1956-58: 2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция АН СССР

ВВЭ "Север" ААНИИ, ВШЭ "Север" ГУНиО ВМФ, КАЭ-САЭ-РАЭ, МАКЭ и другие.

1956-58: 2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция АН СССР

Сообщение Иван Кукушкин » 30 Июнь 2007 06:18

Саватюгин Л.М., Преображенская М.А., Российские исследования в Антарктике. Том I // Санкт-Петербург, Гидрометеоиздат, 1999

ВТОРАЯ КОМПЛЕКСНАЯ АНТАРКТИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ (1956 —1958 ГГ.)

Континентальную часть Второй экспедиции возглавлял Герой Социалистического Труда А.Ф.Трешников, морскую экспедицию на д/э «Обь» — доктор географических наук И.В.Максимов, на д/э «Лена» — гидрограф О.А.Борщевский. В экспедиции (вместе с экипажем судов) участвовало 625 человек, из них на зимовку осталось 190 человек, сезонный состав состоял из 101 человека, морская антарктическая экспедиция включала 68 человек на д/э «Обь» и 64 человека на д/э «Лена», экипажи судов состояли из 202 человек.

В состав континентальной экспедиции входили 10 отрядов (в том числе 4 сезонных), вспомогательный персонал и личный состав станций: Восток-1 (начальник В.Г.Аверьянов), Пионерская (начальник С.А.Павлов), Комсомольская (начальник В.С.Пелевин) и Оазис (начальник Г.И.Пащенко). Аэрометеорологический отряд из 17 человек возглавлял О.Г.Кричак, геофизический (13 человек) — С.М.Мансуров, гляциологический (25 человек) — П.А.Шумский, сезонный геолого-аэромагнитный отряд (7 человек) — М.Г.Равич, сезонный аэрофотосъемочный (14 человек) — Б.В.Дубовской. Морская экспедиция на д/э «Обь» (капитан И.А.Ман) состояла из 8 отрядов, на д/э «Лена» (капитан А.И.Ветров) — из 5 отрядов. Теплоход «Кооперация» (капитан А.С.Янцелевич) использовался в основном как транспортное судно.

Три экспедиционных судна (д/э «Обь», д/э «Лена», теплоход «Кооперация») доставили в Антарктиду 8220 т различных грузов. Из них 3400 т — на д/э «Обь», 3400 т — на д/э «Лена», 1420 т — на т/х «Кооперация». Среди грузов были четыре самолета ЛИ-2, оборудованных турбокомпрессорами, самолет АН-2, вертолет МИ-4, 10 гусеничных тягачей, две буровые установки, переносная сейсмическая станция, два радиотеодолита «Малахит», 30 саней, четыре трактора С-80, 13 волокуш, радиопередатчики, электростанции, стройматериалы, детали сборных домов и пр.

Во время разгрузки д/э «Лена» произошла катастрофа: обломился край ледникового барьера шириной 6 м и увлек за собой в воду 9 человек и груз, погибли гидрограф Н.И.Буромский и студент-практикант Е.К.Зыков, остальные получили серьезные травмы.

В распоряжении авиаотряда было девять самолетов и три вертолета.

До апреля 1957 г. в работе принимал участие как сезонный, так и зимовочный состав. Авиация завезла на все южно-полярные станции более 495 т. различных грузов, из них на станцию Восток-1 — 118 т, на станцию Восток — около 5 т, на станцию Комсомольскую — 52 т, на станцию Пионерскую — 210 т, на станцию Оазис — 109 т. На станции Восток-1, Комсомольскую и Пионерскую грузы завозились в большей части для обеспечения движения санно-тракторных поездов. Впервые в зимних условиях (27 июня 1957 г.) был совершен полет самолета ЛИ-2 (пилоты Б.А.Миньков, С.А.Ерохин) в глубь Антарктиды и выполнена посадка на станции Восток-I, где ранее никогда не совершал посадки ни один самолет.

По соглашению между Комитетами МГГ СССР и США в обсерватории Мирный работал американский метеоролог Г.Д.Картрайт, а на станции Литл-Америка — советский метеоролог В.И.Расторгуев.

ОСНОВНЫЕ ИТОГИ ЭКСПЕДИЦИИ

За период Второй советской комплексной антарктической экспедиции были получены следующие результаты:

1. Продолжены стационарные научные наблюдения в обсерватории Мирный, а также на станциях Оазис и Пионерская.

2. Созданы внутриконтинентальные станции Восток-1 (впоследствии перемещенная в район Южного геомагнитного полюса и переименованная в Восток) и Комсомольская, промежуточная база, не предусмотренная программой МГГ. Таким образом, комплексные научные наблюдения по программе МГГ регулярно проводились в обсерватории Мирный и на станциях Пионерская, Оазис, Восток-1 (затем Восток) и Комсомольская.

3. Проведена серия санно-тракторных походов, в итоге которых выполнен обширный комплекс исследований ледникового покрова, осуществлен гляциологический разрез по маршруту Мирный-Пионерская (поход гляциологического отряда под руководством П.А.Шумского в феврале—марте 1957 г.).

4. Осуществлены геологические и биогеографические работы в районах оазиса Бангера, гор Гаусберг, Амундсена и Страткона.

5. С д/э «Лена» специальным аэрофотосъемочным отрядом под руководством О.А.Борщевского произведена аэрофотосъемка побережья Индийского океана от шельфового ледника Шеклтона до Западного шельфового ледника глубиной до 100 км.

Во время неоднократных высадок на берег наземных партий выполнялись геологические и рекогносцировочные съемки, обследовались берега, острова и нунатаки, собирались биологические образцы. С судна были выполнены комплексные океанографические и гидрографические исследования, проведено картирование морских льдов и айсбергов.

6. Морская экспедиция д/э «Обь» осуществила шесть разрезов в Индийском океане, а также разрез Мирный—Калькутта. На этих разрезах было выполнено 178 глубоководных океанографических станций, на которых проведены гидрологические, гидрохимические, геологические и биологические исследования.

Во время работ в южной части Индийского океана была обнаружена обширная область относительного мелководья с сильно расчлененным рельефом. Впоследствии возвышенности получили названия: западная — банка Обь, восточная — банка Лена.

7. Выполнен большой объем строительных работ в Мирном. В летний сезон 1956/57 г. в обсерватории были сданы в эксплуатацию следующие сооружения: пять жилых стандартных домиков, павильон для изучения космических лучей, павильон для изучения земных токов и компараторный пункт, металлический гараж-склад. Всего на 1 января 1958 г. на станции Мирный насчитывалось около 36 сооружений различного типа.

КРАТКИЕ СВЕДЕНИЯ О САННОТРАКТОРНЫХ ПОХОДАХ

Во время Второй КАЭ был выполнен ряд походов в глубь континента.

Гляциологический поход по маршруту Мирный—Пионерская, во время которого был проведен широкий комплекс исследований ледникового покрова. Поезд состоял из двух гусеничных тягачей и шести прицепов, на которых были установлены сейсмостанция, радиостанция, жилые домики, а также гляциологическое, гравиметрическое, астрономическое, геодезическое и штурманское оборудование. В научных исследованиях принимали участие 17 полярников под руководством профессора П.А.Шумского.

Поезд вышел из Мирного 7 февраля и 21 марта прибыл на станцию Пионерскую, проведя в пути полтора месяца. На обратном пути поезд попал в зону трещин краевой части ледника Хелен, в результате чего одна из машин провалилась в трещину (людям удалось выбраться через крышу домика, а тягач подняли лебедкой). В Мирный поезд вернулся 1 мая.

Во время похода был собран уникальный материал, по данным которого построен профильный разрез от Мирного до Пионерской.

Поход Мирный—Комсомольская (начальник В.С.Пелевин) начался 14 февраля 1957 г., 21 февраля поезд прибыл на станцию Пионерскую, 7 марта — в точку с координатами 74° ю.ш., 97° в.д., где было решено организовать станцию Комсомольскую. Однако в связи с трудностями, вызванными ранним наступлением зимы, санно-тракторный поезд был законсервирован до весны, а личный состав в количестве 10 человек вывезен в Мирный на самолетах. Второй этап создания Комсомольской начался через семь месяцев во время проведения весеннего похода в район Южного геомагнитного полюса.

Поход в район Южного геомагнитного полюса был проведен в несколько этапов.

Во время первого этапа (начальник поезда В.Г.Аверьянов) был совершен переход по маршруту Мирный—635-й километр, где в пункте с координатами 72°09' ю.ш., 96°34' в.д. 18 марта 1957 г. открыта временная станция Восток-1.

8 октября 1957 г. из Мирного на юг вышел весенний санно-тракторный поезд (поход возглавлял начальник Второй КАЭ А.Ф.Трешников), который 29 октября прибыл на станцию Восток-1, а 4 ноября достиг места, где предыдущей антарктической осенью (март 1957 г.) была подготовлена база для станции Комсомольской. 6 ноября эта внутриматериковая станция была открыта. Для проведения работ на станции остались 7 человек во главе с В.С.Пелевиным.

Следующий этап состоял в перебазировании станции Восток-1 в район Южного геомагнитного полюса. Девять гусеничных тягачей тянули на прицепе установленные на пяти санях жилой домик, радиостанцию, электростанцию, кают-компанию, а также четверо саней с дизельным топливом, продовольствием и различным оборудованием. 16 декабря поезд прибыл в район Южного геомагнитного полюса. В тот же день была открыта станция Восток.

Общая протяженность этого беспримерного по трудности похода составила 3850 км, продолжительность — 85 дней, число участников похода — 40 человек.

Во время его проведения выполнялись метеорологические, актинометрические, магнитные, гравиметрические и гляциологические наблюдения, которые дали первое представление об этом никем еще не исследованном районе Антарктиды.



Текст статьи на момент размещения на сайте http://www.polarpost.ru/articles/Antarc ... 2KAEAN.htm :

Статистика 2-й КАЭ:Число участников:
общее: 619
сезон: 221

Руководители экспедиции:
Начальник КАЭ – А.Ф.Трешников
Начальник морской части экспедиции на д/э "Обь" – И.В.Максимов
Начальник морской части экспедиции на д/э "Лена" – О.А.Борщевский

Экспедиционные суда:
д/э "Обь" - капитан И.А.Ман
д/э "Лена" - капитан А.И.Ветров
т/х "Кооперация" - капитан А.С.Янцелевич

Станции:
Мирный : нач. станции А.Ф.Трешников : зимовочный состав - 169 чел.
Комсомольская : нач. станции В.С.Пелевин : зимовочный состав - 7 чел.
Восток-1 : нач. станции В.Г.Аверьянов : зимовочный состав - 8 чел.
Оазис: нач. станции Г.И.Пащенко : зимовочный состав - 7 чел.
Пионерская : нач. станции С.А.Павлов : зимовочный состав - 5 чел.
Е.П.Сашенков, "Филателия Страны Пингвинов", Москва, "Связь", 1980г.
Глава "2-я САЭ" :

В распоряжении 2-й САЭ были три судна: д/э "Обь", вышедший 7 ноября 1956 г. из Калининграда, т/х "Кооперация", вышедший 26 ноября 1956 г., и д/э "Лена", вышедший 11 декабря 1956 г. также из Калининграда.
Почтовая экипировка новой экспедиции значительно превосходила оснащение предшествующей. За полмесяца до выхода в плавание "Оби" - 22 октября 1956 г. - почтовое ведомство выпустило специальную марку "Советская Антарктическая экспедиция" (№ 1956). Впервые доставили в Антарктиду и маркированный конверт - цельную вещь Министерства связи СССР с антарктическим сюжетом. Его история не лишена интереса. Во время первого рейса "Оби" кинооператору Александру Кочеткову, сопровождавшему экспедицию, удалось запечатлеть на фоне судна живой символ ледового континента - пингвина. Этот живописный снимок, вошедший, кстати, кадром в документальный фильм "Огни Мирного", вскоре "перекочевал" на почтовый конверт. Цельная вещь № 291 "Советская антарктическая экспедиция. Флагманский корабль "Обь" у берегов Антарктиды" отправилась осенью 1956 г. путешествовать по свету.
Участники этой экспедиции, возглавлявшейся А. Ф. Трешниковым, значительно расширили диапазон исследований. 12 декабря 1956 г. первая группа зимовщиков подошла на "Оби" к Мирному, 5 января 1957 г. выгрузка закончилась.
"Третья внутриматериковая станция Комсомольская, которая не была предусмотрена программой МГГ, начала функционировать 6 ноября 1957 г. и стала основной промежуточной базой для санно-тракторных поездов и самолетов, направлявшихся к Южному геомагнитному полюсу и Полюсу относительной недоступности" /Нудельман А. В. Советские экспедиции в Антарктику 1955-1959 гг. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1962./
Направившись на юг, участники санно-тракторного поезда выполнили и вторую задачу - перебазировали станцию Восток-1 на Южный геомагнитный полюс, находящийся на расстоянии 1410 км от Мирного. 16 декабря 1957 г. в этой точке был поднятГосударственный флаг СССР в честь открытия станции Восток. Таким образом, в начале Международного геофизического года СССР создал в Антарктиде шесть научно-исследовательских станций. Станция Восток названа по имени шлюпа, участвовавшего в первой русской экспедиции, открывшей Антарктиду.Точка, где создана новая станция, замечательна тем, что именно здесь находится Южный геомагнитный полюс. Позднее здесь же определился и Полюс холода планеты. Станции Восток посвящена концевая марка серии 1965 г. "Исследование Арктики и Антарктики" (№ 3271).
В период 2-й САЭ продолжали работать станции Оазис и Пионерская. В книге "У полюсов Земли" А. Ф. Трешников вспоминал, как он, будучи начальником 2-й САЭ, прибыл 7 января 1958 г. на санно-тракторном поезде из Мирного на станцию Пионерская. Ему показали размещенное в небольшом домике хозяйство, в том числе и "почту-телеграф"... Почту, расположенную на уровне облаков среднего яруса.
Изображение
Почта советской экспедиции на родину отправлена с "Кооперацией" в середине февраля 1957 г. Во время экспедиционного плавания с середины января по апрель в водах Индийского океана "Обь" зашла в южноафриканский порт Кейптаун и взяла на борт почту. 6 апреля эта почта была доставлена в Мирный.
Весной 1958 г. почта шла на родину необычным путем. 11 -13 апреля т/х "Кооперация" заходил в Александрию (Египет). Там пассажиры перешли на борт т/х "Победа", который пришел в Одессу. 25 апреля 1958 г., после встречи участников 2-й САЭ в порту, экспедиционная почта была передана на берег.
Прибытие "Лены" в Ленинград - 23 мая, прибытие "Кооперации" в Ригу - 4 апреля, прибытие "Оби" в Ригу - 21 июня 1957 г.


Именно во вторую антарктическуя экспедицию впервые начинают применятся почтовые антарктические штемпеля СССР. Кем и когда был доставлен экспедиционный штемпель сейчас точно неизвестно. Но то, что 1-я КАЭ своих штемпелей не имела подтверждают многие ее участники, в том числе и "традиционный почтовик" полярников - радист 1-й КАЭ Е.Т.Ветров. Станционным переводным штемпелем - "Антарктида / Мирный", привезенным начальником отряда связи и радионавигации начали гасить письма с января 1957г. / ² «Антарктические письма», стр16./
Изображение
Помимо применявшихся "Антарктическая экспедиция" и "Мирный" готовился и третий штемпель - с надписью "Антарктида". Утвержден он не был и официально не применялся. Существующие гашения с датами 57 года - из партии пробных оттисков изготовленных для утверждения начальником главного почтового управления СССР О.К.Макаровым. Представленный на изображении конверт - один из таких пробников, был получен из коллекции заместителя министра связи ведающим выпуском марок К.Сергейчука.

Хронология некоторых событий Второй КАЭ

• 28 февраля д/э «Обь» вывел из ледового плена японское судно «Сойя».
• 28 февраля из Мирного вышел санно-гусеничный поезд в район Южного геомагнитного полюса (начальник похода В.Г.Аверьянов).
• 12 апреля создана временная внутриматериковая станция Восток-I (72°08( ю.ш., 96°35( в.д.). Начальник В.Г.Аверьянов. На станции начались регулярные метеонаблюдения. Окончательное оборудование метеорологической и снегомерной площадок было завершено 20 апреля. 1 июня аэрологи выпустили первый пробный радиозонд.
• 27 июня впервые антарктической зимой в глубь материка совершен полет самолета ЛИ-2 (пилоты Б.А.Миньков, С.А.Ерохов), выполнивший посадку на станции Восток-I.
• 1 июля на антарктических станциях начались работы по программе Международного геофизического года (МГГ), в которых приняло участие 12 государств.
• 8 октября из Мирного вышел санно-гусеничный поезд, в задачи которого входило создание внутриконтинентальных станций Комсомольская и Восток. Руководил походом начальник Второй КАЭ А.Ф.Трешников.
• 6 ноября была открыта советская внутриматериковая станция Комсомольская (74°06' ю.ш., 97°30' в.д.). Первую зимовку возглавил В.С.Пелевин. К 9 ноября на станции была закончена укатка взлетно-посадочной полосы, на которой в тот же день приземлились три самолета ЛИ-2 на лыжах.
• 16 декабря по прибытии в район Южного геомагнитного полюса санно-тракторного поезда, возглавляемого начальником Второй КАЭ А.Ф.Трешниковым, была открыта внутриконтинентальная станция Восток (78°28' ю.ш., 106°48' в.д.), расположенная на высоте 3420м над уровнем моря на расстоянии 1410 км от Мирного. Работу личного состава станции возглавил начальник станции Восток-1 В.Г.Аверьянов.
• 22 декабря на станции Восток впервые приземлились два самолета ЛИ-2, оборудованные турбокомпрессорами (командиры кораблей Б.А.Миньков и Я.Я.Дмитриев).
• 23 декабря на самолете ИЛ-12, управляемым начальником авиаотряда В.М.Перовым и штурманом Б.С.Бородкиным, совершен разведывательный полет из Мирного в район Полюса относительной недоступности. На борту самолета находились начальники Второй и Третьей КАЭ А.Ф.Трешников и Е.И.Толстиков, будущий начальник станции Советская В.К.Бабарыкин.
• 31 декабря впервые в СССР с экспедиционного судна д/э «Обь» осуществлен запуск метеорологической ракеты. Дизель-электроход находился в это время в море Дейвиса.

2-я КАЭ в книге и живописи

"Хмурое ноябрьское небо повисло над Балтикой. Закончен торжественный митинг, отзвучали прощальные гудки, и причалы калининградского порта медленно уходят вдаль, тают в осенней дымке. Впереди долгий путь через моря и океаны к другому концу земли - к ледяным берегам Антарктиды.
Тяжелая зыбь зимнего шторма идет нам навстречу. Наше судно - большой теплоход «Кооперация» - раскачивается глубокими, мерными взмахами, будто хочет поплотнее утрясти переполняющую его массу людей и грузов. На борту находится почти весь состав континентальной антарктической экспедиции 1957 года - научные сотрудники, работники полярной авиации, трактористы, врачи, радисты, плотники, да всех и не перечтешь..."

Так начинается последняя глава "На шестом континенте" книги Игоря Рубана "Без темных очков". Человек редкой профессии - полярный художник, своим трудом и своими работами заслуживший признание и уважение многих известных полярников, был направлен в "творческую командировку" в составе 2-й КАЭ. Потрясающие по своей точной лаконичности наброски сделанные в ходе поездки на станциях Мирный, Пионерская, Восток и т/х «Кооперация» позднее вошли в качестве иллюстраций в эту книгу. А написанные после возвращения в Москву картины ярко и образно передают атмосферу первых лет советских экспедиций в Антарктиду и хранятся в более чем 30 художественных и краеведческих музеях страны и за рубежом, в том числе в Государственном Русском музее и в ВМО «Государственная Третьяковская галерея».

ссылка: http://www.polarpost.ru/articles/Antarctica/SAE/02-KAE/2KAEAN.htm



Литература по 2-й КАЭ:

И.Рубан: "Без темных очков" http://www.ruban.ru/books/1/105.html
И.Рубан: "В глубь Антарктиды" http://www.ruban.ru/books/5/1.html
А.Гусев: "В снегах Антарктиды"
А.Трешников: "Закованный в лед"
Спасём нашу «Арктику»! arktika.polarpost.ru
Аватара пользователя
Иван Кукушкин
 
Сообщения: 11077
Зарегистрирован: 17 Июнь 2007 05:52
Откуда: Нижний Новгород

2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция Академии Наук СССР

Сообщение Владимир Вейхман » 25 Октябрь 2008 17:47

Владимир Вейхман.
В безбрежном Южном океане http://sea-safety.ucoz.ru/index/va_bezb ... eane/0-100

В безбрежном Южном океане
Памяти друзей по антарктической экспедиции


Зачем курсанту Антарктика?

Мы хотели попасть в антарктическую экспедицию.

Почти год назад, осенью 1955 года, к берегам шестого материка на дизель-электроходах «Обь» и «Лена» отправилась первая советская антарктическая экспедиция. Подойдя в море Дейвиса к берегу, названному берегом Правды, экспедиция основала базу советских антарктических исследований – поселок Мирный. А суда экспедиции выполнили комплекс исследований в водах Антарктики – окружающих ледяной континент пространствах Южного океана.

Об участии в первой экспедиции никто из курсантов тогда не мог и помышлять. Число научных работников, летчиков, моряков, желающих попасть в Антарктику, намного превышало количество вакансий. Однако теперь ситуация несколько изменилась. Начальником второй морской экспедиции на дизель-электроходе «Обь» был назначен океанолог Игорь Владиславович Максимов, профессор нашего Ленинградского высшего инженерного морского училища имени адмирала Макарова. Он взял в состав экспедиции несколько преподавателей училища и, заботясь о научной смене, высказывал пожелание взять в рейс еще и курсантов-океанологов. Однако к моменту выхода «Оби» в рейс никому из океанологов не успели оформить документы.

О появившейся – пока чисто теоретически – возможности попасть на «Обь» я узнал от своего друга, курсанта-гидрографа Олега Михайлова, который, проходя минувшим летом практику в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте, вместе с океанологами Володей Кузьминым и Женей Барановым уже побывал в экспедиции на «Оби» в Гренландском море. А от меня об этом узнали мои сокурсники-судоводители Саша Чупыра и Виктор Никитин, которых эта идея сильно заинтересовала.

Почему мы хотели попасть в Антарктику? Честолюбивые мотивы отвергались с порога. На какую славу и награды могут рассчитывать рядовые практиканты, когда в составе экспедиции сплошь именитые научные сотрудники?

На заработки также рассчитывать не приходилось: практиканты получают обычную маленькую курсантскую стипендию, и ничего кроме того. Ну, еще в портах захода иностранная валюта, – так, на кино да на лимонад.

Профессиональный интерес, конечно, был, в особенности для океанологов: ведь морская экспедиция была, по преимуществу, океанографической, а где океанологи – там и гидрографы. А у нас, судоводителей, серьезным мотивом наших устремлений было намерение приобрести в дальнем плавании опыт работы на ходовом мостике – намного больший и, главное, качественно иной, чем полученный на предыдущих производственных практиках по рабочей профессии матроса.

Но все-таки было что-то большее, может быть, нами самими не вполне осознаваемое – это желание оторваться от обыденности, попробовать себя в достижении недосягаемого, в открытии неоткрытого, в освоении неизведанного. Мы просто поняли, что мы не можем без Антарктики, да и Антарктика, пожалуй, не может без нас.

Мы пошли к деканам своих факультетов – арктического и судоводительского. По правде говоря, особой надежды попасть в экспедицию у нас не было – учебными планами такая плавательная практика не предусмотрена.

Начальство колебалось: отпускать – не отпускать. И плюсы были понятны: ребята хотят приобрести хорошие практические навыки, да и сам факт участия курсантов в уникальной экспедиции будет работать на престиж училища. И минусы ясны: велик риск отстать от выпуска на целый год, нас же будут обвинять. Казалось бы, мы все-таки уговорили нашего декана, но тут произошло непредвиденное.

Министерству рыбной промышленности потребовалось перегнать с Балтики на Дальний Восток большую группу судов, приобретенных в Польше и Германии. Судовые команды было решено сформировать из курсантов. Конечно, этим удачно достигалось одновременно несколько целей: и практика будет богатая, и заработок неплохой, и за счет изменения учебного плана всему курсу удастся избежать всякого отставания от установленного срока выпуска. Прощайте, значит, мысли об Антарктике. Я уже получил «прописку» в паспорте моряка: теплоход «Кулой», и первая группа курсантов уже выехала в Польшу, как вдруг – новая неожиданность.

В последних числах октября начались военные действия Англии, Франции и Израиля против Египта. Армия Израиля заняла Синайский полуостров и вплотную подошла к Суэцкому каналу. В канале были затоплены суда, и он был закрыт для плавания. Перегон на Дальний Восток откладывался на неопределенный срок. А нам дали разрешение на участие в антарктической экспедиции.

Но к этому времени дизель-электроход «Обь» уже покинул Калининградский порт. Придется догонять флагманский корабль экспедиции на теплоходе «Кооперация», который отправится в Мирный вслед за «Обью».

Мы срочно оформили задания на дипломные работы, понабрали учебников по всем предметам своего курса, получили скромные командировочные на проезд до Калининграда, где, как нам сказали, ко дню нашего прибытия должна уже находиться «Кооперация».


«Корпорация шарлатанов»

Мы – это шестеро курсантов, все – пятикурсники, кроме Жени Баранова, который учился курсом младше.

Гидрограф Олег Михайлов, высокого роста, стройный и смуглый красавец, на которого всегда обращали внимание женщины, в обиходе звался Алька. Он обладал множеством талантов: играл на всех, наверное, музыкальных инструментах, с легкостью сочинял и юмористические стихи, и трогательные лирические послания, и сентиментальные рассказы.

Океанолога Владимира Ивановича Кузьмина прозвали по инициалам: «Вика». Такое прозвище ему нравилось, и он откликался на него, как на природное имя. Вика был этаким спортсменом-джентльменом. Он с азартом играл в волейбол, настольный теннис, плавал, прыгал в воду с трамплина, бурно реагируя на выигрыш и неудачи. В своих суждениях всегда был подчеркнуто независим, мог пойти против любого мнения. В то же время был человеком по природе компанейским, заводилой в общих житейских предприятиях; иногда удивлял окружающих своей неподдельной наивностью и неожиданными импровизациями.

За океанологом Женькой Барановым, младшим в компании, закрепилось прозвище «Альдебаран» (название звезды в созвездии Тельца) – по созвучию с фамилией. Женька, склонный поиронизировать над собой, в то же время был более других обидчив и более других нуждался в самоутверждении. Он благодарно воспринимал проявления доброжелательного к нему отношения. Обладая острой наблюдательностью, подчас мог рассуждать по мало замеченному другими поводу, показывая банальные явления в неожиданном ракурсе. Лодырей среди нас, вообще говоря, не было, но трудолюбие Евгения всегда можно было поставить в пример.

Оставшиеся трое – это будущие судоводители.

Никитин, Виктор Дмитриевич, любил показать себя этаким неспешным сибаритом, охотно поддающимся разным житейским соблазнам – то чревоугодию, то какой-нибудь азартной игре, то демонстративному бренчанию на гитаре в неподходящее время. Он откликался на «Митрича» – так он был прозван не только в соответствии с отчеством, но и за семейно-добродушное расположение к окружающим, которых он, впрочем, при необходимости мог поставить на место, изобразив на лице восхищенное недоумение. Он любил хорошую компанию и был тем человеком, к которому в минуты сомнений и раздумий можно обратиться: «Знаешь, Митрич…»

Сашка Чупыра внешне казался добродушным увальнем, что, однако, вовсе не выражало глубинную сущность его характера: самостоятельность в суждениях, скрытую мечтательность и простоватый юмор. Он мог рассказывать о себе какую-нибудь смешную историю, например, о том, как его лягнул мерин Антон. Ему, пожалуй, в наибольшей степени было свойственно то, что было присуще любому из нас: преданность выбранной профессии, вне которой он не представлял свою будущую жизнь.

За мной на какое-то время закрепилось прозвище «Гербаус». Впрочем, это скорее было не прозвище, а обязанность, которую на меня возложил коллектив. Гербаус – это фамилия главного бухгалтера училища, человека оригинального, казалось бы, неприступного, но смело решавшего вопросы выдачи и невыдачи стипендии. Гербаус по какому-то наитию, безо всяких справок, определял, кому выплатить стипендию, а кому не давать, и никогда не ошибался, во всяком случае, в худшую для курсанта сторону. Между участниками нашего предприятия была заключена конвенция: мне как «Гербаусу» должны быть сданы все имеющиеся деньги, а я выдавал на разные нужды из общей кассы.

Митрич, разговаривая по телефону с отцом, сказал ему, что мы собираемся в Антарктику на «Кооперации». То ли тому послышалось слово «корпорация», то ли он, узнав, что сын собирается в антарктический рейс, да еще с товарищами, в сердцах обозвал нашу компанию «корпорацией шарлатанов». В этой оговорке было что-то, отражавшее изрядную долю авантюризма в нашем предприятии, и мы приняли ее как фирменное название до сей поры безымянного коллектива.


Самый главный чемодан

Ах, какими бесшабашными и веселыми были наши проводы, сколько тостов в ресторане Балтийского вокзала – по килечке на закуску – сказали остающиеся товарищи наши, сколько раз оркестр повторил только что вошедшую в моду лихую песенку «Мамба итальяна»!

И поезд неспешно повез нас в Калининград.

Наутро обнаружилось, что отсутствует самый большой чемодан, принадлежащий Альке Михайлову. В него были уложены все учебники и даже мореходные инструменты, взятые из училища. После разбора обстоятельств пришли к выводу, что чемодан, скорее всего, остался в общежитии. Провожавшие нас друзья-товарищи не позволили нам нести свой багаж самим, а самый большой чемодан показался кому-то очень тяжелым… Вот тебе и «Мамба итальяна».

А в Калининграде – новая неожиданность. «Кооперация» в порт еще не пришла и придет неизвестно когда: задерживается на ремонте в Риге.

Представитель экспедиции поселил нас в гостиницу «Москва». Комната была как раз на шестерых. Подсчитали деньги, оставшиеся после проводов, и пришли в уныние. Даже на оплату номера в гостинице до прихода «Кооперации» явно не хватит. Чтобы меньше хотелось есть, мы решили не вставать из постелей часов до четырех дня. Потом мы с Викой отправлялись в ресторанную кухню и приносили оттуда большой алюминиевый чайник кофе и буханку хлеба. Раза два удалось наскрести еще на соленую кильку.

Созвонились с училищем и удостоверились, что наши предположения насчет отставшего чемодана были правильны – он так и остался стоять в коридоре общежития. Попросили самого надежного из друзей отправить его с проводницей. Поезд приходил ночью, и к гостинице подошло заказанное такси – вместительный «ЗИМ». Эх, плакали наши последние рубли и копейки. Машина тщетно металась среди нетронутых с войны руин центральной части города от одного разведенного моста к другому. До Южного вокзала мы добрались с опозданием. Состав уже отогнали в депо, которое мы отыскивали в ночной темноте, вышагивая по шпалам. Сонная проводница была к нам очень неприветлива, а мы потащили злополучный тяжеленный чемодан в здание вокзала, чтобы дождаться, когда начнут ходить трамваи…

«Кооперация» все не приходила. Надо было что-то предпринимать.

Решили что-нибудь продать. У Женьки была зимняя шапка с кожаным верхом, ее-то мы и продали. А у меня в мастерской взяли механизм от наручных часов – поцарапанный корпус мастер выложил обратно на прилавок.

Уплатили за пару дней за гостиницу, и на этом вырученные деньги закончились. Как быть?

Отправились в порт, где около ворот, в какой-то будочке размещалось представительство экспедиции. По дороге обогнали транспортируемый к порту самолет – ЛИ-2 со снятыми крыльями; должно быть, он предназначался для погрузки на «Кооперацию». Видимо, облик наш в кургузых курсантских шинелишках и помятых фуражках был достаточно жалок, и самый главный представитель распорядился выдать нам аванс – по сто рублей на человека. До сей поры за этот «аванс» мы не отчитались…

Тут нас в местную молодежную газету сфотографировали. Приятно, однако, хотя и понимаем, что ничего такого, достойного внимания прессы, мы пока что не совершили. А вечером стучится в дверь женщина – администратор гостиницы: «Ребята, помогите! Тут у нас наверху укротитель живет, с цирком приехал. Он каждый вечер напивается, буянит, дежурную по этажу гоняет». Пошли укротителя укрощать, а сами побаиваемся: черт его знает, он с разными там тиграми да леопардами привык общаться. А что мы, некормленые, против них? Мужик, однако, ничего оказался, сговорчивый. Глаза, правда, мутные, да и голосище – ого-го! Но мы к нему спокойно так, по-хорошему. Ничего, с пониманием оказался, пошел в свой номер и нас позвал – выпить с ним. Ну, мы ему объяснили, что ему, пожалуй, хватит, а мы студенты, нам пить сегодня нельзя – дескать, занимаемся учебой.

А через день-другой пришла, наконец, «Кооперация».



«Уходим завтра в море»

Ночь я провел у четвертого трюма – наблюдающим за погрузкой. В этот трюм загружали продукты для экспедиции. Погрузка шла сумбурно и в каком-то рваном темпе. Главная моя задача была – уберечь поступающую в трюм провизию от разграбления. Сказать по правде, удавалось это мне плохо. Грузчики-докеры с равнодушными лицами профессиональных громил, нисколько не стесняясь, деловито разбивали ящики с банками консервов, блоками сигарет и папирос и еще черт знает с чем, и банка за банкой, блок за блоком исчезали в бездонных карманах грабителей. К счастью, в помыслах докеров не было агрессии. Если я, «наблюдающий», садился на ящик, они его не трогали. Увещевания не производили никакого эффекта, жаловаться было некому. Второй помощник капитана Анатолий, отвечающий за погрузку, находился в сильном подпитии и, по-видимому, не пытался регулировать процесс погрузки.

Дед с ошвартованной баржи, с которой в судовые емкости принимали воду, забрался на корму и вытаскивал из оставленных там ящиков бутылки, вскрывал, пробовал содержимое на вкус и, недовольный, выкидывал их за борт. «Вот, – поделился он со мною своими впечатлениями, – ни крепости, ни вкуса, какая-то гадость, "Нарзан” называется»…

Прощальный митинг и отход от причала я проспал, вырубившись после сумбурной бессонной ночи. Даже не проснулся, когда нас проверяли пограничники и таможенники, видимо, кто-то из ребят предъявил мои документы и мою спящую личность.

Отойдя от причала Калининградского порта, «Кооперация» в море не вышла из-за жестокого шторма, а, не доходя до Балтийска, в морском канале стала на якорь в ожидании улучшения погоды. А мы включились в работу. Сначала мы вместе с палубной командой под началом боцмана проверяли крепление палубных грузов, с помощью винтовых талрепов обтягивали туго-натуго стальные тросы – найтовы и зажимали струбцинами их концы, досками и бревнами (именуемыми «сепарация») раскрепляли громоздкие грузовые места. Потом нам была поручена интеллигентная штурманская работа – разбирать навигационные карты, полученные перед отходом. Карт было огромное количество, они занимали всю застекленную веранду правого борта, и дня два мы их переписывали, раскладывали по номерам и с любопытством разглядывали грядущие места нашего путешествия.

«Кооперация» – грузопассажирский теплоход, построенный еще в 1929 году на Балтийском судостроительном заводе. Его длина 103, а ширина – чуть меньше 15 метров. Экипаж состоит из 60 человек, а экспедиционный состав насчитывал примерно 170 человек. Он подразделялся на три части: зимовщики, которые останутся в Антарктиде на год с лишним, сезонный состав – строители, аэрофотосъемщики и другие, и. наконец, небольшая группа, в которую входим и мы, – это те, кто в Мирном должен перейти на головное судно экспедиции дизель-электроход «Обь» и принять участие в морской части экспедиции.

Наконец, «Кооперация» проползла через проход между волноломами порта и вышла в бурное Балтийское море. Вперед судно движется черепашьим шагом, кажется, что временами скорость падает до нуля. Короткая и крутая волна порывисто качает теплоход. Самочувствие отвратительное не только у новичков, но и у нас, считающих себя бывалыми моряками. Находиться в каюте невыносимо противно, выворачивает душу духота. А на палубе, где свежий воздух, омерзительно холодно. Говорят, что от качки помогают соленые огурцы; около третьего трюма стоит откупоренная бочка с огурцами, но, в действительности, огурец не облегчил положение. Очень хотелось есть, но от одного упоминания о пище мутило. Я мучился, должно быть, сутки, а затем, зайдя за кормовую надстройку, чтобы никто не увидел, перевесился через фальшборт и отдал дань Нептуну. Сразу же холодный пот прошиб, а потом стало так легко, свободно, и я вскоре с аппетитом поужинал. В течение всего рейса больше я не укачивался до рвоты.

Позади Балтика, прошли Кильский канал, от одного плавучего маяка к другому прошли Северное море. В проливе Па-де-Кале, неподалеку от Дувра, к борту подлетел катер: он привез комплект английских карт на маршрут нашего перехода. Кроме того, на борт «Кооперации» было передано несколько ящиков специального «морского мыла».

Так как запасы пресной воды на судне были ограничены, в систему мытьевой воды подавалась соленая забортная вода. Обычное мыло в этой воде не мылилось, и по куску «морского мыла» было выдано каждому члену экипажа и пассажиру. Увы, «морское мыло» мылилось, пожалуй, не лучше обыкновенного…


Капитанский секстан

Капитан, Анатолий Савельевич Янцелевич, на первых порах показался нам очень строгим. Впрочем, его можно понять: он не очень-то представлял, что делать с шестеркой курсантов, неведомо зачем свалившихся на его голову. Он был склонен поступить с нами, как с обычными практикантами младших курсов, и передал нас в полное ведение боцмана Гайнутдинова. На наши возражения капитан обратился по радио к профессору Максимову, находившемуся на дизель-электроходе «Обь». Максимов прислал строгую радиограмму, требуя безусловного выполнения указаний капитана. Мы попросили капитана о встрече, чтобы разобраться в сложившейся ситуации. Анатолий Савельевич внимательно нас выслушал. Мы доказывали, что от участия в судовых работах не отказываемся, но пошли в рейс, чтобы приобрести навыки в своей будущей инженерной деятельности, и наша практика – штурманская, преддипломная. Янцелевича нам удалось убедить, и мы стали нести вахту в качестве дублеров вахтенного помощника капитана, а также стоять на руле. Нас взял под свое покровительство третий помощник капитана Вениамин Николаевич Красноюрченко, сам недавно окончивший наше училище. Несмотря на его молодость, нам было чему у него поучиться: и четкости в выполнении своих обязанностей, и предельной аккуратности, с которой он поддерживал в порядке свое заведование – имущество рулевой и штурманской рубки, и даже умению удобно разложить остро заточенные карандаши, мягкую резинку, параллельную линейку, транспортир и циркуль-измеритель на штурманском столе. «В штурманской работе нет мелочей», – вот правило, к которому ненавязчиво, но настойчиво приучал нас наш старший товарищ.

Делали мы все, что полагается штурманам: определяли место судна, вели записи в судовом журнале. В штурманской рубке я залез в шкаф с мореходными инструментами и опробовал все секстаны. Но тут же получил внушение от Вениамина Николаевича: морская традиция предписывает никому не касаться капитанского секстана и капитанского бинокля. Учту на будущее!

Вахта на руле заключалась в удержании судна на заданном курсе. На «Кооперации» не было традиционного штурвала, его заменяла прозаическая рукоятка, которую нужно было слегка отклонять то вправо, то влево. Стой себе да следи за картушкой репитера гирокомпаса, стараясь выбрать такое положение руля, чтобы судно поменьше рыскало. Рулевому не положено отвлекаться ни на какие надобности, но все-таки, находясь в рулевой рубке – на командном пункте корабля, непременно замечаешь все, что там происходит. А это хорошая школа будущему штурману.

Прошли Бискайский залив, прославленный своим бурным нравом, но на этот раз тихий и спокойный, а вот и собственно Атлантический океан.

Вениамин Николаевич приучил нас запрашивать каждое встречное судно на английском языке световыми сигналами по азбуке Морзе: «Кто? Откуда? Как погода?» И самому отвечать на встречный запрос: «Кооперация, из Калининграда, в Антарктиду». А затем пожелание друг другу доброго пути.

Янцелевич поддерживал на судне старую добрую традицию: в вечерние сумерки все штурмана во главе с капитаном выходят на измерение высот звезд: кто быстрее и точнее определит место судна? Мы тоже подключились к ним. Чем ближе к тропикам, тем короче становились сумерки, и надо было постараться пораньше отыскать еще невидимые невооруженным глазом звезды, выбрать их наилучшую комбинацию, успеть измерить их высоты, пока на горизонте небо окончательно не слилось с водой. На первых порах получалось неважно, но потом дело пошло, и мы уже смело наносили полученную точку на путевую карту. Спустя неделю-другую трудно было понять, кто больше гордился – мы ли, когда какая-нибудь из наших точек оказывалась рядом с точкой, полученной капитаном, или капитан, когда его точка совпадала с нашими.

Далеко справа показалась и ушла за корму горбушка острова Мадейра. Жаль, что мы не подошли поближе, интересно было бы посмотреть на родину знаменитой солнечной мадеры.

По моим прикидкам, на ночной вахте должны были открыться Канарские острова, а их все нет и нет. Перепроверяю счисление пути судна, нервничая, переключаю локатор на самую большую шкалу дальности, - нет островов. Ну, конечно, никуда они не делись, и ближе к утру, к концу вахты, можно было разглядеть контуры и острова Гран-Канария, и острова Тенерифе. Но проходили мимо них уже на следующей вахте. Теперь уже долго, до самого юга Африки, никакая земля не встретится.
Владимир Вейхман
 
Сообщения: 14
Зарегистрирован: 24 Октябрь 2008 19:41

2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция Академии Наук СССР

Сообщение Владимир Вейхман » 25 Октябрь 2008 17:50

Владимир Вейхман
В безбрежном Южном океане (продолжение 1) http://sea-safety.ucoz.ru/index/v_bezbr ... ne_1/0-101

Инициативная группа

Подготовка к переходу экватора началась задолго до грядущего события.

В инициативной группе, взявшейся за подготовку сценария праздника, были Кунин, Кричак, Рубан, спецкор «Правды» Введенский.

Владимир Михайлович Кунин – начальник строительного отряда. Он всегда занят каким-нибудь делом: то руководит строительством бассейна, то вместе с боцманом подкрепляет палубные грузы. Начитанный и остроумный инженер самостоятельно выучил немецкий и английский язык, что по тем временам было большой редкостью. Строители, которых называли не иначе, как «мальчики Кунина», боготворили своего начальника – за умения и справедливость.

Оскар Григорьевич Кричак, начальник аэрометеорологического отряда экспедиции, остроумный человек из тех, кого называют «душой общества». Он был незаурядным специалистом, известным не только своим учебником по синоптической метеорологии. Именно он взял на себя ответственность за прогноз погоды в Москве на 7 ноября 1941 года – день, когда по указанию Сталина был проведен ставший легендарным парад на Красной площади. А ответственность была немалая, в особенности в связи с тем, что вся территория к западу от Москвы была под немцами и никаких данных, необходимых для качественного прогноза, оттуда не поступало.

Игорь Павлович Рубан, художник-маринист, был известен своими полотнами, посвященными Арктике. Он делал этюды для своих полотен и на полярных станциях, и на самом северном полюсе. На «Кооперации» он целыми днями просиживал на юте с этюдником и ловил непрерывно изменяющиеся линии и краски океана, восхищая толпившихся за его спиной зрителей.

Но что-то спервоначала со сценарием дело не клеилось. Не помогло даже привлечение биолога Федора Пастернака, племянника знаменитого поэта. Получалось что-то вязкое и тягучее, смешное только самим авторам текстов, да и то не очень.

Тогда Рубан пришел в нашу курсантскую каюту. Его серьезно беспокоила ситуация. «Хохмы нужны, да побольше», – настаивал художник. Мы предложили Игорю Павловичу отказаться в сценарии от витиеватых речей и торжественного старославянского штиля. Нептун, по нашему мнению, должен быть современен и энергичен. Дело пошло.

Распределение ролей между участниками праздничного представления больших трудностей не вызвало. На роль Нептуна попросту не было других кандидатур, кроме Саши Федюхина, фотограмметриста аэрофотосъемочного отряда. Его высокий рост при внушительной комплекции и полном отсутствии закомплексованности было как раз то, что надо. Столь же не вызвала сомнений кандидатура повара Владимира Загорского, в прошлом – артиста оперетты, на роль дочери морского царя, соблазнительной Наяды. А морские черти были представлены в комплекте – вся наша «корпорация шарлатанов». Правда, пришлось заменить Альку, поскольку он как отличный музыкант-аккордеонист был включен в состав маленького оркестра, которым руководил друг и коллега Федюхина Слава Бовин, прекрасный гитарист.



 equ.jpg
Диплом от старика Нептуна

Когда, наконец, по судовой трансляции прозвучало объявление: «Наш теплоход пересекает экватор!», Нептун, появившись со свитой перед публикой, сразу же заявил о цели своего визита:

«Я – Нептун, я – царь морей.
Дайте водки поскорей!»

Когда его первое желание было удовлетворено, он перешел к официальной части, не забывая, однако, прямо или косвенно намекать на свое пристрастие к известному напитку:

«Зачем пришли вы на экватор?
Вы из каких плывете стран?
А кто тут главный ресторатор
И этот самый… капитан?»

Капитан доложил все честь по чести, начальник протокола стал выкликать по судовой роли членов экипажа и участников экспедиции:

«Токарь… Доктор Айболит...
Что такое?!.. Пом-по-лит!..
Столяры и плотники,..
Научные работники.

Это что-то незнакомое,
Это зверь иль насекомое?
Их не взять ли в храм подводный
Про запас на год голодный?»

Профессор Вялов, возглавлявший делегацию научных работников, отрапортовал морскому царю:

«Не пугай нас, не держи!
Мы – ученые мужи.
Проживаем мы в каютах,
Размышляем о валютах,

А чтоб пищу дать уму,
Мы на свет наводим тьму,
На борту «Кооперации»
Сочиняем диссертации…»

Приняв все доклады и высказавшись насчет достоинств «Столичной», Нептун прозрачно намекнул:

«Выпить бы еще бы раз…»

Капитан в ответ разъяснил, кто подаст просителю, чем вызвал гневную реакцию владыки океанов:

«…Всех хватать
И в морской воде купать!
Пусть узнают нашу власть!
Ну-ка, черти! Понеслась!»

Тут-то и вступили в действие мы, черти. Все побывали в купели – все, кроме боцмана Гайнутдинова, который укрылся в каком-то одному ему ведомом тайнике.

Каждый, прошедший крещение в морской воде на экваторе, получил документ:

«Диплом от старика Нептуна:
Пусть вам сопутствует фортуна;
Вас ждут морозы и туманы,
Капризы злого океана,
Но, не страшась суровых бед,
Храните Родины привет!»

После полуночи меня разбудили. Капитан вызывал меня на мостик – заменить второго помощника, чересчур наотмечавшегося при переходе экватора Я поднялся наверх, взглянул на карту на штурманском столе и, выйдя на крыло мостика, окунулся в разлитую тушь тропической ночи. Обжигающе ярко сияли звезды, но от их блеска ночь казалась еще темнее, только у форштевня ярко вспыхивала фосфоресцирующая пена. Судно ровно бежало по глади океана, в рулевой рубке чуть подсвечивались машинный телеграф да репитер гирокомпаса. Капитан покинул мостик, наказав разбудить его «в случае чего». Почему именно меня капитан выбрал для несения штурманской вахты после перехода экватора? До сих пор не знаю ответа на этот вопрос.



«В Кейптаунском порту…»

И снова высоко над головой висит расплавленный солнечный диск, океан спокоен, летучие рыбки, обгоняя наше судно, выпархивают их воды и летят, расправив крылышки-плавники, которые переливаются пестрыми красками. Биологи Константин Беклемишев и Федор Пастернак то поочередно, то вместе стоят на крыле мостика и подсчитывают количество пролетевших летучих рыбок. Наверное, это нужно для их биологической науки.

Другие члены экспедиции тоже занимаются своим делом – кто каким. Метеорологи запускают шары-зонды. Геологи проходят альпинистскую подготовку: с помощью веревок и крючьев совершают «восхождение» по вертикальной переборке с верхней палубы на полубак. В музыкальном и курительном салонах один за другим проходят научные семинары аэрологов, гляциологов и прочих. Радисты экспедиции, непревзойденные асы эфира, несут радиовахту вместе с судовыми радистами, изумляя их невероятной скоростью приема радиограмм.

Неподалеку от Кейптауна на горизонте показались два американских эсминца. Я находился на мостике, когда в рулевую из радиорубки стремительно вошли два радиста с тревожными лицами. Получена радиограмма на английском языке, содержание которой они не могли понять, – ведь на полярных станциях весь радиообмен ведется на русском. Оказалось, что оснований для тревоги нет: американские моряки всего лишь желали русским счастливого Рождества…

Перед заходом в Кейптаун оба политработника – и первый помощник капитана Рябинин, и заместитель начальника экспедиции Мещерин провели в коллективе воспитательную работу. Труднее всего оказалось с воспитанием биологов Беклемишева и Пастернака. Оба они отрастали одинаковые бороды на манер шотландских, чем весьма гордились. У Пастернака борода была рыжая, а у Беклемишева – пегая. Бороды стали предметом обсуждения на партбюро: предлагалось их сбрить, чтобы не дать пищи буржуазной прессе, которая обычно изображала советского человека в виде бородатого мужика с атомной бомбой и в буденовке со звездой. Биологи, тем не менее, не поддались увещеваниям и выторговали себе право оставаться бородатыми, как Маркс и Энгельс.

Кто побывал в этом городе на берегу голубой бухты, у подножья плоской, как перевернутый утюг, Столовой горы, тот никогда его не забудет. А тут еще поездка на мыс Доброй Надежды, вдоль дороги – забавные домики-забегаловки то в виде ветряной мельницы, то в форме большой добродушной собаки, непривычное и поэтому пугающее левостороннее движение на горном серпантине. Сам мыс неприметен, ничего особенного с виду, зато вблизи него – высокая скала со смотровой площадкой, на которую поднимается наш туристский автобус. По этой площадке, запрыгивая на капоты автомобилей и приставая к людям, бегают наглые краснозадые обезьяны. Гид поясняет: «Мы находимся на границе двух океанов. Справа – Атлантический океан, слева – Индийский». Врет, конечно. Границу океанов отмечает другая точка – мыс Игольный.

На следующий день на берег отпускали по группам во главе со старшим – ответственным за группу. К нам приставили авиамеханика, но уже чуть ли не на причале, у борта судна, он потерял нас, а мы – его. Бедный, как он переживал! Хотя, казалось бы, чего бояться человеку, не раз зимовавшему в Арктике, запускавшему замерзший двигатель своей крылатой машины на Северном полюсе, а теперь направлявшемуся на полюс холода и на полюс недоступности?

По случаю Рождества магазины были закрыты, и поток мореплавателей устремился в аптеку, работавшую и в праздничные дни. Там можно было купить всякую мелочь, никакого отношение к привычному нам ассортименту аптеки не имеющую. Я на всю свою валюту, да еще подзаняв у товарищей, купил симпатичные швейцарские часы – взамен тех, которые мы «проели» в Калининграде.

Самые глубокие впечатления от Кейптауна были запечатлены в песенке, которую распевали на судне сразу же после выхода из порта:

«В Кейптаунском порту, с командой на борту
Стоял под Рождество «Кооператив».
Но, прежде чем уйти в далекие пути
На берег был отпущен коллектив.

…Идут они туда, где можно без труда
Добыть себе побольше барахла.
И, шиллинги достав, забыв морской устав,
Торгуются, как тысяча чертей!..»

В Кейптауне состав экспедиции увеличился на одного человека. Прибыл американский представитель, метеоролог Гордон Картрайт, немолодой человек невысокого роста, скромный и общительный, всегда с фотоаппаратом на груди. Его поселили в каюту к Кунину, и Владимир Михайлович успешно выполняет функции переводчика.
Владимир Вейхман
 
Сообщения: 14
Зарегистрирован: 24 Октябрь 2008 19:41

2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция Академии Наук СССР

Сообщение Владимир Вейхман » 25 Октябрь 2008 17:52

Владимир Вейхман
В безбрежном Южном океане (продолжене 2) http://sea-safety.ucoz.ru/index/v_bezbr ... ie_2/0-102

Ревущие, неистовые, пронзительные

А вскоре после выхода из Кейптауна похолодало, словно дохнуло ветром из еще далекой Антарктики. Широты южного океана имеют свои, закрепленные традицией названия: сороковые – ревущие, пятидесятые – неистовые, шестидесятые – пронзительные. В ревущих широтах и встретил нас новый, 1957 год. Встретил жестоким штормом, когда качка кренила судно до сорока градусов, волны доставали до верхнего мостика, и празднование пришлось отложить до улучшения погоды. Приготовить пищу на камбузе было невозможно, поэтому на обед выдавалось по банке консервов на двоих. Немногочисленные посетители ресторана, в котором кормили экспедиционный состав, попарно вцепившись в банку с противоположных сторон, выплясывали между столиками какой-то странный танец, стараясь и на ногах удержаться, и отправить в рот порцию из банки.

Однако новогодняя стенгазета – огромная, на семи листах ватмана – вышла в срок, несмотря на козни штормового океана. Очень старался ее редактор, Анатолий Анатольевич Введенский. Игорь Павлович Рубан, выплясывая вокруг стола в музыкальном салоне, украсил ее едкими карикатурами. Мы с Алькой сочиняли подписи под ними.

Наибольший успех выпал на долю карикатуры на уже известных неразлучных биологов. Они были изображены в виде сказочного тянитолкая, каждая из морд которого очень похоже воспроизводила соответствующий оригинал. Публика умилялась еще и тем, что у тянитолкая были в наличии и атрибуты, свидетельствующие о его удвоенном мужском достоинстве. Легко запоминалась и подпись:

«Открыт биологами новый
Довольно странный индивид:
Четвероногий, двухголовый,
Он не причесан и не брит.

Он рыжей бородой колышет
И разобрать нельзя никак:
То Пастенакобеклемишев
Иль Беклемишепастернак?»

По-настоящему Новый год отметили третьего января, когда погода ненадолго утихла. Вечером на просторной крытой веранде развернулось шумное празднование. Алька, прищурившись от удовольствия, выдавал на аккордеоне разные танцевальные мелодии, в особенности все с энтузиазмом отплясывали буги-вуги. Большущего роста повариха, удерживая Картрайта чуть ли ни на весу, крутила его вокруг себя, как ребенка, а он забавно семенил, стараясь не отстать от бешеного ритма.

Наутро мы повстречали первого посланца Антарктиды – облизанный волнами айсберг небольших размеров. Большущий альбатрос, не шевельнув крылом, часами парил вровень с мачтами. Откуда, с какой неведомой земли залетел он в эти пустынные океанские края?

А через несколько дней, когда плавающие ледяные поля и большие айсберги стали встречаться чаще и чаще, капитан снова поручил мне нести штурманскую вахту вместо второго помощника, так как обнаружилось, что у него отсутствует грузовой план – схема размещения грузов в трюмах. Вот плоды сумбурной погрузки в Калининградском порту! Второй помощник отправился восстанавливать план, а я старательно следил за встречными льдинами. Нужно было безопасно обходить их, а какие обойти невозможно – брать на кованый форштевень под прямым углом, чтобы не повредить бортовую обшивку.



Земля Антарктиды

Поселок Мирный, названный в честь одного из кораблей экспедиции Беллинсгаузена-Лазарева, был основан всего лишь год назад первой советской антарктической экспедицией, возглавлявшейся известным полярным исследователем Михаилом Михайловичем Сомовым. Место для поселка было выбрано на побережье Антарктиды, получившем название Берега Правды, неподалеку от группочки скалистых островов Хасуэлл. Поселок представлял собой улочку сборных домиков, в сторонке от которых, в районе сопки Радио, возвышались антенны радиостанции. В Мирном выполнялся обширный комплекс научных исследований. Отсюда вглубь ледового материка вылетали самолеты и выходили санно-тракторные поезда. Когда «Кооперация» вошла в лед на рейде Мирного, как раз ожидалось возвращение из похода на первую внутриконтинентальную станцию Пионерская санно-тракторного поезда. Руководил походом начальник второй советской экспедиции Алексей Федорович Трешников, который, как и Сомов, ранее был начальником одной из первых советских дрейфующих полярных станций в Арктике, известных под названием «Северный полюс».

Полярный день с его незаходящим солнцем стер грани между днем и ночью, поэтому трудно вспомнить, в какое время суток наша «корпорация» отправилась по льду в Мирный. Когда мы, наконец, добрались до кают-компании, там как раз отмечали возращение поезда с Пионерской. Нас пригласил зайти к себе Трешников. Алексей Федорович, высокий и плотный человек с усталыми глазами, расспросил нас о переходе на «Кооперации» и наших планах на будущее. Радушный повар предложил нам отведать наваристых щей: «Покушайте, ведь проголодались, наверно, пока шли сюда». Однако наше внимание в большей степени привлекли тазик с паюсной икрой да консервированный абрикосовой компот. Хорошо кормили в первых антарктических экспедициях!

Побывали мы и на островах Хасуэлл – в пингвиньем царстве. Максим Горький совершенно несправедливо обидел этих забавных птиц: «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах…» – все в этой строчке неправильно, вплоть до ударения в слове «пингвин».

Нам не удалось увидеть самых больших, так называемых императорских пингвинов, но и знакомство со сравнительно небольшого роста пингвинами Адели, в просторечии – «адельками», доставило немалое удовольствие. С виду аделька – господинчик в черном фраке с белой манишкой. Так важно вышагивает по льду, слегка приподнимая свои коротенькие крылышки. Людей не боится: подходит вплотную, дает себя погладить по головке. Вертит клювом, что-то верещит на своем пингвиньем языке. Молодых пингвинят взрослые пингвины выводят на прогулку строем, старшие указывают дорогу и следят, чтобы никто не отстал и не уклонился в сторону. Когда строй подходит к краю припая, начинается урок обучения плаванию. Один из учителей демонстрирует прыжок в воду. Малыши стараются повторять движения наставника, но у большинства из них сразу не получается: тот съедет в воду как-то боком, этот поднимет брызги, шлепнувшись брюхом. А некоторые вообще, подойдя к краешку, трусливо топочут в сторону. Если такого боязливого не удается сразу направить на путь истинный, то один из сопровождающих попросту спихивает его в воду. Зато с каким удовольствием выкупанные пингвинята выскакивают после купания на лед, всем своим видом демонстрируя, что они теперь больше ничего не боятся!



Для чего нужен сопромат

«Кооперация» стояла в припайном льду неподалеку от головного судна экспедиции – дизель-электрохода «Обь». На борт «Оби» мы и перешли, чтобы продолжить практику уже непосредственно в составе морской экспедиции.

Дизель-электроход «Обь» был одним из серии ледокольных грузовых судов, построенных в 1954 году по советскому проекту на судостроительной верфи в Голландии. Длина судна составляла 120, а ширина – 18 метров. При его проектировании был учтен опыт эксплуатации транспортных судов в Арктике, и по своим ледовым качествам он не уступал иным ледоколам. Для антарктической экспедиции судно было переоборудовано: на корме поставлена вертолетная площадка, на верхней палубе установлены лебедки для выполнения исследовательских работ, а в твиндеках оборудованы жилые помещения.

Едва мы отошли от Мирного и вышли в свободное ото льдов пространство чистой воды, как нас вызвали на работу к геофизикам, которые готовились выполнить измерение магнитного поля судна. Магнитометры с прикрепленными к ним кабелями крепились на собранной из металлического уголка штанге, длиной больше ширины судна. Штангу надлежало завести с носа под днище судна и протаскивать до кормы, снимая показания магнитометров. Никакой спецодежды мы еще не получили, а были в своих курсантских шинелишках и бушлатиках, насквозь продуваемых пронзительным ветром, срывавшимся с недалеких ледников, да в фуражечках, вовсе не рассчитанных на антарктический климат. Стали заводить штангу с магнитометрами, удерживаемую на оттяжках, за борт судна, но тут произошло неожиданное. Вопреки проектному замыслу и расчетам по формулам сопротивления материалов, конструкция штанги не выдержала совершаемого над ней насилия и сложилась пополам. Теперь возникла морока – как ее вытащить на борт, не утопив магнитометры… Наконец, это с большим трудом удалось. И руководителями операции было принято новое стратегическое решение: протаскивать магнитометры непосредственно за кабели … Сказать, что мы продрогли насквозь под ледяным ветром, – значит, ничего не сказать.

Но после этого нам выдали, наконец, утепленные куртки-кухлянки с капюшоном, такие же брюки, шерстяные свитера, по две пары нижнего белья – шерстяное и шелковое, сапоги, меховые кожаные шапки, такие глубокие, что их можно было надвинуть на глаза, береты, защитные очки-светофильтры и простецкие куртки-толстовки для повседневной работы. Вот теперь, наконец, мы почувствовали себя полноправными членами экспедиции. С такой экипировкой уже можно было жить и работать.

Нас поселили в твиндеке, в просторной десятиместной каюте с двухъярусными койками. Так нас было только шестеро, то две койки использовались для размещения книг, инструментов и прочего. Спальные места зашторивались, а в изголовье был закреплен светильник – как в купейном вагоне. Поскольку вахты у нас приходились на разное время, можно было, задернув занавеску, изолироваться от остального мира. Посредине каюты был закреплен большой стол, хватало на всех и стульев. В углу поставили большую жестяную банку для мусора, которой единогласно было присвоено наименование «блювал» – с намеком не столько на голубого кита, сколько на возможные последствия качки. Впрочем, по этому назначению «блювал» так ни разу и не использовался.


День за днем

Вика и Женька быстро вписались в работу гидрологического отряда экспедиции и управлялись с нею не хуже штатных научных сотрудников. На океанографических станциях, когда судно ложилось в дрейф, им доверяли управление глубоководными лебедками, они измеряли океанские течения, в лаборатории определяли химический состав проб воды, полученных с разных глубин.

А мы, судоводители, вместе с Олегом Михайловым работали в гидрографическом отряде. Основной задачей отряда являлось определение координат океанографических станций и создание основы для нанесения на карту промера глубин, непрерывно осуществлявшегося с помощью двух глубоководных эхолотов. «Обь» проходила по местам, крайне слабо изученным в навигационном отношении. На картах отметки глубин располагались редко-редко, одна от другой подчас были удалены на десятки, а то и на сотни миль. Это означало, что глубина в том месте, где отметка отсутствует, никогда не измерялась и, вообще говоря, может быть какой угодно. Даже там, где отметка была нанесена на карту, на нее нельзя было полагаться, так как ее широта и долгота могли быть в свое время определены с большими, а иногда просто гигантскими ошибками.

На вахтах мы вели независимо от вахтенных штурманов счисление пути судна – учет его движения и вычисление текущих координат при плавании на чистой воде и во льдах, в дрейфе и при выполнении океанографических станций. Выполненные нами обсервации – определения места судна по наблюдениям небесных светил и береговых ориентиров – вошли в отчетные материалы экспедиции.

Единственным способом определения места в южных широтах тогда был астрономический, немаловажное усовершенствование которого со времен плавания Беллинсгаузена и Лазарева заключалось в том, что мы могли каждый день определять поправку хронометра по радиосигналам точного времени.

Понятно, что астрономические измерения в море можно выполнять лишь при видимости небесных светил, то есть при хотя бы частично чистом небосводе. Иногда приходилось целыми часами подкарауливать желанный просвет в облаках. Но, кроме того, нужно, чтобы был виден также морской горизонт. Днем горизонт бывает подернут туманом, дымкой или покрыт льдом, в особенности в Арктике и Антарктике. А измерение над горизонтом высот звезд и планет можно выполнять только в сумерки, потому что ночью – хоть сияйте звезды, как лампочки – горизонт не виден.

Виктор первым освоил измерение высот светил с помощью авиационного секстана, вообще говоря, не предназначенного для использования на море. Благодаря встроенному в прибор пузырьковому уровню не был нужен видимый морской горизонт, хотя точность измерений была ощутимо ниже. Техника измерений также была иная и требовала особых навыков. Мы тянулись за Митричем, который достиг в измерениях своим особенным секстаном немалого искусства.


«Большой Джон»

Капитаном дизель-электрохода «Обь» был пятидесятитрехлетний Иван Александрович Ман. Еще в середине 20-х Иван, тогда студент морского техникума, в одиночку прошел на байдарке от Ленинграда до Астрахани. Дмитрий Афанасьевич Лухманов, один из основоположников советского торгового флота, талантливый писа­тель-маринист, командова­вший парусником «Товарищ» в его знаменитом плавании 1926-1927 годов в Южную Америку, выделял среди своих практикантов «Большого Джона», Ивана Мана, который оправдал его доверие, в течение трех с половиной лет справляясь с обязанностями боцмана. В те далекие годы Ман задумал вместе со своим товарищем кругосветное плавание на двухместной яхте, однако осуществить смелый проект тогда было невозможно.

Но их замысел не остался незамеченным: он лег в основу популярной книги А. Некрасова «Приключения капитана Врунгеля». Долговязый старший помощник Лом и обликом, и фамилией напоминал молодого штурмана.

А прототип Лома с 1929 года участвовал в арктических рейсах, начав свою работу там вторым помощником капитана лесовоза. Из-за тяжелой ледовой обстановки его судну вместе с несколькими другими пришлось зазимовать в Чаунской губе, у Певека. Поселок состоял тогда из нескольких чукотских яранг. Кроме обычных судовых работ, на зимующих судах были организованы занятия для судоводителей и механиков по программе морского техникума, на которых Ман преподавал морскую практику. С наступлением лета лесовоз направился для выгрузки в устье реки Амбарчик, а когда выгрузка закончилась, судно пошло в бухту Провидения. Ман задержался в Амбарчике для оформления грузовых документов и должен был догнать свой пароход на попутном судне. Однако внезапно наступивший ранний ледостав остановил плавание в восточном секторе Арктики. Тогда молодой штурман принял дерзкое решение – пешком пройти полторы тысячи километров до Провидения. Он уговорил отправиться в беспрецедентный путь еще двух товарищей (один из которых, впрочем, вскоре остался в поселочке, через который проходил их маршрут). Смельчаки взяли у чукчей нарту с тремя собаками, запас провизии, теплую одежду, еще с собой у них были винтовка и наган. Так вдвоем, по насту и льду бухточек и заливов они дошли до намеченной цели.

В 1936 году Ман, капитан парохода «Правда», совершил сквозной переход по Северному морскому пути. Весной 1941 года Иван Александрович привел на ремонт в Сан-Франциско самый большой пароход советского торгового флота – «Трансбалт». Там и застала его война.

А в начале 1943 года Ман получил в Соединенных Штатах один из первых переданных Советскому Союзу пароходов типа «Либерти» – «Войков». Работа на «Войкове» не была счастливой. В первом же рейсе на «Войкове», обладавшем, как и все суда типа «Либерти», недостаточной продольной прочностью, лопнула палуба, и пришлось усиливать палубу, наваривая дополнительные стальные пояса.

Капитан всегда отождествляет свое судно с собой. Он говорит: «Я отошел от причала», «Я вошел в порт», а не «Судно отошло от причала» или «вошло в порт». Но у этой медали есть и оборотная сторона. Моряки не говорят «Судно село на мель», а говорят «Капитан посадил судно на мель». Капитан Ман посадил на прибрежные камни пароход «Войков». Бесполезны ссылки на отсутствие средств навигационного оборудования побережья, на туман, на схожесть одних мысов и бухточек с другими. Скрежет камней по днищу означал только одно: «Капитан посадил судно».

Начальник Главсевморпути Папанин лично прибыл к месту аварии на пришедшем на помощь пароходе. Ман, отличный знаток морской практики, знал, что делать. Часть грузов из трюмов «Войкова» была снята на плашкоуты, и когда пароход подвсплыл на полной воде прилива, начали выборку цепей, соединенных с двумя заранее завезенными от берега якорями. Снятое с камней судно на буксире привели в Провидение. Там команда при полном отсутствии судоподъемных средств, на одном энтузиазме отремонтировала пароход, который ушел в очередной рейс в Соединенные Штаты, а его теперь уже бывший капитан был отправлен во Владивосток, где его ждал суд военного трибунала. В своем последнем слове подсудимый Ман просил отправить его на фронт – искупить вину. Его и отправили туда, где тогда, в 1943 году, шли ожесточенные боевые действия – на Черное море.

Бывший заслуженный капитан снова начал свою судоводительскую карьеру с должности четвертого помощника капитана. Участвовал в обеспечении высадки десантов, прорывался под вражескими бомбами, уклонялся от торпедных атак, проходил через минные поля. Через год он уже командовал танкером, затем первым вошел на пароходе в освобожденную Одессу, доставлял военные грузы в занятый Красной Армией румынский порт Констанца.

Капитан самых престижных лайнеров Черноморского пароходства – «Украина» и «Россия», Ман прославился виртуозным судоводительским мастерством, смелыми швартовками в портах, казалось бы, не приспособленных к приему таких крупных судов. Потом – высокая должность в Министерстве морского флота. В 1955 году оставил московский кабинет и первым повел в антарктический рейс флагманский корабль экспедиции – дизель-электроход «Обь».

Мы удивлялись умению прославленного капитана «чувствовать судно» и его смелости, даже, пожалуй, лихости, с которой он на грани риска проводил «Обь» вблизи навигационных опасностей. Не раз он подводил судно поближе к какому-нибудь айсбергу, приказывая вахтенному помощнику пригласить фотографов, чтобы они могли запечатлеть на пленке его диковинную форму. Может быть, в этом было что-то картинное, но мы понимали, что пожилому капитану было приятно показать, на что он способен.

Константин Константинович Бызов, дублер капитана, был опытнейшим ледокольщиком. Ростом он не уступал Ману, а по комплекции, пожалуй, был погрузнее его. Шутники говорили, что судно раскачивается, когда Ман и Бызов идут по мостику друг другу навстречу. В отличие от Ивана Александровича, охотно принимавшего всяческие технические новинки, Константин Константинович с опаской воспринимал их. В особенности он недолюбливал радиолокатор: включал его только при крайней необходимости, смотрел на экран станции, отступив от приёмоиндикатора как можно дальше, сгибаясь наподобие буквы «Г» и даже прикрываясь ладонью от зловредного высокочастотного излучения.




Владимир Вейхман
В безбрежном Южном океане (продолжене 3) http://sea-safety.ucoz.ru/index/v_bezbr ... ie_3/0-103

Валентин Петрович

Руководить нашей штурманской практикой было поручено Валентину Петровичу Кожухову, доценту кафедры судовождения, в экспедиции – старшему научному сотруднику гидрографического отряда. Бызов, дублер капитана, который в 30-х зимовал в Арктике вместе со студентом-практикантом Гидрографического института Кожуховым, неизменно обращался к нему «Тычер», что должно было означать «учитель». Более точного определения подобрать было нельзя.

Валентин Петрович даже самые сложные вопросы умел разъяснить доступно, популярно. Выдающийся специалист в области девиации магнитного компаса – науки о поведении компасной стрелки под влиянием масс судового железа, он занимался с нами изучением этой дисциплины. С ним мы установили магнитный компас на вертолетной площадке и выполнили комплекс работ по уничтожению и определению девиации.

Кожухов учил нас скрупулезности в выполнении штурманских вычислений и графических построений на навигационной карте, их обязательной перепроверке. Гидрограф, как и штурман, репутацией отвечает за каждую ошибочную цифру. Нам, начинающим штурманам, на первых порах доводилось краснеть за досадные промахи: то за неверно отложенное по линии курса расстояние, то за отсчитанные не в ту сторону десятые доли минут.

Валентин Петрович всегда был занят каким-нибудь делом и к этому же приучал нас. На ходовом мостике он всегда казался сосредоточенным, погруженным в свои мысли. Но нередко, если внимательно прислушаться, можно было разобрать, что он мурлычет под нос что-то вроде «Белла, белла донна, донна дорогая…» В условиях хорошей погоды, где в пустынных океанских просторах судну ничего не угрожало, он посоветовал тренироваться в сигнализации по азбуке Морзе. Мы с Митричем или Чупырой расходились на противоположные крылья мостика и с помощью установленных там ключей, наподобие телеграфных, переговаривались, поочередно передавая точки и тире миганием клотиковой лампы, установленной на самом верху фок-мачты.

Наш руководитель вовлек нас в научную работу экспедиции. Мы выполняли измерения, необходимые для уточнения оптических свойств нижних слоев атмосферы, участвовали в определении элементов земного магнетизма. Саша Чупыра по предложению Кожухова занялся анализом закономерностей перемещения судна при выполнении океанографических станций. Сам Валентин Петрович умел подметить научную проблематику в самых, казалось бы, обыденных явлениях. Например, его внимание привлек так называемый «секторный» лаг – чье-то изобретение, предназначенное для определения скорости судна при плавании во льду. Валентин Петрович тщательно исследовал влияние различных факторов на результаты, полученные с помощью этого приспособления. Итог получился неожиданным: применение такого лага не только не повышает, но даже понижает точность судовождения.

Вскоре после возвращения из Антарктики Валентин Петрович защитил докторскую диссертацию, написал несколько учебников для судоводителей и долгие годы заведовал кафедрой судовождения в нашем училище. Я горжусь тем, что и в аспирантуре он был моим научным руководителем.



Три профессора

Игорь Владиславович Максимов, начальник морской экспедиции, был человеком глубоко интеллигентным, всегда открытым для непринужденного общения. Нас, курсантов, он вообще считал своими людьми. Он мог подойти к любому из нас, подхватить под руку и, расспросив о наших делах и заботах, рассказать что-то свое. Побывав в Англии, он с удовольствием рассказывал, что там на официальных обедах в университетах за столом сидят только профессора, доценты стоят за спиной профессоров и подливают им в бокалы вино. Вот бы завести такой порядок на кафедре океанологии!

Иногда он мог вдруг перейти на какую-то серьезную, не всегда доступную нашему пониманию тему. Мы вряд ли тогда осознавали, что эти разговоры были нужны ему, чтобы, выговорившись, снять напряжение, нащупать подход к решению какой-то волновавшей его проблемы. Нам, пятикурсникам, удавалось выскользнуть из-под руки разговорившегося профессора, сославшись на неотложные дела, а вот младшему нашему, Жене Баранову, приходилось терпеливо выслушивать его монологи.

Сергей Петрович Хромов, труды которого в области метеорологии и климатологии считаются классическими, выглядел этаким денди-джентльменом, в любое время суток и при любой погоде одетым так, как будто бы он прибыл на научный симпозиум. Погруженный в какие-то свои, как мы считали, научные размышления, он казался неприступным, и об общении с ним не только нас, недоучившихся курсантов, но даже и кандидатов наук не могло идти и речи. Никакого видимого участия в работе отрядов экспедиции он не принимал, что служило предметом обсуждения в кругу младших научных сотрудников. Большую часть времени профессор проводил в каюте, занимаясь какими-то таинственными научными трудами. На верхней палубе Сергей Петрович появлялся только для прогулок в хорошую погоду, а еще для фотографирования облаков. Говорили, что вслед за изданием словаря метеорологических терминов он готовил издание атласа видов облачности, в чем он, по мнению тех же младших научных сотрудников, был большим знатоком.

Третьим, самым старшим по возрасту профессором был 58-летний Гавриил Дмитриевич Рихтер, специалист по снежному покрову и геоморфологии – науке о рельефе суши и дна океанов. По своей научной работе он был связан с немногими членами экспедиции, однако пользовался доброжелательным уважением со стороны и научных сотрудников, и команды судна, главным образом потому, что, когда на судне наводили порядок перед заходом в порт, он тоже взял в руки кисть и подкрашивал гидрологическую лебедку. У каждого работавшего на верхней палубе находился предлог, чтобы как бы невзначай пройти около этой лебедки и лично убедиться в том, что профессор, как простой лаборант, перепачкан краской.



Ученый секретарь

Соломон Борисович Слевич, тоже доцент ЛВИМУ, был ученым секретарем экспедиции. Мое сближение с ним обязано забавному случаю. У Вики Кузьмина был день рождения, и мы решили пригласить на его празднование своих знакомых из научного состава экспедиции. Пир удался на славу. В какой-то момент я без всякой задней мысли обратился к Слевичу: «Соломон Борисович, дать вам леща?» Конечно, имелись в виду рыбные консервы, но мои слова были встречены дружным хохотом, который навсегда разрядил некоторую скованность в общении

Несмотря на разницу в возрасте – пятнадцать лет! – мы подружились с Соломоном Борисовичем. Нередко в свободные вечера я приходил в его маленькую каютку, и мы обсуждали самые разные темы нашей прошлой, настоящей и будущей жизни. Прошлое у него было интересным. В детстве он занимался в литературном кружке при Ленинградском дворце пионеров, которым руководил Самуил Яковлевич Маршак. Оттуда у Слевича хороший слог, который был заметен и в его научных работах, и в литературных опытах. Не закончив университет, ушел на войну, осле войны – снова университет, потом аспирантура. Когда был арестован по «ленинградскому делу» его научный руководитель, ждал Соломон Слевич, что и за ним придут. Но его фамилии в списках на арест почему-то не оказалось, однако к защите уже готовой диссертации он допущен не был – по причине «отсутствия научного руководителя». Долгонько пришлось ему потом доказывать свое право на защиту кандидатской.

Помимо необременительных обязанностей ученого секретаря, Слевич был еще редактором судовой радиогазеты. Его подвижная фигура появлялась в самых разных местах работы отрядов экспедиции, и везде его мягкая улыбка, дружелюбный взгляд вызывали симпатию у людей с самыми разными характерами и темпераментами.

Вскоре после нашего прибытия на «Обь» радиогазета отмечала годовой юбилей. Газета принимала поздравления; я подготовил одно из них. По судовой трансляции прозвучал торжественный голос Федора Пастернака:

«…Газета наша, как нужна ты,
Ты осветишь любой вопрос;
Ты сообщишь координаты
И обстоятельный прогноз;

Тебя услышать каждый хочет,
Когда, в надежде на успех,
Синоптик Гутников пророчит,
Сулит нам дождик либо снег.

От правды-матки ни на волос,
Скажу: ее всевидящ глаз!
В ней даже хриплый женский голос
Звучит мелодией для нас…».

Я, конечно, не мог тогда знать, что участие в антарктической экспедиции коренным образом изменит судьбу Соломона Борисовича. Он самым основательным образом занялся разработкой экономических проблем деятельности человека в океане и в полярных странах, стал автором многих научных трудов и авторитетнейшим специалистом в этой области, и по праву был награжден высшей наградой Географического общества – золотой медалью имени Литке



В стране айсбергов

Океанографические разрезы шли, то повторяя конфигурацию берега Антарктиды, то удаляясь от него по меридиану, то снова приближаясь к берегу настолько близко, насколько это было возможно. Наиболее южные участки маршрута пролегали среди густой ледяной каши. Огромные столообразные айсберги с вертикальными краями разломов-барьеров, надводная, меньшая, часть которых возвышалась на многие десятки метров, простирались на десятки миль, так что вдоль такого молодого айсберга судно шло иногда полным ходом несколько часов. Старые айсберги, обглоданные водой и обожженные солнцем, имели подчас весьма причудливые формы. Они покачивались на воде, находясь в неустойчивом равновесии. Время от времени какой-нибудь из старых айсбергов переворачивался, и горе было бы кораблю, который он мог зацепить, опрокидываясь.

Среди крупных айсбергов плавали и совсем мелкие, «щенки», как их называли. Но осторожным и внимательным нужно быть штурману и рулевому, чтобы не соприкоснуться с этим безобидным на вид «щенком»; ведь на тысячи миль окрест нет никого, кто бы мог придти на помощь.

Среди этого ледяного месива, при штормовом ветре и при набегавшем временами тумане «Обь» должна была встретиться с судном австралийской антарктической экспедиции «Киста Дан», высаживавшим зимовщиков на полярную станцию Моусон. Долгое время не удавалось даже увидеть это судно, хотя по переданным с него координатам мы уже находились где-то рядом с ним. Но кто гарантирует точность определения координат в Антарктике? «Обь» вела поиск, перемещаясь то в одну сторону, то в другую. «Киста Дан» показалась неожиданно, совсем на небольшом расстоянии от нас. Маленькое по сравнению с «Обью» судно безжалостно швыряло волнами. «Смелые ребята», – подумал я, глядя на пляшущий, как поплавок, кораблик, выкрашенный в красный цвет. То обнажалось его днище, то нос проваливался в воду, вздымая каскад брызг. О том, чтобы сблизиться с ним вплотную, не могло быть и речи. Мы обменялись традиционными гудками и разошлись – каждый в свою сторону.

Ледяное крошево сменялось ровным полем покрывавшего водную поверхность льда, в которое местами были поставлены, словно накрытые белыми скатертями столы, молчаливые айсберги. От горизонта до горизонта не было видно ни пятнышка чистой воды, и только из-под кормы выходила темная полоса, заполненная битым льдом, размолоченным лопастями судового винта, как будто обломками кускового сахара, высыпанными из вазы. В свободное время я заставлял себя выходить на палубу, чтобы подышать остуженным небольшим морозцем воздухом. Грустно было смотреть на бесконечную белую пустыню, на этот пейзаж, не изменяющийся бессчетное число лет, возбуждавший не чувство единения с природой, а, скорее, потрясение от ее полной от нас независимости.,


С напутствием Крузенштерна

Самой читаемой книгой на «Оби» была «Двукратные изыскания в Южном Ледовитом океане и плаванье вокруг света в продолжение 1819, 20 и 21 годов, совершенные на шлюпах "Восток” и "Мирный” под начальством капитана Беллинсгаузена». Ведь мы проходили по тем местам, где проходил героический вояж небольших кораблей, длина которых не достигала сорока, а ширина - десяти метров. На первом из них находился экипаж из 117 человек, а на втором, чуть меньшем – из 78 человек. Нам трудно было даже вообразить, как в такой скученности и тесноте люди прожили два полных года, да еще пройдя через все климатические пояса.

Рассказу о плавании Беллинсгаузена – Лазарева, который судовая радиогазета передавала по трансляции во время нашего нахождения во льдах вблизи антарктического материка, как нельзя больше соответствовал музыкальный аккомпанемент – торжественные звуки первого концерта для фортепиано с оркестром Чайковского. Им, первооткрывателям Антарктиды, было несоизмеримо труднее, чем нам. Ведь на их парусных корабликах не было ни механического двигателя, ни электричества, ни радио, и они не обладали сколько-нибудь сравнимыми с современными судами ледовыми качествами. Невозможно было не восхищаться мужеством этих людей, их верности долгу, их смелости и упорству в достижении целей.

Чтение книги Беллинсгаузена обнаруживало совершенно удивительные подробности, которые, кажется, раньше никто не оценил должным образом:

«25 Генваря (1820 года – В.В.). Сего утра нам удалось взять лунные расстояния, по коим определена долгота в полдень.
Из сорока расстояний, мною измеренных… 2° 26´ 25´´
Мичманом Завадовским, также из сорока расстояний… 2° 28´ 10´´
Штурманом Парядиным из двадцати расстояний… 2° 27´ 50´´».

Это каким же терпением и настойчивостью нужно было обладать, чтобы для определения одной-единственной координаты выполнить сорок измерений. А у нас и 3-5 высот измерить считается чуть ли не тяжким трудом!

А точность какова? Разброс результатов – чуть больше одной минуты! Сейчас бы так!

Но Беллинсгаузен продолжает:

«26 Генваря… долгота была определена
Из девяноста лунных расстояний мною…
Лейтенантом Завадовским из шестидесяти пяти расстояний…
Штурманом Парядиным из семидесяти пяти расстояний…
На "Мирном” из двухсот тридцати четырех расстояний…»

Одних этих цифр достаточно, чтобы оценить деятельность первопроходцев как подвиг. Ведь эти измерения выполнялись не в уюте обсерватории, а на зыбкой, уходящей из-под ног палубе, когда ледяной ветер хлестал по лицу, а тяжелый секстан оттягивал руку. А господа офицеры, прищуривая слезящиеся глаза, упрямо наводили трубу секстана на светящуюся в небе точку и диктовали помощникам один отсчет за другим.

Замечательные слова прочитал я в приложенной к сочинению Беллинсгаузена инструкции Адмиралтейского департамента, составленной Иваном Федоровичем Крузенштерном, руководителем первого российского кругосветного плавания: «А как отправляется с вами из штурманского училища некоторое число учеников, то имеете вы, сверх неослабного за поведением их смотрения, наблюдать и то, чтобы они были занимаемы продолжением наук, званию их приличных, дабы отлучкою на толь долгое время из училища не потеряли они приобретенных в нем знаний, а паче сделались бы полезными по службе чрез практические знания». Словно Крузенштерн про нас написал эти слова и, понимая, что для будущих штурманов нет лучших возможностей усовершенствоваться в своем мастерстве, чем в продолжительном дальнем плавании, вместе со своим младшим товарищем и коллегой Беллинсгаузеном одобряет наше предприятие.
Владимир Вейхман
 
Сообщения: 14
Зарегистрирован: 24 Октябрь 2008 19:41

2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция Академии Наук СССР

Сообщение Владимир Вейхман » 25 Октябрь 2008 17:54

Владимир Вейхман
В безбрежном Южном океане (продолжение 4) http://sea-safety.ucoz.ru/index/v_bezbr ... ie_4/0-104

От станции до станции

Строго по плану, намеченному профессором Максимовым, выполнялись океанографические станции. Застопоривались машины, и объявление по судовой трансляции вызывало на палубу специалистов экспедиционных отрядов. Каждый отряд занимался своим делом.

Гидрологи цепляли на бегущие в воду стальные тросики глубоководных лебедок гирлянды батометров. С заданных глубин батометры доставят пробы воды, а термометры зафиксируют температуру этого слоя. Опускаются в воду вертушки, по виду похожие на маленькие торпеды с закрепленными на них вентиляторами. С их помощью определяется направление и скорость течения. Для определения прозрачности воды медленно уходит вниз белый диск – до той глубины, на которой его еще можно различить.

Пробы воды пойдут в лабораторию к гидрохимикам. Там исследуют ее химический состав, определят ее соленость, насыщенность кислородом, фосфором, азотом.

Биологи мелкоячеистыми сетками облавливают планктон, при всякой возможности проводят траления в толще воды и придонном слое, достают из воды и со дна находящуюся там живность.

А морские геологи с помощью ковшей-дночерпателей берут пробы донного грунта. Для получения сведений о составе глубинных слоев они загоняют в морское дно вертикальные металлические трубки. Извлеченные из трубок на борту судна колонки грунта – настоящее сокровище для геологов. Чем глубже удается загнать трубку, тем больше информации доставляет она о геологической истории Земли.

Но даже самая длинная трубка проникает в морское дно всего лишь на несколько метров. Чтобы получить сведения о строении более глубоких слоев, используется сейсмометрический метод. В удалении от судна подрывается взрывчатка, а на магнитофон записываются характеристики эха, приходящего с разных глубин. Каким образом по этим характеристикам геологи узнают о строении морского дна – это их профессиональный секрет, недоступный непосвященным.

Метеорологи тем временем, кроме обычного комплекса наблюдений, выполняемых в установленные часы, запускают шар-зонд с привязанной к нему аппаратурой для определения давления, температуры, влажности воздуха на разных высотах. Эти сведения передаются в закодированном виде на находящийся в судовой лаборатории радиоприемник.

А в другой лаборатории, размещенной возможно ближе к днищу судна, геофизики измеряют характеристики гравитационного поля Земли – силы тяжести. Их знание требуется для уточнения фигуры геоида – модели Земли, наиболее близкой к действительной ее форме.

Весь этот немалый труд необходим для изучения природы океана, закономерностей циркуляции его водных масс, их влияния на климат, на движение атмосферных фронтов и формирование погоды. Он приносит знания о минеральных и биологических ресурсах, дает информацию для построения моделей потоков энергии и вещества в системе взаимодействия биологических объектов друг с другом, с водой и морским дном.


Открыватели новых земель

У берега Принцессы Рагнхильды «Обь» достигла самой южной точки нашего плавания – за семидесятым градусом широты. На карте в этом месте значилось что-то неопределенное – не то берег, не то шельфовый ледник. Перед нами предстал высокий барьер, простирающийся вправо и влево, сколько видит глаз, как бы расчлененный на доли аккуратными надрезами, словно торт, поделенный на куски, но еще не разобранный с подноса. Кто-то назвал это место «родильным домом айсбергов». Один из надрезов был широким, как вход в просторную бухту, и капитан принял решение зайти в него. Судно шло между поднимающихся выше мачт вертикальных ледяных стен, продвигаясь все дальше и дальше к югу. Там, в глубине бухты, с ледяных высот срывался ураганный ветер, дующий, казалось бы, одновременно со всех сторон. Срочно развернув судно, капитан вывел его из ловушки, и уже на чистой воде была проведена незапланированная ранее океанографическая станция. А дальше работа легла на наши плечи, на гидрографический отряд. Судно следовало вдоль ледяного барьера, а мы с помощью радиолокатора определяли пеленги и дистанции до него, которые потом, при обработке материалов нашей экспедиции, лягут на карту очертаниями шельфового ледника.

Неведомо каким китобоем был обнаружен в антарктических водах остров Тралс, нанесенный на карту кружочком с буквами «СС» рядом – «Существование сомнительно». Проложив курс через этот кружочек, мы старательно проутюжили океан, для надежности тщательно обшарив окрестности на несколько десятков миль вокруг. Никаких признаков острова ни глаз, ни радиолокатор, ни эхолот не обнаружили. Почудилась ли земля китобою, или он принял за остров кочующий айсберг? А, может, он и вправду видел остров, только координаты его определил с такой погрешностью, что искать его нам нужно было в сотне-другой миль от отметки на карте?


Трагедия

Пока мы выполняли исследовательские работы в антарктических водах, однотипный с «Обью» дизель-электроход «Лена», с большим запозданием вышедший в рейс, продолжал разгрузку в Мирном. Из-за опоздания «Лена» пришла к Мирному, когда ледяной припай, на который выгружали свои грузы «Обь» и «Кооперация», уже оторвало от берега и унесло в море. Пришлось прибегнуть к наиболее рискованному варианту – выгрузке прямо на ледяной барьер, который в любой момент мог обрушиться. Так и произошло.

Радиограммы принесли на «Обь» известие о несчастье. При обвале ледяного барьера находившиеся на нем люди вместе с тракторными санями и уже выгруженными бочками с топливом рухнули с высоты в воду. Несколько человек получили травмы, а двое погибли: гидрограф Николай Буромский и мой сокурсник, практикант Евгений Зыков.

Женька Зыков… Он постоянно впутывался в какие-то скандальные истории. После второго курса мы были с ним на практике на ледокольном пароходе «Леваневский». Когда судно вышло из Архангельска для завершения погрузки в соседний порт, нынешний Северодвинск, Женьки на борту не оказалось – ушел в самоволку, и явился на «Леваневский» только на третьи сутки в каком-то помятом виде. Руководитель практики хотел списать его с судна, за чем следовало бы отчисление из училища, но поверил в его «я больше не буду» и ограничился выговором.

У меня с Зыковым отношения не складывались, хотя причины на то были пустяковые. То он взял бритву, не имея своей, и забыл ее возвратить, то без спросу надел чужой бушлат. Когда на «Леваневском» мы шли проливами Земли Франца-Иосифа, самолет ледовой разведки пролетел над судном, почти касаясь мачт, и сбросил вымпел со схемой ледовой обстановки. Я находился на вахте, подобрал вымпел и принес на мостик. А после вахты увидел, как Женька с этим самым вымпелом поднялся по вантам, прицепил вымпел повыше, спустился на палубу и снова поднялся наверх, позируя оператору кинохроники.

А ведь Женька пошел по нашим следам, как и мы, прорвался в Антарктику, и на его месте мог оказаться любой из нас… В раздумьях о гибели Женьки я осуждал себя за неприязнь к Зыкову, и в особенности за тот случай, когда я поступил совсем уж скверно. Женька, никогда не имевший своих папирос, попросил у меня закурить, и я пожалел отдать ему свою последнюю сигаретку. И теперь, когда Женька погиб, мне было стыдно и за свое недоброе чувство, и за эту сигаретку, – а изменить уже ничего нельзя.


На выручку «Сойе»

«Обь» направлявшаяся в Кейптаун для пополнения подходивших к концу запасов топлива, пресной воды и провизии, прошла уже треть пути, когда была получена радиограмма от капитана японского ледокола «Сойя». Выполнив работы в заливе Лютцов-Хольм по созданию научной станции «Сёва», «Сойя» была зажата льдами настолько основательно, что было невозможно даже провернуть винты. Ближайший мощный ледокол – американский «Глэсиер» – находился где-то в районе Австралии, так далеко, что рассчитывать на его помощь было нереально. «Сойе» грозила зимовка, и не было никаких гарантий, что она пройдет благополучно.

После совещания с главным механиком, подсчитав остатки топлива, капитан и начальник экспедиции приняли решение идти на выручку «Сойе». А погода, как назло, стояла преотвратительная. Уж на что мы привыкли к качке, но тут донимало беспрерывное мотание вверх-вниз, вправо-влево. Притуплялись ощущения, пропадал аппетит, голова какой-то пустой становилась. Даже простенькая мысль додумывалась до конца большим усилием воли. Синоптик Гутников рисовал на карте циклон за циклоном, они без просветов катились один за другим с запада на восток.



На третьи сутки подошли к кромке льда. Судя по переданным нам координатам, японский ледокол должен быть виден, но его нет. Плохой горизонт, покрытый льдом и редкой дымкой, не позволяет определить место нашего судна, используя обыкновенный навигационный секстан. Заступив на вахту, решил применить на практике уроки Митрича: достаю авиационный секстан с искусственным горизонтом и вскоре получаю точку на карте. Подправили курс, чтобы выйти прямо на «Сойю». В стороне от курса видим небольшое белое судно, оно не зажато льдом, и это… не «Сойя». Подойдя поближе, разобрались: это «Умитака-Мару», второе судно японской экспедиции, на котором проходят практику студенты Токийского морского университета. Коллеги, значит.

А вот и красный корпус «Сойи» показался прямо по курсу на фоне большого айсберга. Да, незавидное положение у этого маленького ледокола. А наша «Обь» идет сквозь сплошной лед, как по чистой воде.

Тут закончилась моя вахта, а когда я вновь вышел на палубу после короткого глубокого сна, «Обь» уже приближалась к свободному от льдов пространству, а за нею по проложенному каналу поспешал маленький красный ледокол.


«Комарофф»

Едва мы вошли в Кейптаунский порт, как местная газета «Кейп Аргус» во внеочередном выпуске опубликовала на первой странице корреспонденцию с броским заголовком: «Советское судно "Обь” вошло в порт с креном»: «Семиградусный крен на правый борт был вызван тем, что "Обь” израсходовала все свои запасы топлива при спасении японского научного судна "Сойя”, которое попало в ловушку в паковом льду».

Тут же – фотография с подписью: «Русские женщины-ученые надели по моде свои ярчайшие летние платья, когда сегодня в Кейптаун прибыл из Антарктики их корабль "Обь”. "Нам нравится ваше солнце после холодов юга”, – сказали они. Вот они, слева направо: миссис Мария Лебедева, миссис Вера Короткевич, миссис Лидия Николаева и миссис Александер Павлова».

Конечно, корреспондент «Кейп Аргуса» и имена исказил, и места на фотографии перепутал. Но обворожительные улыбки наших «женщин-ученых» фотограф поймал удачно.

Вообще женщина в длительной морской экспедиции явление не такое уж редкое, но все-таки есть в этом что-то необычное. Майя (так правильно) Лебедева и Вера Сергеевна Короткевич работали в гидробиологическом отряде. Майя изучала какие-то микроорганизмы, а еще она была способной художницей, рисовала портреты. Разумеется, из нашей «корпорации» она выбрала Олега Михайлова, который не без удовольствия позировал.

Александра Михайловна Павлова, старшая из всех женщин, по должности – помощник начальника экспедиции, вела все экспедиционное делопроизводство, печатала документацию.

Сотрудницу метеорологического отряда Лидию Николаеву за глаза, а нередко и в глаза называли Лялей. Упоминание о ней в популярной на «Оби» песенке пользовалось большим успехом у слушателей:

    «Синоптик Ляля без причины
    Сказала Слевичу тайком,
    Что выйдет замуж за пингвина,
    Чтоб муж был круглым дураком».

Ляля не обижалась на эту песенку, понимая, что это – не более, чем шутка. К тому же, она не могла «выйти замуж за пингвина», поскольку она уже была замужем, и на берегу ее ждал маленький сын.

Приятно после однообразных будней экспедиции пошататься по теплому южноафриканскому городу. Поспешим воспользоваться возможностью еще раз взглянуть свежими глазами на местные достопримечательности. Вот перед зданием парламента на постаменте энергичная фигура Сесиля Родса – у-у, колонизатор! Вот реклама: «Drink Coca Cola» – заходи и пей из фирменной бутылочки этот капиталистический напиток. А вот общественный туалет – но кроме привычных надписей, соответствующих нашим «М» и «Ж», еще таблички: «Для европейских джентльменов» и «Для неевропейских джентльменов». Вот она, расовая сегрегация.

Садимся в двухэтажный автобус – скорее на второй этаж, с него открывается такой хороший обзор. Вику Кузьмина, уже поставившего ногу на ступеньку лесенки, останавливают – нельзя! Второй этаж – это для неевропейских джентльменов.

А вот и русская фамилия на вывеске: «Комарофф». Какой волной эмиграции занесло сюда Ваську Комарова из вологодской или курской глубинки?..

Прогуливаясь по скверику в маленьком городке вблизи Кейптауна, подхожу к группе членов нашего экипажа, оживленно беседующих с сухоньким стариком, старательно подбирающим русские слова, но очень чисто, без намека на акцент, их выговаривающим. «Ну, – думаю, – этот дедок из белой эмиграции, из первой волны». Все оказалось куда сложнее. Старик этот, наборщик по профессии, оставил Россию еще в самом начале века и жил в Германии. Там, в Мюнхене, он набирал русские газеты, одну из них, «Искру», говорят, до сих пор не забыли. Да, конечно, с Лениным он был знаком, только его тогда иначе звали, это он уж потом, после революции в России узнал, что Ленин – это и есть тот самый молодой человек, который приходил в типографию по делам своей газеты. Поехать в Россию? Нет, возраст уже не тот, да и как поедешь, тут, в Южно-Африканском Союзе, у него две взрослых дочери, у каждой свое дело. «А правда, что в Москве мне могли бы дать пенсию?..»

Выходя из бассейна Виктория, «Обь» проходит совсем рядом от ошвартованного к причалу ледоколу «Сойя». Палуба ледокола густо облеплена народом, особенно много людей на корме. Все возбужденно машут нам руками и что-то кричат. Мы уже прошли мимо, когда с кормы донесся истошный крик самого восторженного японца, свесившегося за борт настолько, что казалось – упадет в воду: «Саюнара!»

Саюнара – до свидания, японский друг, до свидания, Кейптаун!


Открыли горную страну

И опять – океан. Уже вскоре после выхода из Кейптауна, у крайней южной оконечности Африки – мыса Игольного – подул холодный ветер, поднялись неприветливые волны, и жизнь наша вошла в привычную колею.

Мы снова шли почти по тому же маршруту, которым два с половиной месяца назад на «Кооперации» пересекали по диагонали южную часть Индийского океана. Тогда с борта «Оби» была получена радиограмма с просьбой произвести измерение глубин в одном из районов по пути следования. Меня эта просьба несколько удивила: что тут измерять, когда, судя по мелкомасштабной генеральной карте в этом районе под килем должно быть четыре-пять тысяч метров. А на «Кооперации» – обычный навигационный эхолот, рассчитанный на измерение глубин не свыше пятисот метров. Смущало еще и то, что в этом районе на картах крупного масштаба не было цифровых отметок глубины: по-видимому, в этом огромном районе, простирающемся на сотни миль, никто никогда глубину не измерял.

Ну, раз надо, значит, надо. Вахтенный помощник включает эхолот, а я слежу за его показаниями. Точнее говоря, наблюдаю отсутствие показаний, что и следовало ожидать. Лишь у отметки двести метров на шкале эхолота появляются какие-то слабые проблески – скорее всего, это помеха, вызванная рассеянием ультразвука в слоях воды с разной плотностью. Но что-то заставляет меня сосредоточить внимание на этих проблесках. Нет, на помеху непохоже – проблески сосредоточены на небольшом участке шкалы, очень медленно перемещаясь в сторону уменьшения. Тут-то я и сообразил, что я наблюдаю отметку глубины, только не в двести метров, а в двести плюс предельное значение отсчета круговой пятисотметровой шкалы, то есть глубина под килем порядка семисот метров! И вправду, глубина все уменьшается, уменьшается, вот уже проблеск – отметка глубины – переместился в пределы шкалы, достигнув минимального значения около четырехсот метров. О своем открытии сообщаем на «Обь».

Теперь мы снова оказались в том же районе, пересекая его вдоль и поперек по системе намеченных галсов, в течение нескольких суток обследуем с помощью глубоководных эхолотов. Да, открыта находящаяся под водой целая горная страна, размерами не меньше Кавказского хребта, и теперь будет исправлена ошибка прежних картографов. Банка с наименьшей глубиной 218 метров теперь на географических картах, изданных в любой стране мира, именуется в честь нашего судна – банка Обь, а соседняя, с чуть большей глубиной – банка Лена.

Безрадостны редкие встречи с землей в океане. За весь длительный переход от африканского берега до ледяного материка у нас было только две встречи – с островами Принс-Эдуард и с островом Хёрд. Острова эти образованы вспучиванием морского дна при вулканических процессах. Когда-то там селились стада котиков, но эти беззащитные и доверчивые морские животные давным-давно истреблены безжалостными зверобоями. Теперь они известны единственно тем, что на них гнездятся птицы антарктических широт – альбатросы и пингвины. Впрочем, судить об этом я мог только по описанию островов в лоции, так как наблюдал за ними лишь на экране радиолокаторов. Ни нам ничего не было надо от этих островов, ни им от нас. Почему-то именно здесь кошки скребут по сердцу, приходят мысли совсем о другой земле, оставленной там, в далеких широтах. Вспоминаются веселые огни вечерних городов, родные и милые люди, погруженные в свои обычные житейские хлопоты, которые думают о нас, заброшенных в мрачную пустыню океана. Должно быть, эти невеселые мысли приходят в голову потому, что прошла лишь половина нашего плавания, что еще столько осталось до родных причалов. Морякам, в общем-то, хорошо известно это явление – наступление пика психологической усталости. Здесь важно не дать себе распуститься, подавить беспричинно возникающее чувство неприязни к своим соплавателям, отыскать в серой повседневности буден что-то свежее, необычное.

Для меня такой отдушиной неожиданно стала работа над дипломом. Она была связана не только с выполнением многочисленных астрономических наблюдений, но и в сопоставлении методов их обработки по различным таблицам. Все вычисления приходилось выполнять, так сказать, «вручную», а тут, на «Оби», я обнаружил в одной из лабораторий чудо техники того времени – электромеханические вычислительные машины немецкой фирмы «Рейнметалл». Надо было понимать мое радостное возбуждение, когда я нажимал на клавиши этой машины, вводя данные, а она с веселым грохотом пережевывала их и выдавала результаты с количеством значащих цифр, далеко превосходящим практические потребности!




Владимир Вейхман
В безбрежном Южном океане (окончание) http://sea-safety.ucoz.ru/index/v_bezbr ... ie_6/0-105

Снова в море Дейвиса

В южном полушарии – все наоборот. В северных широтах март – апрель – это весна, а в южных – осень. «Обь» следовала к Мирному, чтобы передать зимовщикам полученные для них в Кейптауне продукты и забрать часть сезонного состава экспедиции. За другой частью сезонников должна подойти «Лена», которая проводила комплекс гидрографических работ в водах Антарктики.

Море Дейвиса уже заполнилось битым льдом, среди которого паслись высокие столообразные айсберги. Днем еще ничего, но пора круглосуточного полярного дня уже закончилась, и ночью была темень сплошная. «Обь» пробивалась через ледяные поля, обходя айсберги. Мощные прожектора, лучи которых были направлены прямо по курсу, лишь на небольшое расстояние просвечивали несущуюся наискосок крупу снежных зарядов. Иван Александрович, капитан, и вахтенный помощник капитана поочередно то приникали к тубусу радиолокационной станции, то вместе с нами, впередсмотрящими, напряженно вглядывались в снежное крошево пурги. В темноте рулевой рубки слабо светились шкалы приборов, царило тревожное молчание, лишь изредка прерываемое указаниями рулевому – изменить курс, чтобы пройти в разводье между ледяными полями или обойти небольшой айсберг. Надо было спешить – нельзя предугадать, когда льдины смерзнутся и станут непроходимы. Ведь «Обь» и так потеряла несколько суток из-за похода на выручку «Сойе».

Неожиданно рубку обдало сзади неярким светом: это открылась ведущая в нее из внутренних помещений дверь, и кто-то вошел. Вошедший со света, как это обычно бывает, сначала ничего не видел в сплошной темноте и стоял, не понимая, где капитан, к которому он хотел обратиться.

– Кто вы такой? – спросил вахтенный помощник.

– Я – котельный машинист, я к капитану. Где тут капитан?

– Я здесь, – обернулся Ман. – Что вам надо?

– День рождения у меня. Отметить надо бы. Я тоже человек, имею право…

– Обратитесь к первому помощнику, – прервал Ман.

– Да обращался я, он разрешил взять две бутылки, а у меня товарищи, что это нам – что слону дробина.

– Идите к первому помощнику и с ним разбирайтесь, – заметно раздражаясь, повторил капитан.

– Да, если бы начальству, так ему все можно, а нам, работягам, значит, возьми две пол-литры и помалкивай. Да я…

– Убирайся! – неожиданно визгливо заорал капитан. – Вон с мостика!

Вахтенный помощник подтолкнул подвыпившего просителя к выходу из рубки – святого места на корабле, куда и в отличных-то условиях плавания строго-настрого запрещен вход тем, кому это не положено по службе. В рубке надолго установилось тяжелое молчание.

Я, как и прежде, смотрел в освещаемую лучами прожекторов мутную пелену, вахтенный помощник прилип к экрану радиолокатора. Капитан, глядевший вперед в бинокль, вдруг скомандовал:

– Стоп машина!

И через полминуты:

– Средний ход назад!

И только после прямо по носу лучи прожекторов уперлись в отвесную и ровную, гладкую, как срезанную ножом поверхность ледяной стены огромного айсберга, уходящую вправо и влево куда-то в бесконечность.

Два вопроса назойливо крутились в моей голове: первый – как капитан разглядел по курсу судна ледяной барьер, а мы его не увидели, и второй – почему ничего не показал радиолокатор?

Я осмелился и задал первый вопрос Ивану Александровичу. Ответ удивил еще больше:

– Ничего я не увидел, но мне какое-то внутреннее убеждение подсказало, что надо остановить движение. Так всегда следует поступать: если в чем-то сомневаешься – остановись, осмотрись, и только после этого осторожно двигайся дальше.

До ответа на второй вопрос додумался я сам. Гладкая поверхность отвесной стенки айсберга, как зеркало, отбросила, не рассеивая, электромагнитную энергию, излучаемую радиолокационной станцией. Отраженный сигнал ушел в сторону от антенны радиолокатора, поэтому на экране ничего и не было видно. Вот мне, судоводителю, два урока на всю жизнь.


«Мы вызываем Антарктиду!»

«Обь» заняла позицию к востоку от Мирного, сообщение с поселком – с помощью вертолета. Туда, в Мирный, переправляются овощи, фрукты, замороженные мясные туши, оттуда – работники сезонных отрядов со своим имуществом. Среди них – много знакомых: вот «мальчики Кунина» – строители, а вот и аэрофотосъемщики – маленький музыкант Слава Бовин и гигант-Нептун Саша Федюхин.

Остановка у Мирного была непродолжительной. Нам не удалось упросить руководство экспедиции позволить нам побывать на могиле Николая Буромского и Евгения Зыкова, похороненных на небольшом островке. Прощай, Женька, и прости, что кто-то из нас строго судил тебя за твое вольготное, без тормозов, поведение. Только твое имя навсегда останется на картах мира: и через год-другой, и когда уже нас не будет, там сохранятся остров Зыкова, ледник Зыкова. Потом забудут, кто был этот Зыков – шелапутный штурманский ученик, а имя останется. Прощай, Женька.

Грустным получилось и прощание с последними уходившими на вертолет людьми, остающимися на зимовку здесь, в Антарктиде. Это были два журналиста: спецкор «Правды» Анатолий Анатольевич Введенский, мой добрый знакомый по «Кооперации», и ранее знакомый мне лишь заочно спецкор газеты «Водный транспорт» Георгий Брегман. Мы крепко, по-мужски, обнялись, троекратно расцеловались. У Толь-Толича были мокрые глаза. Я отвернулся.

Через несколько дней в Мирный ушло по радио написанное мною стихотворное послание:

«Мы вызываем Антарктиду!
Ты слышишь нас, далекий друг?
Надолго скрылся ты из виду
За далью миль, за снегом вьюг.

Мы снова встретимся не скоро,
Но встретимся когда-нибудь.
Минуя ледяные горы
«Обь» вышла в дальний, трудный путь

В безбрежном Южном океане,
Где ветер зол, мороз жесток,
Как встарь ходили россияне
На шлюпах «Мирный» и «Восток».

Мы покидаем край обширный
Пингвинов, мужества и вьюг.
Ты слышишь нас, поселок Мирный?
Ты слышишь нас, далекий друг?..»


Самый длинный в мире

«Обь» идет к востоку, к 97-му градусу восточной долготы, чтобы оттуда, от края ледника Шеклтона, начать выполнение самого протяженного в истории океанографических исследований разреза длиной в пять тысяч миль – до самой вершины Бенгальского залива. Курс – прямо на север.

Курс на север, заданный рулевому, – это по показаниям гироскопического компаса, работа которого основана на свойстве оси быстро вращающегося волчка сохранять неизменным свое положение в пространстве.

А магнитный компас, стоящий прямо перед рулевым, указывает курс, отличающийся от направления на север почти на семьдесят градусов. Дело в том, что магнитные полюсы Земли – точки на земной поверхности, н которых свободно подвешенная магнитная стрелка занимает вертикальное положение – не совпадают с географическими, указывающими положение концов земной оси. Отклонение направления на магнитный полюс от географического меридиана, то есть от направления на север, больше всего сказывается вблизи полюсов, а мы как раз находились неподалеку от южного магнитного полюса. В показания магнитного компаса необходимо вводить поправку, значение которой приводится на навигационных картах.

Здесь, в южных широтах океана, стали встречаться в небольших количествах киты. Вынырнет массивная туша, выпустит фонтан, похожий на облачко пара из кипящего чайника, блеснет гладкой кожей – и снова под воду, кормиться мельчайшей морской живностью – планктоном.

Для учета перемещения судна при плавании в антарктических водах, особенно при проведении океанографических станций, нередко использовался метод привязки к малоподвижным айсбергам. Первоначальное положение айсберга относительно судна наносилось на карту по направлению и расстоянию, полученным с помощью радиолокатора. А затем отслеживались те же величины, и на карту наносилось место судна относительно айсберга, который считался неподвижным.

Как-то раз, принимая вахту, получаю от вахтенного помощника указание: до приметного на экране радиолокатора айсберга пеленг и дистанция такие-то. Подхожу к локатору, чтобы опознать тот самый айсберг. Какие-то сомнения вызвала у меня отметка эхо-сигнала на экране: то ли форма пятна слишком правильная, то ли яркость его больше, чем у обычных отметок от айсбергов. Дай, думаю, погляжу, что за айсберг такой. Выхожу на крыло мостика, погода прекрасная, видимость, как говорят летчики, «сто на сто». А по тому направлению, которое мне передал штурман… вовсе не неподвижный айсберг, а движущееся крупнотоннажное судно! По его характерному профилю узнаю – китобойная база. Немедленно оповещаю вахтенного помощника, тот – капитана. Интересно, кто же это ведет промысел здесь, в пустынных водах? На мои запросы клотиковой лампой по азбуке Морзе – никакого ответа, на вызов по радио – тоже. То ли в секрете от конкурентов держат свои координаты, то ли в этом районе промысел китов вообще запрещен и им незачем открывать свое местонахождение – так и осталось неизвестным. А нам урок: используя радиолокатор, не ленись посмотреть картину на местности невооруженным глазом. Иначе случится вот такой конфуз.

Позади антарктические льды, становится теплее и теплее. Геологи решили на самом длинном в мире разрезе взять пробу осадочной толщи дна самой большой трубкой: длина – 12 метров, диаметр – 15 сантиметров. Надо было видеть, с каким благоговением извлекали геологи из поднятой на палубу трубки длиннющую колонку грунта, какой гордостью сияли их лица!

Появилось новое увлечение: с кормовой палубы во время океанографических станций ловить акул. Первая пойманная акула вызывала всеобщее любопытство: интересно было потрогать ее шершавый бок, с опаской посмотреть на ее усеянные зубами мощные челюсти, разглядывать неизменных акульих спутников – рыб-лоцманов и прилипал. Но скоро это надоело, и вид пяти-шести противных рыбин уже никого не удивлял. Особенно досаждала эта самодеятельность боцману Сапронову, и однажды ночью он, никого не спрашивая, выбросил эту нечисть за борт. Акулий бум быстро пошел на спад.


Как расколоть кокосовый орех?

Снова тропики, снова дядя Саша-начпрод выдает тропическое вино – «Рислинг» или «Алигате». Любители загара заполняют вертолетную площадку. А впереди – заход на Кокосовые острова. На этом коралловом атолле посреди тропических вод Индийского океана еще никогда не звучала русская речь, а единственным судном, посетившим его с научной целью, был «Бигль» Чарльза Дарвина. Что же, у нас был достойный предшественник.

Весь состав вахты на мостике напряженно вглядывался в линию горизонта, разделявшую безмятежно-голубое ясное небо и ласковую темно-синюю гладь океана. Солнце сияет вовсю, над нами – ни облачка. Бинокли переходят из рук в руки, но островов не видать. Капитан Ман объявляет: «Бутылку коньяка тому, кто первым увидит берег!» И вот я различаю одну, другую крохотную черточку, перпендикулярную линии горизонта. Конечно, это верхушки пальм! «Вижу берег прямо по носу!» – объявляю громогласно.

Коньяка я так и не получил.

Странный вопрос: чьи они, эти острова? Если верить справочнику, острова принадлежат Великобритании, а управляют ими из Сингапура. Судно осторожно втягивается в лагуну, становится на якорь. К корме, где столпились, пожалуй, все свободные от вахты, приближаются на лодке два туземца. Знатоки английского языка пытаются вступить в переговоры насчет кокосовых орехов. Туземцы явно нас не понимают. Кто-то предлагает обмен: я тебе – журнал «Огонек», а ты мне – кокосовый орех. Вместо ответа абориген демонстрирует публике свой иллюстрированный журнал – он не хуже «Огонька». Но вот появился направляющийся к «Оби» быстроходный катер. Над ним развевается флаг размером не меньше самого катера. К нашему удивлению, флаг – темно-голубого цвета, а английский «Юнион Джек» ютится на нем в уголке у древка. Вот уже на голубом фоне различимы звезды Южного Креста. Австралия! Значит, под ее управлением находятся сейчас эти острова. Капитан приказывает в знак уважения к стране пребывания поднять на фок-мачте флаг Австралийского Союза…

На острове Дирекшн находятся постройки, в которых живут сотрудники метеостанции и телеграфной станции, обслуживающей кабельную связь между Азией, Африкой и Австралией. Они здесь вроде наших зимовщиков, только наоборот – выезжают из родных мест не на холод, а на жару. А малайцы здесь работают у мистера Росса, в частной собственности у которого находятся острова.

При первой высадке на остров мы, конечно, устремились на поиски кокосов. А чего их искать, вот они, на пальмах (высоко, не забраться), а вот и просто на земле валяются. Скорее, скорее, попробовать эту волшебную жидкость – кокосовое молоко, о котором столько наслышаны. Только как до него добраться? Орех по форме немного похож на дыню довольно больших размеров, но, в отличие от дыни, он твердый, вроде бы как деревянный, и ножику совершенно не поддается. Нашли валяющийся около какой-то постройки толстый стальной лист и кусок рельса. Митрич, считающийся самым сильным из нас, заносит рельс над головой и с маху лупит по лежащему на стальном листе ореху. Орех упруго отлетает в сторону, а рельс грохает по металлу. Еще попытка, другая – результат тот же. Сашка пытается стучать орехом по рельсу – бесплодные усилия! Все по очереди тщетно пробуют разбить, раскрыть, раздавить проклятый орех, чтобы добраться до желанного молока. Наконец, наши страдания заметил оказавшийся неподалеку малаец. Резким ударом мачете он срубает макушку ореха у черенка, затем руками раздвигает обнажившиеся в месте среза волокна и извлекает собственно орех как таковой. По форме он похож на яйцо, только больших размеров и по-настоящему твердое, вроде скорлупы грецкого ореха. А у тупого конца яйца – три темных пятнышка, как пробочки, проткнув которые, получаешь доступ к молочку. Само молочко не оправдало наших вожделений – так себе, вроде бы жиденький соевый напиток, а вот жевать копру – плотную мякоть, находящуюся под скорлупой, – приятное занятие.

Геофизикам потребовалось выполнить измерения магнитного поля судна, а для этого нужно было последовательно привести судно на восемь заданных курсов. В море, на ходу корабля с этим никаких проблем не связано, но совсем другое дело тут, в ограниченном для маневрирования водном пространстве лагуны. Капитан принял решение применить довольно редко используемый в морской практике способ удержания судна на заданном курсе на двух якорях и заведенных с кормы тросах, прикрепленных к якорной цепи. По теории, судно должно устойчиво удерживаться в заданном положении. Однако в этот раз практика разошлась с теорией. Дизель-электроход, с большим трудом приведенный на заданный курс, тут же уваливается на десяток-другой градусов, и всю процедуру приходится начинать сначала. Мне ни раньше, ни потом не приходилось видеть Ивана Александровича таким раздосадованным.

Когда я во второй раз высадился на берег, то решил обойти небольшой остров Дирекшн по периметру. В прибрежной полоске копошилась разная живность: приподняв туловище на суставчатых ножках, быстро бегали маленькие крабы, скользнула в воду, извиваясь, золотистая змейка, прятались в свои створчатые раковины гребешки. Я подобрал несколько ракушек и обломков кораллов. Вместе с большим кокосовым орехом они остались у меня на память об этом кусочке суши в лазурном океане.

А многие мои соплаватели на память взяли еще и крабов, надеясь довезти их в стеклянных банках до родного порта. Как-то я зашел по делам в радиорубку и увидел странную картину: дежурный радист суетливо передвигался по палубе на четвереньках, пытаясь что-то накрыть футляром от портативной пишущей машинки. Оказывается, у него сбежал из банки краб, вот теперь он стремился его поймать… Появился краб и в нашей каюте: его принес Женя Баранов, пробовал кормить какими-то листочками, невесть откуда взятыми, разговаривал с ним, как заботливый папаша с младенцем, но все было тщетно: крабы с коралловых островов не живут в неволе.


Прощай, южное полушарие!

Тропическая жара – она и есть тропическая жара. Но особенно неуютно чувствуешь себя в тропиках на судне, построенном для плавания в арктических льдах. Во внутренних судовых помещениях трудно находиться более нескольких минут. Строители из сезонного состава экспедиции соорудили просторные шатры на крышках люков первого и второго трюма и перетащили туда свои постели. Я приспособился ночевать на шлюпочной палубе, под шлюпкой левого борта. Все бы ничего, однако ночные порывы ветерка срывают простыню, а если не укрываться ею, то полощут по коже, как будто бы кто-то все время водит по телу мягким опахалом. Выискиваю позицию за ветром, но она уже занята женским персоналом экспедиции – Верой Сергеевной, Майей, Лялей. Конечно же, дамам должна быть предоставлена возможность уединения.

Вот мы и снова пересекли экватор, на этот раз – с юга на север. Переход совершился скромно, без всяких торжеств. Над горизонтом, прямо по носу, низко-низко уже появилась неяркая звездочка – альфа Малой Медведицы, именуемая также Полярной. Вот и расстались мы с южным полушарием – кто на время, а кто навсегда. Но все мы навсегда простились с особенным отрезком жизни, мы возвращаемся назад уже не теми, что оставляли северные широты. Мы стали богаче на целую Антарктиду, старше на все штормы Южного океана, серьезнее на долгие мили маршрутов среди айсбергов и ледяных полей. Еще впереди то время, когда «Профессор Хромов», «Игорь Максимов», «Капитан Ман» станут названиями кораблей, но уже мы все – и будущие академики и лауреаты самых престижных научных премий, и скромные мотористы и уборщицы, и нынешние практиканты-гардемарины – мы теперь собратья по антарктической экспедиции, и этого уже ничем изменить нельзя.

Экспедиционный рейс завершился океанографической станцией в вершине Бенгальского залива, на внешнем рейде Калькутты, куда планировался заход, чтобы забрать партию груза на советские порты. Вода была какая-то желто-серая; видимо, Ганг приносил мутные взвеси с индийских полей; по рейду сновал лоцманский катер, но подходил не к нам, и, наконец, выяснилось, что захода в Калькутту почему-то не будет, снова загремела по клюзу выбираемая якорная цепь и привычно запели натруженные дизели. Курс – на остров Цейлон.


В поисках подходящей бумаги

Что мы знали о Цейлоне? Скорее мало, чем много:

- что этот остров не то отделяет от Индии, не то связывает с Индией Адамов мост;
- что здесь в горах находится древний отпечаток человеческой ступни, который буддисты считают следом Будды, а христиане и мусульмане – следом Адама;
- что здесь расположен тот самый город Канди, в который поехал Ганди;
- что Цейлон населяют сингалы (они же – сингальцы или сингалезы) и тамилы (правда, Женя Баранов упорно утверждал, что в горных лесах живут еще древнейшие жители страны – ведды, которых не коснулась цивилизация);
- что Цейлон поставляет на мировой рынок самый знаменитый чай, который мы ни разу не пробовали и который называется «Липтон».

Кто-то, кажется, Олег, робко намекнул, что на Цейлоне бывают не то мангусты, не то лангусты – Рики-Тики-Тави.

«Обь» подошла к Цейлону в районе порта Тринкомали на западной стороне острова. Там неугомонные геофизики выполнили свои измерения силы тяжести. Это было очень важно для определения силы тяжести, так как, по их словам, в этом месте она имеет какое-то предельное на поверхности мирового океана значение. А оттуда капитан Ман со свойственной ему смелостью повел дизель-электроход на совсем небольшом расстоянии от берега, так что временами даже лица людей можно было различить. И, обогнув остров, судно вошло на внутренний рейд порта Коломбо – столицы государства.

Как приятно было после плавания походить по твердой земле, полюбоваться океаном с ночной набережной, посидеть в дешевом китайском ресторанчике, заказав фруктовый салат и ароматный, крепкий чай со льдом. Конечно, нельзя было избежать и всеобщего поветрия – покупки фигурок слоников, вырезанных из прочного дерева черного или коричневого цвета с клыками из настоящей слоновой кости. Слоники приобретались соответственно рангу: начальство покупало тех, которые побольше, а уж мы, безденежные практиканты, – самых маленьких.

Я был озабочен приобретением приличной бумаги для оформления дипломной работы. Очевидно, в Коломбо это был неходовой товар, и только после усердных поисков хозяин одной лавочки вынес из подсобки пачку французской бумаги благородного желтовато-кремового цвета с водными знаками.


Совсем другая жизнь…

Вскоре после выхода из Коломбо мы, получив по радио разрешение от руководства нашего училища, сдавали экзамены за пятый курс. Валентин Петрович экзаменовал нас по девиации магнитного компаса с полной серьезностью. Поставленные им вопросы были емкими и требовали обстоятельного ответа. Мы очень старались и не подвели своего учителя.

По технике безопасности нас экзаменовал старший помощник капитана Николай Михайлович Свиридов. Он отличался доброжелательным отношением к курсантам, с ним было легко стоять вахту, да и за ее пределами он оставался нашим старшим товарищем. Его логика в вопросах техники безопасности была проста и доступна: не суйся, куда не надо, не рискуй без крайней необходимости, а если попадешь в трудное положение – действуй решительно, без колебаний. А заполнять бумаги, разные там акты о несчастных случаях, вы научитесь, когда жизнь заставит.

Принять у нас экзамен по дисциплине, носившей название «Морские порты», мы попросили начальника радиофизического отряда Михаила Петровича Серегина, который в редакции Морского атласа руководил отделом военно-морских баз и портов. При каждой встрече с нами дружелюбно протягивал руку, расспрашивал о житье-бытье. У нас был с собой учебник по морским портам, но он показался нам скучнейшим, и при самостоятельном изучении мы застряли где-то на четвертой странице. Похоже, что наш экзаменатор продвинулся в этом деле не дальше нас. Когда мы обратились к нему за консультацией, он старательно объяснил, что «порт» – это по-французски «дверь». Каждый из нас троих (этот экзамен сдавали только судоводители) на экзамене начал свой ответ с того, что «порт» – по-французски «дверь». Да, в общем-то, этим и заканчивал. Михаил Петрович выставил всем «пятерки».

Проплыли по борту скучные берега Красного моря, проходим Суэцкий канал. Часть участников экспедиции в Суэце отправилась на берег, на экскурсию, и мы встретимся с ними уже на выходе из канала, в Порт-Саиде. А мы, судоводители, и гидрограф Олег оставлены на судне, чтобы проследить за прохождением канала. Чтобы не мешать работе в рулевой рубке, мы устроились на верхнем мостике, откуда был отличный обзор, но, к сожалению, нельзя было наблюдать за действиями лоцманов. Мы шли в составе каравана, в местах, где канал расширяется, расходились со встречными караванами судов. А по ярко-желтому песку Синайской пустыми размеренным шагом шел другой караван – цепочка неторопливых верблюдов.

В Средиземном море после тропической жары теплый воздух казался прохладным. Верхняя палуба опустела: строители сезонного состава разошлись по каютам, сотрудники морской экспедиции писали отчеты и упаковывали оборудование, которое нужно было увезти с судна. Экипаж был занят привычной работой по очистке и покраске всего, что нужно покрасить, а мы вносили последние штрихи в дипломные работы. Отзыв руководителя на мою дипломную работу был написан Валентином Петровичем Кожуховым с присущим ему изяществом стиля и фили­гранной точностью выраже­ний. Иван Александрович Ман, рецензент, написал отзыв карандашом, размашистым почерком, строчки его письма скатывались на листе вправо и вниз. Отзыв был по­ложительным, в конце его капитан высказал пожелание о необходимости расширения исследований в разрабаты­вавшемся мною направлении.

Дипломные работы мы втроем – Виктор Никитин, Саша Чупыра и я защищали, когда судно проходило проливом Ла-Манш. Погода была пасмурная, туманная, было зябко и неуютно. Состав заседавшей в кают-компании комиссии под председательством Мана мог сделать честь ученому совету солидного научного учреждения: профессора, доктора и кандидаты наук, заслуженные капитаны. Олег Строганов, спецкор «Известий», послал корреспонденцию о нашей защите в свою газету, и на берегу мы не без гордости отыскали ее в библиотечной подшивке

Через несколько дней судно ошвартовалось в Рижском порту, и началась уже совсем другая жизнь.

А на память о семи прошедших месяцах у меня сохранился красивый значок, на котором изображен белый материк Антарктиды на фоне голубого океана, гордо разрезающий лед форштевень дизель-электрохода, самолет над ним и скромный пингвин в левом нижнем углу. Картинку обрамляет надпись: «Участнику антарктической экспедиции СССР». На обратной стороне значка выбит его порядковый номер – 367.

Еще на память сохранился документ, подводящий финансовый итог моего участия в экспедиции:

«Квитанция к приходному ордеру.
Принято от Вейхмана В.В. остаток проездных (сумма прописью) Три руб.
18/VII 1957 г.
Главный бухгалтер – Гербаус.
Кассир – Фокина».

И на квитанции штамп: «Уплачено».
Владимир Вейхман
 
Сообщения: 14
Зарегистрирован: 24 Октябрь 2008 19:41

2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция Академии Наук СССР 1956-1958

Сообщение Владимир Вейхман » 25 Октябрь 2008 18:03

Владимир Вейхман

БЕЛЫЙ АЙСБЕРГ

Воспоминание
об антарктической экспедиции

Калининград, гостиница «Москва»,
ноябрь 1956 года

Мальчишки, хвастуны,
задиры,
шарлатаны,
Давайте – за моря,
где ждет удача вас!
Разрезан каравай,
наполнены стаканы,
Селедка на столе –
закуска в самый раз.
(Какие времена –
в морях была селедка!
Сама полезет в трюм –
лишь только сеть закинь!)
Что ждет вас впереди –
Кейптаун и Находка,
И остров Сахалин,
и льдов полярных стынь.
Фортуна
двадцать лет
играет в чет и нечет.
Вчерашний корифей
сегодня безголос.
Какая карусель
по свету вас размечет
Под мерный рев турбин,
под дробный стук колес?
Но нынче не дано
еще об этом ведать.
Давайте-ка – до дна!
Селедка – хороша!
Еще вам нипочем
не каждый день обедать,
Поскольку все равно
в кармане ни гроша;
Еще вам нипочем
ввязаться в потасовку,
Вдвоем на четверых
пойти, как на таран.
А ночь, как часовой,
берет наизготовку,
И светит вам в окно
звезда Альдебаран.
Глядит – еще рабы
возводят пирамиду,
И фараона вновь
сменяет фараон…
А, собственно, зачем
вам ехать в Антарктиду,
А, собственно, к чему
весь этот марафон?
Наука? Но еще
какая вы наука?
Романтика? Но в чем?
Чтоб драить гальюны?
Вы прете напролом,
вы входите без стука
Туда, где вас не ждут –
туда, где вы нужны…
Как будет набегать
случайность на случайность,
Как будет мельтешить
слепой киноэкран!
Давно умолк прибой,
и улетели чайки,
И скрылась в облаках
звезда Альдебаран.
Не то, чтоб жизнь прошла –
не стоит рисоваться,
Но все же позади –
немалые года…
Так почему же вновь
вам хочется сорваться
Неведомо зачем,
неведомо куда?..

* * *

Мы всегда несли парусов сколько было возможно.
Ф.Ф. Беллинсгаузен

Грохотала волна,
набегая
на камни и дюны,
Ветер осени поздней
на Балтике пенил валы.
Укрывались в портах
низкобортные шхуны,
Приумолкли на рейдах
буксиры –
морские волы.

Где-то там,
позади,
волноломы Балтийска,
Впереди –
сколько сотен
мятущихся, вздыбленных миль?
Спорят с жадными чайками
тучи,
летящие низко,
И в лицо мне швыряют
колючую снежную пыль.


Удержись-ка на палубе!
Кренится круто и резко
Теплоход,
разъяренной стихией влеком.
Старый боцман
на лоб
нахлобучил зюйдвестку
И кричит,
и кому-то
грозит кулаком.

Винт дрожит,
обнажаясь
в размахах порывистой качки,
Словно кто-то железный
неистово лупит в подзор.
Мало здесь мореходных,
Регистром назначенных качеств, -
Здесь и души людские
на прочность
проходят отбор.

Будто лен парусины
на мачтах
взметнулся,
трехъярусен,
И заполнился ветром,
опять искушая судьбу.
Будто рядом со мною
на мостике
встал
Беллинсгаузен,
И сквозь снежную замять
в подзорную
смотрит
трубу.

Он – из тех моряков,
кто с седым океаном приятельствовал,
Кто в лихую погоду
сбавлять паруса
не привык.
Мне еще предстоит
не с такими встречаться препятствиями.
Мне бы только успеть
отыскать
свой шестой материк.





Памяти Оскара Григорьевича Кричака

В новогодний праздник
Повстречали айсберг.

Где-то звякнут над столом
Звонкими бокалами,
А у нас опять циклон
Номера откалывал.

Волны прут на абордаж,
Достигают мостика.
Негодует экипаж:
Подвела прогностика.

Качка гонит на кровать,
Никого не милует,
Лишь один Гордон Картрайт
Все фотографирует.

У Картрайта объектив
Просветленной оптики.
Что за странный коллектив –
Трезвые синоптики!

Шторм к полуночи крепчал,
Злилось море пенное.
Произнес Оскар Кричак
Слово вдохновенное:

«Новый год, не Новый год, -
Это нам без разницы.
Шторм – он вскорости пройдет
Ко всеобщей радости.

Перестанут нас стращать
Склоны волн пологие.
Так готова обещать
Метеорология!»

…Антарктических широт
Белоснежны простыни.
Вот уже который год
На скалистом острове

Крепко спит Оскар Кричак –
Он в прогнозах дока,
Но последний свой причал
Он обрел до срока.

Может, видится ему
Новогодний праздник,
Уплывающий во тьму
Белый-белый айсберг…


* * *

Чем озадачит Женька – угадай-ка!
Вес воробья и петушиный рост,
Вдруг, натянув потрепанную майку,
Он как штангист выходит на помост.

Чужой бушлат он надевал без спросу,
В который раз на вахту опоздал;
Всегда «стрелял» чужие папиросы,
Безжалостно девчонок оставлял.

Девчонки – что! Он рвался в Антарктиду,
Он только море обожал всерьез!
Но я подчас не мог сдержать обиду,
Когда он чушь, оправдываясь, нес.

Ах, Женька Зыков, он бывал несносен
Своим уменьем беззаботно жить.
А в Антарктиде наступала осень,
И надо было с выгрузкой спешить.

Пингвины – черно-белые Адели
Не ведают ни горестей, ни бед,
Нередко, умиляясь, мы глядели,
Как малышей они выводят в свет.

Они ступают поступью вальяжной,
Пересекая свой ледовый пляж,
И айсберг, словно дом многоэтажный,
Венчает антарктический пейзаж.

Но ветром унесен причал припая,
И толку нет от запоздалых мер,
Когда пополз, предательски подтаяв,
И рухнул в воду ледяной барьер.

…Положен на могилу камень плоский,
Он мерзнет антарктической зимой.
На камне – надпись: «Николай Буромский.
Евгений Зыков. Пятьдесят седьмой».

Давным-давно вернулись мы обратно,
И время все заметнее бежит…
А что пингвины? Им-то непонятно,
Что Женька Зыков под плитой лежит.


Памяти Ивана Александровича Мана

Мне снова снились острова Крозе,
Те самые, что в южном океане,
В пустынных антарктических широтах
От всех морских путей удалены.

Мне кажется, при сотворенье их
Фантазия природы разыгралась
И досыта потешила себя,
Предвосхищая времена кубизма.

Одна скала – как панцирь черепахи,
Другая – палец дьявола,
а третья –
Огромные футбольные ворота,
И катится меж стойками волна.

Ну что мне эти острова Крозе?!
Ведь я на них и не был никогда.
О них я только в лоции читал,
Да видел их на мореходных картах:
Ничтожные пунктирные кружочки,
А возле них две буквы –
«П» и «С»,

Что, как любому штурману известно,
Предупреждает:
«В этом самом месте
Опасность,
положение которой
Сомнительно».
Так почему же снова

Мне снится этот отдаленный мир,
И островов причудливые формы,
И выше скал взлетающая пена,
И бешено грохочущий прибой?

Гнездятся ль буревестники на скалах,
Кладут ли яйца бойкие качурки –
Ни проку в островах тех,
ни корысти.
Чтоб камнем дно не пропороть во мраке,
Их далеко обходят капитаны,
И даже мой любимый капитан,
Известный как лихой судоводитель
И тот к ним подвернуть поостерегся,
Взглянув на эти буквы –
«П» и «С».

…Как незаметно прокатились годы!
Мой капитан давно оставил мостик.
Президиумы украшают им,
Где он сверкает золотом нашивок
И безуспешно борется с Морфеем.

Я повстречал его на заседанье
И подошел к нему;
увы, меня он
Не вспомнил, не узнал.
О, годы, годы!
Мы с ним о пустяках поговорили

И разошлись.
Но что-то промелькнуло
В его глазах.
А вскоре задремал он
В президиуме,
взгляд его потух,
И в чистую, высокую улыбку
Сложились губы тонкие его
Совсем не в тон серьезности доклада.

Оратор на него взглянул с трибуны
С недоуменьем, даже с укоризной,
А я его не слушал – я смотрел
На капитана,
на его улыбку,
Я понимал, чему он улыбался:
Ему приснились острова Крозе.
Владимир Вейхман
 
Сообщения: 14
Зарегистрирован: 24 Октябрь 2008 19:41

2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция Академии Наук СССР

Сообщение [ Леспромхоз ] » 02 Март 2009 19:58

 Введенский.jpg
Введенский А.А. В снегах крайнего юга.
Ленинград, Лениздат, 1976г. 415с., илл.
Более года автор, специальный корреспондент "Правды", провел в Антарктиде, где вместе с участниками
Второй континентальной антарктической экспедиции делил радости и невзгоды суровой жизни полярников.
В основу повествования об этой ледовой эпопее легли записи журналиста, которые он день за днем вел в своем дневнике.
Второе издание повести иллюстрировано фотографиями, взятыми из архива Арктического и Антарктического НИИ. Оформил книгу известный художник И.П. Рубан, вместе с автором побывавший в этой антарктической экспедиции.
Каждый заблуждается в меру своих возможностей.
Аватара пользователя
[ Леспромхоз ]
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 10685
Зарегистрирован: 02 Июль 2007 00:17
Откуда: Петрозаводск

2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция Академии Наук СССР

Сообщение Dobrolet » 04 Февраль 2011 14:18

 ЗС-1.jpg
Знание-Сила № 2 ФЕВРАЛЬ 1958
РЕПОРТАЖ С ШЕСТОГО КОНТИНЕНТА
С. ВЯЛОВ,
доктор технических наук
Рисунки Г. Петрова



В № 1 нашего журнала за 1957 год было напечатано прощальное письмо читателям «Знание — сила» нашего специального корреспондента в Антарктиде доктора технических наук С. С. Вялова, написанное им перед отплытием из Калининграда на борту теплохода «Кооперация». Ровно через год, в январе 1958 года, на той же «Кооперации» С. Вялов вместе с группой своих товарищей по экспедиции покинул Антарктиду. В этом номере мы начинаем публиковать его «Репортаж с шестого континента».

ДВУХМОТОРНЫЙ самолет ЛИ-2 делает круг над Мирным и берет курс на запад. Домики поселка превращаются в еле заметные точки, затем совсем исчезают из виду.
Летим вдоль берега. Его линия четко очерчена барьером — отвесным ледяным обрывом, поднимающимся на 20—40 метров над морем. Справа чернеют воды моря Дэвиса с белыми пятнами плавающих айсбергов, слева — однообразная снежная пустыня, где-то вдали сливающаяся с горизонтом. На самолете нас четверо гляциологов. Наш путь — к горе Брауна, находящейся в трехстах с лишним километрах от Мирного. Цель полета — организовать наблюдение за движением ледниковой толщи Антарктиды, закованную в ледниковый панцирь, часто называют мертвой, застывшей. Но это совсем не так. Ледяная толща материка живет своей жизнью, и лед за тысячелетия своего существования проходит длинный путь сложных превращений. Вода, испаряясь с поверхности окружающих материк морей, выпадает на его ледниковую поверхность в виде снега. Снег, уплотняясь под давлением вновь выпавших слоев, постепенно превращается сначала в фирн — промежуточную стадию между снегом и льдом (снег, сквозные поры которого уже начали превращаться в изолированные пузырьки воздуха), потом в лед. Лед же вязок, пластичен и лёд действием собственного веса медленно растекается в стороны, подобно тесту, положенному на стол. И дом, построенный на леднике, через год может оказаться в море. Так, между прочим, случилось с американской базой — ее пришлось трижды переносить на новое место, подальше от берега. Мирный же расположен на площадке, имеющей выходы коренных пород. Хотя седловина между этими выходами заполнена материковым льдом, но лед, упираясь в скалы, остается неподвижным.
Тысячелетиями ледяная толща течет от центра материка к краям, сползая в море и образуя айсберги. В море эти громадные осколки ледника тают, пополняя его воды Так из века в век совершается круговорот: вода — пар — снег — лед — и снова вода. Движение толщи льда очень незначительно в цен тральных районах Антарктиды, но по мере приближения к краю оно все уско¬ряется. В береговой зоне скорость становится такой большой, что лед уже не только течет, как тесто, но скользит сплошными глыбами по подстилающему его ложу. При быстром скольжении по неровному ложу в нем образуются глубокие трещины, таящие столько опасностей для полярных исследователей.
С самолета нам хорошо видны эти трещины, начинающиеся сразу у поселка и покрывающие сетью все побережье. Трещины тянутся вдоль берега, показывая направление движения ледниковой толщи, — они расположены перпендикулярно ему.
Изучить это движение очень важно. По каким направлениям, с какой скоростью движутся массы антарктического льда, сколько времени проходит, пока лед достигнет берега, какое количество его стекает ежегодно в море, пополняя армаду плавающих ледяных гор? Все эти вопросы стоят перед гляциологами.
И для ответа на них надо проводить длительные наблюдения за движением ледниковой толщи. Для этого на поверхности ледника устанавливают серию вех и теодолитом определяют их положение. Через несколько месяцев съемку повторяют и по перемещению вех вычисляют скорость и направление движения ледникового покрова. А измеряя меняющийся от движения наклон скважин, пробуренных во льду, определяют разницу в движении глубинных и поверхностных ледниковых толщ.
Геодезическую съемку необходимо проводить с неподвижных точек В условиях Антарктиды, где весь ледниковый покров движется, такими точками служат выходы коренных пород — немногочисленные горы, сопки, прорезающие насквозь ледниковую толщу. На побережье такие наблюдения уже организованы. Однако особенно интересно изучить движение ледника в глубине материка, а там выход горных пород — я имею в виду восточную часть Антарктиды — насчитывается буквально единицами. Гора Брауна — одна из немногих таких точек в районе деятельности советской экспедиции. Поэтому понятны те надежды, которые возлагаются на гляциологические работы в этом районе.
Наш путь лежит мимо горы Гаусса, расположенной на самом берегу моря. Ее открыла немецкая экспедиция Драгильского, зимовавшая в этих местах в 1901 — 1903 годах на судне «Гаусс». Зимовщики измерили скорость движения ледника около горы и установили, что она составляет от 2 до 8 метров в месяц. Интересно, изменилась ли она за прошедшие 55 лет? С этой целью советские геодезисты недавно провели здесь первую съемку.
Условия работы были трудны. Ледяные потоки, обтекающие гору, сплошь испещрены трещинами — от еле заметных до 10—30-метровой глубины и такой ширины, что в них целиком может провалиться грузовик. Неосторожный шаг — и человек полетит в ледяную пропасть. Связавшись веревками, страхуя друг друга, гляциологи Л. И. Федосьев, С. А. Ёвтеев и Б. И. Бархатов в течение нескольких дней работали в этих опасных местах. Результаты их измерений обрабатываются.
От горы Гаусса самолет круто пово¬рачивает к югу, в глубь материка. Скоро темная полоска моря исчезла из виду, и перед глазами только однообразная ослепительно белая равнина. Прокладывать курс самолета над этой снежной пустыней очень трудно. Ведь на «земле» ни одного ориентира. Кругом нет ничего, на чем мог бы остановиться взор, даже теней нет. Но скоро глаз привыкает, и начинаешь различать небольшие холмы и впадины.
Подобно кляксе на гигантском листе бумаги, показывается темное пятно. Оно все растет, и, наконец, под нами гора Брауна — продолговатая каменная глыба, одиноко выступающая из снежно-ледяной толщи.
Самолет делает несколько кругов, выбирая место для посадки. Летчики сбрасывают дымовые шашки — определяют силу и направление ветра. Дым стелется низко. Внизу метет сильная поземка, не прекращающаяся здесь почти ни на один день, старательно переметает снег и образует снежные заструги. Эти заструги — непременные спутники антарктического пейзажа. Они рябью покрывают поверхность снежного покрова, вытягиваясь грядами вдоль направления ветра. Особенно опасны они при посадке самолетов — в них могут врезаться лыжи.
Поземка скрыла заструги из глаз. Это осложняет посадку, но командир корабля Москаленко точно сажает самолет у подножья горы. Вытаскиваем снаряжение, начинаем собирать палатку. При сильном ветре, рвущем из рук полотнища, это довольно сложное занятие. На каркас из легких изогнутых алюминиевых труб натягиваем двойной чехол с вставными круглыми окнами, наглухо пришнуровывая к непромокаемому днищу. Непродуваемое, герметически закрытое походное жилище чем-то напоминает среднеазиатскую юрту. Конструкция его разработана специально для полярных условий. Куполообразная палатка окрашена в черный цвет. Так она будет поглощать больше тепла и, резко выделяясь на белом фоне, будет заметнее издали.
Прощаемся с летчиками, и через несколько минут самолет взлетает в воздух, а мы остаемся одни. Вокруг — только безбрежная снежная пустыня да пронзительный антарктический ветер. Невольно появляется чувство одиночества, заброшенности. Но вот в палатке разостланы шкуры, зажжена газовая плита, запыхтел чайник. И сразу стало уютнее и веселее.
Передохнув, отправляемся в гору. Она небольшая, но взбираться довольно трудно — по крутым ледяным склонам скользят ноги. Выручают горные ботинки с шипами и ледорубы.
Выбрав место для наблюдений, возвращаемся в палатку за вехами. Трое из нас идут их устанавливать, я остаюсь готовить ужин. Тружусь усердно, стремясь блеснуть кулинарными способностями. И труды мои были оценены по заслугам — особенно когда в макаронах был обнаружен запеченный консервный нож.
Меховые спальные мешки с пуховыми вкладышами хорошо защищали от ночного холода. Впрочем, сейчас середина февраля — это еще лето (антарктическое), и термометр показывает всего 10—15 градусов ниже нуля.
Проснулись от сильного воя и свиста ветра. Разыгралась пурга — наша первая антарктическая пурга. Потом в долгую зимовку мы перенесли много метелей, гораздо сильнее этой, но все же навсегда запомнили первую встречу с хозяйкой антарктических просторов. К тому же мы были не в фундаментальных домиках Мирного, а в полотняной палатке, затерявшейся среди безбрежных снегов.
Ветер усиливается — в воздухе сплошной круговорот Все заволокло кружащейся белой мглой. В ней словно растворились очертания горы. В нескольких шагах невозможно различить человеческую фигуру. Выходить из палатки нельзя — колючий ветер хлещет в лицо, снежная пыль залепляет глаза, забивается в складки одежды. После пятиминутного пребывания на воздухе даже карманы оказываются плотно забитыми снегом.
В палатке прохладно. Сидим в теплых антарктических костюмах и унтах и предаемся воспоминаниям о прошлых встречах с непогодой.
Пурга все сильнее. Свист и вой разъяренного ветра не смолкают ни на минуту. Под его порывами трепещет и содрогается наша палатка — такая маленькая и беззащитная среди разбушевавшейся антарктической стихии Кажется, ветер вог-вот подхватит ее и, перекатывая, как футбольный мяч, понесет по снежному полю.
Разговор невольно принимает четко выраженное направление: какие перспективы ожидают нас, если палатку сорвет. Поскольку эти перспективы не из приятных, решаем, не дожидаясь их осуществления, принять простейшие профилактические меры. Опутываем палатку веревками, забивая в снег вместо кольев ледорубы, лопаты и прочие подручные средства. С сознанием, что все зависящее от нас сделано, залезаем в спальные мешки.
Через двое суток пурга стала утихать. Хотя ветер еще сильный, но больше ждать не можем Работу надо закончить к приходу самолета. Снова взбираемся на гору, но вести оттуда съемку невозможно. Ветер сбивает инструмент, снежная пыль слепит глаза Геодезисты Л. И. Феодосьев и В. М. Кузнецов решили спуститься вниз. Мы с геологом Б. И. Бархатовым продолжаем лазить по скалам, вырубая во льду ступени.
Спуск приводит в живописное ледяное ущелье. С одной стороны — хаос скал, с другой — отвесная снежная стена с нависающим козырьком. Это наветренная сторона горы. Здесь ветер образовал огромный выдув, с гладким прозрачно-голубоватым льдом на дне, напоминающим замерзшее горное озеро.
Взяв образцы льда, перебираемся на подветренную сторону горы. Она вся задута снегом, образовавшим у подножия длинный шлейф. Гору огибает ледник — ледяной поток, текущий в ледяных же берегах. В нем есть свои разливы, пороги и даже водопад, точнее - ледопад. Лед здесь течет значительно быстрее, о чем свидетельствует сеть трещин, испещряющих поверхность потока.
Поздно вечером возвращаемся «домой». Завтра последний день нашей работы здесь. Через сутки мы будем в Мирном.
За стенами палатки надвигается антарктическая ночь, скользнули последние лучи солнца, окрасив снег в багряные тона. Круглая луна повисла на небе, освещая холодным светом снежную пустыню, искрящуюся миллиардами голубоватых искр. Тихо, мертво. Кажется, ты попал на другую планету, где все спит вечным сном.
Но есть какая-то своя прелесть в этом антарктическом пейзаже — безбрежные ледяные просторы среди величавого безмолвия. Антарктида как бы еще находится в ледниковом периоде, давно пережитом другими материками. Ее называют страной тайн, цепко охраняемых ветрами, морозами, безжизненными ледяными пространствами. И радостно сознавать, что наступает время, когда тайны ледового континента будут раскрыты.

 ЗС-2.jpg
 ЗС-3.jpg
 ЗС-4.jpg
Dobrolet
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 1512
Зарегистрирован: 13 Май 2009 15:09

2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция Академии Наук СССР

Сообщение Иван Кукушкин » 18 Февраль 2011 11:57

Изображение
Фотография Куксина Олега Архиповича viewtopic.php?f=8&t=3495&p=26536&sid=1a413e5d759f5398ad19cc2e96a9b452#p26536
Выгрузка самолетов с д/э "Обь".
Аватара пользователя
Иван Кукушкин
 
Сообщения: 11077
Зарегистрирован: 17 Июнь 2007 05:52
Откуда: Нижний Новгород

2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция Академии Наук СССР

Сообщение Александр Кот » 23 Октябрь 2011 16:30

 Малатаев возле Ми-4, дэ Лена.jpg
Малатаев Н.Л. возле вертолета Ми-4 на палубе д/э "Лена"
Путешествие в Антарктиду (воспоминания штурмана-подводника Малатаева Никиты Львовича)

В ноябре 1956 года меня переодели в цивильное, выдали гражданский паспорт (впервые в жизни!) и уже гражданским, согласно легенде уволенным в запас по «миллиону двести», я прибыл в Ленинград в гидрографию ВМФ, где формировался отряд на дизель-электроход «Лена» 2-ой Антарктической экспедиции. Возглавлял её капитан 1 ранга гидрограф Борщевский Олег Александрович. В состав пятёрки подводников входили штурмана: с Балтики — Женя Мучкин и Модест Бойко (?), с Севера — наш однокашник Сергей Рудаков, а с Чёрного моря — я и Толя Шебанин (выпускник нашего училища 1954 года, впоследствии комбриг ПЛ, начальник отдела кадров ТОФ, контр-адмирал). Почему-то меня назначили старшим этой хитрой пятёрки, что особых забот не вызывало. В Антарктиде я вёл единственный в моей жизни дневник, поэтому опишу только самое интересное, обще и кратко броскими, как ордена на «Государственном совете», репинскими мазками.
Наш поход на дизель-электроходе «Лена» начался в декабре 1956 года из Калининграда и закончился в мае 1957 года в Ленинграде. Туда мы везли оборудование, смену полярников, обратно — пробывших 18 месяцев в отрыве от Родины и семей членов 1-ой экспедиции с их отчётами.
По пути туда заходили в голландский порт-завод Флисинген, где строилась «Лена», и в Кейптаун (ЮАР) для пополнения запасов перед Антарктидой. А на обратном пути — только в Кейптаун. Так что я побывал «в Кейптаунском порту», как было предначертано пиратской песней нашей лихой курсантской молодости.
В Антарктиде двадцать дней заняла круглосуточная выгрузка оборудования, топлива и продуктов на ледовый припай в районе Мирного. Работали все, невзирая на ранги, научные звания и возраст, по двенадцать часов в сутки. При выгрузке случилось два обвала припая, около которого мы стояли на ледовых якорях. В первый обошлось без жертв, если не считать, что Серёга Рудаков, который был сброшен на льдину и затем перебрался на спасательный плотик, проплавал на нём часа два.
Плотик ветром и течением относило от «Лены» и катер «Пингвин», где мы с Толей Шебаниным были подменными (или сменными) старшинами-капитанами, собрав потерпевших, находившихся вблизи, еле догнал этот плотик. Так что Серёжа получил полный стресс и кайф от общения с ледовой пустыней.
Второй обвал унёс две жизни — гидрографа капитан-лейтенанта Николая Буромского и курсанта Арктической мореходки — Женю Зыкова. Их похоронили на острове вблизи Мирного, где уже была могила тракториста Ивана Хмары, ушедшего под лёд в 1-ой экспедиции. Остров получил название Буромского. В очень тяжёлом состоянии после обвала были главный механик «Лены» Евгений Петрович Желтовский и ремонтный механик Иван Андреевич Анисимов. Человек десять было помещено в лазарет «Лены», в том числе мой сосед по каюте гидрограф Толя Дадашев и наш непосредственный начальник Роман Михайлович Книжник.
Наша пятёрка штурманов-подводников с добавлением одного гидрографа несли трёхсменную вахту по два человека на мостике «Лены»: счисление и определение места, но без судовождения, за которое отвечал капитан и штурмана судна. Счисление было сложным, так как практически поминутно учитывались все повороты и курсы маневрирования во льдах. Определения, по возможности не менее двух за вахту, производили по очень низкому солнцу секстаном ИАС (интегрирующим, авиационным), удерживая светило в перекрестии секстана на пузырьке уровня — искусственного горизонта, так как естественный горизонт — это глыбы льда и горы айсбергов. Удерживать солнце на искусственном горизонте приходилось по 20, 40, 80 и 100 секунд при трясущейся палубе от реверсов машин и ударов льдин о корпус. Тяжёлая работа. У каждого из нас набралось за это плавание около трёхсот астрономических задач по определению места судна. Это была хорошая практика.
Нашу прокладку, решения задач и определения места сразу же проверяли в лаборатории гидрографы «в четыре руки», определяли среднюю квадратическую ошибку и «разносили» невязки. Потом, ещё на судне, всё это переводилось в установленные масштабы и разносились по карте полученные с лент эхолотов глубины. И уже в Ленинграде всё проверялось вновь, просчитывалось, наносилось на карту снова и готовилось к печати. Карта выходила в свет примерно через год. Надо сказать, что это были первые советские карты Антарктиды. До этого — либо английские на половину земного шара, либо — чистые планшеты (карты — сетки). Иногда, когда место вели радиокоординаторы, высаживаемые на берег в двух точках, мы стояли вахту на эхолотах. Иногда садились на обработку планшетов. Это была уже «прогулочная», не утомительная работа.
Из молодежи экспедиции были созданы два спасательных отряда с вооружением - карабинами и лыжами. Мы «разбивали» на льду взлётно-посадочную полосу для наших двух Ан-2, то есть руками, лопатами и киркой ровняли полосу, скалывали зазубрины льда, расставляли бочки с соляркой для обозначения полосы в тёмное время. Только сделали ВПП - льдина трескается или на неё надвигается большой айсберг, и работа начинается сначала.
Делали всё: выгружали оборудование из самолётов, везли сани, управляли трактором, ловили пингвинов для чучел. Большими мастерами в изготовлении чучел были Женя Мучкин и я. Мы даже «охотились на заказ». А Женя, уговорив начальство, ухитрялся оставаться на льдине или на берегу в так называемых астропунктах на ночёвку с гидрографами, гляциологами и другими «научниками».
У меня были дополнительные обязанности: вместе с гидрографом Володей Киселёвым мы летали на Ан-2 или Ми-4 вглубь континента, зарисовывали, фотографировали и описывали горки, приметные ориентиры, а затем наносили их на планшеты и карты или готовили материалы для лоции. Одновременно с нами зоологи изучали и заготавливали местную фауну, то есть охотились на тюленей.
Было интересно, но не только из-за разнообразия действий, смены мест и обязанностей, но и тем, что каждый крупный специалист, профессор в своём деле, просвещал всех, читая лекции по своему направлению, очень полезные и познавательные. И сами люди, как военные (хотя мы все официально были гражданскими), так и чисто «научники», были интересны друг другу. Я приобрёл в экспедиции много друзей и с некоторыми из них поддерживал многолетние приятельские отношения: Саша Пушков впоследствии стал одним из руководителей Института земного магнетизма, Володя Коржов — «колдун» установки для измерения земного тяготения, Коля Котломанов — радист-полярник. Толя Дадашев — гидрограф и многие другие.
Об Антарктиде можно рассказывать много и долго — ею «заболевают». Написано о ней также немало (Юхан Смуул «Ледовая книга» и другие книги-дневники). Рассказывал о ней и Юрий Сенкевич — участник одной из последующих экспедиций. Повторять и описывать экзотику, пингвинов и тому подобное не буду, но о двух эпизодах упомяну.
Первый эпизод. «Лена» и «Обь» встали примерно в трёх километрах друг от друга. С обоих судов потянулись навстречу «ходоки»: кто за фильмами, кто в гости, кто просто за компанию, как я, поглядеть на свежие лица. Где-то на середине пути группы встретились и, присмотревшись (а одеты мы все почти одинаково — по полярному, да ещё и в тёмных очках), узнаю Мишу Лезгинцева! Вот это встреча двух однокашников (вернее, трёх: плюс Серёга Рудаков)! Почти на Южном полюсе!
И второй эпизод. Пошли мы на «Пингвине» в мою смену к теплоходу «Кооперация» что-то отвезти или что-то забрать. Просто так, ради прогулки, увязался с нами Серёжа Рудаков, а механиком мне дали члена 1-ой экспедиции, который с подходом к «Кооперации» сразу же растворился в каютах среди своих друзей по Мирному. Стоим у борта, ждём. Вдруг с мостика «Кооперации» кричат: — «Отходите, надвигается айсберг, меняем место». И начинают работать машинами.
Я умел запускать двигатели, но в обслуживании их был слаб. Мы с Серёжей отходим от «Кооперации», чуть не попав в струю её винтов, которая стремилась нас перевернуть, и следуем за судном. Погода испортилась моментально: сильный порывистый ветер, снежный лепящий заряд, ничего не видно. Открыли дверцы рубки, Серёжа с одного борта, я с другого. На секунду увидев тень — пятно кормы «Кооперации», правил в кильватер. Часто эта спасительная тень исчезала надолго, связи никакой нет. Возникало острое чувство потерянности в этом ледовом мире, оторванности от людей, заброшенности, чувство человека-букашки перед неотразимостью величия и мощи природы. Подобные ощущения появлялись у меня и в Афонских пещерах.
Ну, а потом — прибытие в Ленинград, торжественная встреча «героев Антарктиды» (примерно как «Славу» в Одессе). После радостных встреч, а встречали меня почти все ленинградские родственники, начались отчёты, которые мы писали, компоновали заготовки, сделанные ещё в рейсе при возвращении, формулировали «умные» выводы. Сейчас, думаю, уже можно чуть «приоткрыться»: отчёт по разведке — фото, описание, хронология и координаты; гидрографический отчёт — нас касались только некоторые уточнения; и третий — самый главный, непонятный для чего и поэтому трудный — о возможности использования дизельных подводных лодок в Антарктиде. Две американские «Балао» уже ходили в южных льдах. Меня проконсультировали «научники» — пиши смелее: вступление — указания такого-то съезда партии и историческая справка, упомянуть русский приоритет (тогда это было очень модно) в открытии Антарктиды (Белинсгаузен и Лазарев на шлюпах «Восток» и «Мирный»), описательные разделы со статистикой, данными этой экспедиции и выводами по навигации, гидрографии, гидрометеорологии, льдам (безжалостно содрал у «научников»), условиям плавания (фантазировал сам), и последнее — общие выводы — опять здравница всему русскому, советскому и КПСС. Получилось объёмно и с претензией на значительность и научную ценность.
Не знаю, читал ли кто-нибудь этот отчёт и кому он пригодился?! Самое ценное — то, что он дал возможность нам с Толей Шебаниным побыть в Ленинграде целый месяц, кроме отпуска.
Александр Кот
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 625
Зарегистрирован: 01 Январь 1970 03:00

2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция Академии Наук СССР

Сообщение [ Леспромхоз ] » 13 Декабрь 2011 12:54

 0-121296.jpg
 0-121297.jpg
Архив Кирилина А.И.
Предоставил для публикации на сайте Николай Дмитриевич
Документы из архива ЦАЭиАДМ (центральный архив элекстронных и аудиовизуальных документов Москвы)
Аватара пользователя
[ Леспромхоз ]
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 10685
Зарегистрирован: 02 Июль 2007 00:17
Откуда: Петрозаводск

2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция Академии Наук СССР

Сообщение [ Леспромхоз ] » 25 Январь 2012 14:07

Иван Кукушкин пишет:Саватюгин Л.М., Преображенская М.А., Российские исследования в Антарктике. Том I // Санкт-Петербург, Гидрометеоиздат, 1999
ВТОРАЯ КОМПЛЕКСНАЯ АНТАРКТИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ (1956 —1958 ГГ.)

Континентальную часть Второй экспедиции возглавлял Герой Социалистического Труда А.Ф.Трешников, морскую экспедицию на д/э «Обь» — доктор географических наук И.В.Максимов, на д/э «Лена» — гидрограф О.А.Борщевский.

 Лукин_КАЭ-3.JPG
Набрел на воспоминания участника КАЭ-2 Маталаева Никиты Львовича и обнаружил что в издании (В.В.Лукин, Н.А.Корнилов, Н.К.Дмитриев СОВЕТСКИЕ И РОССИЙСКИЕ АНТАРКТИЧЕСКИЕ ЭКСПЕДИЦИИ В ЦИФРАХ И ФАКТАХ (1955–2005 гг.) Санкт-Петербург ААНИИ 2006) все упомянутые в воспоминаниях люди числятся в КАЭ-3 да д/э "Лена" там же!
Аватара пользователя
[ Леспромхоз ]
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 10685
Зарегистрирован: 02 Июль 2007 00:17
Откуда: Петрозаводск

2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция Академии Наук СССР

Сообщение Иван Кукушкин » 25 Январь 2012 16:32

С Меркуловым на юбилее обсуждали вопрос по списочному составу.
Там действительно - копать и копать, есть масса ньюансов и списки из книг нужно дорабатывать.
Аватара пользователя
Иван Кукушкин
 
Сообщения: 11077
Зарегистрирован: 17 Июнь 2007 05:52
Откуда: Нижний Новгород

2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция Академии Наук СССР

Сообщение [ Леспромхоз ] » 26 Январь 2012 11:27

На интернет-сайте размещён Сборник воспоминаний «О времени и наших судьбах», состоящий из 12 Книг. (Книга 12 готовится к печати). В книгах Сборника опубликованы воспоминания офицеров Военно-Морского Флота, выпускников Первого Балтийского высшего военно-морского училища 1953 года.

http://airnat.narod.ru/K1_matalaev.html
http://narod.ru/disk/18205440001/K1_Matalaev.doc.html

 Маталаев Никита Львович.JPG
Маталаев Никита Львович — истинный петербуржец, но волею военной судьбы много лет живет в Севастополе. Он уже привык к этому и любит Севастополь, ставший тоже родным городом. Свято хранит верность подготскому братству. Был командиром подводной лодки 613 проекта, имел прекрасную перспективу служебного роста, но роковая случайность изменила его судьбу. Он стал начальником разведки дивизии подводных лодок, а затем скитальцем морей, побывав во многих странах мира. Настоящий моряк, опытнейший штурман. О своей жизни, службе и морских путешествиях, а также о непростом пути “от старшего офицера до старшего матроса”, он с откровенностью повествует в “Воспоминаниях Никиты… (с “картинками”)”.


Путешествие в Антарктиду
В ноябре 1956 года меня переодели в цивильное, выдали гражданский паспорт (впервые в жизни!) и уже гражданским, согласно легенде уволенным в запас по «миллиону двести», я прибыл в Ленинград в гидрографию ВМФ, где формировался отряд на дизель-электроход «Лена» 2-ой Антарктической экспедиции. Возглавлял её капитан 1 ранга гидрограф Борщевский Олег Александрович. В состав пятёрки подводников входили штурмана: с Балтики — Женя Мучкин и Модест Бойко (?), с Севера — наш однокашник Сергей Рудаков, а с Чёрного моря — я и Толя Шебанин (выпускник нашего училища 1954 года, впоследствии комбриг ПЛ, начальник отдела кадров ТОФ, контр-адмирал). Почему-то меня назначили старшим этой хитрой пятёрки, что особых забот не вызывало. В Антарктиде я вёл единственный в моей жизни дневник, поэтому опишу только самое интересное, обще и кратко броскими, как ордена на «Государственном совете», репинскими мазками.
Наш поход на дизель-электроходе «Лена» начался в декабре 1956 года из Калининграда и закончился в мае 1957 года в Ленинграде. Туда мы везли оборудование, смену полярников, обратно — пробывших 18 месяцев в отрыве от Родины и семей членов 1-ой экспедиции с их отчётами.
По пути туда заходили в голландский порт-завод Флисинген, где строилась «Лена», и в Кейптаун (ЮАР) для пополнения запасов перед Антарктидой. А на обратном пути — только в Кейптаун. Так что я побывал «в Кейптаунском порту», как было предначертано пиратской песней нашей лихой курсантской молодости.
В Антарктиде двадцать дней заняла круглосуточная выгрузка оборудования, топлива и продуктов на ледовый припай в районе Мирного. Работали все, невзирая на ранги, научные звания и возраст, по двенадцать часов в сутки. При выгрузке случилось два обвала припая, около которого мы стояли на ледовых якорях. В первый обошлось без жертв, если не считать, что Серёга Рудаков, который был сброшен на льдину и затем перебрался на спасательный плотик, проплавал на нём часа два.
Плотик ветром и течением относило от «Лены» и катер «Пингвин», где мы с Толей Шебаниным были подменными (или сменными) старшинами-капитанами, собрав потерпевших, находившихся вблизи, еле догнал этот плотик. Так что Серёжа получил полный стресс и кайф от общения с ледовой пустыней.
Второй обвал унёс две жизни — гидрографа капитан-лейтенанта Николая Буромского и курсанта Арктической мореходки — Женю Зыкова. Их похоронили на острове вблизи Мирного, где уже была могила тракториста Ивана Хмары, ушедшего под лёд в 1-ой экспедиции. Остров получил название Буромского. В очень тяжёлом состоянии после обвала были главный механик «Лены» Евгений Петрович Желтовский и ремонтный механик Иван Андреевич Анисимов. Человек десять было помещено в лазарет «Лены», в том числе мой сосед по каюте гидрограф Толя Дадашев и наш непосредственный начальник Роман Михайлович Книжник.
Наша пятёрка штурманов-подводников с добавлением одного гидрографа несли трёхсменную вахту по два человека на мостике «Лены»: счисление и определение места, но без судовождения, за которое отвечал капитан и штурмана судна. Счисление было сложным, так как практически поминутно учитывались все повороты и курсы маневрирования во льдах. Определения, по возможности не менее двух за вахту, производили по очень низкому солнцу секстаном ИАС (интегрирующим, авиационным), удерживая светило в перекрестии секстана на пузырьке уровня — искусственного горизонта, так как естественный горизонт — это глыбы льда и горы айсбергов. Удерживать солнце на искусственном горизонте приходилось по 20, 40, 80 и 100 секунд при трясущейся палубе от реверсов машин и ударов льдин о корпус. Тяжёлая работа. У каждого из нас набралось за это плавание около трёхсот астрономических задач по определению места судна. Это была хорошая практика.
Нашу прокладку, решения задач и определения места сразу же проверяли в лаборатории гидрографы «в четыре руки», определяли среднюю квадратическую ошибку и «разносили» невязки. Потом, ещё на судне, всё это переводилось в установленные масштабы и разносились по карте полученные с лент эхолотов глубины. И уже в Ленинграде всё проверялось вновь, просчитывалось, наносилось на карту снова и готовилось к печати. Карта выходила в свет примерно через год. Надо сказать, что это были первые советские карты Антарктиды. До этого — либо английские на половину земного шара, либо — чистые планшеты (карты — сетки). Иногда, когда место вели радиокоординаторы, высаживаемые на берег в двух точках, мы стояли вахту на эхолотах. Иногда садились на обработку планшетов. Это была уже «прогулочная», не утомительная работа.
Из молодежи экспедиции были созданы два спасательных отряда с вооружением — карабинами и лыжами. Мы «разбивали» на льду взлётно-посадочную полосу для наших двух Ан-2, то есть руками, лопатами и киркой ровняли полосу, скалывали зазубрины льда, расставляли бочки с соляркой для обозначения полосы в тёмное время. Только сделали ВПП — льдина трескается или на неё надвигается большой айсберг, и работа начинается сначала.
Делали всё: выгружали оборудование из самолётов, везли сани, управляли трактором, ловили пингвинов для чучел. Большими мастерами в изготовлении чучел были Женя Мучкин и я. Мы даже «охотились на заказ». А Женя, уговорив начальство, ухитрялся оставаться на льдине или на берегу в так называемых астропунктах на ночёвку с гидрографами, гляциологами и другими «научниками».
У меня были дополнительные обязанности: вместе с гидрографом Володей Киселёвым мы летали на Ан-2 или Ми-4 вглубь континента, зарисовывали, фотографировали и описывали горки, приметные ориентиры, а затем наносили их на планшеты и карты или готовили материалы для лоции. Одновременно с нами зоологи изучали и заготавливали местную фауну, то есть охотились на тюленей.
Было интересно, но не только из-за разнообразия действий, смены мест и обязанностей, но и тем, что каждый крупный специалист, профессор в своём деле, просвещал всех, читая лекции по своему направлению, очень полезные и познавательные. И сами люди, как военные (хотя мы все официально были гражданскими), так и чисто «научники», были интересны друг другу. Я приобрёл в экспедиции много друзей и с некоторыми из них поддерживал многолетние приятельские отношения: Саша Пушков впоследствии стал одним из руководителей Института земного магнетизма, Володя Коржов — «колдун» установки для измерения земного тяготения, Коля Котломанов — радист-полярник. Толя Дадашев — гидрограф и многие другие.
Об Антарктиде можно рассказывать много и долго — ею «заболевают». Написано о ней также немало (Юхан Смуул «Ледовая книга» и другие книги-дневники). Рассказывал о ней и Юрий Сенкевич — участник одной из последующих экспедиций. Повторять и описывать экзотику, пингвинов и тому подобное не буду, но о двух эпизодах упомяну.
Первый эпизод. «Лена» и «Обь» встали примерно в трёх километрах друг от друга. С обоих судов потянулись навстречу «ходоки»: кто за фильмами, кто в гости, кто просто за компанию, как я, поглядеть на свежие лица. Где-то на середине пути группы встретились и, присмотревшись (а одеты мы все почти одинаково — по полярному, да ещё и в тёмных очках), узнаю Мишу Лезгинцева! Вот это встреча двух однокашников (вернее, трёх: плюс Серёга Рудаков)! Почти на Южном полюсе!
И второй эпизод. Пошли мы на «Пингвине» в мою смену к теплоходу «Кооперация» что-то отвезти или что-то забрать. Просто так, ради прогулки, увязался с нами Серёжа Рудаков, а механиком мне дали члена 1-ой экспедиции, который с подходом к «Кооперации» сразу же растворился в каютах среди своих друзей по Мирному. Стоим у борта, ждём. Вдруг с мостика «Кооперации» кричат: — «Отходите, надвигается айсберг, меняем место». И начинают работать машинами.
Я умел запускать двигатели, но в обслуживании их был слаб. Мы с Серёжей отходим от «Кооперации», чуть не попав в струю её винтов, которая стремилась нас перевернуть, и следуем за судном. Погода испортилась моментально: сильный порывистый ветер, снежный лепящий заряд, ничего не видно. Открыли дверцы рубки, Серёжа с одного борта, я с другого. На секунду увидев тень — пятно кормы «Кооперации», правил в кильватер. Часто эта спасительная тень исчезала надолго, связи никакой нет. Возникало острое чувство потерянности в этом ледовом мире, оторванности от людей, заброшенности, чувство человека-букашки перед неотразимостью величия и мощи природы. Подобные ощущения появлялись у меня и в Афонских пещерах.
Ну, а потом — прибытие в Ленинград, торжественная встреча «героев Антарктиды» (примерно как «Славу» в Одессе). После радостных встреч, а встречали меня почти все ленинградские родственники, начались отчёты, которые мы писали, компоновали заготовки, сделанные ещё в рейсе при возвращении, формулировали «умные» выводы. Сейчас, думаю, уже можно чуть «приоткрыться»: отчёт по разведке — фото, описание, хронология и координаты; гидрографический отчёт — нас касались только некоторые уточнения; и третий — самый главный, непонятный для чего и поэтому трудный — о возможности использования дизельных подводных лодок в Антарктиде. Две американские «Балао» уже ходили в южных льдах. Меня проконсультировали «научники» — пиши смелее: вступление — указания такого-то съезда партии и историческая справка, упомянуть русский приоритет (тогда это было очень модно) в открытии Антарктиды (Белинсгаузен и Лазарев на шлюпах «Восток» и «Мирный»), описательные разделы со статистикой, данными этой экспедиции и выводами по навигации, гидрографии, гидрометеорологии, льдам (безжалостно содрал у «научников»), условиям плавания (фантазировал сам), и последнее — общие выводы — опять здравница всему русскому, советскому и КПСС. Получилось объёмно и с претензией на значительность и научную ценность.
Не знаю, читал ли кто-нибудь этот отчёт и кому он пригодился?! Самое ценное — то, что он дал возможность нам с Толей Шебаниным побыть в Ленинграде целый месяц, кроме отпуска.
Аватара пользователя
[ Леспромхоз ]
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 10685
Зарегистрирован: 02 Июль 2007 00:17
Откуда: Петрозаводск

2-я Комплексная Антарктическая Экспедиция Академии Наук СССР

Сообщение Николай Дмитриевич » 11 Март 2012 19:53

в издании (В.В.Лукин, Н.А.Корнилов, Н.К.Дмитриев СОВЕТСКИЕ И РОССИЙСКИЕ АНТАРКТИЧЕСКИЕ ЭКСПЕДИЦИИ В ЦИФРАХ И ФАКТАХ (1955–2005 гг.) Санкт-Петербург ААНИИ 2006) все упомянутые в воспоминаниях люди числятся в КАЭ-3 да д/э "Лена" там же!


Хочу добавить еще некоторых ученых 2-й КАЭ ошибочно упомянутых в составе 3 КАЭ.

Пожарский Александр Григорьевич - начальник аэрофотосьемочного отряда. (Вместе с Олегом Александровичем Борщевским? уже упомянутым ошибочно в 3 КАЭ)является автором радионавигационного метода контроля за аэрофотосьемкой.
Крицкий Геннадий Васильевич - инженер, непосредственно осуществлял трехсторонее пеленгования самолета-аэрофотосьемщика.
Оба эти ученые работали долгие годы в Гос НИ навигационно-гидрографическом институте (ГНИНГ).
Семаков Юрий Николаевич - м.н.с. (обрабатывал аэрофотоснимки)

Кузнецов Иван Сергеевич(1924 г.р.) обозначен во 2-й КАЭ как КВС. Хотя он был там штурманом в экипаже Каминского.
Кстати, в списках 6 КАЭ он уже правильно назван штурманом.

И еще несколько человек из авиаторов:

Островенко Дмитрий Филимонович
- авиаинженер и секретарь парткома морского авиаотряда (упомянут в составе 4 КАЭ как бортмеханик)
Межевых Анатолий Данилович - бортмеханик (упомянут в 5 КАЭ)
Михайлов Борис Иванович - авиатехниик (упомянут в 3 КАЭ)

Фотографии трех последних плывущих на борту "Лены" в 1956 году, я обнаружил в семейном фотоальбоме А.И.Кирилина. В ближайшее время выложу эти фото на сайте.
Кроме того, уважаемый Dobrolet обещал уточнить состав континентального и морского отряда 2 КАЭ.
Последний раз редактировалось Николай Дмитриевич 18 Апрель 2012 20:08, всего редактировалось 1 раз.
Николай Дмитриевич
 
Сообщения: 61
Зарегистрирован: 23 Февраль 2011 11:43

След.

Вернуться в Исследовательские программы и регулярные полярные экспедиции



Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 3

Керамическая плитка Нижний НовгородПластиковые ПВХ панели Нижний НовгородБиотуалеты Нижний НовгородМинеральные удобрения