Окончил географический факультет МГУ им. М.В.Ломоносова (1955). Лауреат Всесоюзного конкурса на лучшее произведение научно-популярной литературы (1973). Чл. Союза писателей СССР (1979)
Произведения:
- Между двух океанов. М., 1969
- Разгаданный полюс. М., 1973
- Льды и судьбы. М., 1973
- Цена прогноза. М., 1976
- Директор Арктики. М., 1977
- Бороться и искать!: Размышления о профессии полярника. М., 1979
- Вся жизнь - экспедиция. М., 1982
- Всем ветрам назло! М., 1983
- Это было в высоких широтах. М., Политиздат, 1985. - 192 с., ил.
- Зачем человеку лед. М Политиздат 1988г. 238 с
- Загадки и трагедии Арктики. М. Знание 1991г. 192с.
- Жить для возвращения. М., 2001
Замечательные культи
Зиновий КАНЕВСКИЙ
© "Литературная газета", 2002
21 апреля 1959 года, почти через месяц после случившегося, Павел Иосифович сам, по просьбе моих родных и знакомых, сделал ампутацию обеих рук...
Проснулся на следующее утро и долго не решался открыть глаза, взглянуть на то, что осталось от моих рук. Я еще несколько недель не глядел на руки, когда их разбинтовывали. Едва начиналась ежедневная перевязка, я накрепко зажмуривал глаза и стискивал зубы. Но со временем пообвык и даже рассмеялся, услышав при очередном обходе удовлетворенный возглас Марии Абрамовны Евдокимовой:
– Глядите, товарищи, какие великолепные раневые поверхности, как активно идет грануляция (нарастание новых тканей). Только Павел Иосифович способен создать такие замечательные культи!
Мне не было двадцати семи, когда это случилось. В том возрасте Александр Македонский приступил к завоеванию мира, Леонардо да Винчи был провозглашен маэстро живописи, Шекспир написал первую пьесу “Генрих VI”, Авраам Линкольн и Уинстон Черчилль вступили на политическую стезю, Альберт Эйнштейн создал теорию относительности, Юрий Гагарин улетел в космос. В том самом возрасте Фритьоф Нансен начал свою ослепительную арктическую карьеру. Я же ее, едва наметившуюся, навсегда завершил.
Между тем формальности отнюдь не завершились – меня разыскал военкомат... Без курьезов в моей жизни не обходится ни одно мало-мальски серьезное предприятие. На новой квартире года два не было телефона, связь с миром осуществлялась по почте. Как-то пришло долго блуждавшее по Москве письмо, в нем – повестка с требованием явиться туда-то и тогда-то. Наташа с работы дозвонилась до них, сообщила о том, что не быть больше младшему лейтенанту запаса Каневскому надежным стражем воздушных просторов Отчизны. Они заахали-заохали и стали упрашивать Наташу привезти меня в горвоенкомат, в его медицинскую комиссию для снятия с воинского учета. Доводы типа “у него же первая группа”, разумеется, не подействовали, и мы отправились в назначенный день на другой конец Москвы, на Городскую улицу в районе Даниловского рынка, на медкомиссию.
Сразу попали в толчею допризывников и призывников; разузнать, куда следует обратиться, никак не удавалось. В конце концов пожилая сердобольная нянечка повела меня в кабинет хирурга, протолкнулась вместе со мной сквозь плотную толпу у двери и предъявила меня врачу со словами:
– Ты уж комиссуй его без очереди, сам видишь...
А тот вдруг взъярился:
– Порядка не знаешь, тетя Варя? Забыла, что осмотр начинает стоматолог?!
Возник диалог, ведшийся на пулеметной скорости: “Куда ж ему к стоматологу – он по твоей части” чередовалось с “Учить меня вздумала, много воли берет младший персонал!” Я стоял растерянный, расстроенный, понимая, что подобные испытания будут сопровождать меня всю жизнь, а нянечка, дай ей Бог здоровья, не унималась:
– У его ж обоих рук нет, какие тут другие специалисты нужны еще – пиши, мой золотой, ему полное освобождение, и делу конец!
Видимо, в хирурге проснулась совесть, он попросил меня присесть, однако дальше последовало неожиданное:
– Раздевайтесь.
И снова вступила в драку моя спасительница:
– Ну как, скажи на милость, он разденется, да и зачем, к лешему, его раздевать – протезы, они и так видны, одемшись!
То, что он ответил, меня потрясло:
– Вы меня поймите, пожалуйста. Я обязан освидетельствовать пациента в обнаженном виде. Всякое в нашей практике случается, бывает, и придуриваются, будто руки-ноги нет, а сами здоровехоньки! Черные перчатки всякий может нацепить, верно ведь, правильно я говорю?
По стечению обстоятельств, в последние год-два я бываю в одном интернате. Это заведение в Черемушкинском районе Москвы пестует детей-инвалидов, в основном – жертв пьяных, неблагополучных в медико-психическом смысле родителей. Дети с недоразвитыми конечностями, уродливыми туловищами, болтающимися головками, раскоординированными движениями, пораженной либо почти отсутствующей речью и т.п. И вместе с тем – дети, в общем-то, нормальные по умственному развитию (есть особые группы умственно отсталых), пытливые, даже талантливые, как один мальчик, слагающий стихи (их записывает мать, ибо сам он писать не может – руки ходят во все стороны безостановочно), сочиняющий музыку (прекрасный слух!!!) и... Господи, что уж тут перечислять, умиляться, восторгаться, содрогаться – это тоже надо видеть. Когда наши собственные, благополучные, трижды не сглазить бы, дети позволяют себе ходить на головах и танцевать на костях родителей, надо бы просто организовать экскурсию в такой вот интернат, минут на десять–пятнадцать, больше не потребуется. И если эти наши детки – люди в основе нормальные, они уже не смогут оставаться такими, какими были до того. Таково мое убеждение, ни на чем, в сущности, не основанное.
К больным ребятам приходят разные “бывалые” взрослые люди: вдова Николая Алексеевича Островского Раиса Порфирьевна, бывший военный летчик Юрий Валентинович Козловский, потерявший обе ноги при аварии самолета в Забайкалье, сотрудник Ленинской библиотеки Завьялов, такой же, как эти дети, инвалид с трясущимися конечностями, головой, с предельно затрудненной речью, но сумевший, однако, получить полноценное образование и достойную работу (в отличие, увы, от подавляющего большинства этих взрослеющих инвалидов, которых не принимают ни в “нормальные” школы, ни вузы или техникумы; их удел – клеить картонные коробки, конверты – словом, служить в инвалидных артелях...).
Да, один бы раз пропустить “нормальных” людей через такой питомник, один разок дать послушать им, нормальным, что говорят больные дети во время торжественных встреч с “героями”, которых они “проходят” на “уроках мужества”, о чем спрашивают их! “Мы, дети, обделенные судьбой, – звонким и бодрым голосом начинает какой-нибудь малыш в пионерском галстуке, только что повязанном ему на шею вдовой Островского, – мы счастливы видеть здесь сегодня таких же обделенных судьбой людей, служащих для нас ярким примером того...” “Мы, лишенные нормального детства дети...” “У нас, у которых впереди очень трудная жизнь, но мы должны ее прожить примерно так же, как Владимир Иванович Завьялов, который был в точности таким, как мы с вами, а стал научным работником, автором книг...” А потом, окружив летчика Козловского, они норовят заглянуть ему в глаза, одновременно спрашивая: “Скажите, пожалуйста, Юрий Валентинович, вы женились после катастрофы или до?” И счастьем сияют их лица, когда они слышат в ответ: “После”, – значит, и у них, обделенных судьбой, еще не все потеряно, значит, и они, инвалиды разных групп, могут рассчитывать на это “после”, на женитьбу, замужество, семью...
Зиновий КАНЕВСКИЙ
© "Литературная газета", 2002
21 апреля 1959 года, почти через месяц после случившегося, Павел Иосифович сам, по просьбе моих родных и знакомых, сделал ампутацию обеих рук...
Проснулся на следующее утро и долго не решался открыть глаза, взглянуть на то, что осталось от моих рук. Я еще несколько недель не глядел на руки, когда их разбинтовывали. Едва начиналась ежедневная перевязка, я накрепко зажмуривал глаза и стискивал зубы. Но со временем пообвык и даже рассмеялся, услышав при очередном обходе удовлетворенный возглас Марии Абрамовны Евдокимовой:
– Глядите, товарищи, какие великолепные раневые поверхности, как активно идет грануляция (нарастание новых тканей). Только Павел Иосифович способен создать такие замечательные культи!
Мне не было двадцати семи, когда это случилось. В том возрасте Александр Македонский приступил к завоеванию мира, Леонардо да Винчи был провозглашен маэстро живописи, Шекспир написал первую пьесу “Генрих VI”, Авраам Линкольн и Уинстон Черчилль вступили на политическую стезю, Альберт Эйнштейн создал теорию относительности, Юрий Гагарин улетел в космос. В том самом возрасте Фритьоф Нансен начал свою ослепительную арктическую карьеру. Я же ее, едва наметившуюся, навсегда завершил.
Между тем формальности отнюдь не завершились – меня разыскал военкомат... Без курьезов в моей жизни не обходится ни одно мало-мальски серьезное предприятие. На новой квартире года два не было телефона, связь с миром осуществлялась по почте. Как-то пришло долго блуждавшее по Москве письмо, в нем – повестка с требованием явиться туда-то и тогда-то. Наташа с работы дозвонилась до них, сообщила о том, что не быть больше младшему лейтенанту запаса Каневскому надежным стражем воздушных просторов Отчизны. Они заахали-заохали и стали упрашивать Наташу привезти меня в горвоенкомат, в его медицинскую комиссию для снятия с воинского учета. Доводы типа “у него же первая группа”, разумеется, не подействовали, и мы отправились в назначенный день на другой конец Москвы, на Городскую улицу в районе Даниловского рынка, на медкомиссию.
Сразу попали в толчею допризывников и призывников; разузнать, куда следует обратиться, никак не удавалось. В конце концов пожилая сердобольная нянечка повела меня в кабинет хирурга, протолкнулась вместе со мной сквозь плотную толпу у двери и предъявила меня врачу со словами:
– Ты уж комиссуй его без очереди, сам видишь...
А тот вдруг взъярился:
– Порядка не знаешь, тетя Варя? Забыла, что осмотр начинает стоматолог?!
Возник диалог, ведшийся на пулеметной скорости: “Куда ж ему к стоматологу – он по твоей части” чередовалось с “Учить меня вздумала, много воли берет младший персонал!” Я стоял растерянный, расстроенный, понимая, что подобные испытания будут сопровождать меня всю жизнь, а нянечка, дай ей Бог здоровья, не унималась:
– У его ж обоих рук нет, какие тут другие специалисты нужны еще – пиши, мой золотой, ему полное освобождение, и делу конец!
Видимо, в хирурге проснулась совесть, он попросил меня присесть, однако дальше последовало неожиданное:
– Раздевайтесь.
И снова вступила в драку моя спасительница:
– Ну как, скажи на милость, он разденется, да и зачем, к лешему, его раздевать – протезы, они и так видны, одемшись!
То, что он ответил, меня потрясло:
– Вы меня поймите, пожалуйста. Я обязан освидетельствовать пациента в обнаженном виде. Всякое в нашей практике случается, бывает, и придуриваются, будто руки-ноги нет, а сами здоровехоньки! Черные перчатки всякий может нацепить, верно ведь, правильно я говорю?
По стечению обстоятельств, в последние год-два я бываю в одном интернате. Это заведение в Черемушкинском районе Москвы пестует детей-инвалидов, в основном – жертв пьяных, неблагополучных в медико-психическом смысле родителей. Дети с недоразвитыми конечностями, уродливыми туловищами, болтающимися головками, раскоординированными движениями, пораженной либо почти отсутствующей речью и т.п. И вместе с тем – дети, в общем-то, нормальные по умственному развитию (есть особые группы умственно отсталых), пытливые, даже талантливые, как один мальчик, слагающий стихи (их записывает мать, ибо сам он писать не может – руки ходят во все стороны безостановочно), сочиняющий музыку (прекрасный слух!!!) и... Господи, что уж тут перечислять, умиляться, восторгаться, содрогаться – это тоже надо видеть. Когда наши собственные, благополучные, трижды не сглазить бы, дети позволяют себе ходить на головах и танцевать на костях родителей, надо бы просто организовать экскурсию в такой вот интернат, минут на десять–пятнадцать, больше не потребуется. И если эти наши детки – люди в основе нормальные, они уже не смогут оставаться такими, какими были до того. Таково мое убеждение, ни на чем, в сущности, не основанное.
К больным ребятам приходят разные “бывалые” взрослые люди: вдова Николая Алексеевича Островского Раиса Порфирьевна, бывший военный летчик Юрий Валентинович Козловский, потерявший обе ноги при аварии самолета в Забайкалье, сотрудник Ленинской библиотеки Завьялов, такой же, как эти дети, инвалид с трясущимися конечностями, головой, с предельно затрудненной речью, но сумевший, однако, получить полноценное образование и достойную работу (в отличие, увы, от подавляющего большинства этих взрослеющих инвалидов, которых не принимают ни в “нормальные” школы, ни вузы или техникумы; их удел – клеить картонные коробки, конверты – словом, служить в инвалидных артелях...).
Да, один бы раз пропустить “нормальных” людей через такой питомник, один разок дать послушать им, нормальным, что говорят больные дети во время торжественных встреч с “героями”, которых они “проходят” на “уроках мужества”, о чем спрашивают их! “Мы, дети, обделенные судьбой, – звонким и бодрым голосом начинает какой-нибудь малыш в пионерском галстуке, только что повязанном ему на шею вдовой Островского, – мы счастливы видеть здесь сегодня таких же обделенных судьбой людей, служащих для нас ярким примером того...” “Мы, лишенные нормального детства дети...” “У нас, у которых впереди очень трудная жизнь, но мы должны ее прожить примерно так же, как Владимир Иванович Завьялов, который был в точности таким, как мы с вами, а стал научным работником, автором книг...” А потом, окружив летчика Козловского, они норовят заглянуть ему в глаза, одновременно спрашивая: “Скажите, пожалуйста, Юрий Валентинович, вы женились после катастрофы или до?” И счастьем сияют их лица, когда они слышат в ответ: “После”, – значит, и у них, обделенных судьбой, еще не все потеряно, значит, и они, инвалиды разных групп, могут рассчитывать на это “после”, на женитьбу, замужество, семью...
