Чухновский Борис Григорьевич (1898-1975)

История высоких широт в биографиях и судьбах.

Чухновский Борис Григорьевич (1898-1975)

Сообщение [ Леспромхоз ] » 09 Декабрь 2012 21:08

Молоков В. С. Родное небо. — М.: Воениздат, 1977.

Летом 1921 года я получил аттестат красного морского летчика и был направлен в Ораниенбаум в гидроотряд Б. Г. Чухновского. Оттуда зимой меня перевели в учебно-тренировочный гидроотряд в Петроград, располагавшийся на Васильевском острове.

V-1921 V-1922 Командир отряда Отряд Особ.назначен. ЧФ
V-1922 X-1923 Командир отряда ВВС КБФ

не склеивается у Молокова с личным делом Чухновского...
Аватара пользователя
[ Леспромхоз ]
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 10685
Зарегистрирован: 02 Июль 2007 00:17
Откуда: Петрозаводск

Чухновский Борис Григорьевич (1898-1975)

Сообщение [ Леспромхоз ] » 26 Август 2013 07:51

Фотография из книги: Макс Зингер. Сквозь льды в Сибирь : очерки Карской экспедиции 1929 года.
 22-Чухновский.jpg
Аватара пользователя
[ Леспромхоз ]
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 10685
Зарегистрирован: 02 Июль 2007 00:17
Откуда: Петрозаводск

Чухновский Борис Григорьевич (1898-1975)

Сообщение Адольф Милованов » 19 Октябрь 2013 11:32

РГАЭ. Ф. 9527. Гражданская авиация. Оп.1. Дело 159. 8л.
Комсеверопуть. Переписка с НКВ и ВТ СССР обществом Добролёт об обеспечении Карской экспедиции «Комсевпуть» ЛТС и самолётами. 1930г.
Секретно
Штамп Добролёта. 21.6.1930г. №00256/с. Москва 40, Петровский парк, Красноармейская ул. д. 17.
Инспекция ГВФ
Ст. инспектору РВП т. Иванову на № …
Препровождаю при сём список личного состава, выделяемого в Карскую экспедицию.
Зав. эксплоатационным отделом ЮНГМЕЙСТЕР

Л. 3. Список пилотов и бортмехаников Карской экспедиции. (таблица)
№ п/п ФИО. Специальность. Соц. происхождение. Партийность. На какую работу назначается. Какую подготовительную работу ведёт.

1. Чухновский Борис Григорьевич. Пилот. Дворянин. б/п. Начальник экспедиции. Общее руководство. В данное время находится в Иркутске, оборудует самолёт.
2. Квятковский Михаил Францевич. Бортмеханик. Рабочий. Член ВКПб. Бортмеханик на самолёт Чухновского. В Иркутске оборудует самолёт.
3. Доронин Иван Васильевич. Пилот. Крестьянин. б/п. 2-й пилот на самолёт Чухновского. Тоже в Иркутске.
...
(полностью в "Хронологии" за 1930г)
Аватара пользователя
Адольф Милованов
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 1396
Зарегистрирован: 10 Март 2012 20:29
Откуда: Москва

Чухновский Борис Григорьевич (1898-1975)

Сообщение SVF » 01 Декабрь 2013 16:42

Архив почетного академика Н.А.Морозова

Дело № 120
Название: Морозов Николай Александрович. Общество друзей воздушного флота, аэро-секция всесоюзной ассоциации инженеров, авиа-секция Осоавиахима и др. протоколы заседаний, переписка, устав, повестки заседаний.
Вид материала: переписка, устав, повестки, протоколы
Способ воспроизведения: машинопись, с рукописными вставками
Языки: русский
Крайние даты: 1923 - 1931
 039-4.jpg

http://www.ras.ru/namorozovarchive/4_ac ... px?id=1640
SVF
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 4400
Зарегистрирован: 23 Июль 2008 20:20

Чухновский Борис Григорьевич (1898-1975)

Сообщение avianavigator » 01 Март 2014 17:10

 Б. Чухновский.jpg
Советские участники спасения экспедиции Нобиле (слева направо): летчик Б. Чухновский, профессор Р. Самойлович, летчик П. Орас
avianavigator
 
Сообщения: 29
Зарегистрирован: 16 Апрель 2013 21:34

Чухновский Борис Григорьевич (1898-1975)

Сообщение петрович » 07 Март 2014 22:10

В первом ряду в шлеме - он?
 img771 копия.jpg
петрович
 
Сообщения: 253
Зарегистрирован: 01 Январь 1970 03:00

Чухновский Борис Григорьевич (1898-1975)

Сообщение Dobrolet » 08 Март 2014 12:03

Вестимо - он. Слева от него с неизменной трубкой в зубах - Матвей Ильич Козлов, а за спиной с летными очками на лбу, похоже, Анатолий Дмитриевич Алексеев.
Dobrolet
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 1512
Зарегистрирован: 13 Май 2009 15:09

Re: Чухновский Борис Григорьевич (1898-1975)

Сообщение [ Леспромхоз ] » 03 Апрель 2014 19:07

Иван Кукушкин пишет:Т.Ф. Родионова: Учебные заведения Гатчины в начале XX века. Гатчинское Реальное училище.
http://history-gatchina.ru/town/gatchina2/gatchina3.htm

...В 1922 году принимал участие в гидрографической экспедиции на Новую землю, совершил перелет Большая земля - Ленинград - Архангельск - Новая земля..

Бред
Аватара пользователя
[ Леспромхоз ]
Редактор
Редактор
 
Сообщения: 10685
Зарегистрирован: 02 Июль 2007 00:17
Откуда: Петрозаводск

Чухновский Борис Григорьевич (28.03(09.04).1898–30.09.1975)

Сообщение Георгий Паруирович » 24 Июнь 2014 10:20

Фото могилы Чухновского Ленинградская область, г. Гатчина, городское кладбище http://www.gpavet.narod.ru/Places/photo ... novsky.JPG
Георгий Паруирович
 
Сообщения: 215
Зарегистрирован: 09 Июнь 2014 21:58

Чухновский Борис Григорьевич (1898-1975)

Сообщение fisch1 » 04 Май 2015 21:14

 Огонёк 1928-31(279) 29 июля.jpg
Огонёк 1928-31(279) 29 июля
fisch1
 
Сообщения: 2867
Зарегистрирован: 13 Ноябрь 2014 19:59

Чухновский Борис Григорьевич (1898-1975)

Сообщение ББК-10 » 04 Май 2015 21:33

Аватара пользователя
ББК-10
 
Сообщения: 10072
Зарегистрирован: 05 Ноябрь 2014 17:53

Чухновский Борис Григорьевич (1898-1975)

Сообщение ББК-10 » 04 Май 2015 21:40

Аватара пользователя
ББК-10
 
Сообщения: 10072
Зарегистрирован: 05 Ноябрь 2014 17:53

Чухновский Борис Григорьевич (1898-1975)

Сообщение ББК-10 » 02 Сентябрь 2015 21:04

Советская Сибирь, 1932, № 104, 12 мая.

 Советская Сибирь, 1932, № 104 (1932-05-12) Доклад Чухновского.jpg
Советские самолеты на советском севере
Доклад т. Чухновского в клубе „Динамо"

Утром 10 мая в Новосибирск прилетел самолет экспедиции Комсеверопути. Задача экспедиции — исследование воздушной трассы от Москвы до порта Игарки. Попутно самолет доставит в Игарку почту и груз, главным образом медикаменты.
Начальник экспедиции — известный летчик тов. Чухновский.
Самолет, на котором летит экспедиция, новой конструкции, трехмоторный, общей мощностью в 930 лошадиных сил. Коммерческая грузоподъемность его — 10 пассажиров и 200 килограмм груза.
Экипаж воздушного корабля состоит из 4 человек — начальника экспедиции тов. Чухновского, командира корабля тов. Молокова, первого бортмеханика т. Чечина и второго бортмеханика — Чернявского.
Путь от Москвы до Новосибирска самолет прошел прекрасно. Последний этап — от Омска до Новосибирска — покрыт в рекордный для этого типа самолета срок. 700 километров пройдены со скоростью 200 километров в час.
***
Вечером 10 мая в клубе «Динамо» тов. Чухновский сделал доклад о полетах на Дальнем Севере. В своем докладе тов. Чухновский отметил, что исследования Дальнего Севера с момента начала воздушных разведок подвинулись значительно вперед Только благодаря участию самолетов стадо возможным довести состав Карской экспедиции в 1931 году до 40 судов, против 4 пароходов, участвующих в первой Карской экспедиции 1924 года.
Применение самолетов для исследования севера Советским союзом начато раньше всех других стран. Первые полеты на север для воздушных разведок состояния льдов Карского моря относятся к 1924 году. В следующем году воздушная разведка Карского моря была повторена и впервые самолеты благополучно провели Карскую экспедицию до устья Енисея.
В 1926 г. самолеты Комсеверпути не только провели Карскую экспедицию, но и попутно исследовали остров Врангеля, представляющий огромное значение для зверобойного промысла.
В 1929 г. перед воздушной разведкой была поставлена задача уточнить карту шхер Минина, в районе которых обычно скапливаются огромные стада ценного зверя — белухи. Карта этой части Карского моря была составлена 200 лет назад и с того времени подверглась лишь незначительным изменениям. Воздушная разведка выяснила, что шхеры имеют иное очертание, чем обозначено на старых картах, и находятся на 50 километров дальше в востоку. Кроме того, были установлены места скопления белухи и обозначено направление ее ежегодного хода. С 1930 года стали пользоваться уже новыми картами шхер Минина, уточненными воздушной разведкой.
В том же году, пользуясь радиотелеграммами с самолетов, суда Карской экспедиции впервые прошли от Маточкина шара до устья Енисея без ледоколов.
Шестилетий опыт позволил выработать тип самолета, наиболее подходящий для ледовых разведок. Отсутствие удобных для посадки площадок, большая протяженность Карского моря и частые туманы требуют применения мощных самолетов, с большим радиусом действия. Поэтому наиболее подходящими для работы на севере являются двухмоторные морские самолеты — «лодки», которые могут делать посадку и подъем с поверхности воды.
Теперь считается уже вполне установленным, что при ледовых разведках самолет имеет много преимуществ перед ледоколом. С самолета видно виду до 24 метров глубины. При средней скорости полета в 150 километров в час самолет может разведать в течение часа такую площадь моря, для исследования которой ледоколу требуется четыре с половиной суток. Кроме того, с самого высокого наблюдательного поста ледокола видно местность в радиусе на 14 километров, а с самолета можно видеть на 60-70 километров. Если же принять во внимание еще и то, что ледокол "Красин" при ходе в 8-9 километров в час сжигает от 100 до 160 тонн угля в сутки, будет понятно насколько воздушная разведка дешевле и качественно эффективнее.
Однако, это совсем не означает, что ледоколы отслужили свой век.
Самолет может только указать наиболее удобный путь для судов, ледокол же должен проложить для них дорогу сквозь разреженный лед. Ледокол и самолет неразрывно связаны между собой в работе и дополняют друг друга служа одной и той же цели,
В заключение тов. Чухновский указал, что в полярных условиях советские летчики работают с большим энтузиазмом и неутомимой энергией. Они избегают показного геройства, не гонятся за рекордами рада славы. Единственная цель каждого советского летчика — приобщить наши северные окраины к общему социалистическому строительству.
Р. М.
Аватара пользователя
ББК-10
 
Сообщения: 10072
Зарегистрирован: 05 Ноябрь 2014 17:53

Чухновский Борис Григорьевич (1898-1975)

Сообщение ББК-10 » 23 Ноябрь 2015 21:25

Медаль «За оборону Советского Заполярья»
Чухновский Борис Григорьевич
Звание: подполковник
Место службы: 18 авп ВВС СФ
№ записи: 1537952039
 Чухновский Борис Григорьевич 01.jpg
Акт от: 09.05.1945 ГСМП СНК
Архив: ЦАМО фонд: 3 опись: 47 ед.хранения: 97
№ записи: 1537952037

 Чухновский Борис Григорьевич 02.jpg
Акт от: 10.10.1945 ГСМП
Архив: ЦАМО фонд: 3 опись: 47 ед.хранения: 97
№ записи: 1537952645
Аватара пользователя
ББК-10
 
Сообщения: 10072
Зарегистрирован: 05 Ноябрь 2014 17:53

Чухновский Борис Григорьевич (1898-1975)

Сообщение ББК-10 » 03 Декабрь 2016 11:22

 1.jpg
Миндлин Эмилий Львович
НЕОБЫКНОВЕННЫЕ СОБЕСЕДНИКИ
М., «Советский писатель», 1968, 496 стр
.

ЦВЕТНЫЕ ЛЬДЫ АРКТИКИ

I

В истории человеческих нравов, в истории мужества, в истории завоевания Арктики неразделимы имена летчика Бориса Чухновского и ледокола «Красин». И так же неотделимы от спасательной арктической экспедиции «Красина» уже исторические имена чужестранцев Нобиле, Мальмгрена, даже погибшего в дни этой ошеломительной эпопеи Руала Амундсена.
Неразделимы все эти легендарные имена и в личных моих воспоминаниях об этом походе. Вот уже сколько десятков лет минуло с той поры, а вспоминаю — и поныне не верится, что взаправду был тогда там и я, взаправду видел все сам и даже несколько причастен к необыкновенным событиям. Вспоминаешь, и все не верится,— полно, не вычитал ли ты в чьей-то книге, нет, не в своей — в чужой, обо всем, что происходило в арктических льдах летом 1928 года? Не приснилось ли, брат, тебе? Не верится... Разве только вдруг позвонит Чухновский, или войдет, слегка выдвигая вперед голову и по-доброму старчески улыбаясь, или у себя в своей холостяцкой комнате на Суворовском бульваре в Москве засуетится — чем угощать? чаем? вином? яблочком? — вот тогда только уже не сможешь больше не верить себе. Поверишь и подивишься тому, что было. Было! Впрямь было, и, честное слово, самому себе позавидуешь: экий, право, счастливый черт,— видел, слышал, участвовал!
Стало быть, не в чьей-то книге читал, не чей-то рассказ запомнил. В книге такое прочтешь — осудишь автора за неуемность фантазии. Мол, без чувства меры сочинено, невозможно такое в жизни. А вот оказалось — возможно. Было. Все было. Только и остается сказать жизни спасибо за то, что было.
Я слышал однажды, как астроном И. С. Шкловский автор диковинной гипотезы о том, что спутники Марса — Деймос и Фобос — искусственные, рассказывал о запуске в космос первой искусственной кометы.
«Сейчас,— говорил он,— когда я вспоминаю тот исторический вечер, я волнуюсь. А тогда, когда мы собрались, чтобы окончательно решить запуск первой в истории искусственной кометы, меня поразила будничность обстановки и будничность настроений участников. Все походило на обыкновенное заседание, и сам был так спокоен, что даже становилось обидно».
Нечто подобное происходило и с нами, участниками спасательной экспедиции на ледоколе «Красин», в 1928 году накануне отплытия нашего корабля. Это была ночь проводов. Ночь с торжественными речами мужчин в полутемной кают-компании, с возгласами и слезами провожавших нас женщин и не высказываемых вслух тревожных собственных наших мыслей: «Вернемся ли мы?»
Кто бы подумал тогда, что и у начальника экспедиции профессора Самойловича гнездилась в голове та же беспокойная мысль! Но признался он в этом более года спустя в своей книге-отчете об экспедиции «Красина»:
«Кое-как разместившиеся журналисты спали кто как мог —
[290]
сидя, лежа, опершись о стол. В углу, склонив голову на плечо, спала моя ближайшая помощница — жена. Несколько моментов я стоял молча перед нею. «Как долго мы с тобой не увидимся! Увидимся ли?» — подумал я.
Так писал в своей книге наш начальник, человек с обритой наголо головой, в пенсне и с большими понуро опущенными усами.
Это была ночь, описанная потом в газетах всех стран, одна из самых необыкновенных ночей во всей моей жизни. Да и не только моей. И тем не менее в ту ночь в кают-компании «Красина» все воспринималось как нечто обыкновенное, будничное. Разве только провожавшие женщины были взволнованы. Как будто это в порядке вещей — ста тридцати четырем человекам вдруг в несколько дней собраться и отправиться в далекую Арктику искать исчезнувших среди льдов шестнадцать аэронавтов дирижабля «Италия»!
Если чего-нибудь и хотелось тогда, так только того, чтобы провожавшие нас как можно скорее ушли. Хотя бы не лечь,— куда там! — но присесть где-нибудь в уголке и сидя часок поспать!
Позади был день, полный тревог, хлопот, сомнений: включат или не включат тебя в состав экспедиции? Успеешь или не успеешь получить заграничный паспорт? Да и поиски ледокола, оказавшегося в самом дальнем углу громадного Ленинградского порта, заняли бог знает сколько времени. Просто счастье, что удалось в самый последний момент с двумя чемоданами в руках прыгнуть с причала на палубу портового катерка, уходившего в самый последний рейс к борту стоявшего в Угольной гавани «Красина».
А ведь я только что с поезда — из Архангельска. И конечно, ночь в поезде была ночью без сна. Нет, в канун отплытия «Красина», в эту огромную ночь проводов, прощаний, приветствий, железного лязга лебедок, криков на палубе, толчеи, щелканья фотоаппаратов, рукопожатий, сомнений, тревог, восторга, ничего не хотелось так сильно, как спать!
Все воспринималось сквозь дымку. Все как во сне. Все нереально и вместе с тем утомительно буднично. Все — даже то, что президент Академии наук знаменитый русский ученый Александр Петрович Карпинский, восьмидесятидвухлетний старец, не мог взобраться по веревочной лесенке — штормтрапу — на борт корабля, а парадный трап из-за погрузки угля невозможно было спустить. И Карпинского поднимали на корабль лебедкой в большой корзине, похожей на гондолу старинного
[291]
воздушного шара. В пальто и в шляпе, держась за борт качающейся корзины, он взмыл кверху, перенесся по воздуху над бортом «Красина» и опустился на палубу. Помочь ему выйти из этой корзины было труднее, чем поднять его в корзине на воздух.
Потом прибыл итальянский консул Спано, портовое начальство, новая партия журналистов — иностранных, советских, представители городского Совета.
Большое зеркало в желтой дубовой раме отражало массу людей в кают-компании «Красина». Люди не помещались в зеркале. Негде было стоять, не то что сидеть. Все угловые столики были завалены багажом участников экспедиции — чемоданы, рюкзаки, коробки, пакеты, баулы... Люди в пальто, в кожаных куртках, плащах, шляпах, кепках, кто в чем. Кресла вокруг длиннейшего стола ввинчены в палубу кают-компании. Кресел всего шестнадцать. Но их не видно под грудами багажа. Не хватает и зеленых полукруглых диванчиков по углам.
И вдруг в эту невообразимую тесноту вплывает огромная корзина хризантем. Чемоданы с одного из угловых столиков летят на колени сидящим — надо освободить место цветам!
— Довезите хризантемы до льдов!
Самойлович позднее писал, что хризантемы были белые и сиреневые. Суханов описывал желтые хризантемы. Николай Шпанов уверял, что все хризантемы были белые, только белые. Мне запомнились белые и палевые хризантемы. Корзина с хризантемами простояла в кают-компании все время похода во льдах. И странное дело, никому не запомнился их настоящий цвет! А может быть, цвет все время менялся — по мере их увядания или от непрерывной смены широт, перехода от теплого балтийского лета к арктической стуже? Но даже когда пришлось экономить пресную воду и мы получали ее лишь для питья и мылись соленой водой Ледовитого океана, в которой мыло не распускалось,— даже тогда мы поливали дорогие нам хризантемы пайковой пресной водой! И сейчас Борис Чухновский не может вспомнить, какого же все-таки цвета были хризантемы на «Красине». А перед своим, прославившим его имя, полетом он подходил к этим уже поникшим в арктическом холоде хризантемам и, словно прощаясь с ними, пальцами гладил их помертвелые отвислые лепестки.
В часы проводов, когда мы все собрались в кают-компании корабля, Чухновского не было с нами. Вся семья летчиков во главе с командиром самолета Чухновским,— второй пилот, летчик-наблюдатель и два борт-механика — ночь напролет хло-
[292]
потали на палубе, крепили свой самолет на помосте, возведенном между двумя трубами ледокола. Не было с нами в кают-компании и старшего помощника капитана Павла Пономарева. Он наверху командовал погрузкой угля. Итак, были все, кроме тех, кому экспедиция «Красина» особенно обязана своей исторической славой.
Почти сорок лет дружбы связывают меня с Чухновским и Пономаревым. И как хорошо, что и по сей день они возглавляют неполную десятку красинцев, доживших до шестидесятых годов столетия! Увы, неполную десятку людей из тринадцати с половиной десятков участников экспедиции!
В 1928 году Борис Чухновский был несомненно самым прославленным человеком земного шара. А в 1962 году о Павле Акимовиче Пономареве газеты всего мира писали как о первом капитане первого в истории атомного ледокола «Ленин»...
О Чухновском я слышал еще до того, как очутился на борту ледокола «Красин». Главным образом то, что этот очень молодой человек (всего года на два старше меня) один из первых отважился летать на тогдашних плохоньких самолетах в Арктику. О его перелете вместе с летчиком Кальвицем из Ленинграда на Новую Землю рассказывали как о героическом, удивительном по тем временам перелете. И еще рассказывали, как были поражены, напуганы ненцы, увидев спускающуюся из глубины неба огромную гудящую металлическую птицу. И как не то за богов, не то за колдунов приняли они Кальвица и Чухновского, когда те вышли из нутра металлической птицы!
О Павле Пономареве я ничего не знал. Имя его было мне незнакомо. Он первый, с кем пришлось заговорить, когда по веревочному штормтрапу я взобрался на высокий борт корабля. Небольшого роста, коренастый, в фуражке, низко надвинутой на светлые живые глаза, он оглядел меня так критически и с таким сомнением, что мне сразу стало неловко.
Он показался мне удивительно нелюбезным, этот человек, известный ныне как лучший в мире арктический капитан. Должно быть, в минуту нашего первого с ним свидания я бы ни за что не поверил, что в будущем нас свяжут четыре десятка лет доброй сердечной дружбы на «ты».
Я вытащил свой мандат Комитета помощи Нобиле.
— Ах вот оно что! Ладно. Вещи пока в кают-компанию. Живей. Предупреждаю: работать придется всем. На палубе не курить.
Я перетащил свои чемоданы в кают-комианию и бросил их там на угловой полукруглый диван, обитый зеленым бархатом.
[293]
Мог ли подозревать тогда, что именно на этом неудобном зеленом диване я проживу два месяца жизни — два месяца, которые стоят многих обыкновенных лет!
А работать на «Красине» и впрямь пришлось.
В первый день мы на веревке поднимали по доскам, соединявшим борт ледокола с баржей, бочки и ящики. Ящики и бочки были очень тяжелыми. Доски поминутно разъезжались. Втащив груз наверх, надо было освободить веревку, ловко свернуть ее и так же ловко швырнуть вниз на баржу.
Пять или шесть человек тянули одновременно конец веревки, втаскивая груз на борт ледокола. Они работали удивительно ритмично. И когда мне удавалось полностью войти в ритм их работы, мои руки испытывали радость, которой они не знали до той поры. Первое ощущение ритма трудового процесса — одно из сильнейших, пережитых за месяцы Красинского похода.
Низкий поклон боцману и старпому. Спасибо за утро 15 июня!
В девяти градусах от Северного полюса я в общей массе людей нашего корабля тащил тяжелые бревна, бочки, помогал спускать самолет с палубы корабля на лед, мыл керосином плоскости самолета, по просьбе Чухновского вместе с Южиным рисовал красные звезды на них — первые красные звезды, просверкавшие в этих широтах!
Многому научили меня дни в красинской экспедиции. Большее, чему они научили меня,—это наслаждение чувством, до той поры мне неведомым. Это чувство шестое в общеизвестном ряду человеческих чувств — чувство ритма коллективной работы. Борис Чухновский, старпом Павел Пономарев да еще боцман Кузделько и матрос палубной команды Исаичев лучше других владели этим чувством работы. Я обязан им всем прекрасной учебой, уроками, которые не забываются, как не может забыться самое главное из всего, что случается в человеческой жизни.
Спасибо учителям!

II

Чухновский еще не совершил своего бессмертного подвига. Имя его еще не гремело по миру. Мы еще даже не успели войти во льды. Прошло только несколько суток нашего плавания. Радио принесло нам весть о том, что Амундсен с двумя спутниками на самолете «Латам» вылетел разыскивать экспедицию
[294]
Нобиле. И Амундсен исчез. От него нет никаких известий. Отныне нам предстояло искать во льдах Арктики и Руала Амундсена. Все было еще впереди, весь поход. Мы еще только присматривались друг к другу. Но Чухновский уже стал любимцем всех участников экспедиции. И уже укоренилось в разговорной речи на корабле новое слово «чухновцы». Чухновцы — это пятеро членов авиагруппы во главе с Борисом Чухновским — летнаб Алексеев, второй пилот Страубе, бортмеханики Шелагин и Федотов.
Участник экспедиции Нобиле чешский ученый Франтишек Бегоунек в своей книге о полете дирижабля «Италия» и о спасательной экспедиции «Красина» пишет о духе коллективизма красинской экспедиции. Но в первые дни нашего плавания коллектива в высоком смысле этого слова еще не существовало на «Красине».
«Красин» стоял на ремонте, и команда его была почти вся списана с корабля, когда внезапно решили отправить его в Арктику на поиски аэронавтов дирижабля «Италия». Всем судам Ленинградского порта было предложено срочно выделить из своих команд по нескольку человек для «Красина». Но кто же из капитанов легко расстанется с лучшим из своих моряков! «Красину» отдавали тех, кого списывали с легкой душой. Внутренне сплоченный коллектив на «Красине» возник далеко не сразу. Но вот с Запада до нас начали доноситься мрачные предсказания: «Зря, мол, вы, советские, пытаетесь найти в арктических льдах итальянцев, когда даже мы, цивилизованные европейцы, не в состоянии этого сделать!» Во время стоянки у берегов Дании на корабль попала газета; в ней было написано, что все участники экспедиции ледокола «Красин» обречены на гибель. И в то же время Родина возлагала на нас надежды. Родина верила, что именно «Красин» спасет затерянных во льдах аэронавтов дирижабля «Италия». На корабле рождалось сознание и ощущение общности положения и общности цели. Это усилилось, когда мы прощались с материком Европы. Золотой солнечной ночью «Красин» подошел к выходу из норвежских шхер в океан. Земля и деление суток на день и ночь были оставлены позади. В полночь желтое в блистающем ободке солнце висело над горизонтом на норде. Последние камни материка лежали у выхода в океан. Мы плыли мимо рыбачьих жилищ, выстроенных на самом краю Европы, далеко за Полярным кругом у грани бесконечной водной пустыни. На лодках рыбаки провожали наш ледокол, снимали шляпы и кричали нам вслед:
— Спасите нашего Амундсена!
[295]
С Чухновским мы стояли на верхнем мостике корабля.
— Они кричат «нашего» Амундсена, слышите? За этого «нашего» я готов кланяться им. — И Чухновский действительно поклонился им с верхнего мостика.
Я впервые присмотрелся к нему. Вот тогда-то мне и пришло в голову, что Чухновский напоминает девушку. Его лицо так часто покрывал густой румянец, а застенчивые глаза на первый взгляд так мало свидетельствовали о замечательной воле и неподдельном мужестве этого человека, что мысль о сравнении с девушкой приходила сама собой. Он и сейчас, когда мы с ним дружны, поварчивает, вспоминая, что я не раз писал о нем, молодом: «Чухновский похож на девушку». В те годы сравнение это было верным.
Он был членом руководящей тройки всей экспедиции вместе с профессором P. Л. Самойловичем и комиссаром П. Ю. Орасом. Но Чухновский стал первым человеком похода «Красина», знаменем экспедиции, героем ее и всеобщим любимцем. Тем не менее когда он получал у буфетчика полагавшуюся ему банку сгущенного молока, он смущался, словно получал слишком многое.
Он ходил, чуть сутулясь, сосредоточенный, озабоченный. Был худ, и, когда надевал кожаное пальто, казалось, что влез не в свое.
Люди, которых возглавлял скромный и великолепный Чухновский, были достойны его, и он был достоин своей «четверки».
К общему столу в кают-компании они появлялись всякий раз впятером, все вместе, и впереди не Чухновский, но всегда Джонни Страубе, двадцатичетырехлетний его помощник, второй пилот, с баночкой клюквенного морса в руках. Джонни неизменно предлагал каждому свой клюквенный морс к чаю или к воде: прекраснейшее средство от возможной цинги! И баночка с морсом Джонни передвигалась из края в край стола, окруженного ввинченными в палубу шестнадцатью креслами. В присутствии юного Страубе становилось весело и легко. Увидеть его лицо, не освещенное доброй улыбкой, было бы так же странно, как обнаружить улыбку на суровом лице второго бортмеханика Федотова. Страубе, самый молодой из счастливой семьи чухновцев, — весь в шутке, в юношеском задоре. Но весельчак Джонни умел быть не по-юношески серьезным, хотя даже в минуты смертельной опасности не переставал улыбаться. Тридцатилетний Чухновский не мог не чувствовать в Джонни ученика, на которого может положиться учитель.
[296]
Но совершенно так же он мог положиться и на обоих своих бортмехаников — Шелагина и Федотова. Они как бы составляли неотделимую часть самолета. Похоже было, что Федотов и Шелагин ревновали друг к другу новенький, еще необлетанный «юнкерс», «ЮГ-1», стоявший без плоскостей на спардеке. Они ползали внутри и на поверхности самолета, обтирали, осматривали его большую часть суток.
Пятым в этой летной семье был Анатолий Дмитриевич Алексеев — летчик-наблюдатель, очень высокий, с молодыми насмешливыми глазами, на редкость спокойный и находчивый человек. Вот кто был мастер на все руки! Изобретательность его не однажды выручала летную группу. Уже в середине похода, незадолго перед отлетом «ЮГ-1» в его исторический рейс над льдами, Шелагин обнаружил отсутствие креномера — прибора, определяющего степень наклона самолета. Алексеев создал прибор буквально из ничего — раздобыл на судне кусок водомерной трубки, над огнем согнул ее край, запаял и получил таким образом трубочку с закрытым дном. Но где достать жидкость, которая не смачивала бы стекло и в которой воздушный пузырек был бы ясно виден? Алексеев перепробовал десятки различных жидкостей и под конец остановился на хинной настойке — разбавил ее спиртом, чтоб не была слишком темной. Кустарный креномер Алексеева здорово помог группе чухновцев. Но еще больше выручил Алексеев позже — когда самолет «ЮГ-1» во время вынужденной посадки на лед не только лишился винта при ударе о торос, но и радио самолета при этом замолкло. Алексееву удалось чудом исправить радиопередатчик, и только благодаря этому мы узнали и о судьбе самолета и о местонахождении так называемой группы Мальмгрена. Алексеев был не только летнабом, но и фотографом, химиком, радистом. Любили его в экспедиции как милого и доброго шутника. Когда «Красин» стоял среди непроходимых льдов, Алексеев вдруг показался на верхней палубе в белом кителе и в фуражке с белым летним чехлом.
— Анатолий Дмитриевич! Арктика! Лед, мороз минус восемь, а вы в летнем кителе и в белой фуражке!
Алексеев поднес к козырьку руку:
— Согласно приказу Реввоенсовета обязан, как военный летнаб, в июле носить летнюю форму!
Таковы были милые, отважные и веселые люди, которыми руководил Борис Чухновский.
В последнее время Чухновский служил в Черноморском военном флоте. Уже после окончания красинской экспедиции
[297]
он повез меня в район вблизи Севастополя, где была расположена его авиачасть. Я был свидетелем трогательной встречи всемирно прославленного летчика с его бывшими однополчанами.
В то время, когда весь мир с волнением следил за попытками экспедиций различных стран разыскать в Арктике экипаж дирижабля «Италия», Чухновский лежал в госпитале. Через несколько дней должна была состояться операция аппендицита. Его уже готовили к операции. Но стоило Чухновскому услыхать
о предстоящем походе «Красина», он, к ужасу врачей, наотрез отказался от операции. «Я должен». Он был уверен, что его долг — принять участие в экспедиции.
Сейчас — четыре десятка лет после красинской экспедиции — на людей, посещающих его скромную комнату в доме на Суворовском бульваре в Москве, Чухновский отнюдь не производит впечатления счастливого человека. Я уже привык к вопросам, с которыми нередко обращаются ко мне люди, знающие о моей дружбе с Чухновским: «Скажите, чем объясняется, что такой знаменитый человек так живет?» Так — это значит так скромно, так малозаметно, так не выделяя свою жизнь из миллионов окружающих жизней.
Борис Чухновский, несмотря на всю, может быть, даже чрезмерную скромность его бытовой обстановки, несмотря на отсутствие всяких внешних примет показного счастья, на деле человек счастливой судьбы. Мне не приходилось с Чухновским беседовать о том, что же такое счастье по его разумению. Но я отважился бы сказать, что счастье, как его чувствует Чухновский, не в том, чтобы иметь возможность делать все, что хочешь, а в том, чтобы хотеть делать то, что ты должен делать.
Счастье Бориса Чухновского в том, что он всегда хотел делать то, что он должен был делать.
И не потому ли именно он, Чухновский, и они, чухновцы, стали знаменем, символом спасательной экспедиции «Красина»?
Гораздо раньше, чем имя Чухновского стало известно миру, это имя приобрело необыкновенную популярность среди экипажа нашего корабля.
На «Красине» бывали дни, когда приходилось работать, забыв об отдыхе и еде. Работали дни и ночи, выбиваясь из сил. А бывало и так. Человек добирался до койки, снимал полушубок и сапоги, валился на койку и забывался сном. Но вваливался усталый боцман, будил только что уснувшего человека, говорил, что надо снова идти работать. «Мол, нужно для авиа-
[298]
группы» или «просит Чухновский». И тогда человек, у которого от усталости подгибались колени и слипались глаза, надевал полушубок, снова натягивал сапоги и, подавляя в себе чувство усталости, поднимался на палубу или спускался на лед и работал, извлекая из каких-то неиссякаемых источников новые и новые запасы сил — физических и душевных. И все это потому, что «просил Чухновский».

III

Моя настоящая дружба с Чухновским окрепла уже после похода. Особенно в дни, когда мы втроем с ним и с Шелагиным объехали множество городов, рассказывая людям нашей страны
о походе «Красина», выступали, бывало, и по пять, шесть раз на дню (а в Киеве даже семь!), а то даже на перронах железнодорожных станций, когда нас на руках выносили из вагонов и не пускали в вагон, пока каждый из нас не произносил хотя бы несколько слов. Вот в те октябрьские и ноябрьские дни 1928 года мы сблизились с ним и узнали друг друга и закрепили дружбу.
Как-то через год или через два после Красинского похода Юрий Олеша допытывался у меня: были ли в нашей экспедиции какие-либо «усобицы». Он не верил, что могло обойтись без ссор в таком большом коллективе малознакомых людей, отрезанных от мира в арктической ледяной пустыне. «Этого не бывает. Во всех экспедициях всегда происходили между кем-нибудь нелады,— говорил Олеша.— А в вашей? Признайтесь, были?»
Да, были. Всякое было. Но и Павел Пономарев и Борис Чухновский со своими чухновцами на протяжении всего похода оставались вне этих неладов в коллективе. Уж с кем, с кем, а с ними никто не ссорился, и никто ни разу не бывал не согласен с Чухновским или с Пономаревым.
Мы еще шли вдоль берегов Норвегии, когда в ночь на 25 июня в кают-компанию влетел помощник начальника экспедиции, краснолицый маленький Орас. Я уже спал на своем полукруглом зеленом диванчике. Спали все остальные обитатели кают-компании — корреспондент миланской газеты «Коррьера делла Сера» Давид Джудичи, профессор Гуль — норвежец, знаменитый исследователь Шпицбергена, и два моих товарища по профессии москвич Суханов и корреспондент «Ленинградской правды» Южин.
[299]
Следом за Орасом в кают-компанию вошли Самойлович и штурман Лекздынь. Чухновский вошел, на ходу оправляя на себе только что натянутый свитер. Орас размахивал листом белой бумаги, исписанным карандашом радиста.
— Товарищи! Спасен Нобиле!
Трудно сказать, что воцарилось раньше — радость или смущение. Первая мысль — не придется ли возвращаться? Ведь если оказалось возможным на самолете спуститься к лагерю Нобиле, то не окажется ли возможным спуститься еще и еще? Имеет ли смысл продолжать экспедицию? Мы поздравили Джудичи он итальянец, и его еще больше, чем нас, должно обрадовать спасение итальянцев. Но Джудичи уныло смотрел на Самойловича, тяжело вздыхал и вдруг, опустив руку на плечо начальника экспедиции, принялся утешать, не столько его, сколько себя:
— Ничего, бог даст, все спасены не будут. Останется кто-нибудь и для нас.
Джудичи не устраивало спасение итальянцев раньше, чем он сам окажется на месте спасения! Он не скрывал, что спасение Нобиле скорее огорчило его, чем обрадовало. Чухновский был обрадован более, чем кто-либо другой. Казалось бы, спаситель Нобиле шведский летчик Лундборг опередил Чухновского. Но Чухновский был счастлив: один человек спасен! Слава богу, что человек спасен! Меньше всего он думал о том, что Лундборг опередил его. Но уже через несколько минут лицо его затуманилось. Нет, едва ли таким же образом Лундборгу удастся снять со льдины всех остальных. Трудно рассчитывать, что льдина лагеря Нобиле и в дальнейшем послужит аэродромом для Лундборга.
Какие-то подробности о судьбе экспедиции Нобиле мы уже знали. Знали, что дирижабль «Италия» ударился о ледяную гору, десять аэронавтов выпали из него на лед, один погиб при падении, шестеро остальных в объятом пламенем дирижабле унесены на север. На льду оказались Нобиле, Мальмгрен, Бегоунек, Вильери, Цаппи, Мариано, Чечиони, Трояни и Бьяджи.
Мы знали также и то, что трое из девяти — молодой шведский ученый, друг и соратник Амундсена Финн Мальмгрен и итальянцы Цаппи и Мариано — несколько недель назад покинули группу Нобиле и вышли по льдам в надежде достигнуть Шпицбергена и сгинули в ледяной пустыне.
Чухновского тревожило, что спасти оставшихся на льдине пятерых все еще очень трудно. И еще труднее разыскать исчезнувшую группу Мальмгрена. И слишком мало надежды на спа-
[300]
сение шестерых, унесенных горящим дирижаблем в сторону полюса,
В кают-компании «Красина» родилась идея издавать бюллетени. В них помещались радионовости. Составление и выпуск красинских бюллетеней были поручены мне.
За все время похода вышло более двадцати таких бюллетеней. Я печатал их на скверной машинке в крошечной каютке —-походной канцелярии ледокола. В ту ночь я напечатал бюллетень номер один в двух экземплярах. Один из них повесил в кают-компании, другой — на доске возле матросского кубрика. Впоследствии устаревшие бюллетени я снимал, заменял их новыми, а старые со следами клея, с чуть изорванными краями и с отчаянными моими надписями: «Товарищи! Не срывайте бюллетеней!» — укладывал в папку. Вот они все сейчас передо мной — эти двадцать с лишним пожелтевших за четыре десятилетия листков. Одни напечатаны на машинке, другие наспех написаны карандашом... Бережно перелистывая их вместе с Борисом Чухновским, мы вспоминаем необыкновенные дни Красинского похода.
Вот бюллетень номер один — я выпустил его в ночь, когда мы узнали о спасении Нобиле. Сообщения этого бюллетеня лишь подтверждали правоту Бориса Чухновского. Надежды на то, что Лундборг спасет всю группу Вильери (так после спасения Нобиле называлась теперь группа на льду), больше не оставалось. Джудичи мог не тревожиться.
«По полученным только что сообщениям, шведский летчик Лундборг на самолете «фокер» спас Нобиле. При следующей попытке снизиться в месте лагеря группы самолет скапотировал. Снесено шасси. Поручик Лундборг при аварии остался невредим».
Стало быть, и сам Лундборг остался на льдине.

IV

Утром 28 июня завтрак в кают-компании был нарушен. Все мы почувствовали, как судно подпрыгнуло, будто наскочило на что-то. В ушах стоял неистовый грохот. Тяжелые ядра ударялись о стальные борта корабля. Бутерброды с жесткой, как металл, колбасой были оставлены на тарелках. Мы бросились на верхнюю палубу.
Корабль был окружен бесчисленными ледяными плитами. Туман наполнялся грохотом льдин.
[301]
Ледяные плиты выплывали из густого тумана и уплывали в туман.
Лед был зеленым и голубым, синим и бледно-розовым. Сверху его покрывал тонкий слой снега, блестевшего как серебро елочных украшений. Льдины переворачивались в воде, выставляли наружу прозрачные и цветные ребра. Между льдинами блестела черно-зеленая вода Ледовитого океана. Ледокол шел на льдины. Они разламывались под ним, у бортов в черной воде вскипало бледно-зеленое и голубое крошево битого льда.
В тот день нам выдали теплые полушубки, меховые шапки и сапоги. В полдень 28 июня для людей красинской экспедиции наступила зима.
Когда туман расходился — распахивался весь океан. Ночью светило желтое солнце. Океан был покрыт ледяными плитами. И оттого, что блеск льдов слепил нас, мы смотрели на океан, на льдины и на лимонно-желтое солнце сквозь дымчатые стекла очков. Все вокруг было так хорошо и так интересно, как будто все это выдумал и сотворил человек!
В кают-компании, в углу на зеленом диване, маленькая женщина с челкой, закрывавшей ее лоб до бровей, сшивала полотнища для парашюта. Чухновский должен был сбросить этот парашют с прикрепленным к нему грузом продовольствия над льдиной Вильери. Маленькая женщина на «Красине» — Любовь Воронцова, московская журналистка, включена была в состав экспедиции как радистка, но никакого представления не имела
о работе радиста. Чухновский подходил к Воронцовой, смотрел, как сшиваются полосы, успокоенный отходил к пианино — садился играть. Он предпочитал играть, когда в кают-компании не было никого или было очень мало народу. Мы любили его игру на пианино, но Чухновского трудно было уговорить сыграть. Он стеснялся:
— Ну, что вы, какой же я пианист.
А он был неплохой пианист. Во всяком случае, лучший на «Красине».
Мы давно уже обогнули Шпицберген и вошли в тяжелые льды. Двое суток «Красин» бился в напрасных попытках обойти северный край Шпицбергена — Норд-Остланд. Навстречу росли крошечные островки Севен-Айланд — Семь Островов. Они поднимались над белой равниной черными пирамидами. Верхушки пирамид были как бы откушены. «Красин» двигался по направлению к островам, подминая под себя лед, то отступая, то двигаясь на ледяные поля, разворачивая и разрушая, ломая ледяной океан.
[302]
С правого борта виднелись темные выступы нелюдимой земли Норд-Остланд. Вдавался в обледенелый океан длинный мыс Кап-Норд. С левого борта — сизый, каменистый островок Парри из группы Семи.
В борьбе с голубой и зеленой твердью нам удалось продвинуться в течение часа на две мили вперед. Но приходил в кают-компанию гидрограф Березкин и всех огорчал известием, что за этот же час льды отнесли нас на милю назад. Лед достигал трех метров толщины. Ледокол наползал на него и тяжко откатывался, лед не поддавался. Он выдерживал тяжесть десяти тысяч тонн корабля.
Решили изменить курс — попытаться обойти с севера проклятые Семь Островов. Почти одновременно обнаружилось отсутствие лопасти одного из винтов. Открылась поломка в рулевом аппарате. Раненый ледокол медленно, ползком обходил Семь Островов.
3 июля «Красин» остановился. Не было никакой надежды продвинуться дальше.
Что из того, что все иностранные экспедиции — Америки, Франции, Швеции, Норвегии, Финляндии, Италии — шестнадцать экспедиций западных стран оставлены далеко позади! Ни одной из них не удалось проникнуть сколько-нибудь далеко во льды. Что из того! Наш «Красин», стиснутый льдами, потерявший лопасть винта, с поврежденным рулевым управлением, не двигаясь, стоял на таком уже небольшом и вместе с тем на таком непреодолимом расстоянии от группы Вильери — в 67 нескончаемых милях! Впереди черная базальтовая пирамида с усеченной вершиной — безжизненный (даже без птиц) остров Карла XII. Еще дальше на самом горизонте другая скала — крошечный остров Брок. По другую сторону Брока — пятеро, выпавших из горящей «Италии»! И швед Лундборг — шестой. Мы и эти шестеро с разных сторон видели один и тот же остров-скалу и не видели друг друга.
Чухновский предложил пришвартоваться к ледяному полю, выгрузить самолет и всю летную группу. Чухновский — один из первых, а может быть, даже первый по времени сторонник совместных действий ледокола и авиации. Весь дальнейший опыт исследования и завоевания Арктики с помощью ледоколов и авиации подтвердил правоту Чухновского. С Красинского похода началось систематическое освоение Арктики советскими ледоколами и советской полярной авиацией. Четыре десятилетия спустя мы уже знаем, какими блистательными победами это ознаменовалось.
[303]
Чухновский говорил:
— Здесь на льду будет создана база, с которой мы сможем вылететь на помощь группе Вильери.
Увы, предложение Чухновского было признано преждевременным. Самойлович и Орас решили от выгрузки пока воздержаться.
Все те же 67 миль по-прежнему отделяли нас от группы Вильери. «Шестьдесят семь миль» — эти три слова была на устах каждого из красинцев. Чухновский ходил ссутулившись, не слышал обращенных к нему вопросов и по многу раз в день выспрашивал у Березкина тайны метеорологических условий ближайших суток. Самойлович предлагал ждать. Авось начнется передвижка льдов в океане. Стоит подуть благоприятному ветру, льды продвинутся к северу и путь на восток к льдине Вильери станет доступным. Но в Арктике не рождались благоприятные ветры. Чухновский хмурился.
Матрос, сидя у дверей кубрика на корточках, уныло тянул невеселое «яблочко»:

Эх, яблочко, да куда котишься?
На Кап-Платен попадешь,
Не воротишься!

Как легко и быстро изменилась эта нехитрая песенка, сложенная где-то на юге в годы гражданской войны и занесенная матросами «Красина» в царство вечного льда! А Кап-Платен поистине «вьелся в печенки», как справедливо заметил о нем штурман Бачманов. Вот уже сколько дней с правого борта виднелись черные отроги этого мыса. На восток от Кап-Платена, как ни бился во льдах сильнейший ледокол мира, он не в состоянии был продвинуться. Но если нет надежды пройти во льдах, то можно продвинуться надо льдами.
Спустили штормтрап, и Чухновский со Страубе, Федотовым, Алексеевым и Шелагиным вышли на лед подыскивать площадку под аэродром. На расстоянии полутора миль от «Красина» они отыскали превосходное ледяное поле — один километр на полтора. С верхнего мостика ледокола мы следили за пятью махонькими фигурами на льду.
Через некоторое время Чухновский с товарищами возвратился к борту корабля.
— Годится! — закричал он, поднимая голову, и стал карабкаться по штормтрапу.
Девять часов потребовалось ледоколу, чтобы пройти полторы мили до ледяного аэродрома. Спуск самолета был назна-
[304]
чен на утро 7-го числа. Но прежде чем наступило утро, я выпустил очередной бюллетень. Шведский летчик Шиберг достиг льдины Вильери и удачно снял с нее Лундборга! Однако для чести Лундборга это была сомнительная удача. Пристало ли здоровому офицеру спасаться прежде, чем спасут раненых? Все это казалось нам странным. Еще более странно прозвучало заявление самого Лундборга, когда он, спасенный, был доставлен на землю. Он не постеснялся публично признаться, что целью его полета на льдину Нобиле было прежде всего «вырвать добычу из-под носа у большевиков». Так вот какова его цель — не спасать людей, а лишь не допустить, чтобы спасали их советские люди!
Между тем на борту ледокола уже приступили к сооружению бревенчатого помоста для спуска трехмоторного «Юнкерса». Да, «Юнкерса», самолета немецкого происхождения! Сейчас, когда пишутся эти воспоминания, невозможно представить себе советскую экспедицию, которая пользовалась бы иностранными самолетами. Но в год Красинского похода еще не существовало советского самолетостроения. А «юнкерс» красинской экспедиции вообще не был ни разу облетан. Он был выгружен непосредственно из заводских ящиков. Мало того, ни Чухновскому, ни одному из его товарищей не приходилось летать на самолетах типа «юнкерс». Нашим летчикам предстояло впервые подняться с дрейфующей льдины на еще не испытанном в воздухе самолете!
Идея и конструкция помоста принадлежали Чухновскому. Помост покато спускался с возвышения на спардеке, где стоял самолет. Его воздвигли с такой быстротой, что первый бортмеханик Андрей Шелагин долго отказывался верить в прочность сооружения. На спуск самолета по наклонному бревенчатому помосту потребовалось десять минут. Покатый помост покрыли толстым слоем машинного масла, а самолет заранее был поставлен на лыжи. Сто из ста тридцати четырех человек экспедиции подталкивали самолет, силясь сдвинуть его с насиженного на спардеке места. Едва только его раскачали и сдвинули с места, он медленно и плавно съехал по скользкому помосту на приготовленный для него ледяной аэродром. Затем сообща мы перенесли с палубы громадные плоскости, и на льду началась сборка машины. Ну и трудно же было спускаться по этому смазанному маслом помосту! А уж как мы снесли тогда плоскости самолета — теперь и сам не пойму.
Молодой парень Исаичев появился на льдине с ведром керосина в руках и большими кусками ветоши. Он окликнул Южи-
[305]
на и меня и передал просьбу Чухновского подойти к нему. Мы разыскали Чухновского на середине льдины у самолета. Ой попросил нас вычистить керосином края плоскостей. Вокруг нас на льду трудился чуть ли не весь экипаж корабля. Плоскость, которую мы обтирали, лежала в стороне. Мы молча мыли ее и старались как можно лучше выполнить просьбу Чухновского. Издали было видно, как летчики пробуют винты самолета без плоскостей. Но вот и опробование винтов окончено. В последний момент вспомнили об опознавательных красных звездах.
Чухновский подошел к нам:
— Друзья, смогли бы вы нарисовать на плоскостях красные звезды?
Дурно ли, хорошо ли Южин и я нарисовали эти большие звезды на плоскостях самолета Чухновского, но все-таки это были первые красные звезды над льдами Арктики за восьмидесятой параллелью северной широты. Да, первые в истории красные звезды в этих широтах!

V

На приготовления к пробному полету ушел весь день 7 июля. К вечеру самолет был готов. На каждой из его плоскостей уже алела только что изображенная нами пятиконечная звезда. Ледяное поле было приведено в «божеский вид», как говорил боцман Кузделько. Чухновцы ушли к себе. Наутро Чухновский решил совершить пробный полет. На льдине собралось нас человек тридцать, провожавших чухновцев. И кажется, ни один не удержался от того, чтобы подбросить в воздух шапку с криком «ура». Чухновский поднялся даже не после стопятидесятиметрового разбега, как ожидали, а всего лишь после стометрового. Шансы на то, что он сумеет спуститься на льдину Вильери, стали еще значительней.
Утренний пробный полет окрылил чухновцев. На утро 9 июля назначили вылет к льдине Вильери. В тот вечер долго сидели в кают-компании. Наконец решили, что следует отдохнуть, и все разошлись. Мы, обитатели кают-компании (Гуль, Джудичи, Суханов, Южин и я), погасили свет и, почти не раздеваясь, прилегли на своих зеленых диванах. Я уснул сразу. Меня разбудила унылая песенка вахтенного матроса:
[306]
Во субботу день ненастный...
Oн шел через кают-компанию в кормовую каюту будить штурмана Лекздыня. В кают-компании было полутемно. Горела одна только лампочка. Было три часа ночи. В каюте за столом сидели Чухновский, Джудичи и Южин. Увидев, что я проснулся, Чухновский обратился ко мне:
— А по-вашему, как? Не лучше заменить слово «плохо» каким-нибудь другим знаком? Мы можем задеть религиозные чувства людей.
Я ничего не понял. Тем более спросонья. В полумраке кают-компании шел странный спор о черном кружке и о черном кресте.
Я поднялся со своего отменно неудобного ложа и подошел к столу. На столе — лист бумаги, недоеденная банка консервов, пустой стакан и, конечно, фуражка Самойловича. Утром начальник экспедиции будет спрашивать всех и каждого, не видели ли его фуражку.
Чухновский стал объяснять: надо написать письмо людям на льдине. Он сбросит его с самолета вместе с запасами провианта на парашюте. Черновик пишут по-русски. Потом переведут его на французский и уже с французского Джудичи переведет его на итальянский язык. Группе Вильери предлагалось обозначить на льдине сигналы для посадки самолета на льдину. Сигналы условий посадки должны были быть двух родов — плохо и хорошо. Сначала уславливались «плохо» обозначить знаком креста, «хорошо» — знаком кружка.
Чухновский вспомнил, что итальянцы католики, не оскорбить бы их религиозные чувства. Джудичи только пожал плечами: «По мне хоть женить папу римского!» Южин считал, что не стоит задумываться над таким пустяком. Я не согласился и поддержал Чухновского. Знаком креста обозначили «хорошо», знаком кружка — «плохо». Были обозначены и другие сигналы — размер ледяной площадки, толщина льда. Текст небольшого письма отредактировали сообща, и Джудичи засел за свою машинку — отстукивать перевод. Только тут и проснулся от стука машинки Суханов. Ни разговоры, ни споры, ни громкий смех Джудичи — ничто не могло его разбудить, но, заслышав стук пишущей машинки, тотчас вскочил. Профессиональная чуткость старого журналиста! Уже наступало утро, буфетчик Миша вошел накрывать на стол. Время вставать, идти мыться немылящейся горькой водой Ледовитого океана.
Черные отроги Кап-Платена исчезли в тумане. Туман висел на мачтах и тросах судна. Чухновский лететь не мог. Всех донимало вынужденное безделье.
[307]
До шестнадцати часов 10 июля длилась тягучая неизвестность: вылетит ли Чухновский?
Чухновский вылетел так неожиданно, что даже те, кто с первой минуты приготовления не отходил от «ЮГ-1», спрашивали друг друга: верно ли, что Чухновский наконец полетел? Чухновский вылетел с дрейфующей льдины с шестичасовым запасом горючего. Не более шести часов оставалось провести в неизвестности. Не спеша, на лыжах, мы возвращались с ледяного аэродрома на «Красин».
На борту самолета было 5 человек во главе с Б. Г. Чухновским и А. Д. Алексеевым. Через 17 минут после старта «ЮГ-1» «Красин» принял сообщение: «Подходим к острову Карла». Затем самолет пролетел над Эсмарком и свернул к югу. Вокруг «Красина» вкрутую заваривался туман. Туман плотнел. Нечего было и думать, что в этаком тумане самолет в состоянии сделать посадку или даже разыскать ледокол. Но где же «ЮГ-1»? Почему радио самолета молчит?
Где-то в тумане над синими глетчерами, над каменными островами, среди вековечных льдов летел черный «ЮГ-1»...
Люди на корабле вслушивались, не гудит ли пропеллер. Доктор, засунув руки в карманы полушубка, шагал взад-вперед на носу корабля, бормоча: «Погано... Погано...» Истекли те шесть часов, в течение которых самолет мог находиться в воздухе. Наконец радиовесть от летчиков: «Не можем подойти к «Красину» из-за тумана. Видели группу Мальмгрена. Ищем посадку в районе Семи Островов».
На льду разожгли костер. Подливали в огонь смолу. Но черный дымовой столб вместо того, чтобы подняться кверху, валился набок, стлался почти параллельно льдине. Свет прожектора засасывался туманом. За несколько минут до того, как на самолете должна была кончиться последняя капля бензина, Чухновский спрашивал откуда-то из пространства: «Какая видимость у вас?» Ему отвечали: «Видимость плохая, разожгли костры. Просим ответить». Но «ЮГ-1» снова молчал. Самолет уже не мог быть в воздухе. Он либо разбился, либо совершил посадку на лед. Последние запасы бензина, судя по времени, уже вышли. Но почему, почему молчит радио «ЮГ-1»?
И только утром «Красин» принял еще одну радиовесть от чухновцев. Находчивый Алексеев чудом наладил поврежденную радиостанцию «ЮГ-1». Летчики сидели на льдине в миле от мыса Кап-Вреде. При вынужденной посадке в тумане повреждены шасси самолета и два винта. Люди не пострадали.
[308]
Красинцев охватило желание как можно скорее идти на помощь своим. На помощь чухновцам! Пять человек из команды ввалились в каюту начальника экспедиции. Они просили разрешись им сейчас же отправиться по ледяной пустыне на лыжах к месту аварии «ЮГ-1». Протягивали Самойловичу наспех написанное ходатайство: кто-то сказал им, что без бумажки начальник не разрешит. Позднее Орас подарил мне эту «бумажку»: мол, пригодится для будущей книги. И пригодилась. И сегодня еще хранится в моем архиве написанное карандашом на серой бумаге ходатайство кочегаров. Но смельчакам не было дано разрешение. По всполошенному кораблю разнеслась вторая часть радиограммы Чухновского: «Считаю необходимым «Красину» срочно идти спасать группу Мальмгрена». Чухновский сообщил координаты льдины Мальмгрена и координаты чистой воды — он указал «Красину» путь.
Очутившись на льду, наши чухновцы решительно отказывались на «внеочередное» спасение. Сначала пусть будут спасены аэронавты «Италии».
Что руководило Чухновским и его спутниками? Во-первых, нежелание, чтобы из-за них «Красин» отвлекся от своей главной цели. Во-вторых, соображение, что они могут дольше аэронавтов «Италии» продержаться на льду. Чухновцы отказывались от немедленного спасения в пользу тех, кто был слабее их и находился еще в большей опасности. Эти другие были чужими и не своими людьми, но прежде всего они были людьми, которые нуждались в спасении.
В первый момент отказ чухновцев от немедленной помощи вызвал у всех растерянность. Как! Прежде спасать чужих, а уж потом наших? Не о ближнем подумать в первую очередь, а о дальнем? Но это ли не наивысшее благородство и наивысшая свобода порыва? И разве это не очень, очень по-русски?
Наступил день второго рождения красинцев. Сто двадцать девять советских человек на борту корабля приняли вызов пятерых, ожидавших на арктическом льду. Пусть будущий историк нравов, занявшись историей советского мужества в ледовых походах, начнет не со дня «трех спасений во льдах», о чем речь еще впереди, а со дня одного отказа от права на спасение. Изучение событий этого дня поможет ему понять смысл и значение многих последовавших за «Красиным» арктических эпопей.
Имя Чухновского за несколько часов облетело планету. Летом 1928 года Чухновский стал самым прославленным человеком Земли.
[309]

VI

День 12 июля был так наполнен удивительными событиями, что казался нам нескончаемым.
Вот уже двое суток никто из нас не смыкал глаз. Все, кто не дежурил в машинном отделении корабля, в эту ночь, такую же солнечную, как день, не покидал верхней палубы. Ледокол шел по пути, указанному Чухновским. Продираясь во льдах, наползая на них, бессильно откатываясь назад и опять наступая, «Красин» шел, движимый надеждой на чистую воду. Льды становились легче. Иногда ледокол с первого раза подминал их под себя и расталкивал, образуя перед собой разводья, а позади, за кормой,— крошево мелкого битого льда, кипевшего в черно-зеленой воде океана. Кочегар Филиппов, всмотревшись с левого борта, первый увидел на льду человека. Человек то опускался на корточки, то выпрямлялся, вздымая руки.
С марса — из бочки, подвешенной вороньим гнездом на мачте,— истошным голосом вопил наблюдатель: «Люди!» Он видел их с правого борта. Их видели с разных сторон в одну и ту же минуту десятки людей. Они возникли призраками среди огоньков ледяной пустыни. То они размахивали руками, то навзничь падали на торосы, то, ныряя в рыхлом снегу, опрометью бежали от нас, то, словно не замечая «Красина», медленно шли стороной по льдинам в белой пугающей тишине. Тени бродили по океану...
Тросы и мачты были облеплены галлюцинирующими людьми. У всех лихорадочно горели глаза и губы были сухи от ночного полярного солнца. Схватывая друг друга за руки, поминутно кто-нибудь из нас вскрикивал: «Человек на льдине! Мальмгрен!»
Все ошибались. Не было никого. Ледяная пустыня была безлюдна.
Корабельная сирена, не умолкая, звала и звала затерянных в сверкающей белой пустыне людей.
В пять утра в ледяном океане на остроконечном торосе среди шатких плавучих льдов — голубых, синих, зеленых — были наконец найдены люди, которых мир вычеркнул из списка живых.
Вышки торосов лепились на небольших разрыхленных льдинах. Между льдинами беспорядочными лучами разлетались канальчики чистой воды, зигзагами прочерчивались разводья, светилась бледная прозелень подернутых муаровой коркой проталин. Лед был нетвердый. «Красин» словно втискивался в рос-
[310]
сыпи влажного сахарного песка. Сахар облеплял красинские борта ж отваливался от них лепешками. На цветной остроконечной льдине темнели фигуры двух человек. На этот раз их видели все — и одновременно. Значит, не галлюцинация. На вершине льдины стоял человек, пухлый от множества окутавших его тело одежд. Темное грязное лицо скрывала сбившаяся колтуном борода. Глаза горели ужасом и восторгом. У его ног из глубокой траншеи в снегу поднималась страшная от страданий голова другого. Где же их третий спутник? В группе Мальмгрена трое, это было известно всем. Красинцы спустились по штормтрапу на шаткие полные синего света льдины. Приходилось пробираться цепочкой, поддерживая друг друга. С трудом добрались до льдины. Льдина на глаз в поперечнике метров десять, не больше. Не льдина — льдинка среди океана. Тот, кто стоял на ней, без всякой подмоги взобрался по веревочному штормтрапу на борт. Его товарища подняли на носилках. Он был полуодет, разут. Сквозь продранную одежду белела отмороженная кожа колен, ноги в промокших дырявых носках лежали, как омертвевшие. Щеки его были черны, зловещая синева пламенела на верхней губе. Цаппи назвал себя, представил неподвижного Мариано. Но ведь Чухновский передал по радио: «Видели на льду группу Мальмгрена»,— значит, троих... Где же третий? Где Финн Мальмгрен? Мы вопросительно смотрели на Цаппи. Прежде чем увели его вниз, в лазарет, он торопливо, глотая слова, целые фразы, дополняя отрывистую, дробную речь жестами, мимикой, то выпячивая чувственные полные губы, то поджимая их, стал объяснять, что Финн Мальмгрен занемог в пути. Он не захотел быть обузой для своих спутников в ледяной пустыне. По словам Цаппи, Мальмгрен попросил их выдолбить для него могилу во льду и сам заживо добровольно опустился в нее. Он снял с себя почти все одежды и отдал их, но почему-то только Филиппо Цаппи, только ему, а не обоим — Цаппи и Мариано. И почему-то только ему, а не им обоим, отдал убогий остаток своей доли продуктов — затвердевшего в арктической стуже темного пеммикана. И еще он вручил Цаппи свой компас. Если Цаппи и Мариано когда-нибудь доберутся по льдам до земли, если они попадут в Стокгольм — Цаппи отдаст матери компас ее прекрасного сына.
Вот и все, что мы от него узнали. Цаппи увели в лазарет. Там, в лазарете, доктор уже снимал с Мариано остатки его прогнившей мокрой одежды.
Объяснения Цаппи не удовлетворили ни одного человека на «Красине». Но они не удовлетворили никого в целом свете.
[311]
Сейчас и представить себе невозможно, какая буря поднялась во всей мировой печати, когда мы передали по радио нашу беседу с Цаппи. Пусть все было так, как он рассказал нам. Но как он смел напялить на себя множество теплых одежд — своих и Мальмгрена, когда Мариано, полураздетый и необутый, коченел рядом на льду? Цаппи утверждал, что тринадцать дней не ел ничего, ничего, кроме снега, от которого его уже тошнило. Тем не менее он крепко держался на сильных ногах, был бодр, словоохотлив, подвижен, в то время как его спутник Мариано был полумертв, истощен, безмолвен.
Попытки порасспросить Мариано не привели ни к чему. Цаппи, старший по чину, запретил ему отвечать на наши вопросы, даже когда Мариано пришел в себя.
Пожалуй, мы писали о Цаппи куда сдержанней и корректней, чем вся мировая пресса. Большинство журналистов западных стран уверенно обвиняли Филиппо Цаппи в смерти Финна Мальмгрена. Его укоряли в том, что он «съел» Мальмгрена, что это он полураздел Мариано, натянув на себя часть одежд своего спутника, и будто бы съел долю пеммикана, принадлежавшую Мариано.
Так это или не так? Тайна смерти Мальмгрена навек останется нераскрытой.
В то время как в лазарете наш доктор Средневский боролся за жизнь несчастного Мариано, а Цаппи дивил доктора и фельдшера Щукина необъяснимой своей бодростью, «Красин» продолжал путь в синем пламени льдов. В полдень 12 июля на траверзе корабля показался крошечный обледенелый остров Фойн — из группы Семи Островов. В неистовом свете желтого полярного солнца мы отчетливо увидели двух человек на вершине скалы. Они чем-то размахивали (впоследствии оказалось — лыжами!), явно звали на помощь. Кто они, эти неведомые полярные Робинзоны? Кто бы они ни были, они стояли на недвижных камнях, а не на плавучем льду, как люди группы Вильери, к которой спешил наш «Красин». По радио дали знать на Шпицберген, что на Фойне видим двух человек, просим срочно отправить на Фойн спасательный самолет. Через несколько часов два Робинзона с острова Фойн были доставлены на Шпицберген прилетевшим за ними спасательным самолетом. Они оказались итальянцем Сора и голландцем Ван-Донгеном. Некоторое время назад они ушли со Шпицбергена на север по льдам разыскивать экспедицию Нобиле. Когда добрались до Фойна — началась передвижка льдов. Сора и Ван-Донген со своими собаками остались на острове, отрезанные от мира. Питались
[312]
мясом собак и готовились к смерти. Позднее в Кингсбее мы познакомились с Ван-Донгеном. Он пришел к нам на «Красин», и я записал с его слов рассказ о приключениях двух Робинзонов на острове Фойн...
В 21 час 45 минут ледокол «Красин» подошел к лагерю группы Вильери, бывшему лагерю Нобиле. Льдина лагеря — триста двадцать пять метров на сто двадцать — напоминала театральный помост. И еще больше все становилось похожим на театр оттого, что туман, обступая льдину, декорировал ее, как занавес, нависший над сценой. Вокруг из клочьев тумана выступали вышки торосов, разрыхленных, раздробленных ледяных плит. Посреди ледового лагеря торчал треугольник грязной брезентовой палатки. Вблизи нее на снегу — три каучуковые пневматические лодки с консервными банками, фляжками, приборами и карабинами. С северной стороны палатки в нескольких шагах от нее — мачта антенны. На северо-восточном краю ледяного поля — перевернутый самолет Лундборга. Он опирался на верхние плоскости: после аварии они оказались внизу. Хвост поднимался кверху. В небо смотрели лыжи шасси, словно лапки опрокинутой на спину мертвой птицы.
Туман, по счастью, развеивался, и ночное желтое солнце сквозь рваные облака осветило четырех человек на льдине в грязных комбинезонах и свитерах с поднятыми кверху руками. Самый высокий из них крупно шагал по твердому снегу в сторону корабля. Каштановая борода облепила его лицо. На голове — белая вязаная шапочка. На шапку сдвинуты дымчатые очки-консервы. Он остановился у борта и назвал свое имя: «Вильери». Следом за ним враскачку шагал другой — толстый, огромный, с розовым обросшим лицом Бегоунек. Двое остались у входа в палатку: седобородый на костылях — костылями ему служили лодочные весла — Чечиони и худой, маленький, с тонким потемневшим на солнце носом и открытым высоким лбом Трояни.
Самойлович, Шпанов и я уже спешили к палатке. Бегоунек надвинулся на меня, обнял, стал целовать — по его розовым, как бы припухшим щекам катышки слез проторивали дорожки. Мы подошли к палатке. Из нее вдруг вылез маленький черный Бьяджи без шапки, с куском бумаги в руке. Помахав нам бумажкой, он опустился на корточки возле радиопередатчика, и на антенне запрыгала, зажужжала синяя искра. Это была последняя радиопередача со льдины, на которой человек впервые воздвиг самодельную радиомачту. Потом итальянец поднялся, захлопнул крышку передатчика и театрально воскликнул:
[313]
«Финита ла комедиа!» Через минуту он уже обнимал кого-то из красинцев. Черная статуэтка мадонны зябла на снегу. Мадонна выпала из дирижабля вместе с аэронавтами.
После первых объятий пятеро спасенных стали перебираться на борт ледокола. Со льдины сняли палатку, самолет Лундборга, рваные куски оболочки дирижабля «Италия». Всё — на борт.
Арктика вновь покрывала опустевшее ледяное поле туманом. Необыкновенный день 12 июля подходил к концу.

VII

Спасенные аэронавты сидели в кают-компании за столом, покрытым красно-черным сукном. Бегоунек уже успел принять ванну и переодеться. Костюмами для аэронавтов «Италии» запаслись еще в Ленинграде. На Бегоунеке был светлый костюм «Ленинградодежды», бело-розовый свитер под пиджаком. Его побрили, он выглядел молодым. Седой Чечиони сидел в зеленом бархатном кресле. Возле него стояли прислоненные к креслу уже настоящие костыли. Они также были из Ленинграда.
— Мы начинаем новую жизнь,—сказал Бегоунек, поднимая рюмку предложенной ему русской водки.
Маленький Бьяджи лег спать в кают-компании на моем зеленом полукруглом диване. Суханов перешел на свободную половину двойного дивана Южина, я — на диван Суханова. Гуль и Джудичи спали на своих обычных местах.
Истекали последние часы нашей стоянки у льдины лагеря Нобиле и Вильери. Под утро в тумане засинели просветы. Туман расползся, раздвинулся, открылась необозримая ледяная пустыня — океан, забитый большими ледяными полями.
«Красин» тронулся в обратный путь. Четыре человека были в этот момент на верхнем мостике: Вильери, Южин, Орас и я. Сначала Вильери сказал, что не покинет верхнего мостика, пока корабль не подойдет к чухновцам. Орас растолковал ему, что до встречи с чухновцами еще не менее суток, и то, если нас не задержит туман. Вильери долго не хотел спускаться в каюту.
— Я никогда не видел, как работает ледокол. Это замечательно! Вот когда я мщу льдинам — моим врагам. Я аплодирую ледоколу, который их рушит!
Расчувствовавшись, он подарил мне и Южину по куску оболочки дирижабля «Италия». Южин давно погиб, и что сталось
[314]
с его куском дирижаблевой оболочки — не знаю. А мой хранится в моем столе.
Вильери наконец ушел спать, взяв слово: его разбудят, когда мы подойдем к чухновцам.
Но еще прежде, чем мы добрались до лагеря Чухновского, на борту произошли события, сыгравшие не малую роль в том, что я называю «становлением коллектива». Правда, к этому времени коллектив был уже сплочен, дружен, целеустремлен. И все-таки на пути к лагерю Чухновского в коллективе как бы обнаружились новые черты, новые качества. И как ни странно, на образование положительных этих качеств повлияли неприятные происшествия. Повинен в них Цаппи. Бегоунек выслушал повторенный рассказ Цаппи о гибели Мальмгрена и пожал плечами. Он не верил. Оказалось, что перед прощанием на льдине Бегоунек дал Мальмгрену письма к своей матери и друзьям, на случай если Мальмгрен достигнет земли, а Бегоунек погибнет. Мальмгрен и Бегоунек были друзьями. Если рассказ Цаппи достоверен и Мальмгрен действительно предпочел смерть во льдах, чтобы не стать в тягость спутникам, то не мог он не передать письма Бегоунека! Передал же он Цаппи свой компас для матери!
«Где мои письма?» — не находил себе места Бегоунек.
Цаппи клялся, что впервые слышит о письмах.
— Но это не похоже на Мальмгрена,— говорил нам Бегоунек. — Мальмгрен не мог забыть про мои письма. И он не мог выбросить их, не верю.
Тайна гибели Мальмгрена по-прежнему оставалась тайной.
Загадочное исчезновение писем Бегоунека из одежды Мальмгрена обсуждалось в каждом углу корабля, на каждой вахте. Всеобщая антипатия к Цаппи росла. Разумеется, ему не давали это почувствовать: закон гостеприимства! Но тут вдруг новое происшествие. И опять Цаппи — его «герой». Бьяджи, нижнего чина, сержанта, поместили было, как всех спасенных, в Красинский лазарет. Но Цаппи запротестовал: нижний чин не имеет права находиться в одной каюте с офицерами! А мы все уже знали, чем именно вся группа Нобиле обязана этому Бьяджи. Только ему удалось собрать по частям выпавшую из дирижабля радиостанцию и наладить ее работу на льдине. Не будь Бьяджи, мир так бы и не узнал о местонахождении аэронавтов «Италии». Но Цаппи не был намерен считаться с этим. Он уже по-
[315]
забыл, что и он, как и все другие его товарищи, обязаны своим спасением прежде всего маленькому сержанту Бьяджи. Цаппи потребовал убрать нижнего чина Бьяджи из офицерской каюты!
Красинцы увели Бьяджи из этой каюты. Первую ночь он провел на моем диване в кают-компании. Потом ему предоставили отдельную комфортабельную каюту и устроили лучше, чем Цаппи. И кто только на «Красине» не заботился об удобствах этого славного малого!
Сто тридцать четыре советских человека на «Красине» впервые столкнулись с моралью чуждого им общества, с нравственными понятиями иного мира. Именно эта чуждая нам мораль, враждебные нашим чувствам понятия, как ничто более, способствовали вдруг усилившемуся в нашей среде уважению друг к другу. У каждого возникло ощущение еще большей общности, еще большего нашего единства. Мы были объединены уже не только общей целью и общим положением, но и охватившим каждого из нас чувством общности наших нравственных понятий. Эти нравственные понятия противостояли тем, что так отталкивающе сказались в духовном облике Цаппи.
«Красин» снова пополз на льдины, подминал их, раскалывал и продвигался к мысу Кап-Вреде. Чем ближе к берегу, тем тяжелее становился лед. Это был лед берегового припая. Он как бы припаян к берегу, упирается в него, находит опору в неподвижной точке и потому оказывает гораздо большее сопротивление ледоколу, чем лед открытого океана.
Люди команды перекрестили Кап-Вреде в мыс Вредный. Сложился новый вариант знаменитого «яблочка». На корме теперь распевали:

Эх, яблочко, да куда котишься?
На мыс Вредный попадешь,
Не воротишься!

«Красин» обогнул мыс и повернул к югу. В белом тумане смутно отгадывались очертания большого залива. У входа в обледенелый залив лед был почти сплошной с мелкими торосами, толщиной до одного метра.
В глубине этого залива Рипсбей на льду — самолет «ЮГ-1» и около самолета пятеро наших чухновцев.
Ночью «Красин» остановился. Весь день до этого мы продирались сквозь крепкий и сплошной лед. Тюлени лежали на льду, с любопытством и без страха рассматривая корабль.
С вечера валил крупными хлопьями мокрый снег. Плотнел туман. Продвижение ледокола свелось на нет, Он только вздра-
[316]
гивал, тщетно пытаясь разодрать лед, и лишь раздирал собственные стальные бока.
Капитан Эгги скомандовал: «Стоп».
— Не можем же мы лезть на берег!
Решили послать двух человек на разведку. В глубине ледяного залива сквозь молочную пелену тумана иногда всплывала черная точка. На «Красине» знали, что эта черная точка — наш «ЮГ-1». К нему отправились радист Юдихин и корреспондент «Комсомольской правды» Кабанов. Их спустили по штормтрапу на лед. Юдихин взвалил на спину мешок с фляжками, наполненными спиртом, с папиросами, медикаментами. Кабанов сунул
в карман корреспондентский блокнот. Два красинца на лыжах направились в глубь покрытого льдом залива. Вскоре туман
скрыл их от нас.
...Проходили часы. На «Красине» ждали возвращения пятерых чухновцев и двоих посланных им навстречу — Кабанова и Юдихина. Дежурили на носу. Вглядывались в туман. Поздно ночью на льду четко вырисовались одиннадцать человеческих фигур — семеро наших и четверо неизвестных. Но кто неизвестные?
Амундсен? Группа Алессандрини — та самая, что была унесена в объятом пламенем дирижабле? Откуда эти люди в местах, где никогда не ступает человеческая нога?
Все одиннадцать шли вразбивку. Впереди — мужчина в коротких, до колен, штанах, в брезентовой куртке и шапке с опущенными наушниками. Он курил трубку и легко передвигался по льду на лыжах.
Незнакомец подошел к штормтрапу, снял лыжи и ловко взобрался с ними на борт. В полумраке можно было разглядеть узкое лицо человека лет сорока, рыжего, безбородого, худощавого. Потом по штормтрапу взобрались другие — три необыкновенные фигуры в шляпах с петушиными перьями. За ними поднялись и взошли на борт семеро наших.
Вильери горячо жал руку Чухновскому и говорил приветственные слова — по-итальянски и по-французски. У Чухновского лицо было покрыто загаром, обросло бородой. Он выглядел очень усталым и недоумевавшим: за что, собственно, так горячо благодарит его итальянец Вильери?
Страубе весело улыбался, словно вернулся с увеселительной прогулки.
Три человека в шляпах с петушиными перьями оказались итальянскими альпинистами с маленького судна «Браганца» — Альбертини, Маттеода и Гвальди. Давно уже в районе Норд-
[317]
Остланда они разыскивали исчезнувших во льдах аэронавтов «Италии». Во время этих поисков встретились с рыжим незнакомцем из залива Рипсбей.
Незнакомца звали Гиальмар Нойс. Гуль назвал его... арктическим Робинзоном. Охотясь на полярного зверя, он 13 лет провел в одиночестве на обледенелой земле Норд-Остланд. Его жилище — избушка из плавника — бревен, приносимых полярным течением от берегов Сибири. Он сам вылавливал их и строил из них избушку. Теперь вместе с нами он поплывет на юг в бухту Кингсбей и оттуда вернется в свою Норвегию. Только спустя несколько недель, уже на обратном пути, в норвежском городе Тромсе мы узнали трагическую историю этого полярного Робинзона. Тринадцать лет назад он убил человека, к которому приревновал свою молодую жену. Ему грозила тюрьма. Он бежал в Арктику, на Норд-Остланд. Тринадцать лет полярной робинзонады — и Нойс не выдержал одиночества. Он решил вернуться на родину, не дождавшись истечения срока давности преступления. В Тромсе мы узнали, что Нойс арестован...
Наутро, в понедельник 16-го числа, разошелся туман. В трех или четырех милях от ледокола показался берег залива, сверкали снежные складки гор, пламенела синева ледников, линию горизонта, вздымаясь, закрывали седые плато.
Самолет Чухновского подтащили из глубины ледяного залива к борту ледокола. Нелегкой задачей было поднять его на корабль. И когда подняли — расстались с Кап-Вреде.

VIII

В день, когда «Красин» вошел в Кингсбей и стал на рейде поселка Ню-Олесунн, на Шпицбергене было лето. По зеленой воде фиорда плыли ледяные горы. В воде плескались кайры, глупыши, дикие утки, нырки, гуси.
В бухте стоял итальянский корабль «Читта-ди-Милано» с гигантским кабельным блоком на носу. «Читта» при постройке предназначался для прокладки кабеля на морской глубине. В 1928 году итальянское правительство отвело этому кораблю роль плавучей базы экспедиции Нобиле. База находилась в Кингсбее. Отсюда, из Ню-Олесунна, и стартовал дирижабль. Здесь же на рейде находились суда шведских экспедиций «Таниа» и «Квест», безуспешно пытавшиеся разыскать во льдах экипаж «Италии». И в довершение всего, к полному изумлению немногочисленных обитателей Ню-Олесунна, как-то утром не-
[318]
подалеку от нашего «Красина» вырос огромный корпус океанского туристского теплохода «Стелла Поларис». Корабль-люкс прибыл в Кингсбей, чтобы миллионеры могли взглянуть на нашего «Красина». Любопытство их было удовлетворено. Постояв пять или шесть часов, «Стелла Поларис» поспешила убраться из негостеприимных широт Шпицбергена.
После пустыни Ледовитого океана, после льдов и безжизненных берегов Норд-Остланда крошечный поселок Ню-Олесунн в два десятка домов и бухта с пятью или шестью судами показались нам шумным кипучим портом.
В утро 19 июля мы прощались со спасенными. Катер итальянской плавучей базы перевез их на «Читта-ди-Милано». Затем «Красин» покинули наши спутники — гости красинской экспедиции — Гуль и Джудичи. Еще раньше попрощались мы с альпинистами и с Гиальмаром Нойсом.
Сначала предполагалось, что «Красину» придется стоять в Кингсбее не более суток. Но прошло уже полторы недели, а корабль все еще оставался на рейде. Задерживал туман, мешавший производить погрузку угля.
Чухновцев оставляли в Ню-Олесунне. Они должны были дожидаться возвращения «Красина» после ремонта в Норвегии.
Снова самолет «ЮГ-1» покинул борт своего корабля.
Чухновскому пришла мысль использовать для сложной операции спуска самолета на воду кабельный блок на носу «Читта-ди-Милано». «Красин» приблизился к итальянскому кораблю и стал на якоре перпендикулярно к носу «Читта-ди-Милано». Соорудили помост; он опускался с борта к воде и поддерживался тросами, прикрепленными к блоку на носу «Читта-ди-Милано». Итальянцы сгрудились на борту своего корабля и аплодировали изобретательности советского летчика.
«Браво! Брависсимо! Браво, синьор Чухновски!»
Был момент, когда самолет без плоскостей повис в воздухе, поддерживаемый тросами с «Читта-ди-Милано». Снизу под него подвели поплавок и спустили на воду.
На буксире его оттащили в маленький залив, в котором уже стояли гидропланы других экспедиций. Тут же на мшистом берегу залива чухновцы разбили свой новый лагерь.
Было невозможно представить себе «Красин» без Чухновского, без Алексеева, без Страубе, без Шелагина и Федотова. Кто знает, когда мы теперь увидимся! В последний момент Чухновский поздравил Южина, Суханова и меня с новосельем: мы трое перебрались в каюту чухновцев — на полуюте.
В три часа утра 25 июля ледокол покидал Шпицберген.
[319]
В Ню-Олесунне на берегу Кингсбея оставались Чухновский и его товарищи. Они стояли с поднятыми руками, глядя вслед уходившему большому черному кораблю с двумя желтыми трубами, на которых алели советские звезды...

IX

Все, что могло совершиться во время Красинского похода, уже совершилось. Не было никакой надежды на спасение остальных аэронавтов «Италии». И никакой надежды на то, что удастся найти Амундсена. В Норвегии корабль должен был залечить раны, полученные в борьбе со льдами, и снова продолжать поиски... если не живых людей, то хотя бы их останков. Найденный рыбаками в районе Медвежьего острова поплавок самолета «Латам» свидетельствовал, что Руал Амундсен и его спутники погибли.
Впереди еще был весь путь от берегов Шпицбергена к югу Норвегии. Еще не скрылись из глаз остроконечные горы Шпицбергена. Сверкали глетчеры и окутанные снегами вершины. Мы только недавно встали из-за стола в кают-компании. В 13 часов 55 минут в нашей радиорубке дежурный радист принял сигнал тонущего океанского парохода «Монте-Сервантес»...
Пароход вез туристов. Их было тысяча пятьсот человек двадцати различных национальностей, кроме трехсот человек команды! «Монте-Сервантес» вышел из Гамбурга, чтобы показать туристам южные берега Шпицбергена, а главное, встретиться с уже легендарным «Красиным». Так было обещано в рекламных плакатах пароходной компании. «Монте-Сервантес» шел в тумане и наскочил на льдину, пробившую борт парохода. Он укрылся в глубоком заливе Решершбей на юге Шпицбергена. Пароход медленно погружался в воду. Капитан «Монте-Сервантеса» сообщал, что судно в состоянии продержаться на воде не больше шестнадцати часов.
Снова знакомый отчаянный призыв в океане: «Спасите наши души!» СОС! СОС! СОС!
Восемь часов «Красин» шел полным ходом к месту аварии «Монте-Сервантеса». В солнечную полночь мы входили в Решершбей.
На ослепительно синем фоне исполинского ледника цвел красными полосками на белых трубах печальный «Монте-Сервантес». Он стоял, накренившись на правый борт. Нос его был до половины зарыт в воду. Деки, верхние палубы, мостики все
[320]
спасательные шлюпки «Монте-Сервантеса» были переполнены людьми. При приближении «Красина» раздалось тысячеголосое «ура». Тысяча восемьсот человек на тонущем корабле рукоплескали нашему «Красину»...
Восемь суток у подножия синих глетчеров стояли борт о борт спасаемый «Монте-Сервантес» и спасающий его «Красин».
На глубине тринадцати с половиной футов Красинский водолаз обнаружил пробоину — четыре метра на метр с лишним. На палубе «Красина» в это время готовили деревянный пластырь в виде подушки на пробоину «Монте-Сервантеса». Закрыв пробоину этой подушкой, собирались выкачать помпами воду и только потом наложить постоянный пластырь. Но цемента на немецком пароходе не оказалось. Железных листов — ни одного.
И тогда Павел Акимович Пономарев сделал то, что при других обстоятельствах он не сделал бы никогда. Он отдал боцману Игнату Кузделько приказ, неслыханный в истории мореплавания: вырвать из палубы машинного отделения своего корабля железные листы настила — разрушить какой-то участок «Красина» и помочь чужому кораблю — «Монте-Сервантесу».
«Красинская» традиция — традиция чухновцев: сначала подумаем о других, потом о себе! Традиция русских.
Знали ли пассажиры «Монте-Сервантеса», какой ценой дается «Красину» спасение их корабля? Разумеется, нет. Им было известно лишь то, что спасает их тот самый «Красин», который уже прославлен во всем мире как спаситель людей во льдах.
Началось паломничество туристов «Монте-Сервантеса» на «Красин». Борта двух кораблей соединили трапом, и переход с одного на другой был очень прост. Иностранцы яростно бросились допрашивать нас: «Где Чухновский? Как питаетесь? Покажите, как вы жили на «Красине»? Где каюта чухновцев?»
Вот тут-то нам и досталось — Южину, Суханову и мне. Мы трое жили теперь в каюте чухновцев, и бог весть как об этом узнали туристы «Монте-Сервантеса». Наши отнюдь не первой свежести простыни оказались изрезанными туристами на кусочки. Эти говорящие чуть ли не на двенадцати языках туристы не очень стеснялись. Скрыться от них было немыслимо. И на несвежих обрывках наших несчастных простыней мы должны были расписываться и подтверждать, что эта тряпочка — часть простыни, лежавшей в той самой каюте, где долгое время жили чухновцы. Нисколько не помогали напоминания, что не на этих же простынях спали чухновцы. Не важно. Важно, что из той самой каюты!
[321]
С Чухновским я встретился уже после возвращения «Красина» в Ленинград. В то время как «Красин» ремонтировался в сухом доке Ставангера, Южину, Суханову (ныне уже покойным) и мне было поручено посетить мать Финна Мальмгрена в Стокгольме. Мы передали ей сочувствие всех участников экспедиции. Мать Мальмгрена говорила с нами не о гибели своего прекрасного сына и не о его спутниках, покинувших Мальмгрена во льдах. Она с благодарностью говорила о гуманизме красинской экспедиции... и о Чухновском. Она говорила о Борисе Чухновском с нежностью матери. Ей очень хотелось бы повидать этого человека, пожать его руку. Она чувствовала какую-то нравственную общность между своим сыном и Борисом Чухновским. Разве нет общности между поступком Мальмгрена и поведением Бориса Чухновского? Мальмгрен остается погибать во льдах Арктики, чтобы не быть обузой своим спутникам. Чухновский отказывается от помощи, чтобы эта помощь была сначала оказана другим...

X

Чухновский и сейчас еще пожимает плечами, когда читает или слышит, как его превозносят. Помилуйте, мог ли он поступить иначе? То, что он совершил, по его понятиям, это только элементарно порядочно. Поступи он иначе, он поступил бы попросту непорядочно. Только всего. Послушайте, ну можно ли хвалить человека за то, что он не поступил непорядочно?
Повторял он это и во время наших с ним выступлений, когда он, Шелагин и я втроем объезжали с докладами города Рязань, Харьков, Киев, Полтаву, Днепропетровск, Запорожье, Одессу, Ялту, Севастополь, Батум, Тифлис, Баку... Где только мы не выступали с рассказами об экспедиции «Красина»! И повсюду, повсюду одни и те же вопросы к Чухновскому: «Что вами руководило? Что вы чувствовали? Как вы советовались с вашими товарищами, когда решили отказаться от помощи и потребовали спасти сначала других?»
Чухновский одновременно и сердился и смущался:
— Да нисколько мы не советовались. Просто и в голову никому не пришло, что можно иначе.
Мой покойный друг писатель Андрей Платонов любил говорить о чувстве «долга жизни» у человека. Чухновский — не философ и не писатель. На моей памяти он никогда не ударялся в рассуждения о долге, смысле и счастье жизни. Просто он чело-
[322]
век с тонко и точно развитым чувством «долга жизни», о котором так мудро и светло рассуждал Андрей Платонов. Исполнение этого долга жизни и осмысливает жизнь человека и награждает его жизненным счастьем. Все переплетено — нет смысла жизни без ощущения счастья. Нет ощущения счастья, если не исполнен долг твоей жизни!
«Что вы чувствовали, товарищ Чухновский?» Нет, он не понимал вопроса. И, оставив слушателей явно неудовлетворенными, начинал пространно и с увлечением рассказывать об освоении Арктики. Да, он верил, что в ближайшие годы мы освоим ее. Верил, что совместные действия ледокола и авиации принесут поразительные победы.
— В ближайшие годы мы с вами наверняка будем свидетелями завоевания Арктики советскими людьми.
А ближайшими годами были тогда годы челюскинцев и папанинцев, годы похода «Седова» и «Лидке», годы первых перелетов через Северный полюс. И десятилетия должны были еще пройти, прежде чем соорудились на плавающих льдинах Ледовитого океана дрейфующие станции «Северный полюс»...
Вероятно, если бы инопланетец попал в ту пору на нашу Землю, он рассказывал бы потом на своей планете, что там на Земле земляне еще только осваивают поверхность своей Земли, что с громадным трудом, ценой неимоверных усилий и многих человеческих жизней они проникают в прекрасную и жестокую Арктику — заледенелые области Приполярья и что эти земляне все еще находятся в самом начале своей истории, ибо даже поверхность своей планеты они все еще не освоили до конца...
Не будут ли когда-нибудь — очень, очень нескоро! — повествуя о давнем героическом, трудном, бедственном прошлом людей на Земле, добавлять, что было это, мол, так давно, когда люди еще продолжали осваивать поверхность своей Земли! И не вспомнят ли тогда в виде примера трагическую гибель дирижабля «Италия», последний полет Руала Амундсена на розыски Нобиле и спасательный поход ледокола «Красин»?..
...У меня в руках значок участника красинской экспедиции — мой значок! Едва ли это не самый редкий на всей Земле и уж, во всяком случае, один из редчайших и драгоценнейших. Осталось на свете всего несколько человек, обладающих этим бесценным спасательным значком экспедиции «Красина». На серебряном фоне — красный эмалевый ледокол и подпись под ним: «Спасательная арктическая экспедиция 1928 года»...
Владей наша спасательная экспедиция мощью современного атомохода «Ленин», нынешней авиацией и средствами свя-
[323]
зи, поход ледокола «Красин» не был бы так удивителен. Да и не был бы так драматичен, наверное. Но разве не символично, что первым капитаном первого в истории советского атомного ледокола «Ленин» был старший помощник капитана «Красина» в нашем походе — мой друг Павел Акимович Пономарев!
За три с лишним десятилетия куда только не водил корабли Павел Акимович! Откуда я только не получал от него писем — из Гамбурга, из Панамы, с Аляски, из Канады, из Гибралтара, из Порт-Саида, Владивостока... Не одно кругосветное путешествие совершил он за время, протекшее со дней красинской экспедиции. И не одну новую книгу можно было бы написать об удивительных плаваниях этого всемирного моряка!
В дни, когда «Ленин» был уже спущен на воду и монтировался в Ленинграде на судостроительном заводе, Пономарев только готовился водить еще невиданный в мире атомный ледокол. Всякий раз, приезжая из Ленинграда в Москву, он заходил ко мне, давно поседевший, но по-прежнему крепкий, молодоглазый, как во дни похода на «Красине».
— Ты помнишь, — спрашивал он в один из таких приездов, — ты помнишь картину «Красин» во льдах» в желтой ореховой раме, что висела в кают-компании над пианино?
Еще бы я не помнил ее!
— Тетерь она висит, понятное дело — временно, в моем кабинете на судостроительном заводе.— Павел Акимович усмехнулся: — Так сказать, дали на сохранение, пока «Красин» переделают за границей. Потом снова ее повесят в новой кают-компании «Красина». Надо полагать, тоже над пианино.
Мы беседовали с Павлом Акимовичем за круглым столом, на котором разложен весь мой Красинский домашний музей...
Вот папка с листками бюллетеней — я выпускал их во дни похода. На некоторых еще сохранились мои отчаянные мольбы карандашом: «Товарищи! Не срывайте бюллетеней!»
Их срывали, чтобы сберечь на память.
Вот написанное карандашом заявление группы кочегаров «Красина» с просьбой разрешить им пойти по льдам на помощь Чухновскому... Груды фотографий, запечатлевших быт на борту корабля, события экспедиции... Вот кусочек оболочки дирижабля «Италии»... Матросская ленточка с корабля «Монте-Сервантес»... Она напоминает о том, что спасенный «Красиным» у берегов Шпицбергена корабль «Монте-Сервантес» ровно через год погиб в водах Магелланова пролива... Поистине, у кораблей, как у книг, у людей и песен, своя судьба... А вот и книги о Красинском походе на всех языках Европы... Карта Шпицбергена и
[324]
Семи Островов — подарок Адольфа Гуля... И наши красинские удостоверения, подписанные Эгги и Самойловичем... И даже меню банкета в честь красинцев в Ставангере...
Павел Акимович вытащил из бумажника и положил поверх моих красинских реликвий квадратный кусок ватманской бумаги с нарисованной тушью большой буквой «Л» над тремя взаимно пересеченными дисками. Вензель атомного ледокола «Ленин»! Этим вензелем ныне украшены спинки стульев в кают-компании, в курительной комнате, в каютах, клубе, обширной столовой атомохода «Ленин». А когда в 1962 году я был гостем на атомоходе, — увы, уже в отсутствие ушедшего на покой Павла Пономарева,— обедая в огромной, роскошной кают-компании «Ленина», при взгляде на вензель, украшающий спинку кресла, я вспомнил давнишнюю нашу беседу с Пономаревым. Я вспомнил квадрат ватманской твердой бумаги с вензелем атомохода в руках капитана и фразу Пономарева:
— Приедешь когда-нибудь ко мне на атомный ледокол, может быть, еще вместе поплаваем... увидишь тогда этот вензель уже не на бумаге, а на стульях, на одеялах...
Увидел. Только Пономарева на «Ленине» уже не застал.

XI

На борту атомохода «Ленин» я побывал в один из тех восьми дней июня 1962 года, которые прожил на «Красине» во время его стоянки в Мурманске.
Капитан и команда «Красина» пригласили меня посетить корабль.
И вот я снова на борту корабля, покинутого мною за 34 года до этого. Знаменитый ледокол неузнаваем. Знакомым остался только одутловатый его корпус: нет больше старого двухтрубного «Красина», по фотографиям известного всему миру. Машины ныне однотрубного корабля работают на жидком топливе. Прежние шестьдесят четыре кочегара заменены одиннадцатью котельными машинистами, они лишь наблюдают за приборами и автоматикой. Я вспомнил некогда черное оглушающее машинное отделение корабля и, затаив дыхание, смотрел на сверкающие белизной машины. Двухместные матросские каюты вместо многоместного кубрика. Посадочная площадка для вертолета. Ярусами наращенные надстройки на палубе. Да, не узнать нашего старого «Красина»!
Мы сидели с капитаном в его каюте. Как раз на уровне па-
[325]
лубы этой каюты был в мое время верхний мостик. Здесь, тогда еще журналист — участник спасательной экспедиции, я нес свою вахту. Отсюда по указанию вахтенного штурмана бежал на корму — проверять скорость судна по счетчику лага...
Капитан Чухчин показал мне свою переписку с бывшим матросом «Красина» Шкредиковым, призванным в армию. Шкредиков писал своему бывшему капитану, что в воинской части «блюдет красинские традиции долга и морали». Меня пригласили на стоявший на рейде в Кольском заливе атомный ледокол «Ленин». Дублер-капитан (впоследствии он стал третьим по счету капитаном атомохода) Ю. С. Кучиев, служивший одно время на «Красине», рассказывал: на новом флагмане советского ледокольного флота «Ленин» свято чтут традиции бывшего флагмана «Красин». И на всех других кораблях, на которые меня приглашали — «Мелехове», «Ленинграде», «Капитане Белоусове» — рассказывали: обсуждая вопросы морали, поведения человека, команды вспоминают традиции «Красина». Обращение к традициям «Красина» помогает арктическим морякам... На каждом из кораблей еще работал кто-нибудь из старых красинцев. Но не настолько старых, чтобы помнить наш поход 1928 года. Увы, и на самом «Красине» я не застал уже ни одного из участников спасательной экспедиции.
Но вот в один из тех незабываемых дней июня к борту «Красина» в Мурманском порту пришвартовался знаменитый дедушка ледокольного флота «Ермак», легендарный корабль адмирала Макарова. Старый «Красин» был копией «Ермака» — я видел снова так хорошо знакомый мне двухтрубный корабль... С борта «Ермака» на борт «Красина» перекинули трап. Мы с капитаном Чухчиным перешли на борт корабля-соседа. Там в капитанской каюте еще стояла широкая кровать адмирала Макарова — никелированная с шишечками кровать, такая нескладная, неуклюжая в корабельной каюте!
Четвертый помощник капитана «Ермака» В. В. Смирнов ввел Д. Н. Чухчина и меня в кают-компанию доживавшего свои последние месяцы ледокола. Я вдруг увидел себя в старой кают-компании «Красина» 1928 года... Здесь все было так, как у нас тогда. Машина времени стремительно перенесла меня на тридцать четыре года назад. Сейчас войдет начальник экспедиции Самойлович и будет спрашивать, не видел ли кто-нибудь его потерянную фуражку. Сию минуту гидролог Березкин огорчит нас сообщением, что за последние сутки нас отнесло на столько-то миль в сторону от острова Брока...
Слева в углу по правому борту зеленел мой полукруглый
[326]
диван. Мой диван, на котором, скрючившись в неудобной позе, я провел все солнечные арктические ночи спасательного похода. Это был мой диван! Я рывком бросился к полукруглому угловому дивану и упал на него. Глаза мои были закрыты. За бортами корабля слышался ледовый грохот. Было лето 1928 года. Мы искали затерянных в Арктике аэронавтов. Молодость моя вернулась ко мне...
Когда я открыл глаза, кают-компания была пуста. Два старых арктических моряка, поняв мое состояние, на цыпочках вышли из кают-компании...
Аватара пользователя
ББК-10
 
Сообщения: 10072
Зарегистрирован: 05 Ноябрь 2014 17:53

Пред.След.

Вернуться в Персоналии



Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 21

Керамическая плитка Нижний НовгородПластиковые ПВХ панели Нижний НовгородБиотуалеты Нижний НовгородМинеральные удобрения