Моя первая ледовая эпопея*
А. П. Сушкина
* Печатается с сокращениями.<...> В начале мая, когда уже надо было подумывать об отъезде и сборах на о. Врангеля, начальство Сельдяной экспедиции стало меня задерживать и пришлось несколько раз бегать в Мезень — отправлять телеграмму, получать отказ, и снова посылать всякие доводы. до Мезени 35—40 км, приходилось там ночевать. Пока стоял лыжный путь, это было терпимо, хотя и тоскливо преодолевать огромные белые равнины замерзших болот, пустые от горизонта до горизонта.
Но постепенно начало подтаивать, дорога стала трудно проходимой, да еще вскрылись верховья тундровых речек, в последний раз, переправлялась через воду по срубленной березке, я чуть не искупалась.
А ответ, полученный с оказией, пришел опять неблагоприятный, необходимо было отправить еще одну, отчаянную телеграмму, однако дорога окончательно испортилась. Но тут местные жители, принимавшие горячее участие во всех моих треволнениях, дали хороший совет — плыть по рекам, к этому времени почти очистившимся ото льда. Дело в том, что для Мезенского залива характерна очень высокая амплитуда приливо-отливов. Приливная волна идет по речкам, впадавшим в залив, валом до 1.5 м высотой, и течение поворачивает в обратную сторону: — два раза в сутки реки текут «вспять», километров на 50 от устья. Этим пользуются местные жители, поднимаясь на лодках вверх по реке с приливом и спускаясь с отливом. Так посоветовали и мне рыбаки; сплыть по р. Кулой, на которой стоит Долгощелье, кстати — закинуть сетки в Мезенском заливе, что нужно было для моей работы. Потом рыбаки уйдут домой, а я с приливом по р. Мезень доплыву до Мезени, отправлю телеграмму, с отливом спущусь обратно в залив, а с следующим приливом поднимусь по р. Кулой до Долгощелья — тоже около 35 км.
Сказано-сделано. С началом отлива я с двумя рыбаками, на легкой лодочке-«зверобойке» отправилась вниз по Кулою. Мы взяли две сетки и, почему-то, 6 весел. Когда я удивилась, зачем столько весел — рыбаки засмеялись: вот как будешь пробираться через лед — увидишь, зачем! Было солнечно, тихо. По глади реки, местами разлившейся широкими плесами, покачивались редкие льдины. Отдельные крупные льдины лежали по отмелям левого берега. Правый берег реки — высокий, обрывистый, местами с выходами древних палеозойских пород, образующих иногда причудливые скалы, большей частью поросший невысоким лесом. Тонкий слой торфа в некоторых местах, подмываемых рекой, свисает над обрывом, как куски толстого мохнатого ковра. Растущие на нем деревья, постепенно сползая и наклоняясь, но еще цепляясь корнями за почву, висят иногда над водой в горизонтальном положении.
Левый берег низкий, местами образующий обширные заливные луга, окаймленные лесом, который иногда подходит к воде гривами высоких, старых лиственниц с причудливыми вершинами. Во время отливов обнажаются широкие, больше километра, отмели, часто каменные, но покрытые густым, вязким илом, по-местному няшей, достигающим мощности
больше метра, практически совершенно непроходимым. Был случай, когда на широкой отмели в такой няше завяз и погиб табун из 14 лошадей, на глазах у людей, которые ничего не могли сделать. Русла всех речек и ручьев, впадающих в Кулой, также покрыты этой няшей до уровня, куда достает прилив, и во время отлива их невозможно перейти.
Мои спутники дружно взялись за весла, один на распашных, другой на кормовом. Обычно я тоже принимала участие в гребле, но сейчас они мне решительно не дали — еще намаешься до Мезени и обратно.
По мере приближения к морю река разливалась все шире, низкий берег терялся вдали, перед нами расстилалась широкая гладь, покрытая мелкобитым льдом. Вот справа показался высокий Хорьговский мыс, мы вышли в Мезенский залив Белого моря.
Как уговаривались, несколько раз кинули плавные сетки, поймали несколько крупных селедок, которые тут же зафиксировали формалином.
Собрали сетки и сложили их на дно лодки — им придется ехать со мной всю дорогу: не нести же обратно на плечах.
Вот пристали к крутому каменному Хорьговскому мысу, вытащили лодку, и рыбаки повели меня кверху — показывать дорогу. От мыса берег уходит вправо широкой, плоской дугой до следующего, более низкого мыса, за которым в залив впадает р. Мезень, куда мне надо было плыть.
Но не прямо: перед нами в море вдавалась широкая каменная отмель. почти обнажающаяся в отлив. На ней стояли большие высокие льдины — стамухи, а между ними плавали более мелкие льдины разной величины, крутясь в приливоотливных течениях. А вдали, километрах в полутора-двух, виднелась темная полоса чистой воды, это фарватер р. Мезени. Вот туда мне и надо проплыть между этим ледяным крошевом, крутящимся на мелководьи, над лудой.
Мы попрощались, я оттолкнулась от берега. Мои товарищи, с разными напутствиями пожелав счастливого плавания, отправились пешком до ближнего рыбацкого стана, а я, немного волнуясь, пустилась в плаванье. Очень скоро я поняла, зачем мне дали 6 весел: пытаясь оттолкнуть мешающую льдину, я сломала весло и воочию убедилась, что под водой находятся 9/10 массы видимой на поверхности льдины. На первых порах я несколько растерялась в этом круговороте — льдины вертелись со всех сторон, то перегораживая путь, то появляясь откуда-то сбоку Стараясь скорее выбраться на чистую воду, я налегла на весла и вдруг, подняв глаза, увидела, что на меня несется огромная стамуха. Оказывается — это меня захватило быстрое течение и тащило совсем не в ту сторону, куда я направлялась. Едва удалось избежать столкновения, сломала второе весло, нервы были напряжены до предела. Но куда денешься? Я постаралась взять себя в руки и вслух уговаривала быть спокойнее. И дело как будто пошло лучше, я осторожно обходила мешающие льдины и все дальше удалялась от берега.
Но что-то очень долго нет чистой воды. Плыву я уж, вероятно, не один час, уже берег стал узкой полоской, затуманился голубой дымкой, а кругом все лед и лед, который становится все гуще. Решила забраться на ближнюю стамуху, оглядеть окрестности. Подплыла к ледяной горе и, держа в руках причальный трос с кошкой, вскарабкалась на ее вершину. То, что я увидела, привело меня в полную растерянность: кругом расстилалась бескрайняя белая равнина, ни пятнышка чистой воды, местами обширные сплошные ледяные поля. Между мною и берегом также сплошной лед.
Пока я созерцала все это, послышался шум, здоровая глыба льда свалилась в лодку, раздался треск дерева, и ледяная гора подо мной стала медленно переворачиваться (значит, льдина была уже на плаву, я ушла за пределы отмели). Я бросилась к лодке, оттолкнувшись ногой от переворачивающейся льдины. Она перевернулась, подняв крутую волну, лодка качнулась, черпнула бортом, и я еще не знала, не разбита ли она — такой был треск, и не пойдем ли мы сейчас ко дну. Но море успокоилось, и лодка не собиралась тонуть. Тогда я попыталась выбросить свалившуюся в нее ледяную глыбу, но она была слишком велика и тяжела. Пришлось разрубить ее топором, который был предусмотрительно захвачен с собой, и удалить по частям. Лодка оказалась чуть не до половины залита водой, и я долго вычерпывала ее черпаком, боясь, что появилась течь. Но вода больше не прибывала, а треск был от сломанной деревянной уключины (так называемой кочетки — двух деревянных шпеньков, между которыми закладывается весло при гребле), и дополнительно переломанного уже раньше сломанного мною весла. Ну, это еще не так страшно: топор есть, материал для починки — тоже. Из сломанного весла я выстругала нужные палочки, с трудом выбила из борта обломки прежних кочетков, забила новые — и все в порядке. Но пока я возилась со всей этой аварией, ушло много времени. Берег лишь в одном месте виднелся узкой полоской, кругом сплошной лед, нечего было и думать куда-нибудь двигаться. Очевидно, начавшийся отлив уносил меня от берега. А льды, как я потом узнала, нагнал поднявшийся северо-западный ветер. Я-то местных условий не знала, а мои спутники, молодые ребята, не обратили внимания, и отпустили меня.
Вскоре началось сжатие, лодку мою толкало, борта ее потрескивали.
Я не на шутку испугалась, но неподалеку оказалось большое ледяное поле. Всеми правдами и неправдами я пробилась к нему, чтобы попытаться вытащить лодку на лед. Это оказалось делом неимоверно трудным. Хоть это была легкая зверобойка с полозками, приспособленная для перетаскивания по льду, но для одной девчонки это был груз почти непосильный.
Все же после долгой возни, прорубив пологую канаву — «слип», заведя длинный трос за ближайший ледяной выступ, мне удалось втащить ее на край поля.
И вот — передышка после всей этой канители и переживаний. Прошло несколько часов после моего отплытия, в сплошном напряжении. Тогда я и не думала о еде, а сейчас почувствовала сильный голод. На дорогу я взяла всего 3 шанежки — до Мезени прямым ходом вполне достаточно, но у рыбаков есть хорошая поговорка: «идешь в море на день — бери припасов на неделю». Сколько времени меня теперь протаскает? Куда и когда удастся выбраться? Надо сказать, я тогда сильно приуныла, даже всплакнула грешным делом. В самом деле: одна-одинешенька среди плавучих льдов, почти без еды и теплой одежды. И никто меня не хватится: в Долгощелье знают, что я ушла в Мезень, это минимум на 3 дня, а в Мезени не знают, что я к ним отправилась и не добралась. Никто не будет искать.
С едой дело обстояло серьезно. Вначале, когда льды были не сплошными, кругом летало много чаек, и ружье у меня было — одностволка «тозовка» 16 калибра. Но сейчас все чайки исчезли. Пойманные селедки заформалинены. Остались три шанежки. Я их разрезала на кусочки, разложила по порциям на корме и установила строгий рацион, когда можно съесть очередной кусочек.
Что дальше делать?! Я пробовала зажечь костер из сломанных весел, но потом решила и их приберечь на всякий случай. Пробовала петь, плясать, писать дневник — ничего толком не получалось. Прилегла поспать — устала ведь порядком — но холодно. Так я маялась, час за часом, в вынужденном бездействии. Берег пропал, кругом бело, льды и льды. Ночи светлые, уже середина мая, чуть посереет кругом — и опять светает.
На который — уж не знаю — час, показалась в дымке земля!.. Но рано обрадовалась: посмотрела по компасу, а она — на северо-западе, в противоположной стороне... неужели о. Моржовец?.. Припомнились горькие рассказы о промышленниках, унесенных льдами: увидев Моржовец, они часто навсегда прощалась с домом... Но земля не приближалась. Прошло сколько-то времени, и она исчезла, и опять кругом белая пустыня.
Бесконечно тянулось время, но вот — опять показалась земля, и на этот раз с нужной стороны! Я все глаза проглядела, но она если и приближалась, то неимоверно медленно. Тогда я поставила себе условие: отвернуться и час не глядеть на эту слабую полоску. А через час она стала заметнее и шире! Еще через час — еще ближе. И вот уж, с невыносимой медленностью, меня явно затягивает в устье Мезени. Миновала уже мыс Хорьговский, ясно видны берега, пятна снега, деревья и кусты. Но дрейф постепенно замедлился и совсем прекратился. Была мысль — столкнуть лодку с ледяного поля и пробиваться к берегу, но все равно в сплошном льду никуда не уйдешь. Я боялась, что кончится прилив или переменится ветер, и меня унесет обратно.
И вдруг — по берегу, со стороны Мезени, идут два человека!
Я закричала — не слышат. Выстрелила, — они заметили меня, подобрали длинные палки и начали пробираться ко мне по льдинам. Еще издалека закричали — из-за ветра я едва расслышала: «А у тебя документы есть?». Причем тут документы?! Оказывается, они заподозрили, — не удрала ли я из концлагеря на Соловках! Ближе подошли, но путь им преградила полоса мелкобитого льда. Посовались-посовались, сели и закурили. Потом машут, кричат мне: бросай лодку, давай к нам! Сквозь ветер и скрип льда плохо слышно. Я поднимаю, показываю им сетки, ружье, бидон с селедками. Накануне, на колхозном собрании, я говорила о том, что надо беречь государственное имущество, а теперь сама загублю ценные фидьдекосовые сетки?!
А люди посидели-посидели, зашевелились, поднялись. Я испугалась, что уйдут. Где только взялись силы — поставила в гнездо для мачты весло, повесила на него свою шапку-ушанку, чтобы не потерять лодку во льдах, а сама схватив другое весло, стремительно перепрыгивая по тонущим льдинам, перенеслась к ним. Они даже удивились: ну и девка! А я давай их упрашивать, потом срамить: «Мужики, ну как вам не совестно, если не вынете лодку — я уйду обратно!». И собралась обойти это место по более надежному льду. Но один из них сказал: «Сиди здесь; пойдем, Флегонтыч!». Пробрались далеко кругом и вытащили мою лодку! Поравнявшись со мной, крикнули: «Садись в лодку!», а сами, с двух сторон, чуть не бегом, протащили ее по льдинам и вытянули на берег. <...> Оттянули лодку выше возможной линии прилива, развесили сетки на кольях, воткнутых в прибрежные камни, ружье и бидон с рыбой спрятали на лодке, в рундуке, — чужого здесь никто не возьмет.
И мы отправились берегом в Долгощелье. Но поспевать за ними было очень трудно. Они быстро шагали в легких броднях, а на мне были тяжелые казенные кирзовые сапоги 42 размера, да еще ослабела я за это время — около трех суток — почти без сна и без еды. Скоро дошли до шалашика на берегу, сели отдохнуть. Мои спутники достали бутылочку, а закуски не было. Собирались распить и немного отдохнуть, поспать в шалашике. Предлагали и мне, но куда же, я и вообще не пила, да на голодный желудок, да без сна. Хотелось скорее добраться до дома, и я собралась идти одна. В начале путь лежал по каменному бечевнику. Они предупредили меня, что скоро пойдет прилив, а тогда надо подняться на береговую террасу. По скользкому обрыву трудно, но к берегу выходят распадки и по ним можно вылезти на террасу, только не прозевать водяного вала, поднимающегося по реке.
Вооружившись корявой палкой, двинулась в путь. Сперва по твердому ровному бечевнику было идти довольно легко. Я топала, не спеша, от распадка к распадку, оглядываясь, не нагоняет ли водяной вал. И он появился, конечно, когда я была на полдороге между распадками, и пришлось, опасаясь от него, лезть по мокрому, глинистому обрыву, цепляясь за корни растущих наверху деревьев. Выбралась я совершенно измазанная глиной и, так как место было совершенно необитаемое, а дневное солнышко уже пригревало, я выполоскала в луже свои доспехи, развесила их на палке, как на коромысле, и в таком виде, полуодетая, двинулась по кочкам, по бровке террасы. Но скоро пошел густой кустарник, идти с моей ношей, цепляясь за кусты, стало трудно, и я оделась в мокрые, холодные тряпки и пошла, щелкая зубами и пытаясь согреться на ходу, проклиная эти заросли корявых березок, ковыляя по кочкам в своих огромных сапожищах.
Но тут меня подстерегала неожиданная радость впереди: послышались негромкие трубные звуки. Я осторожно прокралась сквозь кусты, и на небольшой заболоченной полянке, окруженной кустами и березовым мелколесьем, увидела нескольких журавлей, занятых весенней пляской. Они смешно подпрыгивали, взмахивали крыльями, изгибали шеи. Долго я любовалась этим редкостным зрелищем, пока окончательно не продрогла в своей мокрой одежде. Очевидно, я неосторожно шевельнулась: один из журавлей, стоявший в стороне, насторожился, что-то протрубил, и вся стая, тяжело подпрыгивая и взмахивая крыльями, поднялась и улетела.
Я пошла дальше. Мелколесье иногда сменялось довольно крупным сосняком с ягельным покровом. На одной опушке, на поваленном дереве, я увидела токующего рябчика, который хорохорился и подпрыгивал, трепеща крыльями. Но я так неожиданно наткнулась на него, что вспугнула, и он стремительно улетел, громко хлопая крыльями.
Все эти впечатления скрашивали долгий и нелегкий путь. Но вот дорогу мне пересекла речка, впадающая в Кулой, с берегами, покрытыми широкой полосой няши. Пришлось обходить ее и далеко отойти от берега Кулоя. Когда, наконец, удалось обойти ее верховья, начинающиеся в открытом болоте, передо мною лежала широкая, уходящая за горизонт, болотистая равнина, покрытая кочками и залитая водой. Наступила ночь, светлый сероватый сумрак, подморозило. Вода между кочками затянулась ледком, но таким тонким, что он не выдерживал моего веса. Встанешь на лед, только выпрямишься — он с шумом проваливается, и опять ты в воде почти по колено, и так каждый шаг. Вымоталась как следует, и конца этому болотищу не видно, и просто сны видишь на ходу от усталости. Не заметила, откуда вдруг недалеко показался человек — маленький старичок в броднях, с котомочкой, с большим шестом. Наверно — охотник. Поздоровались. Спрашивает: «И куда же ты, голубка, путь правишь?» — «В Долгощелье, дедушка». — «Ай, милая, да ты идешь почитай в Орхангельско, и пути тут нету, одны леса да болота. А ты вон куда ступай, не бойсь, там болото матеряшшо будет, а потом пойдут кусты, березки, лучше вправо сдайся, там тебя все одно река не пустит, не заблудиссе». И показал мне направление почти на 45° в сторону от моего пути. Поблагодарила я его, засекла по компасу направление, и зашлепала дальше, как в полусне. Долго ли, скоро ли, — пересекла я это «матеряшшо болото». В мелколесье стало веселее идти, да и под ногами хоть кочки, но без воды. А я совсем уж выбилась из сил. Несколько раз: — открою глаза, а я уж лежу, засыпаю. Поднимаюсь, иду дальше — вдруг в стороне скачет огромное мохнатое чудовище. Вгляжусь — а это вывороченное с корнями дерево, а я качаюсь на ходу, мне и кажется, что оно скачет.
Наконец, уже под утро, за крутой излучиной, на высоком берегу появились избы Долгощелья и высокая, шатровая, бледно-голубая церковь, в призрачном утреннем освещении кажущаяся прозрачной.. Выбралась на зимник, идущий прямо к нашему домику, стоящему на угоре. А ноги уже не несут по дороге, петляю с одной стороны на другую.
Все же добралась до дома, а на крыльце стоит бабка, моя хозяйка, всматривается, не узнает. Потом признала, и давай надо мной причитать: «Охти, болезна ты моя, да сколь ты грязна, да погана, вся в няше, — а я гляжу — и кой это пес пьяной по зимнику прется»....
Скорее достала теплой воды из печки, помогла вымыться, переодеться, дала кружечку кислого молока. «Бабушка, есть хочу».. — «И не проси, не дам. Знаем уж мы, как промышленников из относу (которых уносило в море) отхаживать». Я рассказала хозяйке о своих приключениях. Когда рассказывала о дедушке, встретившемся мне на болоте и указавшем правильное направление, она заволновалась, спросила, как он выглядел, куда дальше пошел? А я и не заметила, куда он направился, не обратила внимания — очень была усталой. — «У нас и людей-то таких нет, — сказала бабушка. — Ой, девка, это, беспременно, святой Никола угодник был!». Она перекрестилась: «Он о всех плавающих и путешествующих печется, заблудившихся спасает... Он тебя на верный путь направил!.. Молись ему..»
Три дня держала меня бабушка на голодном пайке. А на четвертый я оправилась, раздобыла бродни, и налегке, кружным путем, все же добралась до Мезени, дала телеграмму. А скоро пришел положительный ответ, приказ сдать все оборудование в колхоз на хранение.
А тут и еще удача: за льдом, окончательно очистившим реку, пришел сверху пограничной катер, и начальник согласился захватить меня до Мезени.
Только-что я развела стирку перед отъездом, как неожиданно прибежал за мной матрос. Быстро собралась, свернула мокрые пожитки, — а начальник разрешил, пока мы идем по необитаемым местам, развесить их по вантам на просушку, и катер двинулся с развевающимися шмотками, под всеобщий смех и веселые шутки. Трогательно прощались со мной долгощелы, навезли на катер всяких гостинцев, даже жареной наваги в плошке. Все это мы с командой с удовольствием уничтожили по дороге.
Стремительно, разведя волну на всю реку, пронесся катер по Кулою, завернули за мыс, где я недавно «терпела бедствие», и примчался в Мезень.
А в Мезень уже пришел первый в эту навигацию рейсовый пароход — к нему-то и спешил начальник пограничного катера, и я благополучно прибыла в Архангельск, оттуда поездом в Москву, я поспела собраться к отправлению «Челюскина».
Так закончилась моя первая «ледовая эпопея».