Берег гидрографа ДавыдоваВиталий ШенталинскийЖурнал «Вокруг Света» / Декабрь 1979
http://www.vokrugsveta.ru/vs/article/5891/Мела поземка. С межгорных распадков струились бесчисленные снежные ручейки и, вырываясь на простор тундры, сливались в стремительные реки. Под ударами ветра позванивали растяжки мачты и красный металлический флаг, укрепленный сверху. Мачта стояла над обрывом, а внизу тянулись неровные пилы белых, голубых, зеленых, вспыхивающих на солнце торосов.
Таким впервые увидел я остров Врангеля. И тогда же услышал о Борисе Владимировиче Давыдове, человеке, который со своими спутниками поднял здесь советский флаг.
Через несколько лет, после окончания зимовки на острове, я был в гостях у известного полярного исследователя Георгия Алексеевича Ушакова. Речь шла о Давыдове.
— Очень мало знаем мы об этом человеке, — говорил Георгий Алексеевич. — Только самое общее: когда родился, когда умер, ну и конечно, что в 1924 году совершил свое отважное путешествие к острову Врангеля. А ведь это был блестящий морской офицер, один из лучших полярных капитанов, крупнейший гидрограф нового времени. Он заслужил, чтобы люди знали о нем больше...
Так разговор с Георгием Алексеевичем положил начало моим поискам. Я шел по следу, который Давыдов оставил во времени, и не раз терял этот след. Были долгие часы работы в архивах и библиотеках, встречи и переписка с родственниками Давыдова и теми немногими, дожившими до наших дней людьми, что работали с ним. Не раз во время экспедиций и поездок мне доводилось бывать в местах, которые исследовал Давыдов. Постепенно из отдельных, разрозненных фактов и воспоминаний стала складываться картина его жизни и деятельности. И чем больше я узнавал о Давыдове, тем четче проступали преданность Бориса Владимировича выбранному пути, независимость взглядов, природная одаренность и доброта. И еще: он всегда шел как бы по «лезвию» событий, попадал в такие обстоятельства, когда риск оказывался самым верным, а часто и единственным способом достижения цели.
И все же в скопившихся фактах недоставало чего-то очень важного — какого-то более живого свидетельства... Но вдруг! Телефонный звонок: внук Давыдова, Борис Михайлович, разбирая семейный архив, обнаружил дневники деда — три объемистые тетради в кожаных переплетах. Прошли дни, и эти тетради легли передо мной. В первой из них вначале стояла надпись карандашом: «Год 1911-й, 22 июля...»
В этот день Владивосток провожал в далекий путь суда Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана — ледоколы «Таймыр» и «Вайгач». Рейд расцветился флагами, играли оркестры, матросы военных кораблей, взобравшись на ванты, махали бескозырками и кричали «ура!». На капитанском мостике «Таймыра» стоял худощавый, невысокого роста старший лейтенант, ладный, подтянутый, с большим выпуклым лбом, карими насмешливыми глазами. Это был командир ледокола «Таймыр» Борис Давыдов. Полмесяца назад ему исполнилось двадцать восемь лет.
«Вот и ушли из Владивостока! — записал Давыдов в дневнике. — Говоря по правде, очень этим доволен, ибо, если семья не здесь, лучше уйти в море, чем издергивать нервы с портовыми рабочими и получать незаслуженные «фитили» от хамского начальства. Жаль, очень жаль, что вне Владивостока не будет почты, — большое это лишение. Прощайте, мои родные, да пошлет вам бог всего хорошего и да убережет от всего худого!»
Прощаясь с землей, Давыдов перебирал в памяти самые дорогие воспоминания: небольшой пятачок Васильевского острова в Петербурге, где родился, провел детство и юность и где теперь остались его близкие — мать, жена и маленький сын.
Любовь к морю перешла к Борису Давыдову по наследству: дед его был адмиралом, отец — штурманом дальнего плавания, и сам он никогда не сомневался, что будет моряком. Двенадцатилетним мальчиком надел он флотский мундир, чтобы уже не расставаться с ним — поступил в Морской кадетский корпус, «колыбель флота», из которой вышли едва ли не все лучшие русские мореходы. В мае 1901 года, по окончании корпуса, Борису Давыдову было присвоено звание мичмана и вручена Нахимовская премия, которой награждались выпускники, проявившие особую одаренность. И скоро он простился с родными: минный заградитель «Амур», куда его назначили служить, отправился в дальнее плавание, в Порт-Артур, на укрепление Тихоокеанской эскадры.
А потом была война с японцами. Давыдов пережил всю осаду Порт-Артура, будучи старшим штурманом, сначала на «Амуре», потом на крейсере «Паллада». Вместе с командиром «Амура», капитаном второго ранга Ивановым, молодой офицер осуществил дерзкий план минных заграждений — поставил их под самым носом у вражеской эскадры. В результате были потоплены два броненосца противника — операции «Амура» вошли славной страницей в историю русского флота. После сдачи Порт-Артура Давыдов, как и другие патриотически настроенные офицеры, чтобы разделить участь своих матросов, добровольно пошел в плен. Там, в Японии, времени было много, чтобы подумать и решить, как жить дальше. Воевал он храбро, получил несколько боевых орденов, но, видит бог, не мечтал стать адмиралом.
Его тянуло другое... «Как нужна флоту, — думал он, — настоящая, подробная научная опись морей и побережий, в особенности дальневосточных! Мы вышли к Тихому океану давно, очень давно, а до сих пор не имеем ни хороших современных карт, ни надежных лоций...»
Кончилась война, пленных отправили на родину. Давыдов снова в Петербурге, он слушатель гидрографического отделения Морской академии. Два года напряженной работы. Книги, приборы, лекции. Еще два года в Пулкове — практические занятия по астрономии и геодезии. Здесь Давыдов провел свое первое научное исследование — разработал новый метод определения долгот по азимутам Луны, который давал возможность морякам более легко и точно определять свое местонахождение в высоких широтах Арктики. Почему в Арктике? Ближайшее будущее Давыдова уже определилось, он был включен в состав готовящейся с большим размахом Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, которая должна была сказать свое слово в разведывании и освоении сквозной морской дороги в. Сибирь и на Дальний Восток.
Корабли, на которых предполагалось вести исследования — «Таймыр» и «Вайгач», — строились на Балтийском судостроительном заводе и были первыми железными ледоколами, специально предназначенными для гидрографических работ. Отсутствие связей с самыми заброшенными окраинами России — Чукоткой и Колымой — требовало начать исследования со стороны Берингова пролива. Поэтому базой экспедиции был выбран Владивосток.
В 1910 году ледоколы предприняли первое, разведывательное плавание. Они начали съемку чукотского берега, исправили и дополнили его карты, собрали материалы по гидрологии и биологии моря. Команды на ледоколах были небольшими, всего по сорок человек, специальных научных работников экспедиция не имела — моряки одновременно исполняли судовые обязанности и вели исследования. Вместе с Давыдовым служили такие талантливые офицеры, как Брусилов, Неупокоев, Лавров, Жохов, Ломан, — все они пошли в плавание по собственному желанию, все были молоды.
Не повезло экспедиции только с начальником. Иван Сергеевич Сергеев, пожилой сумрачный полковник, слыл опытным гидрографом, но получил среди моряков нелестное прозвище Сухарь. Давыдов не раз жалел, что начальник экспедиции поднял свой брейд-вымпел на его корабле. Тугой на подъем, Сергеев боялся маломальского риска и обычно при подходе к берегу начинал дергать Давыдова за рукав и паниковать. Как-то Давыдов даже сказал ему с досадой:
— Иван Сергеевич, у вас глаз явно приближает...
— Где Сергеев прошел, там всякий пройдет! — похвалялся тот.
Во втором плавании Давыдов решил действовать более напористо: он был назначен помощником начальника экспедиции, и именно ему поручалось подвести главный итог плавания — собрать и подготовить к печати материалы по лоции Ледовитого океана.
Первую остановку ледоколы сделали в живописной, похожей на ковш Петропавловской гавани. Небольшое селение с двумя церквами виднелось на берегу, далеко за ним упиралась в небо Авачинская сопка, прикрытая снегом.
Давыдов надел сюртук, прицепил кортик и вместе с другими офицерами отправился на берег.
Петропавловск насчитывал тогда шестьсот жителей и состоял всего из одной улицы. Радиотелеграф сюда еще не провели. Посмотрел Давыдов памятники Витусу Берингу и Лаперузу, побывал и на братской могиле русских моряков, погибших при защите Петропавловска от набега англо-французских кораблей. После посещения города в дневнике появилась запись: «Удивительная, скверная черта наша — пренебрежительно относиться к памятникам геройства и жертвам служебного долга — сказалась во всей яркости и здесь. Хотя памятник и железный, хотя стоит он на каменном фундаменте, все же ограда полуразвалилась, все давно не крашено, и как самое место, так и близ него запущено и загрязнено. Неприятно видеть такое нерадение и халатность!»
Ледовитый океан встретил корабли неуходящим солнцем. Погода стояла «жаркая» — плюс десять, льда не было, и офицеры щеголяли на палубе в одних кителях. Десяток китов нырял на поверхности, выбрасывая фонтаны воды и испуская могучие вздохи. Возникла необычная проблема: когда спускать флаг на корабле? После некоторых споров и сомнений решили делать это, когда край солнца касается горизонта, а через пятнадцать минут снова поднимать.
Побережье Ледовитого океана было более или менее обследовано только с запада, до устья Енисея, дальше, до самого Берингова пролива, оно было не изучено. Лишь несколько мест нанесла на карту Великая Северная экспедиция 1733—1743 годов. Особенно неточными оказались определения долгот. Редкие точки согласовывались с картой: скажем, мыс Онман пришлось перенести по долготе на 28 миль западнее, так что моряки даже окрестили его «Обманом».
Работа экспедиции проходила так: «Таймыр» держался в двух-трех милях от берега, а «Вайгач» сзади и чуть мористее; одна группа офицеров работала с рассвета до полудня, другая — с полудня до постановки на якорь. Они производили измерение глубин, пеленговали приметные точки на берегу и наносили его характерные подробности; опись дополнялась фотографированием и зарисовками берега. На себя Давыдов взял, кроме управления кораблем, составление крок — частных зарисовок отдельных участков, а также общего плана побережья. Офицеры «Вайгача» определяли вертикальные углы береговых возвышенностей и занимались гидрологией — измерением температуры и удельного веса воды, скорости течений. Вели магнитные и метеонаблюдения, производили сбор планктона, занимались тралением и драгированием дна. Люди охотно выполняли любое поручение: строевые вахты, работу у приборов несли даме баталер, фельдшер и телеграфист.
Основой для морской съемки и составления карт служили астрономические наблюдения, которые целиком лежали на Давыдове. Каждый раз при этом ему приходилось перевозить на берег массу инструментов, в том числе хронометры, которые даже на корабле при плавании во льдах сохранить было нелегко. Наблюдения велись только в ясную погоду, а она в этих широтах и летом на баловала. Врач Старокадомский вспоминает: «Бориса Владимировича можно считать главным действующим лицом экспедиции. Очень подвижный, всегда оживленный и бодрый, ровный и мягкий в обращении, он служил наглядным примером высокого понимания долга. Это был неутомимый и в высшей степени добросовестный и умелый исследователь. Много бессонных ночей провел он на необитаемых берегах, зачастую бесплодно ожидая просвета в небе и появления звезд...»
Как-то вечером Давыдов отправился на берег с лейтенантом Брусиловым и тремя матросами, захватив с собой палатку и собаку Брусилова, английского сеттера Лею. Установили приборы, натянули над ними брезентовый навес, но наблюдения сорвались — небо заволокло туманом. Наказав одному из матросов разбудить его при малейшем прояснении, Давыдов забрался в палатку и зарылся с головой в «енота», шубу, которую обычно брал на берег. Холод долго не давал уснуть, но усталость взяла свое, он забылся... Разбудил голос вахтенного:
— Звезды видать!
Резкий ветер нес над землей тучу песка, больно хлестал по лицу и рукам. Небо кое-где просвечивало, в этих просветах, едва заметные, блистали редкие звезды. Хронометра не было слышно — Брусилову пришлось держать его у самого уха Давыдова. С трудом определив серию азимутов Полярной, Давыдов только собирался ухватить в окуляр другую звезду, то ярко вспыхивающую, то исчезающую за облаками, как вдруг резкий порыв ветра сорвал навес над его головой и чуть не опрокинул все инструменты. Брусилов не растерялся, повалился на брезент, прижался к земле — при этом у него выпал и чудом не разбился хронометр. Работа продолжалась... Утром, закончив наблюдения, моряки отправились «домой». Они еле подгребли к «Таймыру» и вскоре, мокрые, промерзшие до костей, пили кофе в кают-компании.
Днем, как обычно, велась съемка. И все же Давыдов считал, что место определено «недостаточно красиво», поэтому к вечеру снова пошли на берег. Но в эту ночь небо над мысом Северный (ныне мыс Шмидта) так и не прояснилось...
Ближайшим помощником Давыдова в научных наблюдениях был Георгий Львович Брусилов. Жизнерадостный, пользовавшийся всеобщей любовью человек, умный и решительный, сохранявший хладнокровие даже в самую опасную минуту. Недостаток опыта у него восполнялся энергией: молодой лейтенант составлял смелые проекты полярных плаваний и непоколебимо верил в свою звезду-удачу. К сожалению, в это лето он плавал с Давыдовым последний раз. На следующий год Брусилов организует собственную экспедицию. Видимо, нетерпение толкнуло его на этот шаг, ему казалось, что «Таймыр» и «Вайгач» идут к цели слишком медленно, была тут и доля здорового честолюбия — хотелось скорее испытать себя в большом деле. И когда в 1912 году ледоколы «Таймыр» и «Вайгач» пойдут к мысу Челюскин, Брусилов в это же время на своей «Святой Анне» будет держать путь в Карское море навстречу ледоколам. Но полярная стихия окажется сильнее звезды-удачи. «Святую Анну» дрейф вынесет в Центральный полярный бассейн, и она исчезнет навеки. Сергеев же, не дойдя до мыса Челюскин, объявит о своем решении следовать во Владивосток. «Нет, не только лед стал нам преградой, — заключит тогда Давыдов, — есть другой лед — косность и малодушие, и они пострашнее...»
Милю за милей исследуя побережье, ледоколы продвигались на запад. У мыса Шелагского оба ледокола сели на мель — десять часов продолжался аврал. На «Таймыре» перекачали воду из носовой цистерны в кормовую и дали полный назад — не помогло; трижды заводили на льдину якорь: и по одному, и гуськом по два — тросы рвались, а судно ни с места; спустили за борт 35 тонн драгоценной пресной воды — бесполезно, и, только когда откачали еще столько же воды, ледокол сошел с мели. Поспешили на выручку к «Вайгачу»...
22 августа суда подошли к устью Колымы. Время у экспедиции в запасе еще имелось, льда не было — можно двигаться дальше. Закончив свою «астрономию», Давыдов в отличном настроении вернулся на корабль.
— Когда прикажете сниматься, Иван Сергеевич? — спросил он Сергеева.
— А в полдень снимемся да и пойдем к Шелагскому.
— Как к Шелагскому? — изумился Давыдов. — Неужели обратно?
— А куда же еще?
Никакие доводы не помогали — Сергеев упрямо стоял на своем. Не желая поднимать скандала в присутствии других офицеров, Давыдов повернулся и ушел в каюту. Там, наедине с дневником, он дал выход душившей его ярости: «Ну уж, прости господи, и моряк! Ему бы коров доить где-нибудь в захудалой деревне! Жилы из себя тянешь, не спишь ни днем, ни ночью, стараешься скорее взять астрономию, чтобы не задерживать движения, а его назад прет. Так вот злюсь, так злюсь — чуть не до слез...»
На обратном пути ледоколы тяжелых льдов не встретили, поэтому Давыдов и Ломан предложили Сергееву добраться до острова Врангеля. Решено было, что туда пойдет «Вайгач» — Давыдову требовалось определить на чукотском берегу еще несколько астрономических пунктов. Решение это вызвало подъем духа на «Вайгаче» и зависть таймырцев, но — что поделаешь! Остров, хоть и примыкал к территории России и был нанесен на карту лейтенантом русского флота Фердинандом Врангелем, но до того времени не посещался нашими судами. В дневнике Давыдова мы находим некоторые неизвестные ранее подробности исторического плавания «Вайгача». «Вайгач» радировал «Таймыру»: «Разбитый лед. Виден остров Врангеля». «Стоим у мыса Фомы. Сделали магнитные наблюдения. Предполагаем завтра производить съемку». «Высаживаем береговую партию. Ломан».
Через два дня радиосвязь с «Вайгачем» оборвалась, и об исходе его плавания таймырцы узнали только у мыса Дежнева, когда суда встретились.
Едва «Вайгач» стал на якорь у мыса Фомы на Врангеле, к нему явились хозяева острова — два крупных белых медведя. Видно было, что с человеком они незнакомы, так что моряки сразу же запаслись свежим мясом, а шкуры забрали в качестве трофеев. Другое приключение чуть не кончилось трагически: отправленные на берег катер и вельбот попали в сильные буруны, вельбот затонул, а катер выбросило на прибрежный песок. Только по случайности никто не пострадал. Команда «Вайгача» определила на острове астрономический пункт, поставив на его месте железную пирамиду высотой десять метров, собрала небольшую геологическую коллекцию и, главное, подняла на юго-западной оконечности острова, мысе Блоссом, флаг России. После этого, идя все время по чистой воде, ледокол впервые обследовал остров с севера. Всего неделю продолжалось плавание «Вайгача», однако оно имело большое государственное значение, благодаря ему были закреплены права России на владение этим «осколком древней Берингии».
В бухте Провидения экспедиция задержалась, пока не удалось определить последний и очень важный астрономический пункт. Подводя итоги плавания, Давыдов пишет: «На будущее время главной целью себе ставить не охоту, а дело, для успешного выполнения которого иметь определенный план работ, и от него без крайней надобности не уклоняться; распределить роли между офицерами и требовать от каждого исполнения только порученного ему дела; действовать самому, уклоняясь от трюков, и таким образом, что, только исполнив необходимое, делать что-нибудь новое».
Последнюю запись в дневнике 1911 года Давыдов сделал 24 октября, во время тайфуна, настигшего ледоколы у берегов Камчатки:
«...Когда я около пяти утра вышел наверх, там творилось нечто невозможное. Ветер свыше десяти баллов, небо густо обложено, идет сильный дождь. Море — сплошная пена и брызги, волны высотой 12—15 метров, так что, когда находишься У подошвы волны, горизонта не видно и вокруг только страшно ревущая, беснующаяся стихия. Предположение, что попали во вращающийся шторм тайфунного характера. Одно лишь неизвестно — много ли будет падать барометр, а значит, сильно ли усилится ветер. Должен сознаться, что у меня как командира ощущение не из важных. В море — ад, барометр прямо летит вниз, машина работает на 85 оборотах, и только-только стоим на месте. Не дай бог, испортится либо машина, либо руль — скверно тогда пришлось бы. Качает анафемски...
Около восьми утра ветер достиг наибольшей силы, такого ветра я не видывал. На мостике стоять прямо нет возможности. Правильно говорят: «Кто в море не бывал, тот досыта богу не маливался...»
После восьми утра ветер сразу стал много тише, барометр перестал падать... Зыбь от всех румбов. Дождь прекратился, и в разорвавшемся небе временами проглядывает солнце. По моему расчету, мы находимся в центре шторма и вскоре получим жестокий норд-вест».
Моряки заглянули в «глаз бури» — так называется область затишья, возникающая в самой середине вращающегося циклона...
После небольшой передышки ветер обрушился на ледокол с новой силой. Чтобы хоть немного умерить качку, поставили паруса, но их тут же сорвало. Только через день измученный ледокол смог лечь на свой курс...
В Петербурге Давыдов выступил с докладом на общем собрании Императорского общества судоходства. «Вся громадная территория Северной Азии, — говорил он, — принадлежит России, и в наших интересах упрочить здесь свое влияние. В результате работ экспедиции решилась сама возможность плавания северным путем! Вслед за этим да продвинутся вперед и торговые сношения с нашим Севером. От этого непременно придет та «великая польза», которую гениально предвидел великий Петр».
Как же дальше складывалась судьба Бориса Давыдова? В 1913 году он возглавил Гидрографическую экспедицию Восточного океана. Девять лет без перерыва работала экспедиция в тихоокеанских морях, обследуя побережье и острова, каждый риф, каждую мель на своем пути. Давыдов сумел создать на Дальнем Востоке целый штат отличных гидрографов, разработал новые методы и приемы в изучении моря. Свой опыт он обобщил в книге «Некоторые практические указания при работе по съемке берегов с моря» (Петроград, 1916). Под этим скромным названием содержалось, по сути, первое и в России и за границей специальное руководство по морской съемке
Инструкция требовала, чтобы курсы корабля, ведущего съемку, прокладывались в четырех милях от берега; Давыдов же считал, что нужно ходить не дальше двух миль — при такой дистанции лучше будет изучен берег и ошибок будет меньше. Но чтобы уберечь судно от гибельного риска, необходим особый талант мореплавателя.
«Есть два берега, — говорил Давыдов, — один крутой, «честный», к нему можно подходить близко; и есть другой — «шептун», «подлый» берег: он спускается к морю небольшими обрывчиками, около него видны надводные камни и буруны, — тут будь осторожен!» Но, бывает, не только в море и на земле надо выбирать между двумя берегами...
Когда во Владивостоке были созданы Советы, Давыдов, как все офицеры, снял погоны. Но скоро к власти вернулись белые, и погоны опять появились на мундирах, не успев потускнеть. Один Давыдов явился в Морское собрание без них.
— Где же ваши яркие звездочки, господин полковник? — язвительно спросил кто-то.
— Милый человек, — сказал Давыдов, — я не мальчик. Если я снял погоны, то не для того, чтобы нацепить их через неделю...
После окончательного установления Советской власти в Приморье Давыдов был назначен начальником Управления по безопасности кораблевождения на Дальнем Востоке. А вскоре вышла в свет его «Лоция побережий Охотского моря и восточного берега Камчатки», которая охватывала береговую линию в одиннадцать тысяч километров и базировалась на 111 астрономических пунктах, 106 из которых были определены самим автором. Давыдов был награжден золотой медалью имени Литке — высшей научной наградой, присуждаемой за особо выдающиеся заслуги в области географии.
В мае 1924 года он получил срочное правительственное задание: возглавить экспедицию к острову Врангеля, на котором в то время появились канадцы. Это плавание — одно из самых героических в истории полярных экспедиций. В невероятно тяжелых условиях на маленькой канонерской лодке «Красный Октябрь» Давыдов пробился к острову, поднял советский флаг и тем самым подтвердил права нашей страны на владение островом. Канонерка была награждена орденом Красного Знамени, она вошла в список легендарных кораблей нашего флота. Но для самого Давыдова это плавание стало последним. Вскоре после возвращения Борис Владимирович простудился и слег. Подорвав здоровье в походе, он не смог побороть болезнь.
Незадолго до смерти Бориса Владимировича Академия наук решила ходатайствовать о переименовании острова Врангеля в «остров Давыдова». Но сам он решительно воспротивился этому, одной из его заповедей была: «Никогда не менять названий на старых картах».
Имя Давыдова увековечено в пяти географических названиях, а сейчас, в наши дни, где-то в Мировом океане ходит экспедиционное океанографическое судно «Борис Давыдов»: ученый словно продолжает плавание к своему «честному» берегу.
