4. НА СЕВЕРZwischen Ost und West der
Nord.
Меж востоком и западом Север.
Рихард Вагнер,
"Гибель богов".
На шестой день мы входили в Авачинскую бухту, в глубине которой расположен город Петропавловск. Здесь нам надо было запастись углем. Погода была ясная, и столица Камчатки предстала перед нами во всей своей сверкающей красоте. Многие из нас впервые попадали в эти края, и развертывавшаяся перед «Литке», по мере его продвижения вглубь бухты, панорама поразила зрителей, может быть и слыхавших о красоте Камчатки, но все же не ожидавших такого великолепия. Даже те, что уже бывали в Петропавловске, столпились на спардеке и не могли оторвать глаз от берега. По своему расположению Петропавловск, несомненно, один из самых красивых городов Союза. Но если отнять от города окружающую его природу, то останется нечто довольно жалкое и едва ли красивое. Город в сущности состоит из одной улицы, вдоль которой стоят крохотные дома, большей частью крытые оцинкованным волнистым железом. Такие дома когда-то, во время «золотой лихорадки», наспех строились в Аляске. Несколько иной характер носит причлененный к Петропавловску поселок со строениями АКО, {1} — но это уже не Петропавловск, а «Акоград».
Я был в Петропавловске в 1932 году, когда сюда заходил «Сибиряков». За истекшие два года город почти не изменился. Петропавловск можно в некоторой степени сопоставить с Мурманском: оба города являются центрами территорий с исключительно богатыми природными ресурсами, которые к началу ре-
{1} Акционерное Камчатское общество.[43]
волюции еще вовсе не были освоены. Такое сравнение выходит не в пользу Петропавловска. О широком размахе мурманского строительства и его почти фантастических темпах роста здесь нет и помину. Несколько цифр о движении населения в обоих городах отчасти иллюстрируют сказанное.
Мурманск Петропавловск
1920 2500 1913 1300
1931 21500 1929 2100
1934 108000 1934 10000
Когда мы входили в Петропавловский порт, в ковше стоял «Красин». С его типичной формой утюга и двумя прямыми, как гигантские папиросы, трубами, ледокол производил впечатление чего-то тяжеловесного и неуклюжего и резко отличался от нашей легкой и изящной ледовой яхты. За короткий переход от Владивостока до Петропавловска мы все уже крепко полюбили свой корабль и гордились его красотой.
«Да здравствуют славные красинцы! » — приветствовали мы краснознаменный ледокол, проходя мимо него. Оттуда в ответ грянуло громовое «ура! »
С обычным искусством наш капитан подвел ледорез к пристани, где его уже поджидали рабочие, немедленно приступившие к погрузке угля. На пристани толпились ребята и с возбуждением кричали: «Лидка пришла, Лидка опять к нам! » Это своеобразно переделанное название ледореза довольно распространено на Дальнем Востоке. Даже некоторые ящики, погруженные на ледорез, имели надпись «экспедиция Лидка».
Д. С. Дуплицкий отправился с визитом на «Красин», я же воспользовался любезным приглашением руководителя научной частью экспедиции на «Красине» Н. И. Евгенова и его ближайшего сотрудника Владимира Александровича Березкина, брата нашего гидролога. Евгенов и Березкин жили на берегу, устроившись в здании лоцдистанции. Они с увлечением рассказывали нам о тропическом рейсе ледокола, покинувшего Ленинград еще в марте месяце и через Панамский канал направившегося на помощь челюскинцам. Однако,
[44]
помощь «Красина» оказалась уже излишней, так как еще 13 апреля последние оставшиеся на льдине челюскинцы были переброшены на материк самолетами. Теперь ледокол получил новое задание — итти на остров Врангеля, доставить туда постройки и произвести снабжение находившейся на острове эскимосской колонии.
В последний раз остров Врангеля был посещен ледорезом «Литке» в 1929 году, с этим рейсом мы вкратце уже познакомились. В 1931 году на остров Врангеля из Владивостока вышла шхуна «Чукотка», но, еще не доходя до мыса Шмидта, она погибла во льдах. В следующем году на остров Врангеля был отправлен пароход «Совет» под командой капитана К. А. Дублицкого. Чрезвычайно неблагоприятное состояние льдов не позволило судну приблизиться к острову. Получив в борьбе со льдами тяжелые повреждения, «Совет» в середине сентября повернул обратно. В 1933 году снабжение острова Врангеля должен был произвести пароход «Челюскин», вышед-
[45]
ший из Ленинграда и имевший задачей сквозное плавание Северным морским путем в Тихий океан. Как известно, в Чукотском море «Челюскин» был затерт льдами и, в конце концов, раздавлен. Таким образом, остров Врангеля оставался непосещенным уже в течение четырех лет подряд, что, естественно, вызывало большое беспокойство за судьбу жителей острова. Опыт плаваний к острову Врангеля, накопленный со времени основания здесь колонии (1926), показывает, что достижение острова в тяжелые ледовые годы может быть гарантировано только при помощи мощного ледокола. В том, что «Красин» справится с поставленной перед ним задачей, никто из нас, конечно, не сомневался.
Время, ушедшее в Петропавловске на подготовку «Красина» к плаванию на остров Врангеля, научные работники «Красина» сумели хорошо использовать. Владимир Александрович Березкин впервые на Камчатке произвел обширные актинометрические наблюдения, в которых ему помогал Н. И. Евгенов. Оба часто совершали дальние прогулки внутрь страны и были в восторге от камчатской природы. Владимир Александрович Березкин всерьез подумывал о том, чтобы навсегда перебраться на Камчатку. Н. И. Евгенов предложил мне принять участие в большой экскурсии, но, за недостатком времени, я не мог воспользоваться этим приглашением. Знакомство мое с камчатскими сопками ограничилось подъемом на совсем невысокую «Гору любви», находящуюся подле самого ковша.
Еще на пути в Петропавловск мы получили известие, что зимовавшие недалеко от мыса Биллингса пароходы «Север», «Анадырь» и «Хабаровск» покинули место зимовки и направились к Берингову проливу. Припай около мыса Биллингса оторвало уже
29 июня. Высвободившись при помощи аммонала из поля, в которое суда вмерзли осенью, они без труда прошли вдоль Чукотского побережья, и, как мы узнали теперь в Петропавловске, 5 июля достигли Берингова пролива. Это была добрая весть, подтверждавшая правильность моего прогноза, данного еще в мае,
[46]
о сравнительно благоприятных ледовых условиях в Чукотском море в навигацию 1934 года.
На третьи сутки нашей стоянки в Петропавловске необходимое количество угля — 550 тонн — было погружено. Мы пополнили здесь также наши запасы продовольствия, главным образом, соленой и свежей рыбой. В Петропавловске на борт ледореза был взят старший радист В. И. Романов, неутомимый и самоотверженный работник, хорошо известный на Дальнем Востоке. Экспедиции он оказал впоследствии незаменимые услуги, обеспечив связь с дальневосточными радиостанциями и получение необходимых нам метеорологических сводок.
В Петропавловске мы обзавелись также зверинцем: ко взятым во Владивостоке свиньям здесь при-
[47]
бавились коровы, собаки, целый ассортимент кошек и котят и, наконец, бурый медвежонок. Этот звереныш оказался очень злобного нрава, и, в целях сохранности матросских брюк, его пришлось на первое время посадить на цепь.
6 июля «Литке» отошел от пристани, переполненной провожающими, которые желали нам удачи в плавании. Когда ледорез выходил из порта, «Красин» напутствовал его тремя гудками, а входивший в это время пароход «Эскимос» поднял международный сигнал «счастливого пути». Стоявший тут же какой-то японский «мару» хранил гробовое молчание, и только собравшаяся на баке японская команда парохода нерешительно и с опаской махала нам шапками.
По выходе в море были начаты регулярные гидрологические и метеорологические наблюдения. Через каждый час измерялась температура поверхности моря и бралась проба воды, которая в устроенной на судне профессором Кондыревым лаборатории исследовалась на содержание солей. Время от времени Н. В. Кондырев брал также большие пробы воды, об’емом в несколько литров, которые предназначались для полного химического анализа. Эти пробы воды надо было сохранить до Ленинграда, так как сложную и кропотливую работу по полному химическому анализу производить в судовой лаборатории не представлялось возможным. Гидрологические и метеорологические наблюдения на ходу судна производились «гидрометеорологической вахтой», в состав которой входили все пять научных сотрудников экспедиции. Каждому из нас надо было через каждые 16 часов дежурить на палубе в течение четырех часов. Такая нагрузка, конечно, совершенно не чувствовалась, и гидрометеорологическая вахта доставляла, пожалуй, одно лишь удовольствие. Нашему гидробиологу, В. Г. Богорову, приходилось работать несколько больше других. Главная задача, которую он себе поставил, было изучение планктона {1} в качественном и количественном отношении. Для ко-
{1} Планктон — мельчайшие взвешенные в воде животные (зоопланктон) и растительные (фитопланктон) организмы.[48]
личественного определения планктона Богоров применил новый метод, состоящий из остроумной комбинации обычного городского водомера и центробежной судовой помпы. Этим методом Богоров был чрезвычайно доволен, и каждый раз, когда гидробиолог поднимался из машинного отделения с новой банкой собранного планктона, глаза его так и сияли.
В. А. Березкин еще в Охотском море приступил к наблюдениям над элементами волн. Для определения высоты волны он пользовался микробарографом, период волны измерялся секундомером. Эти наблюдения (за время плавания «Литке» их было выполнено около 300) позволяют определить те усилия, которые испытывал корабль в различных условиях волнения, а потому имеют значение при проектировании судов. Кроме того, В. А. Березкин время от времени производил наблюдения над теплообменом между поверхностью моря
[49]
и воздухом, для чего он пользовался несколькими психрометрами Ассмана, установленными на различных высотах над уровнем моря.
На переходах открытым морем работы хватало также К. А. Радвилловичу, осуществлявшему у нас службу погоды. На основании принимавшихся нашими радистами метеорологических сводок ему приходилось два, а иногда и три раза в сутки составлять синоптические карты. Анализируя их, Радвиллович давал предсказания погоды на сутки вперед. Командование ледореза оставалось очень довольно этими прогнозами, ибо оправдывались они обычно хорошо. Такой результат, несомненно, объясняется в значительной мере тем, что синоптические условия на крайнем северо-востоке Сибири были Радвилловичу хорошо знакомы по экспедиции 1932—33 г., когда он зимовал в Чаунской губе. Личный опыт и знание местных условий имеют большое значение в деле предсказания погоды, а потому прекрасный синоптик-теоретик, на практике еще не освоившийся со всеми особенностями местного атмосферного режима, обычно предсказывает погоду менее удачно, чем рядовой синоптик, уже поработавший в данном районе в течение нескольких лет.
Не только командование, но и все остальные участники экспедиции были довольны нашим синоптиком. На всем почти 3000-мильном переходе от Владивостока до Берингова пролива метеоролог ни разу не предсказал нам шторма — которого не было и в действительности. По рассказам же лиц, уже плававших на «Литке», ледорез в хорошую волну кладет на 50°, и потому шторм был бы для нас сомнительным удовольствием.
Еще больше, чем с штормами, нам повезло, пожалуй, в отношении туманов, которыми в начале лета изобилуют наши дальневосточные моря. Туман на этом переходе мог бы грозить нам потерей нескольких дней, а время было для нас дороже всего. Путь предстоял длинный, и, несмотря на все благоприятные ледовые прогнозы, надо было считаться с тем, что без задержек льды нас не пропустят в Атлантический океан.
[50]
Когда мы 10 июля пересекали Анадырский залив, впереди показались два парохода. Зоркий глаз капитана вскоре опознал их — это были «Хабаровск» и «Анадырь», возвращавшиеся после зимовки у мыса Биллингса. Мы подняли приветственный сигнал из флагов, нам отвечали, но разобрать ответа, за дальностью расстояния, нельзя было.
Около полуночи мы входили в бухту Провидения, где опять надо было запастись углем — на этот раз уже до устья Лены. Уголь в бухту Провидения доставил пароход «Сергей Киров», к которому мы и пришвартовались. Кроме «Кирова», в бухте стоял еще пароход «Север» — третий из зимовавших у мыса Биллингса кораблей. Двухлетнее пребывание во льдах Полярного моря не обошлось для «Севера» даром: он дотащился до бухты Провидения с помощью только одной, да и то обломанной, лопасти. Теперь на «Севере» устанавливались новые лопасти, без которых пароход не мог продолжать плавание во Владивосток.
[51]
Бункеровались мы в бухте Провидения собственными силами. В этом угольном аврале, как и в дальнейших, участвовало все население ледореза, от матроса до научного работника. Менее чем за двое суток на ледорез было погружено 530 тонн угля, и общий запас топлива составлял теперь 1400 тонн. Не весь уголь поместился в бункерах, и небольшую часть его пришлось оставить на палубе. Наш первый аврал, во время которого литкенцы превысили нормы портовых грузчиков, показал крепость нашего коллектива. После столь блестяще выдержанного испытания все ходили в каком-то особенно бодром, приподнятом настроении.
В бухте Провидения нас ждал самолет «Ш-2», прилетевший сюда с мыса Шмидта под управлением летчика Ф. К. Куканова. Этот самолет, который должен был обслуживать экспедицию в отношении ледовых разведок, надо было, взять на борт ледореза. Вопрос, какой именно самолет и какого летчика нам дадут, оставался неясным еще в Петропавловске. Узнав, что выбор пал на Куканова, все очень обрадовались. Лучшего летчика нам трудно было бы сыскать. Его блестящая работа на Чукотском полуострове осенью 1933 года была еще у всех на памяти. Как мы уже знаем, в 1933 году у мыса Биллингса зазимовало три парохода. На них находилось 168 пассажиров, не обеспеченных продовольствием; кроме того, часть пассажиров была больна цынгой и некоторые уже потеряли способность двигаться. За эвакуацию больных и взялся Куканов. При крайне неблагоприятной погоде, в условиях наступающей темноты, Куканов за короткое время перебросил с мыса Биллингса на мыс Шмидта и в Уэлен свыше 90 пассажиров. Когда Куканов явился на «Литке», мы все крепко пожали руку этому отважному и необычайно скромному человеку. Не менее горячо мы приветствовали и неразлучного с Кукановым бортмеханика Семена Петровича Кукву. Оба они немедленно принялись устанавливать свой самолет на корме ледореза.
Пока на «Литке» шла погрузка угля, наш «мишка», уже спущенный с цепи и оставшийся без надзора, пе-
[52]
ребрался на «Кирова», где сейчас же нашел себе товарища — молодую черную собачонку. Быстро завязалась теснейшая дружба. Чувствуя, что собака много слабее и вред» причинить не может, медвежонок относился к ней с полной доверчивостью и не проявлял ни малейших признаков злобы. Мишка и собака (которую тоже звали Мишкой) играли друг с другом часами, и смотреть на них в это время было преуморительно. Наша команда не хотела лишиться такого интересного развлечения во время плавания и потому решила завладеть собакой. Незадолго до выхода «Литке» из бухты Провидения собака была заперта в кубрике. На «Кирове» отсутствия пса не заметили, и мы так и остались с двумя «мишками».
[53]
Тринадцатого утром открылся мыс Дежнева. День был сравнительно ясный, и массив Дежнева, вершина которого обычно скрыта туманом или тонет в низких слоистых облаках, на этот раз был хорошо виден и предстал во всем своем суровом величии. Как нельзя более кстати природа поставила эту каменную глыбу на грани Азии и Америки.
Дежневский массив разделяет не только два материка, но и два моря: «а как на тот камень человек взойдет, и он оба моря видит — Ленское {1} и Амурское» {2} — говорится еще в «Списке с чертежа Сибирския земли» (1672 г.).
Раньше мыс Дежнева назывался Восточным мысом, настоящее же его название дано Норденшельдом в 1879 году, в честь казака Семена Ивановича Дежнева, участника экспедиции Федота Алексеева, впервые прошедшей через Берингов пролив и показавшей, что Азия отделена от Америки морем.
История этого большого географического открытия такова.
В 1647 году промышленник Федот Алексеев, родом из Холмогор, решил предпринять плавание из устья Колымы на восток, с целью добычи «моржового зубу» и отыскания морского пути в устье Анадыря. Для «исправления того, что в пользу казенного интереса наблюдать должно» (как пишет историограф Г. Миллер), т. е. для сбора ясака с туземного населения, Алексеев просил прикомандировать к его экспедиции представителя власти, каковым и был назначен казак Семен Дежнев, выходец из Великого Устюга. Это первое плавание Алексеева на восток от Колымы кончилось неудачей, так как «за случившимся того лета многим льдом нельзя было ходить по морю свободно».
Алексеев, однако, не оставил мысли найти морской путь в Анадырь, где, по слухам, жили «незнаемые народы в великом множестве», и уже в следующем 1648 году снарядил новую экспедицию. В состав ее
{1} Часть Северного Ледовитого океана, примыкающая к северо-восточной Сибири.{2} Северная, примыкающая к берегам Азии, часть Тихого океана.[54]
вошло шесть кочей, {1} на которых находилось 90 человек. По тому времени это была, следовательно, очень большая экспедиция. Как и в предшествовавшем году, в плавании принимали участие казаки во главе с Семеном Дежневым — «для государева ясачного сбору и для прииску неясачных людей и для государевых великих дел». Объясачивание туземцев и приведение их в «вечное холопство» Москве производилось обычно с большой жестокостью, причем казаки не только заботились о «казенном интересе», но — пожалуй, еще в большей степени — о собственном кармане. Часто число «поклонных» соболей (т. е. соболей, дававшихся сборщику в виде взятки) равнялось числу ясачных соболей. В случае непокорности туземцев, казакам предписывалось «громить их немалым разореньем». Это предписание казаки исполняли ревностно. На Колыме сохранилось предание, в котором рассказывается, как деятельность царских грабителей, собиравших ясак, имела следствием исчезновение целого племени омоков. «Прежде у омоков горело огней больше, чем звезд на небе, а теперь давно исчезло и самое племя», говорится в предании. В избиении омоков участвовал, еще до плавания в Тихий океан, и Дежнев, о чем он доносил царю так: «И будучи на Колыме реке я, холоп твой, с служилыми людьми нашод юкагирских мужиков оймоков, и с теми оймоки был бой, и я, холоп твой Сенька, убил у них лучшего мужика». В общем сбор ясака сводится к открытому грабежу. Отличался ли Семен Дежнев в выгодную сторону от своих товарищей по разорению туземного населения, неизвестно. Отправляясь в плавание, Дежнев хвастал, что привезет в Анадырь ясаку «семь сороков соболей». На почве дележа ожидаемых от похода «прибытков» Дежнев поссорился с другим казаком, участвовавшим в экспедиции, Герасимом Анкудиновым.
30 июля кочи покинули Колыму, и в сентябре три из них достигли «Чукоцкого Носа» — нынешнего мыса Дежнева. По словам Дежнева: «подлинная признака
{1} Небольшие плоскодонные суда длиной около 25 метров и грузоподъемностью около 6—7 тонн.[55]
большого Чукотского Носа есть та, что против оного лежат острова, на коих живут люди зубатые». {1} Что сталось с остальными кочами — неизвестно. В Беринговом проливе кочь Анкудинова разбило штормом, и люди с него перебрались на оставшиеся два коча. Вскоре буря разделила оба судна, причем кочь, в котором находился начальник экспедиции, Федот Алексеев, пропал без вести. Повидимому, Алексеев добрался до Коряцкой земли. Впоследствии Дежнев, во время одного из походов на коряков, «отгромил» у них «якутскую бабу Федота Алексеева», которая рассказала, что Алексеев и Анкудинов померли от цынги, товарищи же их были частью перебиты туземцами, частью «побежали на лодках». Эта последняя группа, повидимому, достигла Камчатки, так как в 1697 году туземцы рассказывали пятидесятнику Владимиру Атласову, что «назад тому много лет» на Камчатке, при устьи реки Никулы жило несколько русских. Развалины русских изб в устье этой реки существовали еще во времена Крашенинникова, побывавшего на Камчатке в 1739—41 гг. Г. Миллер приходит к заключению, что Федот Алексеев и его спутники (вернее последние) «за первых из русских почтены быть имеют, которые в тамошних местах [т. е. на Камчатке] поселились».
Что касается Дежнева, то его кочь долго носило по морю, пока не прибило к берегу южнее Анадырского залива. Перезимовав в безлюдном устье Анадыря, Дежнев в следующем (1649) году отправился вверх по реке. Здесь он, наконец, встретил туземцев, которых немедленно объясачил. Туземцы оказали, однако, сопротивление, «чего ради были истреблены все в краткое время» (Миллер). На реке Анадыре Дежнев основал острог и пребывал в Анадырском районе до 1656 года, собирая ясак и промышляя «моржовый зуб». В это время он, между прочим, совершил плавание на север, к Чукотскому Носу, причем «громил» живших на берегу чукчей и коря-
{1} Дежнев говорит здесь об островах Диомида, жители которых встарину, в качестве украшения, носили продетые через губу изделия из моржовой кости.[56]
ков. В 1664 году Дежнев прибыл в Москву, куда доставил «костяную казну», т. е. моржовые бивни, собранные в Анадырском заливе.
В конце своей жизни Петр I составил инструкцию для экспедиции, осуществленной уже после его смерти и известной под названием «Великой северной экспедиции». В этой инструкции Петр писал: «Надлежит на Камчатке или в другом там месте сделать один или два бота с палубами. На оных ботах (плыть) возле земли, которая идет на норд и по чаянию (понеже оной конца не знают) кажется, что та земля часть Америки. И для того искать, где оная сошлась с Америкою». Вопрос, столь интересовавший Петра, был уже задолго до того, как он писал свою инструкцию, разрешен экспедицией Федота Алексеева. Однако о плавании Алексеева и Дежнева долго ничего не знали, и только в 1736 году историк Герард Миллер нашел в Якутском архиве первые документальные сведения об этом замечательном походе.
[57]
Владивосток - Мурманск на Литке. Экспедиция 1934 г. В. Ю.pdf