лет по пролетавшим над лодкой птицам. Он отчаянно мазал, и напуганные выстрелом птицы со свистом проносились мимо.
— Соли, соли на хвост!..
— Доктор, цельтесь хорошенько!..
— Опять мимо!..
До островка было около шести миль, и мы отправились в расчете вернуться под утро. Мотор работал отлично. «Грумант» (так назывался наш старый, пропитанный нефтью и ворванью бот) оставлял за собой две широко разбегавшиеся, отливавшие стеклом складки.
Вокруг все было розоватое с позолотой. Розовые отсветы лежали на дальних льдах. Похожий на праздничный стол, золотом сверкал остров Скот-Кельти. На одной из льдин, освещенных солнцем, мы увидели двух червячками лежавших у самого края тюленей. Не подпустив близко, они свалились в воду и мгновенно исчезли.
Островок Мертвого Тюленя со всех сторон был окружен плавучими льдами, сквозь которые нам пришлось с большим трудом пробираться. С риском застрять и быть раздавленными проскакивали мы в узких каналах, тотчас замыкавшихся за кормою. Понадобилось более часа, чтобы добраться до берега, окованного высоким, осевшим на мели припаем.
Причалив к льдине и закрепив конец, мы поднялись на гряду лежавших на берегу камней. Тотчас над нами с криком и угрожающим треском взвились населявшие возвышенную часть островка белые крачки.
Островок был небольшой, плоский. Три гаги нежданно поднялись из-под ног и, низко протянув над землей, сели у берега в полынью. Доктор выстрелил поспешно, и одна гага, забившись на воде крыльями, перевернулась вверх брюхом. В охотничьем азарте доктор бросился в воду и, провалившись по пояс, с торжеством достал убитую птицу.
Доктор напрасно принимал ледяную ванну. Птиц на островке оказалось очень много, и если бы мы стали стрелять всех, легко было добыть несколько десятков. Птицы то и дело слетали из-под наших ног. На покрытой мохом и мелкими камнями земле было трудно разглядеть даже на близком расстоянии отлично замаскированные гнезда и самих затаившихся птиц. Я хотел сфотографировать сидящую на гнезде гагу и, осторожно продвигаясь, внимательно разглядывал каждый камень. Несколько птиц, не допустив близко, сорвались с гнезд и, сделавши над берегом круг, плавно опустились на воду. Наконец мне удалось увидеть притаившуюся на гнезде гагу. Она хоронилась за скрывавшим ее круглым камнем, и только при самом внимательном разглядывании можно было ее заметить. Боясь испугать, я со всей осторожностью подвинулся ближе. Гага продолжала сидеть в двух шагах от меня неподвижно. Казалось, она была неживая. Только по открытым черным глазкам, внимательно следившим за моими движениями, можно было понять, что каждое мгновение она готова вспорхнуть. Я успел сделать снимок (впрочем, оказавшийся неудачным, так как оперение гаги совершенно сливалось с окружавшим ее каменным фоном) и, подвинувшись ближе, протянул руку. С необычайной быстротой гага вскочила с гнезда и, не взлетая, пешком направилась к морю. Она ковыляла, как домашняя утка, спешно переваливаясь и припадая. Так, притворившись больной, она отводила меня от гнезда. Я быстро пошел за нею, и она, не позволив себя поймать, оказавшись совершенно здоровой, быстро взлетела.
Разбредясь по всему островку, мы нашли несколько десятков гагачьих гнезд, наполненных драгоценным серовато-синим пухом. Чтобы не губить насиженных и еще теплых яиц, мы старательно прикрыли их пухом, как это делают сами отлетающие на корм птицы. Кроме свежих, с насиженными яйцами гнезд, на острове уцелело много покинутых и перезимовавших. В этих старых гнездах пух был не столь чист и легок. Не трогая жилых гнезд, мы взяли с собой несколько горстей гагачьего пуха, смешанного с сухим мелким мохом.
Гаги населяли отлогую, южную часть островка. В восточной, более крутой и каменистой, гнездились белоснежные крачки. Эти острокрылые, напоминающие ласточек красноклювые птички с удивительной храбростью защищали своих птенцов. Пара крачек, к гнезду которых я случайно приблизился, напала на меня с отчаянной решимостью. С угрожающим треском они останавливались в воздухе над моей головою и, трепеща крыльями, внезапно падали камнем. В дно моей кожаной шапки сыпались удары их крыльев. Крачки нападали с таким упорством и смелостью, что, на потеху смотревших на меня со стороны спутников, я был вынужден всерьез отбиваться от них обеими руками.
Гнезда крачек трудно рассмотреть в однообразных грудах камней, покрывающих остров. Эти маленькие красивые чайки кладут яйца прямо на голую землю. Родители сами выдавали близость птенцов. Чем ближе подходил человек к гнезду, отчаяннее метались и трещали на ним встревоженные родители. Так, при помощи беспокоившихся родителей, нам удалось найти только что вылупившегося, беспомощного птенца. Птенец был очень чувствителен к холоду и, растянувшись на плоском камне, покинуто дрожал. Пока мы смотрели, он закатил глаза и совсем приготовился умирать. Мы положили его на землю. Тотчас к нему спустилась мать, все время падавшая в воздухе над нами. Было трудно понять, как ухитряются заботливые родители выхаживать на голой ледяной земле своих столь чувствительных к холоду, нежных птенцов.
Понадобилось не более двух часов, чтобы обойти и осмотреть весь маленький островок, имевший в окружности около километра. Сплошные плавучие льды окружили остров со стороны бухты. Льды длинной грядою быстро шли из пролива. Казалось, не было возможности пробиться к «Седову», едва видневшемуся за льдами. К счастью, мотор завелся исправно, и, расталкивая баграми мелкие льдины, медленно пробираясь во льдах, мы стали пробивать себе дорогу. Нужно было сделать большой круг, чтобы наконец выбраться на вольную воду.
Мы опять скользили по гладкой, розоватой, стеклянно-тяжелой поверхности бухты. Солнечная ночь была прекрасна. Никому не хотелось скоро возвращаться на ледокол.
— Поедемте к Скольт-Кельти смотреть нарвалов, предложил кто-то из участников нашей прогулки.
— Нефти хватит?
— Хватит до вечера.
— Право на борт!
Мы повернули направо, к острову Кельти, ярко блиставшему на солнце. Там, в проливе Мелениуса, наши охотники на днях видели целое стадо нарвалов. Эти допотопные чудовища, снабженные длинными штопорообразными бивнями-носами, считаются редкостью даже в малодоступных человеку ледовых морях. Их рев, похожий на завывание автомобильных гудков, я долго слушал, сидя на каменных откосах Кельти, и никак не мог догадаться о причине поразившего меня своею неожиданностью звука. Нам не удалось увидеть редкостных чудовищ. Поверхность пролива была недвижима. Ни единый всплеск не нарушил ее удивительной зеркальности. Мы долго скользили по отражавшей солнце, и высокое небо, и тонкие облака, горы, льды, и редких пролетающих птиц, казавшейся стеклянной глади. Вернулись мы под утро, когда на берегу уже кипела работа. Ледокол, окруженный флотилией айсбергов, приплывших ночью в бухту, стоял на своем месте. В окружении гор и льдов он оказался совсем крошечной букашкой.

Долина Молчания

— Не хотите ли проехать с нами в долину Молчания? — сказал мне один из участников геологической экскурсии, отправлялвшийся на обследование берегов острова Хукера.
Шлюпка покачивалась у трапа. Я наспех оделся, захватил ружье и, быстро сбежав по трапу, последним вскочил в шлюпку, где уже разместились все мои спутники.
Наш путь на сей раз лежал к северу от бухты Тихой, вокруг покрытого камнями мыса Седова и выступившего ледяного откоса, носившего странное имя Маланьи. Мы с удовольствием налегли на весла, и шлюпка быстро пошла по гладкой зелено-прозрачной, точно застылой воде.
Этим путем когда-то направлялся Георгий Судов в свое последнее путешествие к полюсу. Ничто не напоминало ужасных подробностей давней трагедии. Солнце светило ярко. Вокруг простиралась слепящая зеркальная гладь. Редкие, зеленоватые и белые, проплывали льдины. Птицы, отражаясь в воде, пролетали над нашими головами.
— Это получше, чем на курорте, — заметил кто-то из самых восторженных спутников, любовавшийся на открывавшиеся просторы.
— Поживи здесь годок, узнаешь, — сказал, посмеиваясь, зимовщик.
Воздух был поразительно чист. За дальней грядой подвижных золотившихся льдов, как опустившееся облако, виднелись призрачные очертания островов.
Мы шли у берега, сверкавшего белизной многолетнего слежавшегося снега. На отлогих скатах спускавшегося в море ледника грязными пятнами темнели морены — груды каменных пород, разрушенных напором безостановочно двигавшегося берегового льда. Над морем ледник обрушивался высокой отвесной стеной, из-под которой с грозным шумом выкатывалась пресная вода, мутной полосой далеко вливавшаяся в глубокую, чистую синеву моря.
Мы прошли подле огромного айсберга, похожего на чудовищную голову в серебряном сверкающем шлеме. Все можно было отчетливо рассмотреть на яркой синеве моря: зеленую косматую бороду, уходившую глубоко в воду, и широкий сплюснутый нос, и прищуренный синий глаз, светившийся под нависшей седой бровью. Вблизи айсберг звенел миллионами колокольчиков. Звук был тонкий, серебряный, сливавшийся в странную музыку. Это звенела, скатываясь с подтаявшей глыбы, струйками падая в море, вода. Мы близко подошли к переливавшей нежно-зелеными и лиловыми красками ледяной стене. Тысячи струек свергались в воду, у основания ледяной горы вода пузырилась и кипела, как в проливной дождь.
Мы не рискнули подходить вплотную к светившейся зеленым светом ледяной горе, быть может, готовой обрушиться от малейшего прикосновения, и, сделав несколько снимков, отправились дальше...
Долина Молчания, до которой мы наконец благополучно добрались, представляла собой глубокое извилистое ущелье, на дне которого с весенним звоном, сверкая на солнце, катился ручей. Летом здесь мало что оправдывало мрачное название ущелья. На берегу, где мы оставили шлюпку, еще сильнее чуялась и гуляла полярная весна. Ноги по щиколотку вязли в размокшей, размытой ручьями, перемешанной с острым щебнем земле. На полуденном скате, полого поднимавшемся к основанию базальтовых скал, ярким ковром пестрели желтые и лиловые цветы. По моховым кочкам весело перелетали пегие пуночки. Я с особенной радостью смотрел на этих торопливых птичек, напоминавших жаворонков, нашу весну.
По каменистому руслу мы направились к вершине ущелья. Красно-бурые каменные стены (над ними особенно глубоким показалось прозрачное светло-голубое небо), возвышавшиеся над нами обломки базальтовых скал, серый ископаемый пепел, в котором обрушивалась нога, молочные кристаллы гипса — все это указывало на вулканическое происхождение острова и ущелья.
Каждый звук — крик, выстрел, пение ручья, катившегося с камня на камень — десятки раз отражался в окружавших нас каменных стенах и скалах. Белогрудые люрики гнездились у самой вершины обрыва. На каменных скалах, как серебро с чернью, затейливыми узорами белел нерастаявший снег.
У истока ручья, сбегавшего из полукруглой котловины, наполненной пепельным мягким туфом, мы открыли залежи окаменелого леса. Дерево — черные, обуглившиеся куски — отлично сохранили свое строение: на нем отчетливо были видны сучки, окаменевшая шелушившаяся кора и годовые соли.
— Нет никакой возможности точно объяснить происхождение этого дерева, — сказали нам геологи, бродившие с длинными молотками и сумками за плечами. — Быть может, многие тысячи лет назад его занесло сюда морскими течениями и выбросило на берег, бывший более низкий. Быть может, в еще более отдаленные времена здесь рос вековой лес и эти каменные куски — остатки того доисторического леса...
Добравшись до вершины ущелья, мы устроили небольшой привал. Хорошо было лежать на прохладных камнях, смотреть вниз, в глубину извивавшегося, чуть синевшего легкой дымкой ущелья, сознавать, что здесь мы первые люди, слушать наполнявшую этот фантастический мир прозрачную тишину...
На обратном пути, спускаясь к морю, у большой, вросшей в землю плахи плавника (когда, в кои века занесло сюда это огромное дерево, пролежавшее, быть может, многие сотни лет?) я нашел жестяную порожнюю банку. Когда и кто из путешественников здесь устраивал привал?
Нагруженные добычей, имевшей весьма солидный вес, возбужденные хорошей прогулкой, мы бодро отправились в обратный путь. Пока мы бродили в долине Молчания, подошедшие из пролива льды загородили дорогу. Шлюпка оказалась в ледяном мешке. Рискуя попасть под обвал, мы попробовали пройти под самой стеной слезившегося ледника, но льды нажимали теснее, и нам пришлось вытаскивать на лед тяжелую шлюпку. Пришлось еще раз вспомнить описание тягостей полярных путешествий, когда, взявшись за борт шлюпки, проваливаясь в подтаявшем снегу, рискуя выкупаться в открывшихся трещинах, мы потащили ее через лед по ропакам и торосам. Тащить, к нашему счастью, было недалеко, но мы уже чувствовали себя героями Арктики.
Вытирая катившийся по лицу пот, садясь в шлюпку за весла, кто-то сказал:
— Теперь будем знать, что такое Арктика...
— Ну, еще мало знаем...
— Довольно и этого...
Розовый отсвет лежал на снегах. Темнее — с жилками прозолоти — стало море. Высокие, цвета расплавленного золота, висели облака. Большим огненным шаром плыло солнце.
На обратном пути мы увидели тот же айсберг. Он успел перевернуться, и над поверхностью возвышалась его подводная часть, иссосанная морской водой. Теперь айсберг был очень похож на огромный башмак. Сбегая струйками с ледяных выступов, серебристыми колокольчиками по-прежнему звенела прозрачная ледяная вода.

На берегу

Четвертый день ледокол стоит в бухте Тихой. Все это время к берегу отходят нагруженные всяческим добром лодки и возвращаются порожнем. Почти круглые сутки на палубе грохочут лебедки, извлекая из трюмов последние грузы. В работе принимает участие весь экипаж. Особенно хлопочет старший помощник капитана. Этот необычайно деятельный человек успевает всюду, и там, где слышится его голос, работа кипит.
День и ночь гулко стучат на берегу топоры, слышатся человеческие голоса, чуждо гаснущие в тихости бухты. Видно, как на берегу растет новый дом.
Среди керосиновых бочек греются на солнышке обросшие длинной шерстью собаки. Коровы бродят понуро. Им нелегко досталось морское путешествие, а зеленеющий между камнями тощий полярный мох вряд ли пришелся по вкусу.
В маленькой лодочке-пашке мы съехали на берег, чтобы хорошенько осмотреть зимовку. Жилой дом стоит почти на самом берегу бухты. По виду это обыкновенный деревянный дом с бревенчатыми стенами и светлыми окнами, из которых открывается чудесный вид на скалу Рубини. Внутри несколько комнат, разделенных дощатыми перегородками, кухня, столовая, кладовая. Каждому полагается особая комната. Дом был достаточно теплым. «Немного мерзли, — рассказывали зимовщики, — пока не завалило снегом, потом стало тепло, как в бане, градусов до двадцати нагоняли, можно было не покрываясь спать..»
Сменившиеся зимовщики поспешили перебраться на корабль, и опустевший дом имел вид квартиры, из которой только что выехали жильцы, а новые не вселились. В опустелых комнатах остались следы жизни зимовщиков. На дощатых стенах висели винтовки. На столе лежал альбом с фотографиями, изображавшими скудные события зимней жизни. Над одной из кроватей были написаны шутливые стихи. Висели картинки, изображающие крымские виды с луной и кипарисами. К таким южным видам у многих зимовщиков наблюдалась наивная склонность.
Я надеялся найти на берегу следы экспедиции лейтенанта Седова, зимовавшей около места нынешней станции. Я спустился с крыльца и пошел вдоль берега бухты. Вокруг отчетливо видны дела человеческих рук. Стекавший с пригорка ручей был отведен в сторону, по железному лотку бежала прозрачная ключевая вода и фонтаном падала почти у самого крыльца дома. Собаки, ласкаясь и виляя хвостами, окружили меня. Я поднялся по большим круглым камням, сплошь покрывавшим потрескавшуюся, мертвую землю, на взгорок. Здесь высился деревянный крест, обозначавший астрономический пункт экспедиции Седова. Другой, низенький крестик стоял над могилою Зандера, механика «Фоки», скончавшегося от цинги в зимовку 1913-1914 года. Это все, что осталось от седовской экспедиции, зимовавшей в бухте Тихой. Крест и могильный холмик, сложенный из камней руками участников седовской полярной экспедиции, хорошо сохранились. На обоих крестах были вырезаны надписи, обозначавшие даты и имена. Жиденькие полярные маки желтели подле каменного холмика одинокой Зандеровой могилы.
С высокой площадки открывался прекрасный вид на бухту, наполнявшуюся редкими льдами. Внизу, у строившегося домика радиостанции, мурашами копошились люди.

На белой земле

Мыс Флоры

Уходившая до самого горизонта свободная от льдов вода окружала мыс Флоры, прикрытый навалившимся за ночь туманом. Сквозь туман смутно виднелись очертания высокой темной скалы и покрытый камнями плоский берег.
Прежде в этих местах водилось много моржей, и, по рассказам прежних путешественников, посетивших мыс Флоры, моржи не раз грозили отплывавшим от корабля шлюпкам с людьми. На сей раз, подходя к берегу, мы не заметили ни одного моржа. Лишь птицы во всех направлениях пролетали над водой и стаями колыхались на волнах, подпуская так близко, что до них можно было дотянуться с шлюпки веслом.
Мы пристали к ледяному припаю и, оттащив шлюпки подальше, выбрались на покрытый камнями, заросший полярными маками берег. Пустынное и печальное зрелище представлял собой мыс Флоры. На небольшом клочке открытой земли, окруженной туманившимся холодным морем, под высоко возносившейся базальтовой скалой, населенной птичьим базаром, грудами и в одиночку лежали большие, покрытые лишайником камни. Широкий и пустынный вид открывался на море с одинокими, стоявшими на мели льдинами, усеянными кричащими и дерущимися чайками. Полуразрушенный домик (тот самый, в котором некогда Альбанов готовился провести зиму), сооруженный из бамбуковых палок и оленьего моха, истерзанный любопытствующими медведями, одиноко торчал посреди разбросанного на земле никуда не годного хлама. Домик, видимо, часто посещали песцы, оставившие в нем много дурно пахнущего помета. Сбитый из досок высокий крест был прикреплен над развалившейся дверью. На перекладине креста, так же как в бухте Тихой, рукою художника Пинегина, посетившего мыс Флоры весной 1914 года, было вырезано:
ЭКСПЕДИЦИЯ ЛЕЙТЕНАНТА СЕДОВА
1913-1914 гг.
Вокруг разрушенной бамбуковой хижины и возле небольшого пресноводного, отражавшего пустынное небо озерца валялось множество полуистлевших принадлежностей экспедиционного снаряжения. Ружейные окислившиеся патроны, стеариновые свечи, гнилые собачьи ошейники, лямки, ремни от лыж, пузатые бутыли от виски и медикаментов, проржавевшая, дырявая посуда — все это было разбросано повсюду. От домика, разобранного на топливо возвращавшейся экспедицией Седова, остался прорубленный топорами пол и покрытый слежавшимся льдом фундамент. Тут же в грязной, заваленной хламом луже валялась хорошо сохранившаяся, украшенная литыми изображениями чугунная печь.
Участники экскурсии во все стороны разбрелись по берегу в чаянии неожиданных находок. Некоторые из ученых отправились исследовать птичьи гнездовья и собирать растения, которыми богат мыс Флоры. Иные с горячим прилежанием взялись за установку железного флага на место такого же прошлогоднего, исковерканного зимними вьюгами и медвежьими лапами. Повсюду виднелись черные фигурки людей, бродивших среди камней по ярко-зеленому бархатному моху и внимательно смотревших под ноги.
Мне захотелось остаться одному. Я выбрал укромное место: огромный, лежавший на самом берегу камень. Отсюда отлично было все видно. Я уселся на камень, как в кресло, и стал наблюдать. Аспидно-темное, чуть зыбившееся, с белевшими островками льдин, простиралось передо мной море. Странный непрекращавшийся шум, похожий на звучание струн, слышался сверху. Там, высоко надо мной, срываясь со скалы, шумели крыльями бесчисленные птицы.
Две птицы, падая и кувыркаясь, гонялись в воздухе над моей головой. Поморник, воздушный пират, нападал на спасавшуюся от него моевку-чайку. Черный разбойник настойчиво и молчаливо падал сверху на чайку, и чайка жалобно кричала. В повадке поморника, в траурной окраске его оперенья, в том, как распускал он над чайкой свой копьеобразный хвост, было что-то зловещее, мрачное. Я долго наблюдал борьбу птиц, продолжавшуюся, пока наконец чайка, выбившись из сил, с жалобным воплем не уронила заглоченную добычу и, бросившись камнем, поморник с изумительной ловкостью на лету поймал падавшую в море рыбу.

Домик «Эйры»

Расставшись с мысом Флоры, «Седов» взял курс на север, к острову Белль, находившемуся в нескольких милях от мыса Флоры. На этом небольшом острове экспедицией полярного путешественника Ли Смита еще в 1881 году был сооружен дом, служивший для хранения провианта. В книге художника Пинегина , посетившего остров Белль весною 1914 года, помещена фотография этого отлично сохранившегося домика.
Гавнь «Эйры» оказалась забитой непроходимым льдом, и все старания капитана подойти ближе к острову окончились неудачей.
Уткнувшись в лед носом, ледокол остановился в полутора милях от берега, видневшегося узкой и темной полоской.
Место, где остановился ледокол, было очень богато белыми медведями, то и дело появлявшимися на гладкой, покрытой снегом и редкими ропаками ледяной равнине. Не успели матросы занести ледовый якорь, как кто-то, стремглав ворвавшись в кают-компанию, завопил:
— Медведи идут!
Этого слова было достаточно, чтобы очередные охотники, роняя ножи и вилки (к великой досаде Ивана Васильича, не одобрявшего всяческого беспорядка), кинулись за винтовками. Два больших медведя медленно шли вдоль ледяной стены острова. Их хорошо было видно простым глазом. Они следовали друг за дружкой, не останавливаясь и не обращая внимания на корабль. Казалось, они шли своею давно наторенной и привычной дорогой. Хорошо было видно, как они неторопливо шагают, плавно раскачиваясь на толстых коротких лапах. Охотники, выстроившиеся на баке, напрасно ждали приближения медведей. Звери прошли и, не меняя направления, скрылись за туманившейся грядой торосов. Эти медведи оказались первыми нашими гостями. Мы не успели доесть наш простывший ужин, как за дверью послышался неистовый топот, вновь возвещавший о появлении медведей. На сей раз по льдам шествовала медведица с парой больших медвежат. Она останавливалась, старательно нюхала воздух и, видимо, была в нерешительности, следует ли приближаться к привлекшему ее внимание кораблю. Она подвигалась в том же направлении, как и первая пара медведей, и в самом деле можно было подумать, что там пролегает большая медвежья дорога.
Захватив винтовки, мы отправились по льду к темневшей полосе острова, накрытого дымкой тумана. Лед был ровный, без высоких, мешающих продвижению ропаков и торосов. На мокром снегу, рассыпавшемся под ногами стеклянной крупой, было много свежих и давнишних, расплывшихся, с отпечатавшимися когтями и пальцами медвежьих следов. Некоторые следы были так велики, что в них помещались две человеческие ступни, поставленные одна за другою. Обилие медвежьих следов показывало, что медведи избрали остров Белль для своих частых прогулок.
Берег острова Белль оказался плоским и унылым. Густой, оседавший на камнях холодный туман не позволял далеко видеть. Ступая по хрустевшему, дравшему сапоги щебню, мы разбрелись в тумане по всему берегу, на котором не было приметно никаких признаков жизни.
Домик «Эйры», на который мы удачно набрели в тумане, был точно таким же, каким видел его мой друг Пинегин. Снаружи он был так чист и свеж, что казался поставленным совсем недавно. Иное впечатление производила внутренность домика. Целый сугроб обледенелого снега, на котором каждый из нас неизбежно оскользался и падал, возвышался посреди дощатого мокрого пола. Здесь, кроме любознательных медведей, кое-где поцарапавших наружные стены дома, успели похозяйничать неизвестные люди. Дверь и окно были выбиты. От письма Ли Смита, хранившегося в жестяной коробочке и оставленного Пинегиным в неприкосновенности, остались торчавшие в стене ржавые гвозди, которыми была приколочена коробка. Стены хижины были густо покрыты карандашными надписями. Среди надписей я нашел подписи Пинегина и сопровождавшего его матроса. На средней стене одним из спутников Ли Смита была описана история гибели «Эйры».
Кроме нескольких валявшихся на полу порожних бутылок, поломанной керосинки и вырезанных из дерева самодельных шашек, в которые когда-то играли потерпевшие крушение путешественники, мы ничего не нашли в опустелом домике «Эйры». Снаружи, у обшитого досками крыльца домика, валялось несколько кусков каменного угля и, ближе к берегу, лежала килем кверху разбитая, отлично сохранившаяся шлюпка. (Отсутствие гнилостных бактерий удивительно способствует сохранению дерева, остающегося крепким и не тронутым гниением иногда многие десятки и сотни лет.) Тут же, позеленелые от времени и глубоко вросшие в землю, лежали кости огромного кита, неведомо когда выброшенного на берег. Один из спутников наших, приняв эти кости за остатки доисторического мамонта, в припадке исследовательского азарта взвалил себе на спину огромное, трехпудовое китовое ребро и, изнемогая под ношей, обливаясь потом, усердно тащил свою драгоценную «находку» до самого корабля.
Очистив от снега внутренность домика, оставив в нем три ящика с продовольствием, исправив и заперев дверь, мы отправились в обратный путь. Уже у самого берега мы услышали в тумане беспорядочную пальбу. Две пули, чиркнув о камни, просвистели близко. Сквозь туман мы разглядели неосторожных охотников, занятых азартной пальбой из винтовок. Подойдя ближе, мы увидели, что охотники стреляют в поморника, с жалобным криком носящегося над их головами. Черная птица то замирала в воздухе, трепеща крыльями, то камнем падала на землю. Убить из винтовки летящую птицу — нелегкое дело, и выстрелы щелкали безрезультатно. Этот одинокий поморник был единственным живым существом, встреченным нами на берегу пустынного острова Белль.

Медвежий большак

Навалившийся густой туман задержал нас до утра в гавани «Эйры». Ночью дежурившие охотники видели несколько медведей, но ни один зверь не подошел близко. Наконец крупная медведица, шествовавшая в сопровождении медвежонка, свернула с обычной дороги и стала приближаться к «Седову». Не доходя шагов пятисот и как бы размыслив, она спустилась в воду. Мы видели, как за нею скользнул медвежонок, и они поплыли в открытое море. По-видимому, медведи решили переплыть большое, в несколько миль, разводье. Такое дальнее плавание для белых медведей — обычное дело.
Чтобы не терять добычи, мы решили попытаться догнать медведей на воде в шлюпке. В шлюпке нас было трое стрелков и два гребца. Матросы крепко нажали на весла. В море маленькими точками были видны головы медведей, то показывавшиеся, то исчезавшие в волнах.
Шлюпка их настигала. Скоро мы хорошо могли видеть плывших медведей, их вытянутые шеи и просвечивавшие под зеленой водой белые спины. Подойдя шагов на сорок, мы стали стрелять. Моя пуля пробила медведице шею. Я видел, как ее голова погрузилась в воду и вокруг заалела, замутилась от крови вода. Медвежонка, не покидавшего убитую мать, уже в упор прикончил промышленник Журавлев...
Мы прибуксировали медведей к борту ледокола. Они тянулись за шлюпкой, как два белых меховых мешка. На палубу их подняли лебедкой. Моя первая добыча оказалась огромным, еще не вылинявшим зверем; на задних ляжках убитой медведицы висела длинная, цвета кипяченого молока, зимняя бахрома.
Этот день оказался для охотников особенно счастливым. Часам к девяти, когда туман над морем и льдами стал подниматься, объявился еще один медведь. Он шел прямо на нос корабля. Очередные стрелки, положив винтовки на железный фальшборт ледокола, приготовились к встрече. Медведь подвигался неспешно, обнюхивая снег и обходя блестевшие на снегу лужи. Шагах в двустах кто-то не вытерпел и пустил пулю. Было видно, как, разбрызгав воду, пуля шлепнулась в лужу. Медведь остановился и, вытянув шею, с любопытством стал нюхать место, в которое ударила пуля. Вторая пуля уколола медведя в переднюю лапу, и он, вздрогнув, с недоумением стал разглядывать и нюхать свою раненую ступню. Выстрелы защелкали градом. Поняв опасность, зверь попытался бежать. Пули засыпали его. При каждом удачном попадании он оседал, вздрагивая всем своим телом. Большое розовое пятно расплывалось на его плече. Мне неприятно было смотреть на беспощадный расстрел зверя, и я поспешил спуститься в каюту.
Интересно отметить, что в желудках добытых нами у острова Белль трех медведей, по исследованию Григория Петровича, ничего, кроме следов переваренного моха, не оказалось. Желудки были пусты. Это обстоятельство показывает, что медведям нередко приходится поститься и не всегда на обед у них бывает мясное.

Во льдах

Мы уже привыкли к несмолкаемому грохоту льдин о железные, с обозначившимися шпангоутами-ребрами, до блеска обтершиеся борта ледокола и спим крепко. Иногда меня будят особенно сильные, похожие на залп многих орудий, раздающиеся у самой головы удары, и на мгновение кажется — рушится над головой небо и стремглав летишь в преисподнюю. Невольно вскакиваешь с койки, протираешь глаза. Сосед, укрывшись с головой малицей, мирно спит на своей койке. В подвешенное над изголовьем ведро сочится с потолка вода. Под столом и за обивкой каюты корабельные крысы устраивают свой обычный карнавал.
Я быстро прихожу в себя, вижу в иллюминатор: за мутным, покрытым потеками стеклом вплотную проплывает, страшно скрежеща по стальному борту, зеленая, закрывающая свет, светящаяся фосфорически ледяная громада.
Спать больше не хочется, тянет из сырой, полутемной каюты на воздух и свет. Наспех одевшись, прикрыв почерневшую от угольной пыли подушку, выхожу на палубу и поднимаюсь на мостик, где неустанно, ступая мягкими валенками, ходит из угла в угол наш бессменный водитель, капитан Владимир Иванович Воронин.
— Доброе утро.
— Доброе утро, — приветливо собирая морщинки у носа, говорит капитан. — Каково спалось?..
По его лицу мы привыкли угадывать о наших успехах. Сегодня лицо капитана сосредоточенно-сурово.
Густой, почти непроницаемый туман покрывает море и льды. Из седой сливающейся пелены то и дело выныривают под носом идущего малым ходом ледокола и медленно проплывают зеленые и белые льдины. Кажется, ледокол, и льды, и ослепляющий нас туман — все это видение и призрак. И странным показывается спокойный, уверенный голос капитана, приказывающий рулевому:
— Легонько левей!
— Есть легонько левей…
Путь к Земле Вильчека оказался тяжелым. Густой туман и скопившиеся у восточных берегов архипелага тяжелые льды окончательно загородили «Седову» дорогу, и, чтобы пробиться на чистую воду, капитан был вынужден несколько раз изменять курс.
Управление судном, плавающим во льдах, требует большого опыта и неослабного напряжения внимания. Нужна многолетняя практика, чтобы разбираться в многообразных свойствах полярного льда. Труд ледового капитана, плавающего в совершенно необследованных морских пространствах, неизмеримо ответственнее и сложнее привычных обязанностей капитанов кораблей, делающих обычные рейсы. Плавание во льдах требует почти ежеминутных приказаний. Нужно не только безостановочно долбить окружающие ледокол льды. Такое долбление могло бы безнадежно погубить самое крепкое судно. Нужен опытный и зоркий глаз, чтобы в окружающих льдах безошибочно находить наиболее проходимый путь. Только при крайней необходимости, когда нет иного выхода, ледокол приступает к «форсированию» льдов. Чем грузнее судно и сильнее машина, чем прочнее стальной корпус, тем легче справляется оно со льдами. Чтобы разбить преграждающее путь ледяное поле, ледокол должен взять разгон. Закругленный нос ледокола въезжает на лед, и под его тяжестью ломаются и крошатся льдины. Потеряв ход, ледокол отступает, чтобы опять ударить с разбега — теперь в соседнее место. так удар за ударом, как долото в дереве, ледокол медленно пробивает себе во льдах достаточно широкую для прохода дорогу.
Наконец сплошное ледяное поле, преграждавшее путь к более разреженным льдам, пробито, и, содрогаясь от ударов, оставляя на льдинах последнюю краску с бортов, корабль ползет дальше. Капитан в бочке на мачте. Он в овчинном тулупе, с тяжелым биноклем в руках, и сверху привычно слышатся его приказания:
— Лево руля!.. Одерживай... Так держать!..
Такое продолжается недолго. Опять подходят тяжелые льды, поминутно звонит в машину с мостика телеграф: валится от сотрясения и ударов в кают-компании со стола посуда.

В покинутом лагере

Пробиваясь во льдах к Земле Вильчека, мы посетили небольшой островок Аагад, расположенный в юго-восточной части архипелага. Наши путешественники недолго оставались на нем. Закончив сборы и наблюдения (флора и фауна островка оказались очень бедны), они скоро вернулись на судно.
Потеряв всякую надежду пробраться к Земле Вильчека, испробовав все пути, «Седов» направился к острову Альджер, где в свое время зимовала американская экспедиция, снаряженная на средства миллиардера Циглера. Этой экспедийией руководил метеоролог Болдуин. Несмотря на богатое оборудование, экспедиция Болдуина не только не достигла своей цели, но и вообще была самой неудачной из всех экспедиций, зимовавших когда-либо на Земле Франца-Иосифа. Участники экспедиции — американцы и норвежцы — перессорились между собой, и всей экспедиции, оставившей на острове большие склады продовольствия, пришлось спасаться бегством.
Пройдя открытой водой к берегам острова Альджер, «Седов» остановился в полутора милях от берегового припая, за которым виднелся низкий берег с сохранившимися постройками лагеря Циглера. Над плоским берегом и пустынным морем не было видно ни одной птицы. Даже провожавшие нас чайки скрылись бесследно. Только на зеркально-спокойной воде, отражавшей высокое бесцветное небо, плавал и нырял единственный морской заяц. Посылая круги, он то высовывал из воды усатую голову, то скрывался, на мгновение показав над водой блестевшую толстую спину. Чтобы привлечь его внимание, стоявшие на палубе стали свистеть изо всех сил, но заяц, занятый своими упражнениями, не пожелал приблизиться к кораблю.
На берег мы съехали в двух шлюпках. Шагая по вязкому илу, нанесенному с горы ледниковым, быстро струившимся потоком, мы поднялись к покинутому и разрушенному лагерю. Вся просторная площадь была завалена остатками экспедиционного снаряжения. Подле сохранившейся постройки, имевшей форму двух небольших цирков, соединенных сенями, на оттаявшей земле в беспорядке валялись части ветряного двигателя, свинцовые и деревянные ящики и резные архангельские дуги.
Пробыв около трех часов на берегу острова Альджер, мы благополучно вернулись на ожидавший нас ледокол. Нужно было торопиться. В бухте Тихой, наверное, заканчивались последние работы. Впереди был долгий и самый трудный путь.

В проливе

Очнувшись после короткого сна под грохот разбиваемых льдин, я вышел на палубу. Над льдами прозрачною пеленой висел тонкий поднимавшийся туман, а за туманом призрачно стояли снежные круглые горы. Долго вглядывался я в эти парящие горы, и мне стало казаться — вот сгинет видение и берег рассеется вместе с туманом. Топя в черной воде раздробленные льдины, «Седов» пробирался в пролив Аллен-Юнга. Просторное, ровное, серо-ледовое, простиралось впереди поле. Направо и налево виднелись лунки тюленей. Каждый тюлень имеет несколько таких лунок, необходимых для дыхания. Спасаясь от медведя, иногда с поразительной настойчивостью часами подкрадывающегося к добыче, тюлень мгновенно скрывается в воду и появляется на поверхности нескоро — где-нибудь далеко, в другой, заранее приготовленной лунке. У многих лунок лежали неподвижные туши, тотчас исчезавшие в отверстиях лунок.
Одинокий тюлень остался дремать на своем месте. Нам были видны его лежавшее в снегу маслянисто блестевшее продолговатое тело, круглая его головка, поднятая на короткой шее. Чтобы взять зазевавшегося зверя, на «Седове» остановили машину. Мы быстро спустили штормтрап и, захватив ружья, побежали по мокрому льду, покрытому жидкой, хлюпающей под ногами снеговой кашей. Зверь подпустил близко. Он лежал у самого края темневшей глубокой водою лунки.
— Это, наверное, старый зверь, — решили промышленники, когда убитый тюлень был поднят на борт. __ Молодой не подпустил бы. Этот старый и глухой. Вот погляди — зубов нету...
Сидя на корточках, Журавлев тотчас принялся за съемку шкуры. Собаки в ожидании подачки, следя за каждым движением человека, звездою уселись вокруг лежавшего на палубе тюленя. Журавлев с удивительной ловкостью действовал острым охотничьим ножом, и под его руками с теплой туши сползала мокрая, окровавленная шкура.
Охота на зазевавшегося тюленя отняла не много времени. Ранним утром мы снова остановились, уперщись в непроходимый лед, наполнявший с западной стороны пролив Аллен-Юнга. Похожие на фантастические башни и стены, освещенные косыми лучами солнца, высокие торосы уходили в глубокую даль. Место было подходящее для медвежьих прогулок, и скоро дежурившие на мостике бодрствовавшие люди заметили подвигавшегося по дальним торосам первого зверя.
Медведь на сей раз шел особенно неторопливо. Наверно, он позавтракал жирным тюленем и шел, чтобы промяться. Мы видели, как он, лениво раскачиваясь, взбирается на торосы и любуется снежной сверкающей панорамой. Стоявший во льдах корабль только на время привлек внимание прогуливавшегося медведя. Задрав высоко голову, стоя на вершине тороса, он долго обнюхивал воздух. Медведю, видно, не хотелось сворачивать с привычной дороги, и, окончательно раздумав, он неспешно спустился и повернул вправо. «Я сегодня сыт, и мне незачем рисковать и приближаться к этой черной подозрительной штуке!» — объяснял его равнодушный и сытый вид. Показав переваливавшийся, обросший желтой бахромой зад, перебравшись через груду торосов, медведь выбрался на ровную, залитую солнцем площадку и, завалившись на спину, на глазах охотников стал кататься по голубоватому снегу. Казалось, он принимает солнечные и снежные ванны. Охотникам хорошо было видно, как шагах в восьмистах от ледокола переваливается с боку на бок его тяжелая туша, а над нею чернеют подошвы задранных кверху лап.
— Точно блинов нажрался, — смеясь и любуясь медведем, дразнившим наших охотников, сказал проходивший по палубе матрос.
Напрасные надежды охотников скоро вознаградились появлением второго зверя, двигавшегося необыкновенно быстро. Он шел за первым и, казалось, спешил догнать своего ленивого друга. Заметив корабль, зачуяв доносившийся из камбуза соблазнительный запах, медведь изменил курс и напрямик направился к борту. Он шел не останавливаясь, с высоко поднятым носом, как собака по дичи. Решительное поведение голодного зверя, соблазненного запахом кухни, не оставляло сомнений, что он подойдет вплотную.
Собаки, дежурившие у железной камбузной двери, заметили двигавшегося по льду медведя и, сбившись у поручней, подняли отчаянный лай. Лай этот еще больше растравил аппетит проголодавшегося мишки. Он подошел к краю лужи и, остановившись в пяти шагах от борта, стал обнюхивать воду и осматриваться, точно соображая, откуда удобнее взобраться на палубу корабля. Сверху отлично были видны каждое его движение, каждая прядь его густой сливочно-желтой шерсти. Покачиваясь на коротких лапах, маленькими черными глазками он внимательно разглядывал толпившихся на борту людей и свирепо лаявших, ошалевших от ярости собак. Зверь был так близко, что до него можно было достать концом спущенной с борта веревки.
После того как медведь был застрелен, я спустился на лед, чтобы подстрелить пару слоновокостных чаек. Эти птицы обладают невероятной способностью на громадном расстоянии учуивать добычу. Постигнуть невозможно остроты зрения полярных птиц, на расстоянии нескольких миль способных видеть выброшенный за борт кусок тюленьего сала или медвежьего мяса. Они появляются везде, где промышляют медведи, и кормятся остатками медвежьих трапез. По обилию белых чаек безошибочно можно было определить присутствие медведей. Несколько птиц с жалобными криками (крики этих чаек иногда до бешенства доводили путешественников) носилось над снегом. Две чайки сидели на острых окончаниях покрытых снегом торосов, белизной своего оперения совершенно сливаясь со сверкающей белизной снега.
Мне удалось подкрасться, и двумя выстрелами я свалил обеих. Тотчас оставшиеся в живых птицы стали виться над местом охоты.
Выполняя просьбу Григория Петровича, собиравшего зоологический материал, я убил еще пару кружившихся надо мною белых чаек, упавших в прозрачную лужу, и, собрав добычу, вернулся на ледокол.

Прощание

Только второго августа, обойдя значительную часть архипелага Земли Франца-Иосифа, сделав необходимые наблюдения, «Седов» вернулся в бухту Тихую. Струганным деревом весело белели на берегу среди камней свежие стены. Валялись на земле пахнувшие смолой сосновые щепки.
Работы оставалось немного, и мы последний раз съехали на берег, чтобы проститься с оставшимися на смену зимовщиками. Прощание было не менее торжественным, чем сама встреча. Вечером мы сидели за большим, празднично убранным столом. Новые хозяева угощали нас прощальным обедом.
Ночью кое-кто из прощавшихся вернулся на ледокол в самом веселом настроении. Некоторые из подгулявших спутников, вернувшись с проводов, почувствовали желание немедленно принять морскую ванну. Один из наиболее упрямых любителей морских купаний, несмотря на уговоры, тут же спустился на плавающий у самого трапа лед. Мы долго следили, как он балансирует на мелких льдинах, тонувших и вертевшихся под его ногами. Увлекшегося купальщика, успевшего окунуться с головой, с помощью матросов наконец удалось водворить в каюту. Как и следовало ожидать, добровольное купание в морской воде с температурой ниже нуля не принесло любителю острых ощущений ни малейшего вреда. Через час он уже сидел в кают-компании как ни в чем не бывало.
На следующий день «Седов» окончательно покидал бухту Тихую. На берегу белел новый домик; по камням с лаем катились провожавшие нас собаки. Люди в кожаных куртках — уже другие — с винтовками в руках стояли на вышке. С искренним сожалением смотрели мы на скалу Рубини, отражавшуюся в зеркальной глади. «Чудесные места, необычайные ощущения!» — думал почти каждый из нас. Тяжелые кайры, с трудом отрываясь от воды, рассыпались по зеркальной поверхности бухты. В последний раз посмотрел я на остров, сверкавший на солнце. Там, окруженный птицами, я сидел на камнях, смотрел и слушал, как живет своей таинственной жизнью полярный мир, обманчиво кажущийся застылым и мертвым. Островок Мертвого Тюленя, окруженный льдинами, темнел по левому борту. Стайка люриков, свистя крыльями, пронеслась над водой близко, как бы прощаясь.


К земле северной

В Русской гавани
Мы опять у берегов Новой Земли — каменных и пустынных. Рядом стоит ледокол «Сибиряков». Он привез из Архангельска уголь, чтобы снабдить нас в далекое плавание.
Посреди широкого полукруглого залива корабли кажутся очень маленькими. Они стоят рядом.
По палубе «Сибирякова» пробегают люди. Бодро покрикивая, они таскают корзины, нагруженные углем.
Наполненная людьми шлюпка то и дело отходит от берега и возвращается к трапу.
Здесь берег холоден и пустынен. Занавешенные призрачной дымкой, густо синевеют новоземельские каменные горы. Голубым призрачным светом фосфоресцирует сплывающий с гор глетчер. Кажется, что свет этот исходит из толщи самого льда. Над горами, над светящимся глетчером сказочно полыхает северное оранжевое небо...
На пустынном, обдутом злыми ветрами, изгрызенном солеными волнами берегу мы нашли высокий покосившийся крест. С трудом прочитал я вырезанную на кресте надпись:
ПОСТАВЛЕН С. К. ПРОМЫШЛЕННИКОМ КОРШИКОМ ШУЕРЕЦКИМ
СТЕПАНОМ ГОРЯКОВЫМ С ТОВАРИЩИ
1842
Августа 8 дня
МЕСТО БАРЕНЦИ
ПО СТАРОМУ У БОГАТОГО ОСТРОВА
Крест этот — памятник давних времен, когда русские мореплаватели-поморы в поисках зверя и лова далеко и бесстрашно хаживали в море на своих не боявшихся бурь и невзгод деревянных, крепко сшитых ладьях-кораблях. Подле креста видны следы давнишнего поморского становища. В землю вбиты старые сваи. Берег за долгие годы поднялся из моря, и теперь сваи стоят далеко на суше.
Ничто не утверждало богатого имени острова, замыкавшего вход в Русскую гавань. Птичьи не слишком многочисленные базары шумели на его обрывистых берегах. Белая полярная сова, сторожко восседавшая на груде камней, завидев охотников, взмахнула большими крыльями и скрылась...
На берегах мертво и пустынно. Поднимаясь по скату, по сухой, потрескавшейся и бесплодной, как бы окаменевшей земле, я увидел помет и свежие следы диких оленей. звери показались на противоположной стороне каменистой долины. Они стояли, сторожко подняв головы, украшенные ветвистыми рогами. Молодые шустрые оленята играли внизу у ручья. Трудно было понять, чем питались эти олени на голой каменистой земле, скудно родящей клочки полярного моха и сухие, как пепел, лишайники.
Однако здесь живут не только олени. Под старой плахой плавника на берегу моря я нашел полусгнивший труп песца. В глубине высохшего потока, сбегавшего с гор, отчетливо отпечатаны ровненькие, похожие на лисьи, следы этих промысловых зверьков. Маленькие кулички-песчаники, подергивая хвостиками, насвистывая, шустро бегают по заваленному гниющими водорослями, пахнущему йодом береговому закрайку. Небольшими стайками проносятся над бухтой серые гаги. Над каменистой плоской долиной, отводя охотников от спрятанного в камнях гнезда, вьется пара поморников — воздушных пиратов.
Я иду вдоль берега, прислушиваясь к шуму набегающих волн. У самого края, покачиваясь на волнах, кормятся одиночные кайры. Берег завален плавником — лесом, выкинутым из моря волнами. Иду, внимательно вглядываясь в каждый выброшенный морем предмет. Множество разноцветных камешков и удивительных ракушек пересыпается под ногами. Вот между обсохшими бревнами валяется на песке старый берестяной лапоть, переплывший море, занесенный неведомо из каких мест; вот на краю большой плавничины лежит детский деревянный кораблик, выброшенный волною на берег; вот под грудою досок виднеется длинное морское весло и торчит кусок мачты с заржавевшим блоком. Какому потерпевшему крушение судну принадлежат эти весло и кусок мачты?..
В плавнике, густо покрывавшем отлогий берег, я нашел хорошо сохранившийся переплетенный бронзовой проволокой пробковый буй. На крышке было написано по-английски, что буй принадлежит американской экспедиции Болдуина — Циглера. Мою находку я принес в охотничьей сумке на корабль.
С большим трудом, при помощи пароходного механика, была отвинчена окислившаяся бронзовая пробка. Из запаянной медной трубочки мы извлекли записку, напечатанную на машинке по-английски и по-норвежски, следующего содержания:
80º 12′ сев. шир. 56º 40′ вост. долготы. Лагерь Циглера. Земля Франца-Иосифа. Главная полевая квартира Болдуина, циглеровской полярной экспедиции. 23 июня 1902 года. Ближайшему американскому консулу. Срочно требуется доставка угля. Яхта «Америкен» в открытой воде в проливе Абердар с восьмого. Работа этого года успешна — огромный склад доставлен на землю Рудольфа на санях в течение марта — апреля — мая. Собраны коллекции для Национального музея, обеспечен отчет, зарисовки хижины Нансена, превосходные фотографии и картины и т. д. Осталось 5 пони, 150 собак, нуждаюсь в сене, рыбе, 30 санях. Должен вернуться в начале августа, не добившись успеха, но непобежденный. Все здоровы. Двенадцатое донесение. Буй № 164.
Третий день корабли стоят рядом, как бы обнявшись. Непрерывно гремят лебедки, черные от угольной пыли люди, с блестящими, как у негров, белками глаз и зубами, с мешками на головах таскают наполненные углем корзины. Черную угольную пыль подхватывает над палубами и уносит ветер.
Вчера в моторной лодке мы ездили под глетчер. Это было замечательное зрелище. Мы подошли к зеленовато-голубой отвесной стене, готовой обрушиться каждую минуту. Мутный, пенящийся поток бурно вырывался из-под ее размытого основания. Сотни чаек падали над кипевшей, с кружившимися мелкими льдинами мутной водой. Одна за другой вставали над водой и опять пропадали в бурлящем потоке круглые головы нерп.
Окруженные льдинами и синими ледяными горами, мы долго стояли, любуясь на возносившуюся над нами нежно-зеленую холодную стену.
Потом на берегу пресноводного озерка, протоком соединенного с морем, наши охотники обнаружили обмелевшего морского зайца. Раненный выстрелами зверь уходил в море, его нашли далеко выбросившимся на камни. Он был так тяжел, что, взявшись всею дружной артелью, мы не сразу могли вытащить его на берег. На песке лежала усатая и окровавленная морда зверя. С большим трудом мы взвалили добычу на опустившуюся под ее тяжестью шлюпку.
Из кожи морского зайца промышленники делают ремни для гарпунов. Этот ремень, толщиною в палец, может выдержать тяжесть пятидесятипудового зверя.
Когда морской заяц был поднят на палубу, Журавлев с удивительной ловкостью стал снимать кожу, разделывая ее по спирали. Получившийся узкий ремень длиною десятка в два сажен он развесил для просушки на вантах.
На обратном пути нас накрыл туман. Мы плыли в сплошной молочно-белой пелене, закрывшей берег и море. В тумане мы заблудились. Бесплодно споря, то и дело меняя направление, мы долго кружили посреди бухты. Однажды силуэт ледокола показался в тумане близко и тотчас закрылся. Как потом выяснилось, мы кружились возле самого ледокола, и только гудки «Седова» помогли нам выбраться из тумана.
Вернувшись на ледокол, сидя в кают-компании за горячим чаем, мы еще долго вспоминали подробности нашего путешествия.
— Ночевать бы вам в море, — подсмеиваясь над нашей неопытностью, говорил капитан, — да уж Юрий Константинович вас пожалел, каждую минуту бегал давать гудки...
Только на четвертый день непрерывной работы закончилась перегрузка угля, и «Седов» уходил из Русской гавани в море.
День стоял ясный и тихий. По блестевшей поверхности моря гуськом уплывали выброшенные за борт, отслужившие свою службу угольные черные корзины. Мы торопились писать письма, приготовляли посылки, чтобы отправить их на Большую землю с «Сибиряковым».

Сегодня тринадцатое августа. Еще месяц назад мы были в Архангельске. Как далек от нас теперь шумный человеческий мир! И чем дальше уходим на восток, чаще приходит мысль: «А что, если не выберемся из льдов, зазимуем?»
Мы держим путь к Северной Земле через льды Карского моря. Еще никто никогда не решался проходить этим путем. Ни одно судно не могло преодолеть тяжелых льдов, наполняющих северную часть Карского моря. Главная надежда — на исключительно благоприятное лето, до сих пор неизменно способствовавшее нашим успехам.
Никто не ведает, где находится западный край архипелага Северной Земли, всего единственный раз посещенный людьми. Сколько миль отделяет нас от неведомого берега, какие ожидают нас приключения? Руководители экспедиции предполагают пересечь Карское море на высоте кромки льдов в Баренцевом море. Здесь, по предположению ученых, должна находиться суша, препятствующая продвижению льдов в северной части Карского моря.
Чем дальше мы продвигаемся на восток — безжизненнее и пустыннее море. Чаек больше не видно. Капитан В.И. Воронин почти не сходит с мостика. День и ночь он шагает из угла в угол, вглядываясь в открытое, все еще безледное море. Теперь в его руках находится наша жизнь, а от его опытности и верности глаза зависит успех похода.
Он лучше нас знает, что полярное лето коротко. Через месяц-другой здесь начнется зима. В дыхании холодного ветра уже чуется грозное ее приближение...

Мертвый остров

Вечером тринадцатого августа, когда наша смена заканчивала ужин, в кают-компанию вошел капитан. Он был в шубе с поднятым воротником — прямо с мостика. На его лице таяли снежинки.
— Вот, — сказал он скупо, остановившись в дверях, — впереди земля. Большой остров. Да...
Сообщив новость, капитан вышел... Оставив ужин, мы поспешно выбежали на мостик.
Впереди, за потемневшей полосой воды, окруженный поясом льдов, виднелся едва приметный берег. Неопытный глаз с трудом отличал над льдами тоненькую, лежащую за горизонтом полоску, которую можно было принять за облако или далекий туман. На мостике начались споры:
— Земля или не земля?
— Несомненно, земля!
Скоро все могли убедиться, что перед нами, несомненно, берег земли — той самой, которую на основании изучения морских течений, с удивительной точностью заранее предсказал участник экспедиции В. Ю. Визе.
Через час, войдя в ледяную кромку, «Седов» остановился милях в семи от берега. Самый нерадостный вид имела эта таинственная земля, на которую еще не ступала нога человека. Тяжелый пак (многолетний сплоченный лед) загораживал подход к берегу, неровной грядой возвышавшемуся над льдами. От борта корабля до самого берега поверхность льда была покрыта высокими торосами и ропаками. На сверкающем белом снегу лежали синевеющие тени.
Партия наиболее нетерпеливых путешественников, жаждавших ступить на берег, тотчас стала готовиться к походу. На лед спустили засидевшихся, радостно визжавших, катавшихся по снегу собак. Собаки слишком засиделись, везли нарты неровно, а высокие загораживавшие путь торосы мешали свободному передвижению. Намучившись с собаками, путавшимися в постромках, путешественники решили тащить груженные нарты на руках.
Предоставив отправившимся в поход путешественникам честь «первого шага», мы отлично провели ночь вместе с героем дня, профессором В.Ю. Визе, за бутылкой вина празднуя открытие новой земли. Утром, когда поднялся туман, в бинокль мы увидели разбитую на берегу палатку. Это означало, что путешественники благополучно достигли берега, устроились на привал. Не теряя времени, пользуясь хорошей видимостью, под предводительством В.Ю. Визе мы вчетвером кратчайшим путем направились к берегу.
Путь действительно оказался очень трудным. Почти на каждом шагу приходилось одолевать высокие торосы, обходить глубокие, расплывшиеся на снегу лужи. Мы карабкались через торчащие на ребре льдины, перепрыгивали через широкие трещины, по пояс завязали в глубоких снежных сугробах. Так, обливаясь потом, ползли мы более двух часов, а видневшийся впереди берег, казалось, нисколько не приближается. Все так же далеко чернела палатка. «Черт возьми, — думали мы, — каково тащить по такой пропасти тяжелые груженые нарты!..»
На половине дороги мы сделали небольшой привал.Один из спутников растянулся над замерзшей лужей и, пробив кулаком тонкий лед, стал жадно пить. Я последовал его примеру. От ледяного напитка больно ломило в висках. На мгновение мелькнула мысль о простуде. «Э, — подумал я, — здесь нет никаких простудных болезней, можно пить на здоровье!» Утолив жажду, мы двинулись в дальнейший путь...
Почти четыре часа потребовалось, чтобы одолеть семь миль, отделявших «Седова» от видневшейся над льдами земли. Наконец высокие, преграждавшие путь торосы сменились ровным льдом, и мы ступили на береговой, изрезанный трещинами лежавший на земле лед.
На грудах бурых камней сидели белые полярные чайки. Это были единственные обитатели пустынного берега, встретившие нас своими тревожными и жалобными криками.
— Похоже, что сюда свалили отбросы, когда строился мир, — шутя сказал мой спутник, когда мы ступили на осыпавшийся под ногами мелкий щебень и направились к черневшей на камнях палатке, возле которой синенькой струйкой поднимался от костра дым.
Спутники наши были измучены трудным путешествием. Они сидели у маленького, сложенного из плавника костра, сушились. Многие успели побывать на берегу. Впечатление у всех сложилось одинаковое:
— Ну и земелька, черт бы ее побрал!
— А что такое?
— Тоскливее, пустыннее представить себе невозможно…
Побывавшие на острове путешественники сообщили нам, что они с большим трудом добрались до берега, где приходилось переправляться через глубокие трещины, наполненные водою.
— Держитесь ближе к морю, там есть безопасные переходы, — сказали они, напутствуя нас.
Послушавшись доброго совета, мы направились к темневшему берегу. Долго пришлось нам лавировать среди трещин, до краев наполненных быстро бегущей водой. Опытные путешественники с удивительной ловкостью перепрыгивали через препятствия. Мы следовали за ними с большой осторожностью и опаской.
Один из спутников наших, оступившись, оказался в воде по самые уши. Мы помогли ему выбраться. С ватных штанов неудачного путешественника ручьями бежала вода.
— Идите, идите скорее к костру сушиться!.. — сказали мы нашему спутнику, с непоколебимым хладнокровием отнесшемуся к своему несчастью.
Отправив сушиться приятеля, принявшего неожиданно ледяную ванну, с трудом перебравшись через последнюю и самую широкую трещину, по которой стремительным потоком мчалась темная, как деготь, вода, мы наконец оказались на берегу.
Никогда еще мне не доводилось видеть более мертвой пустыни. Шагая по мягкой, потрескавшейся, легко подававшейся под ногами земле, покрытой редкими бородавками моха, мы направились вглубь пустынного острова. Все было мертво и уныло. В широких ложбинах между покатыми однообразными холмами серел мокрый снег. В намытой весенними ручьями земле отчетливо виднелись следы медведя.
Зачем, по каким делам забрел сюда мишка? Из кучи намытого песка торчал позеленевший от времени, выветрившийся олений рог. Я поднял его, чтобы привезти на память о затерянной в непроходимых льдах земле.

Благополучно вернувшись к палатке, мы застали спутников, уже готовившихся к обратному походу на корабль, едва видневшийся за грядами торосов. Тотчас выяснилось, что не только нашему злополучному приятелю довелось принять холодную ванну. Выкупался и еще кое-кто из особенно ретивых путешественников.
Добравшись до ледокола, маячившего среди льдов, мы узнали, что некоторых наших путешественников, не имевших силы самостоятельно подняться по шторм-трапу, пришлось поднимать на палубу лебедкой. Всех больше пострадал несчастный кинооператор, вывихнувший в дороге ногу. Опираясь на лыжную палку, хромая, он едва тащился. Под шутки матросов его подняли лебедкой — совершенно так, как недавно поднимали на пароход мертвого тюленя.

В тяжелых льдах

Вот уже сутки, как «Седов» беспомощно бьется в тяжелых льдах. Льды скрежещут, грохочут о борта ледокола. Под грохот и шум я засыпаю; мне опять чудится, что нас волокут по камням, а над головой с треском рушатся каменные горы. Проснувшись, выхожу на мостик. «Седов» все на том же месте.
День замечательно яркий и чистый. Ярко сверкают льды. На мостике штурман то и дело вертит ручку машинного телеграфа:
— Полный вперед!
— Полный назад!
По чугунному трапу спускаюсь в машинное отделение, где сосредоточена вся работа. Там у регулятора стоит вахтенный механик. Машина работает на предельном давлении. От широко взлетающих шатунов подувает теплый ветер. По частям машины сочится масло. Над головой механика дребезжит телеграф:
— Полный вперед!
— Засели! — говорит механик, вытирая катящийся по лбу пот.
Напрягая все силы, дрожа каждой переборкой, «Седов» безуспешно старается вырваться из ледяных, крепко зажавших его тисков. Лед держит цепко.
Чтобы помочь его освобождению, люди выходят на лед с пешнями и баграми. Мы долго и бесполезно хлопочем, кусок за куском обкалывая двухметровый иззелена-прозрачный лед.
Корабль медленно движется, винтом выкидывая на лед каскады изумрудно-зеленой воды. Люди, побросав пешни, торопливо бегут к штормтрапу. Однако их радость преждевременна: «Седов» вышел из тисков, чтобы через десяток минут засесть еще крепче.

Странное дело: дома и на охоте я просыпаюсь от малейшего звука; достаточно взгляда, чтобы тотчас проснулся. Здесь, под грохот и стук, мы спим очень крепко. Нашего хорошего самочувствия не нарушают ни долгие бодрствования, ни шум, ни утомительные прогулки...
Солнце светит ярко, до боли в глазах. Четвертый день мы то бьемся во льдах на одном месте, то понемногу продвигаемся среди окружающих льдов. По звуку трущихся о борт льдин мы привыкли узнавать о ходе и, просыпаясь, первым долгом бежим на мостик:
— Много ли прошли?
— На два корпуса продвинулись за вахту.
Чем дальше от берега, ярче вспоминаются подробности береговой жизни. И странной, недосягаемой показывается эта, теперь такая далекая, жизнь. Трудно представить, что где-то нестерпимо печет августовское солнце; удивительные приходят радиограммы: «Купаемся в Крыму, загораем...»

Миля за милей подвигается в окружающих его льдах «Седов». Все чаще поднимается капитан на мачту в бочку, и оттуда слышится его хриплый голос. Капитан болен, но упорно перемогается на ногах.
Мы уже давно вышли из пределов морских карт, пересекаем «белое пятно». Вместо обычной карты на столе в капитанской рубке лежит лист белой бумаги. На нем наносят курс корабля — зигзагообразную линию, теперь упорно поворачивающую на восток.

Полярный мираж

После упорной борьбы с тяжелыми льдами наш корабль наконец вышел на свободную воду. Борьба отняла много времени. Короткое полярное лето было уже на исходе. Близость зимы чувствовалась в дыхании холодного ветра, упрямо дувшего от берегов Северной Земли.
Выйдя на открытую воду, мы взяли курс на восток, к мысу Неупокоева — самой южной точке в те времена еще не исследованной части Северной Земли. Утром двадцать второго августа был открыт небольшой остров. Не останавливаясь у неизвестного острова, видневшегося над льдами, отметив его положение, мы продолжали двигаться на восток.
Чем дальше уходили мы на восток, сильнее чувствовался отрыв от внешнего мира. До нас ни одно судно не проникало в эти ледяные края. Радио — единственная связь, соединявшая нас с миром, — работало неисправно. Причиною затруднения радиосвязи были дальность расстояния, новоземельские горы, заслонившие от нас мурманский берег, с которым мы сообщались.
Наконец двадцать третьего августа, после неудачной попытки пробиться к южной оконечности Северной Земли, окруженной непроходимыми льдами, медленно продвигаясь на север, мы увидели покрытый льдами берег. Трудно было понять, что это такое. Над высокими нагромождениями льдов мы видели нечто подобное белому облаку, а дальше возносилась над льдами как бы преграждавшая нам путь ледяная стена. Мы с удивлением смотрели на эту чуть зыбившуюся, слабо мерцавшую, бесконечно уходившую в сияющую даль стену. Казалось, высится над морем круто обрывавшийся, еще не виданный людьми грандиозный ледник. Ледяная стена далеко уходила на север, сливалась с туманившимся горизонтом. Впечатление возвышавшейся над льдами гигантской стены было настолько отчетливо, что долгое время мы были в недоумении — верить или не верить стоявшему перед нами видению. Скоро северный край ледяной прозрачной стены стал как бы испаряться и вытягиваться к небу. Больше сомнений не оставалось: перед нами была рефракция, полярный мираж.
Через несколько часов, войдя в кромку торосистых льдов, «Седов» остановился в нескольких милях от неизвестного берега. Подойти ближе не было никакой возможности. Однако Ушаков решил отправиться на разведку. Эта разведка подтвердила полную невозможность выгрузки у берегов неизвестного острова. Почти непроходимые нагромождения торосов препятствовали свободному передвижению. Насмерть уставшие путешественники, вернувшись на ледокол, доложили, что покрытый снегом и льдом берег представляет собой небольшой островок, со всех сторон окруженный ледяными непроходимыми полями. Первая попытка высадиться на берег Северной Земли, таким образом, оказалась неудачной. Нам предстояло продвигаться дальше на север в поисках более подходящего места. Это значило, что для «Седова», зимовщиков, для всей экспедиции наступили решающие дни.

Трудно припомнить мельчайшие подробности нашего плавания у берегов Северной Земли. Мы почти не ложились, с нетерпением вглядываясь в слившиеся с горизонтом пространные ледяные поля. Много раз каждый из нас обманывался, стараясь насмотреть в зыбившейся, призрачно расплывавшейся дали очертания неведомых гор и светящихся ледников.
Чем дальше забирался «Седов» в неизвестные ледяные края, грознее вставал перед нами вопрос о зимовке. Молчаливее, суровее всех был капитан. Пересилив болезнь, бледный и похудевший, с биноклем в руках, он часами просиживал в наблюдательной бочке, изредка подгоняя крутым словцом своего молодого помощника, туго усваивавшего трудную науку кораблевождения во льдах.
После первой неудачной попытки высадиться на ледяной берег мы потеряли надежду найти удобное для высадки место. Приуныл, кажется, и сам начальник новой зимовки Ушаков. Не выпуская из зубов трубки, опершись на поручни, он упорно вглядывался в окружавшую нас не обещавшую ничего хорошего белую замкнутую пустыню.
Мы мало надеялись близко увидеть берег. Тем более удивительно было, когда на следующее утро, задремав под грохот и треск, я проснулся от внезапно наступившей тишины и услышал, что наверху спускают на воду шлюпку. По особенной торопливости шагов, гремевших над моей головою, я догадался, что произошло необычайное.
— Где мы?
— Ничего не знаю.
— Стоим?
— Стоим.
Быстро вскочив, спотыкаясь на мокрых ступеньках трапа, мы выбежали наверх. Негаданное зрелище предстало глазам нашим. «Седов» стоял почти у самого берега на чистой, свободной от льда воде, педернутой легкой рябью. Запорошенный снегом берег был в нескольких саженях от борта. Наполненная людьми шлюпка, треща подвесным мотором, уже подходила к белой каемке берегового припая.
— Точно для нас устроено, — стоя у трапа, шутя говорил повеселевший капитан, — даже готовая пристань имеется...
Окруженные собаками, ожидавшими у камбуза подачки, мы во все глаза смотрели на покрытый молодым снегом грядою поднимавшийся берег, на одиночные, черневшие на берегу камни. Над берегом, над далекими выступами голых скал висели густые темные облака.
— Ну и землица, хуже не выдумаешь, — пожимаясь от холода, заметил стоявший рядом со мною молодой кочегар.
Мы долго смотрели на берег, на двигавшиеся по припаю темные фигуры высадившихся людей. На палубу порошил снег. Снег засыпал берег, мягко ложился на смоленые днища опрокинутых на трюмах запасных лодок. По всему было видно: Северная Земля нас встречала зимней погодой.

В белой пустыне

Так вот какова она, считавшаяся недоступной Северная Земля! Шлюпка подходит к берегу, останавливается у припая, круто обрезанного над водою. Зеленоватое, покрытое мелким щебнем, виднеется дно. Мы выходим на лед, покрытый уже исслеженным снегом, ступаем на берег. Мелкая галька, перемешанная со снегом, скользит под ногами.
Здесь, на этом пустынном берегу, зимовщики окончательно решили обосноваться. На снегу очерчено место, где должен стоять домик. Маленькому голому островку суждено стать первым пристанищем человека в этих неведомых краях.
Страшная, пустынная, мертвая земля! Здесь нет ничего похожего на сверкающие куполообразные горы Земли Франца-Иосифа, нет ничего общего с лиловыми, краплеными серебром скалистыми берегами Новой Земли. Не слышно шумных птичьих базаров, не видно ярких полярных цветов. Серое небо мрачно и низко.
Скользя по осыпающимся камням, поднимаюсь на высокую насыпь, протянувшуюся вдоль открытого голого берега. Черное, окаймленное рамкой льдов, лежит внизу море. Поправив за спиной ружье, застегнув плотно куртку, борясь с тугим, дующим в лицо ветром, я иду берегом. Внизу — лед, снег, облизанные прибоем синие, сидящие на мели льдины. С плеском бьются об лед холодные волны. Черные камни, точно надгробия, поднимаются из-под снега. Редкие, сбиваемые ветром, проносятся над берегом чайки. Я иду берегом, печатая на свежем снегу следы — первые человеческие следы на этой мертвой, застылой земле. Ровная строчка звериных следов нитью вьется по краю берегового откоса. Я смотрю на камни, грудою свалившиеся с берега в море. Там, по самому гребню, западая и появляясь, клубочком катится еще не вылинявший песец... Каменный берег пуст и суров. Я оглядываюсь: белая, мертвая, прорезанная выступами каменных обрывов, простирается передо мною пустыня. Солнечный луч, прорвавшись, освещает край черной нависшей тучи. Я останавливаюсь, пораженный, — такою представляется наша Земля через многие миллионы лет...
Я поднимаю бинокль, вглядываюсь в зыблющуюся глубину мертвой пустыни. В белом сверкающем поле знакомо движется желтоватое пятно. Оно то появляется, то исчезает, сливаясь с белизной снега. Что это — живой медведь или обман зрения? Я вглядываюсь терпеливо. Иногда со всей отчетливостью видится, как переступает, вытягивает шею, останавливается неторопливо бредущий по своим делам зверь. От яркости далей слезятся глаза. Медленно переводя бинокль, я осматриваю весь горизонт. Вот посреди отсвечивающей зелено-голубым, очень похожей на лунный ландшафт широкой ледяной равнины бредет второй зверь. Мне видны его движения, смешно трясущийся зад. Я слежу, пока он скрывается за голубыми, частыми, как лес, ропаками, веду бинокль дальше.
Зубчатой белой грядой обрывается над морем неподвижная кромка льда. Кажется там, среди прибрежных торосов, желтеет выкинутая на припай покрытая водорослями неподвижная льдина. Я спускаюсь с пригорка, перебегаю покрытую снегом лощину, подхожу ближе. С высокого берегового откоса видно как с колокольни: это не льдина — среди высоких белых торосов лежит на снегу третий медведь. Он лежит ко мне брюхом, в бинокль видны черные подошвы его спокойно протянутых по снегу лап. Сколько до него — сто, двести шагов, или наберется целый километр? Я осторожно спускаюсь по откосу на лед и тотчас теряю взятое направление. Точно стены вымершего белого города, обступают меня высокие ледяные торосы. Долго и беспомощно блуждаю в ледяном лабиринте и, окончательно сбившись, опять взбираюсь на крутой откос. Медведь лежит на том же месте. Вот он, задрав лапы, неуклюже перекатывается с боку на бок и, раскачавшись, встает. Вижу, как, встряхнувшись, медведь оглядывается и, точно подумав, неторопливо пускается в путь. Еще долго сквозь занавес падающего снега вижу, как за ропаками колышется длинная желтоватая спина зверя...
Я возвращаюсь не скоро. Уже кипит на берегу работа, движутся подле начатой постройки люди. Черными катышками, туго закрутив хвосты, катаются по снегу собаки. Мертвый, точно опустевший, чуждый окружающему миру, маячит в снеговой дымке «Седов».

День и ночь, ночь и день между берегом и кораблем бегает шлюпка, нагруженная для устойчивости ящиками с винтовочными патронами, засыпаемая снегом. Хозяева строящейся станции по очереди сменяются на руле. Шлюпка то и дело возвращается, ныряя на темной зыби, и, забрав на буксир нагруженные большие лодки, сделав широкий круг, отходят на берег.
Мы работаем на берегу. Уже исслежен, завален снаряжением заменяющий пристань край ледяного припая. На берегу — штабеля ящиков, бревен, мешков, маслянисто желтеющих досок. Над берегом крутит поземка. Подле раскиданных по земле бочек вытягиваются островерхие грядки сугробов.
Я помогаю печнику Колдуну. Весело смотреть на его ловкие руки, по локоть выпачканные глиной. Моя обязанность — греть воду и топтать глину. Колдун снисходительно смотрит на мою работу. Он с замечательной быстротой укладывает мокрые кирпичи, и они разом точно прирастают. На работе Колдун серьезен и молчалив. Он прилаживает кирпия, пристукивает черенком лопатки и, присевши на корточки, любуется на свое творение.
— Молодец, Колдун!
— Я — молодец, — отвечает серьезно Колдун. — Я свое дело знаю...
По каменистому холодному берегу уныло бродят проголодавшиеся коровы. Им негде укрыться от холодного ветра, несущего над землей поземку. Снег тает на их костлявых спинах. Они жмутся к фанерной стенке, жуют мокрое сено. В горячке работы о них забыли.
Собаки, радуясь долгожданной свободе, далеко рассыпались исследовать незнакомый берег. Они чувствуют себя как дома...
Все время, пока мы работали на берегу, в бухточке против станции плавали и играли морские зайцы. Пуская круги, они то появлялись на поверхности бухты, то исчезали, на секунду показывая широкие лоснящиеся спины.
Однажды к станции подошел медведь. Он шел под берегом вдоль кромки припая. Подвигавшегося по берегу зверя заметили с палубы корабля. Тотчас вооруженные охотники направились в шлюпке на берег. Медведь ни малейшего внимания не обратил на высаживавшихся людей. Он продолжал заниматься своими делами, внимательно обнюхивая свежие собачьи следы. Его застрелили почти в упор. Точно тяжелый мешок, он скатился к ногам охотников вместе с грудой сухого рассыпавшегося снега. По настоянию кинооператора, для доставки убитого зверя были запряжены в нарты собаки. Кадр получился великолепный, и любители сниматься имели полную возможность много раз позировать подле привязанного к нартам первого добытого на Северной Земле зверя.

У неведомого острова

Уже на четвертый день непрерывной работы дом был готов, и печник Колдун затопил новую печку. Над крышей повалил дым — первый дым человеческого очага над берегами Северной Земли. Окна обжито запотели. Плотники заканчивали сени, где должен помещаться склад необходимого продовольствия на случай, ежели зимой дом занесет и обитатели будут отрезаны от внешнего мира.
Где неделю назад бродили только медведи и перебегали голодные песцы, а ветер крутил по голым камням сухую поземку, теперь высилось становище, уютно пахло дымом и человеком. Маленький дом был похож на промысловую избушку с небольшими квадратными оконцами, выходившими на открытое море. Внутри избушку разделяла высокая перегородка. Нельзя назвать уютным помещение, где трудно разместить самые необходимые принадлежности человеческого жилища. Североземельцы не имели удобств, которыми располагали зимовщики бухты Тихой на Земле Франца-Иосифа. У них не было отдельных комнат, светлой столовой с висячей лампой и граммофоном, не было просторной кухни и умелого кока (всем этим пользовались зимовщики бухты Тихой, жившие в несравненно лучших условиях). Четырем оставшимся на берегу людям предсьояло распределить между собою ежедневный насущный труд, необходимый для суровой борьбы за жизнь.
Высокие островерхие сугробы уже со всею очевидностью напоминали нам о наступлении зимы, и, чтобы не подвергать риску судно, на тридцатое августа был окончательно назначен отход «Седова». Последний день мы провели на берегу, помогая устраиваться зимовщикам. Засыпаемые густой метелью, мы торопливо перетаскивали и складывали нагруженные на берег запасы. Плотники обшивали теплой обивкой стены. Это были отличные архангельские ребята. Их умелая и дружная работа в значительной мере способствовала нашим успехам.
Сам начальник зимовки, кирпично-загорелый, был невозмутимо спокоен, хорошо улыбался, открывая плотные, блестевшие на смуглом лице зубы. Он очень мало говорил и еще меньше позировал перед объективом киноаппарата. И дело под его руководством катилось споро и гладко.
Утром тридцатого мы прощались с североземельскими зимовщиками. День был туманный, с пасмурного низкого неба сыпался мокрый снег. Проводы начались на берегу. После речей и братских пожеланий над крышей нового дома взвился красный флаг. В последний раз мы смотрели на возведенные нашими руками постройки.
В полдень «Седов» поднял якорь. У трапа покачивалась шлюпка. Собравшись на палубе, мы крепко пожимали руки четырем остававшимся на берегу людям. Последним спустился по трапу радист Ходов. На безусом, засеянном веснушками, обветренном лице его таяли снежинки.
Шлюпка провожала отходившего малым ходом «Седова», и мы следим, как ныряет она, качаясь на зыби. В шлюпке виднелась куртка Ушакова, рыжели растрепанные ветром волосы на непокрытой голове промышленника Журавлева. Вот Ушаков вынул револьвер и трижды выстрелил в воздух. Седовцы ответили дружным залпом.
Со мною рядом стоял буфетчик Иван Васильич. Моргая маленькими глазками, он с печалью смотрел на уменьшавшуюся шлюпку. По пухлому его лицу текли слезы.
— Иван Васильич, что с вами?
— Жалко, жалко, ох, жалко, — частенькой скороговоркой, покачивая головою, заговорил Иван Васильич. — Очень хорошие люди...
— Да ведь будут живы, свидимся.
— Знаю, что будут живы, а жалко. На этакую муку остались, — повторял Иван Васильич, кончиком салфетки вытипая катившиеся по щекам слезы.
Мы смотрели, пока на фоне удалявшегося туманного берега шлюпка стала совсем маленькой точкой. Вот она остановилась и, сделав круг, повернула обратно. До слуха ветер донес сухие револьверные выстрелы. Это прощались зимовщики с «Седовым».
Выйдя в море, мы не встретили никаких признаков близкого льда. Без единой льдинки до самого горизонта темнела открытая вода. Мелкая зыбь катилась по просторному, пенившемуся белыми барашками морю. «Так бы идти до Архангельска», — думали мы, любуясь на клубившиеся, накатывавшие на нос «Седова», рассыпавшиеся белой пеной черные седоватые волны.
А еще рано нам было мечтать об Архангельске. Запас времени и угля позволял продолжать поход. Вечером тридцатого августа на летучем совещании руководителей экспедиции было решено использовать благоприятные условия плавания и идти дальше, с целью выяснения протяжения Северной Земли к норду. Мы хорошо понимали, что этот новый поход был связан со значительным риском: забравшись на высокие широты, «Седов» ежечасно мог оказаться отрезанным льдами, подошедшими из Карского моря. Однако сопутствовавшие «Седову» удачи, полное отсутствие льдов и благоприятный северо-восточный ветер, отжимавший льды от берегов Северной Земли, поддерживали уверенность в успехе.
Следуя прямо на север, только под вечер на 81º северной широты увидели мы первые признаки льдов — небольшие, отдельно плававшие льдинки, и скоро ледокол вошел во льды. Незабываемая, неповторимая картина предстала глазам нашим. Высокие ледяные горы со всех сторон окружали упершегося в непроходимый ледяной пак «Седова». Мертвенно-желтое солнце, стоявшее над горизонтом, отражалось в зеркальных разводьях. Янтакрные блики ложились на все окружавшие нас предметы. С изумлением любовались мы на холодное, точно погасавшее над миром янтарное солнце. Казалось, окружавшая нас ледяная пустыня, светившаяся мертвенным светом, принадлежит неведомой, мертвой, давно застывшей планете... Высокий, поднимавшийся над льдами берег ледяного острова преградил кораблю путь. Дальше продвигаться не было никакой возможности. Пробившись ночь во льдах, утром первого сентября «Седов» повернул на юг.

Возвращение

Все свидетельствовало о наступлении полярной зимы, когда — теперь уже окончательно — «Седов» направился в обратный путь. Короткое полярное лето минуло. С каждым днем становилось холоднее; ниже спускалось по ночам солнце, а по утрам в полыньях крепко застывал молодой лед. Однажды мы извлекли на палубу большой кусок этого льда толщиной в вершок, прозрачного, как самое дорогое стекло. После стоянки ледокол принарядился, подчистился, принял почти праздничный вид. На палубе теперь не было нестерпимой сумятицы и тесноты, не токались под ногами, не грвзлись на каждом шагу вывалявшиеся в грязи и угольной пыли собаки. Матросы, надеясь на скорое возвращение, точно перед праздником. старательно вымыли палубу, убрали и подчистили трюмы.
Далеко была Большая земля, где нас ожидали близкие люди, многое еще могло приключиться в пути. а мы уже были настроены по-береговому, и в каютах совсем прекратились разговоры о предстоящей зимовке. Часто собирались мы в радиорубке, где переговаривался с далекой землею радист Гершевич. В маленькой рубке было тепло и уютно. Все ближе, понятнее становились вести, приходившие с далекой земли...
Вечером первого сентября мы еще раз вспомнили оставленных на острове зимовщиков. Когда в эти ледяные края заглянет корабль? Сколько долгих зимних ночей предстоит людям провести на берегах неприветливой Северной Земли? Какие ожидают их опасности и непредвиденные лишения?
Часто мы встречали отдельные льдины, как бы покрытые бурой грязью. Казалось, эти льдины недавно оторвались от берега, где их забросало песком и тиной. Бурый цвет необыкновенных льдин зависел от присутствия микроскопических водорослей, размножавшихся на поверхности льда. Пятна этих водорослей, притягивавшие лучи солнца и как бы съедавшие под собой лед, были далеко видны на ослепительно белом, покрывающем льды снегу.
Нередко во время остановок у борта «Седова» появлялись любопытствующие тюлени. Однажды, вынырнув почти под самым бортом, большой гладкий тюлень настойчиво наблюдал за нами, пока мы спускали и поднимали из моря батометры. Круглая, точно лакированная голова зверя долго торчала над водой. нам близко были видны его кошачья усатая морда и большие, разглядывавшие нас глаза.
Эти дни я нередко сменял на мостике рулевого. Было очень приятно чувствовать, как большой, тяжелый корабль покорно слушается движения руки, а мимо проходят несокрушимые, отсвечивающие голубым льдины. Однажды, когда я стоял на руле, а «Седов» шел серединою широкого разводья, капитан негаданно приказал:
— Лево на борт!..
Я положил лево. Нос корабля покатился быстрее, заворачивая к югу. Когда по носу показалась большая льдина и пароход сделал почти полный круг, капитан, показывая на воду, сказал:
— Медведи плывут...
Передав матросу штурвал, я вышел из рубки. Семейство медведей — медведица и два медвежонка — плыло почти под бортом. Заметив надвигавшийся корабль, они прибавили ходу, все время оглядываясь и поворачивая морды с шевелившимися черными пятачками. Только зоркие глаза капитана могли рассмотреть издалека их головы, едва видневшиеся над водою. Сверху видно было, как загребают они лапами под водою.
Маленьких медвежат, торопливо отгребавших от ледокола, матросы решили взять живьем. Пока спускали шлюпку, медвежата успели взобраться на вершину торосистой, одиноко плававшей льдины. Заметив приближавшуюся наполненную людьми шлюпку, медвежата плюхнулись в воду. С мостика было удобно наблюдать за охотой. Мы видели, как шлюпка, настигнув плывших и оглядывавшихся медвежат, заставила их повернуть обратно. Медвежата очень ловко увертывались от настигавшей их, не успевавшей быстро разворачиваться шлюпки, ловко сбрасывали накидываемые им на шеи веревочные петли. Погоня продолжалась долго. Встряхнувшись, разбрызгивая мокрый снег, поминутно оглядываясь, они вприпрыжку помчались по гладкой поверхности льда. Высадившиеся на лед матросы напрасно старались их окружить.

Последние дни

Миновав пустынный остров Уединения, почти сутки пробившись в тяжелых льдах, третьего сентября «Седов» наконец вышел на чистую воду, взял курс на запад. Опасность была позади. Недавние впечатления и тревоги казались сном. Легкая идущая с юга зыбь покачивала разбитые льдины. В ночь на четвертое сентября в тумане мы увидели очертания неизвестного судна. По определению капитана, это было наше промысловое судно, забредшее во льды Карского моря.
— Теперь можно и с завязанными глазами дойти, — весело говорил капитан, точно помолодевший на добрый десяток лет.
Скоро зыбь и южный ветер стали переходить в шторм. Через палубу, смывая остатки грязи, перекатывали шумные волны. Ночью в трюме с грохотом разбился наполненный стеклянной посудой ящик. Где-то перегорели подмокшие провода, погасло электричество. В полночь, лавируя в темноте между катавшимися по трюму бочонками и ящиками, наступая на осколки стекла, я с трудом выбрался на палубу, чтобы выполнить очередные метеорологические наблюдения. Тотчас холодная волна накрыла меня с головою и, клубясь белой пеной, шумно раскатилась по палубе. Бредя по колено в воде, крепко держась за поручни и стойки, я поднялся на мостик. Труднее всего было взбираться с термометром в руках на крышу рубки, где производились наблюдения. Ветер отдирал от трапа. Мостик и рубка широко раскачивались, взлетали над покрытым пеною морем. Повесив термометр, держась за железную стойку, расставив ноги, я долго любовался на кипевшее, гулявшее внизу море.
Поутру шторм продолжался. Невообразимый вид имели наши каюты. Катавшиеся по палубе бутылки, ящики, битая посуда, лежавшие под койкой сапоги — все это, движимое непонятной силой, летало из угла в угол. Крепко упершись ногами в стену каюты, я наблюдал, как висевшее над головой полотенце само собой вставало перпендикулярно к стене. Смотря на его, я слушал, как за перегородкой, в соседней каюте, ботаник, чертыхаясь, старается поймать разлетевшиеся пожитки. Но вот поддало так, что вместе с кувшином и книжною полкою свалился стол: на меня посыпались книги…
Благополучно обогнув мыс Желания, выйдя в Баренцево море, встретившее нас сгущавшимися сумерками, «Седов» еще раз завернул в Русскую гавань. Все неузнаваемо изменилось здесь за короткое время. На каменных берегах уныло серел молодой снег. Птицы покинули базары, а в отвесные скалы угрюмо бились холодные, сердитые волны.
Чем ближе к Архангельску — темнее были ночи. Вечером солнце спускалось за горизонт. Багряные, «земные», стояли на небе облака.
Тринадцатого сентября увидели огонь маяка. Маяк то вспыхивал, то погасал беззвучно. Редкие вспышки подчеркивали черноту пустынного моря. Днем прошли горло Белого моря. Виднелись желтые туманившиеся берега. Ночью остановились у плавучего маяка.
Весело прозвучал голос капитана:
— Отдать якорь!..
Утром входили в Двину. Странно было видеть деревья, зеленую траву. Встреченный пароход, нагруженный лесом, разминулся деловито. Маленький бойкий буксирчик, спешивший вниз по течению, весело загудел, приветствуя «Седова». Приятно было видеть на берегу белые платочки женщин, толпившихся у перевоза. Небольшая черная лодочка с двумя женками, сидевшими на веслах, долго качалась на разведенной «Седовым» зыби. Мимо заваленных лесом плоских берегов «Седов» приближался к знакомой пристани.
Миновав Красную пристань, тревожа со дна зеленую грязь, корабль подал концы. О прибытии «Седова» еще не знали в городе. На пустой пристани ветер закручивал пыль. Единственный человек в кожаной куртке, расставив ноги, равнодушно смотрел на подходивший корабль. Женщина с двумя детьми махала платочком. Это была жена капитана, приехавшая встретить мужа.
Скоро мы были на берегу. Мы ступали по твердой земле. Льды, белая мертвая пустыня, недавние разговоры о зимовке — остались в прошлом. Горячая, кипучая жизнь показалась еще кипучее и горячее…

 1.jpg
 2.jpg
Фото из кн.: Жизнь и творчество И.С. Соколова-Микитова: Сборник. - М.: Детская литература, 1984.
fisch1
 
Сообщения: 2867
Зарегистрирован: 13 Ноябрь 2014 19:59

Пред.След.

Вернуться в Экспедиции



Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 9

Керамическая плитка Нижний НовгородПластиковые ПВХ панели Нижний НовгородБиотуалеты Нижний НовгородМинеральные удобрения