ЗАГАДКА «ЗЕМЛИ ДЖИЛЛИСА»На корме, в лаборатории биолога Горбунова, собрался судовой "конгресс" доморощенных ихтиологов-рыбоведов. Надо установить вид и ученое латинское имя длиннохвостой фиолетовой рыбки, выловленной тралом. Ее выпученные белые глаза слепы, как у многих глубоководных рыб. Хвост похож па лепту, обшитую бахромой.
... Точно, по судовому распорядку каждые два часа бьют склянки. В красном уголке свободные от работы играют «в козла». Пустует настольный биллиард. Одну партию попытался сыграть Бабушкин. Не слушаясь кия (каюр Журавлев, следуя профессиональной привычке, называет биллиардный кий хореем), {1} шары упрямо при каждом наклоне «Садко» скатываются в лузы. Один из шаров исчез. Оказывается, неутомимый Факидов приспособил стальные шарики для своих работ по испытанию льда. На гидравлическом прессе он раздавливает ровные кирпичи льда, определяя их предельную нагрузку. Шарик служит бойком, передающим давление.
К середине дня стало совсем тесно на мостике. У карты, закрывающей весь стол штурмана, склонились напряженные лица. Карандашная линия корабельного курса врывается в новый район Ледовитого океана, где нет ни одного промера, ни одной пометки о глубинах. Белое пятно. Мы па пороге района, храпящего загадку легендарной, таинственной «Земли Джиллиса»...
{1}. Хорей — длинная палка для управления собачьей упряжкой.[110]
Двести двадцать восемь лет назад — в 1707 году — корабль английского капитана Джиллиса бороздил далеко на северо-востоке от Шпицбергена неизведанные просторы Ледовитого океана. Предприимчивые англичане еще за сто лет до этого встретили у берегов Шпицбергена громадные стада китов. Весть о китах принесли на Большую землю моряки Гудзона, направившиеся по следам Баренца на поиски, сквозного Северо-восточного прохода. Суда Гудзона снаряжали английские купцы из «Московской торговой компании». Десятки кораблей пошли на охоту за китами. Английские китобои на деревянных парусных судах, вооруженные острыми многозубыми гарпунами, неутомимо преследовали владыку гренландских просторов.
Вслед за англичанами к берегам Шпицбергена пришли голландцы, французы, испанцы, датчане, немцы из ганзейских городов Гамбурга и Бремена.
Гордые бритты не могли примириться с тем, что лакомые куски перехватывают энергичные голландцы и французы. В 1613 году английский король Яков Первый объявил китобойный промысел у Шпицбергена монополией англичан, а Шпицберген переименовал в «Новую Землю короля Якова». Семь вооруженных многопушечных корветов пришли защищать права купцов из «Московской торговой компании». Разгорелась жестокая трехлетняя война четырех наций. Война закончилась вничью: каждой стране на Шпицбергене были предоставлены отдельные промышленные участки. Попрежнему двести — триста судов выходили на китобойный промысел в шпицбергенские воды. До двух тысяч китов в лучшие годы охоты убивали одни лишь голландцы. Кит исчезал. В поисках новых районов все дальше к северу пробирались по следам зверя суда китобоев. Одно из них вел капитан Джиллис...
На севере Шпицбергена, обогнув Семь Островов, не встречая льдов, Джиллис поднялся почти до восемьдесят второй параллели. На северо-востоке ему, якобы, открылись контуры далекой гористой земли. Капитан умер, не оставив точных документов о своем открытии. Свыше полустолетия «Земля Джиллиса» обозначалась на английских, картах пунктиром. Потом она исчезла. И снова только через сто лет о ней вспомнил полярный исследователь доктор Петерман.
В дневниках Баффина были обнаружены записи, говорящие о том, что Баффин еще за девяносто пять лет до Джиллиса предполагал наличие земли на северо-востоке от Шпицбергена.
Из архивов были извлечены полуистлевшие вахтенные записи. Снова «Земля Джиллиса» появилась на картах, но на
[111]
этот раз она лежала почему-то на шестьдесят миль восточнее, ближе к Земле Франца-Иосифа.
Люди, которых привлекали тайны Арктики, стремились увидеть эту недоступную землю.
19 апреля 1896 года англичанин Фредерик Джексон, достигнув крайней западной точки Земли Франца-Иосифа, с высоты тысяча четыреста пятьдесят футов тщетно всматривался в горизонт. На многие мили впереди лежали спокойные льды и воды. Никаких признаков земли.
Прошло три года. 14 августа 1899 года к кромке вечных паковых льдов на северо-востоке от Семи Островов подошел Макаров на ледоколе «Ермак». Горизонт был чист. В дневниках Макарова имеются следующие записи:
«14 августа, еще до остановки замечен был гористый берег. Как только остановились, то взяли пеленги его и стали зарисовывать, но оказалось, что форма гор меняется, пеленги же крайних точек оставались без перемен. Если это в самом деле берег, то он виден вследствие рефракции, а не непосредственно. К югу хорошо видны Семь Островов, которые находятся от нас в расстоянии тридцати — сорока миль».
«15 августа. В час ночи выходил смотреть открытый вечером берег. Он был виден так же, как накануне.
Утром погода продолжала быть ясной, небо безоблачное и берег виден попрежнему. Около 3 часов астроном Кудрявцев делал магнитные наблюдения со льда и тоже видел часть виденной нами земли, которая начинала скрываться. К вечеру мы уже потеряли ее из виду.
Общая радость при виде этой земли была несказанная. Каждый путешественник доволен, если ему удается сделать хоть маленькое открытие.
Видели ли мы действительно землю? Думаю, что да, но поручиться за это невозможно. Если б эго были облака, то они не могли бы продержаться на одном месте в течение целых суток. Следовательно, это было что-нибудь более постоянное, чем облака. Если это ледяные горы,
то при высоте шестидесяти — восьмидесяти футов они должны быть недалеко и не менять своей формы, а между тем то, что мы видели каждые полчаса, меняло свою форму, а те, кто зарисовывал, получали снимки, в которых то один пункт казался высшим, то другой. Это могло происходить лишь от действия рефракции.
[112]
Тот факт, что видимый нами берег менял свою форму, показывает, что он был от нас на большем расстоянии, чем Семь Островов. Следовательно, виденный нами берег горист, и надо допустить, что он от нас отстоит миль на сто. Отсюда, судя по крайним пеленгам, длина этой земли по меридиану простирается на шестьдесят миль.
Если такой берег существует, то это... должно быть новая, еще никем не виданная земля, которая ждет своего исследователя».
Льды задержали ледокол, и «Ермак» не смог пройти к берегам земли. Загадку ее предстояло решить будущим поколениям полярных исследователей.
Осенью 1925 года Шпицбергенский архипелаг огибала шхуна «Айланд» англичанина Уорслея. На рассвете старший штурман увидел далекое неподвижное темное облако. Его положение не менялось, хотя, подгоняемые ветром, другие облака быстро скользили но горизонту. «Таинственный кудесник — мираж, преломивший лучи солнца, — помог нам увидеть ее, эту загадочную землю, куда еще ни разу не ступала нога человека», писал Уорслей. В конце, почти словами Макарова, он заявлял:
[113]
«Я не могу определенно сказать, существует ли земля Джиллиса, но в двух случаях мы видели — немного к весту от положения ее на карте — видимость земли».
Призрачная земля оставалась неуловимой. На картах ее продолжали отмечать пунктиром и буквами «С. С. » — «существование сомнительно». С такими инициалами десятки земель и островов по сей день кочуют на картах Севера.
Роковым для «Земли Джиллиса» оказался 1928 год. Дирижабль «Италия» пролетел вдоль, и поперек над районом в десять тысяч квадратных километров между Шпицбергеном и Землей Франца-Иосифа. Тщетно люди сквозь туман всматривались в пустыню льдов. Земли не было.
Не обнаружил ее и ледокол «Красин», прибывши позднее сюда на поиски потерпевшей аварию экспедиции Нобиле. Тонкий слой шуги покрывал тогда поверхность моря. Изредка встречались мелкие льдинки. Плавно покачивались на мертвой зыби небольшие айсберги. Вахтенные и добровольцы бессменно дежурили в вороньем гнезде.
«Красин» легко продвигался среди нараставшего молодого льда. При ходе корабля шуга не раскалывалась, а растягивалась по воде, подобно салу. Руководствуясь новейшей английской картой № 18 — 32, «Красин» 19 сентября пересек район «Земли Джиллиса» (8 1°10' северной широты и 36°00' восточной долготы). Лот отметил глубины в сто пятьдесят — двести метров. Одни лишь глупыши, привыкшие держаться вдали от суши, кружились вокруг корабля. Видимость была не менее двадцати миль. Земли в пределах видимости не было. Корабль повернул к востоку и пересек район «земли». До самого горизонта море было покрыто полями гладкого, не торосистого метрового льда. Свободные пространства воды быстро затягивались тонким, но уже звонким молодым ледком.
«Красин» повернул к югу. С борта ледокола была послана радиограмма:
«Земли Джиллиса» не существует.
На этот раз как будто можно было окончательно стереть «Землю Джиллиса» с карт Севера. Никому не пришло в голову проверить, где же надо искать эту таинственную землю. А ведь воскрешенная на карте Петерманом «земля» была намного сдвинута к востоку. «Красин» искал ее восточнее, чем видели ее Джиллис, Макаров и Уорслей...
Снова и снова возвращались к загадочному белому пятну взоры полярных исследователей. Они перебирали вахтенные журналы, просматривали карты, пробы грунтов и находили в них необъяснимые факты.
[114]
В 1930 году «землю» пытался увидеть профессор Зубов на «Книповиче». Геолога М. В. Кленову смутило обилие частиц гравия в донных отложениях района, пограничного с белым пятном. Такой грунт известен лишь в прибрежных местах — у островов Эдж, Карла, у Земли Франца-Иосифа. Но «земля» не обнаруживалась. К северу лежали сплоченные, неприступные льды.
Прошло еще четыре года. В 1934 году «Персей» поднялся выше Семи Островов. Стояли дни исключительной видимости. Тогда снова на горизонте возник призрак «земли». Был ли это мираж или далекое изображение, поднятое рефракцией? Льды задержали судно. Пришлось повернуть к югу. Зубов ушел в каюту, заперся там и запретил при нем говорить о «земле».
Сейчас у порога этой загадочной области стоит «Садко».
Поднимемся на мостик и раскроем карты. Вот старая английская карта № 13—82 1928 года. Как много говорит простое сравнение ее с нашей нынешней картой. Еще недавно на всем огромном пространстве окраины Ледовитого океана от западной оконечности Шпицбергена и до берегов Земли Франца-Иосифа выше восьмидесятой параллели почти
[115]
не было промеров. Теперь цепочки глубин забираются далеко за восемьдесят вторую параллель. Эти цепочки лежат по трассе «Красина», «Малыгина», «Книповича», «Персея», по трассе плавания норвежских судов и подводной лодки «Наутилус».
Только в одном месте нет промеров, нет глубин. Пятно неизвестности, хранящее загадку «Земли Джиллиса», спускается с северо-востока почти до Семи Островов. Немногие корабли, плававшие здесь, всегда отклонялись в сторону действием сплоченных, сдержанных чем-то льдов. Всегда даже в лучшие по ледовитости годы корабли встречают здесь стену льдов. Что это? Мелководье, на котором оседают полярные льды, или земля, скрытая льдами и туманами?
Станция.
В самый разгар работы по кораблю пролетела весть: с капитанского мостика заметили на горизонте темное, плотное, неподвижное пятно. Подгоняемые ветром, плавно плывут по небу облака. Но пятно, закругленное по краям, подозрительно неподвижно. В ход пущены все бинокли. В сторону «пятна» обращено не менее ста пятидесяти глаз. Ушаков — весь внимание.
Томительно медленно спускается на воду самолет. Почему у нас нет катапульты? Время тянется, как ленивый верблюжий караван. Все наши мысли там, у «пятна», вокруг неподвижной земли, которая может быть и есть «Земля Джиллиса».
Наконец улетел Власов. С летающей лодки-амфибии «Ш-2» сняты колеса. Все равно на всторошенных просторах нет посадочных площадок, нет разводьев. Полтора часа полета кажутся сутками.
Пилоту приказано не отрываться от корабля, держать его все время в зоне видимости. Ежели нахлынет туман, пилоту будет легче ориентироваться...
Как всегда, туман подкрался неожиданно.
Мир ограничен теперь десятью — пятнадцатью милями. Дальше — неизвестность. Может быть неподалеку скрыта эта таинственная, недоступная земля. В шутку мы заранее окрестили ее:
«Земля Власа Джиллиса».
Но сейчас не до шуток. Как продержится Власов, если он потерял из виду корабль?.. Туман плотной стеной подходит все ближе. От солнца и следа не осталось.
Тумана как раз и боялся Ушаков, когда предписал Власову не терять из виду корабль. Отдав распоряжение, он не ушел в каюту, а остался на палубе. О чем в эти минуты может думать начальник, честью своего полярного имени отвечающий за человеческие жизни, вверенные ему?
[116]
Разговоры о «Земле Джиллиса» не прекращаются ни на минуту. Книги, содержащие сведения об истории этой земли, путешествуют из каюты в каюту. Завязываются яростные споры. Все почему-то верят, что земля есть, что мы ее увидим, нанесем на карту и прекратим затянувшийся двухсотлетний спор.
Данных, свидетельствующих о близости земли, немало.
Несмотря на южный ветер, биты и лед очень медленно дрейфует на юго-восток. Резко уменьшились глубины — с пятисот они поднялись до ста сорока метров. Особенно сильно изменился характер морского грунта. Грунт совсем необычен для глубокого моря. Много крупнозернистых слабоокатанных обломков. Такие обломки обыкновенно оседают вблизи центра разрушения или в зоне сильных течений. Но в грунту нет зеленого минерала глауконита, характерного для районов с сильными течениями. Все говорит о близком выступе морского дна — подводном кряже, мелководье или надводных островах.
[117]
Можно даже кое в чем предугадать характер этого таинственного выступа или кряжа. По сравнению с более южными станциями увеличилось содержание в грунте зерен гранита с двух до тридцати восьми процентов; резко уменьшилось число зерен песчаников — с шестидесяти до двадцати четырех процентов.
На капитанском мостике в ожидании возвращения самолета дежурят добровольцы-наблюдатели. Их часто путает шум прибоя, который назойливо доносится сквозь туман с ледового «взморья».
— Идет самолет!
Крик звучит как тревога. Сразу на палубу высыпали все свободные от работы. Словно поддразнивая нас, быстро отступил туман. Все с нетерпением ждут:
— «Есть» или «нет»?
— Не продавай, Геня, за дешевку, — весело кричит Бабушкин, подгребая к самолету на резиновой душегубке.
Но разве надо учить летной дисциплине пилота Власова. Он молча идет к начальнику.
Закончив подъем самолета, мы гурьбой вваливаемся в кают-компанию. Здесь Ушаков, Зубов, Николаев...
Власов докладывает. Осмотрев площадь радиусом в двадцать пять километров, пролетая иногда в ста — двухстах метрах над острыми шпилями ропаков, он тщетно всматривался в плотную пелену тумана.
Земля не обнаружена!
По решению командования экспедиция останется в районе белого пятна еще день — два, чтобы использовать любую возможность для глубокой авиаразведки к северу.
Первая ночь кажется чудовищно длинной. Никак не дождаться утра.
Может быть оно будет ясным и солнечным. Тогда...
По горизонту ложатся розовые просветы. Заря? Но солнце и не собиралось уходить с небосклона. Значит, лучи его прорвали где-то пелену облаков. Проходит полчаса и снова нависает туман. Воздух становится парным, тяжелым. Он не освежает, а злит.
Решено ждать. Лучше потерять два-три дня, но попытаться ликвидировать загадку «Земли Джиллиса». Лебедка, грохоча цепями, вытащила якорь. Раскалывая льды, «Садко» прошел километр и остановился.
Когда корабль вынужден зимовать, капитан старается выбрать спокойную бухту, укрытую горами. Приблизившись
[118]
вплотную к берегу, судно гасит топки и замирает. Сегодняшнее наше вхождение во льды напомнило картину начала возможной зимовки.
Во время плавания не раз начинались разговоры о зимовке. Будем или не будем зимовать — вот вопрос, который порой ожесточенно дебатировался в кают-компании, в каютах и лабораториях. Некоторые видели в зимовке возможность «поработать как следует». Другие находили в зимовке нечто романтическое.
У нас тоже иногда шевелилось острое любопытство. Да как не помечтать о жизни в полярную ночь, во льдах, в трюмах корабля и бревенчатых хижинах, среди постоянных опасностей.
Даже при благополучном исходе зимовка была бы бедствием, катастрофой. Громадный коллектив был бы оторван на год от основной работы. Значительная часть наших наблюдений пошла бы на смарку: кого могли бы заинтересовать через два-три года сведения, предназначенные для ледового прогноза 1936 — 1937 годов.
Если бы «Садко» зазимовал, это произошло бы где-нибудь на довольно высоких широтах. А что было бы, если бы корабль раздавили льды?
Атаки «зимовщиков» поэтому неизменно кончались поражением.
Ну, что вы, что вы, какие могут быть зимовки. Придумывают себе бездельники забаву, а вы им верите, — убеждали наиболее рьяных.
Вот почему, когда сегодня вступление во льды напомнило о зимовке, об этом сказано было лишь несколько слов втихомолку.
Итак, стоим во льдах. Ждем у моря хорошей погоды.
Днем прохладно. Ветер с севера. Расщелины между льдинами покрываются молодым блинчатым льдом. На воде вырастают топкие, словно слюдяные, пластинки шуги. Холод и ветер, однако, не в силах прогнать туман. Он закрыл от пас мир, оставив лишь небольшой пятачок заснеженного поля с торосами посредине.
В километре залегла кромка, ледовый берег. Мы слышим его, но не видим. Шум волны глухо пробивается неясными голосами дремучего соснового бора в непогоду.
На маленькой лебедке замеряем глубину. Лот настигает дно на ста девяноста метрах. Нас дрейфует, хотя на корабле, крепко врезавшемся в лед, не ощущается движение. Вместе с Марковым попытались определить направление и силу дрейфа.
[119]
Оказывается, дрейфует нас на юго-юго-запад. Белое пятно выталкивает нас из своих пределов.
Неподвижность и безделие надоедают. Но ожидание новых событий не покидает нас.
Проходит еще день. Туман дразнит. Он отступает, уходит за горизонт, н снова всплывают темные и подозрительно-неподвижные облака.
Мы сетуем: «почему не летит самолет? », а начальник не решается отправить авиаразведку. И он прав.. Через несколько минут откуда-то снизу, от льдов, растекается молочно-серый газ. Он легче воздуха, всплывает вверх. Как ширмой, закрываются льды, море и «темные» пятна, манящие загадкой.
Четырнадцатого, наконец, наступает перелом. Туман рассеялся.
Лететь должен М. С. Бабушкин. Поднявшись к Ушакову, он спросил:
— Георгий Алексеевич, кто будет штурманом-наблюдателем?
— Я.
«Мне хотелось возразить и попытаться отговорить его от полета, — записал в своем дневнике Михаил Сергеевич. — По посмотрев
на него, решил, что все возражения будут бесполезны. Раз уж он решил, то настоит на своем.
Впоследствии я понял, что он был прав. В такую ответственную, сопряженную с опасностями разведку, безусловно лететь надо было ему самому. Если даже случится вынужденная посадка, то, конечно, лучше и благополучней всех выйдет из тяжелого положения именно он. Многолетний опыт хождения по льдам воспитал и закалил его волю и мужество. В случае вынужденной посадки он был бы незаменимым и самым, цепным спутником. На мой вопрос, почему он решил лететь сам, Георгий Алексеевич ответил:
— Видишь ли, оно, пожалуй, спокойнее, когда сам летишь, а когда другие в разведке, то, пока они не возвратятся обратно, просто места себе не находишь, всякая чертовщина в голову лезет.
Я понял, что когда улетает самолет, Георгий Алексеевич неспокоен за экипаж, и, чтобы не увеличивать его волнения, впоследствии я всегда настаивал на том, чтобы время, назначенное на полет, строго соблюдалось, чтобы во-время возвращались обратно.
Мы поднялись в воздух, взяли высоту пятьсот—шестьсот метров, выше не пускает облачность. Идем курсом на нордвест. Под нами льды постепенно уплотняются. Из крупнобитых, они переходят в крупные торосистые и гладкие поля.
[120]
Вот мы летим уже над сплошными массивами льда. Попадаются колоссальные гладкие поля, сторошенные по краям от ударов. Эти поля с очень маленькими трещинами, местами разъединяющими их, но пройти по этим трещинам нашему ледоколу нет возможности. Да не только «Садко», более мощные суда не могут раскалывать такие поля.
Нас постепенно прижимает ко льду. Облачность снижается. С востока надвигается туман.
С самолета видны острова Белый, Карл, расположенные почти в ста милях от корабля. Но других земель нет.
Обследовав возможный для полета и довольно большой район, подлетаем вплотную к туману. Нас прижало к льдам па сто метров. Подходим к 82˚ северной широты. Обследован весь западный сектор белого пятна. Восток закрыт туманом. Воздух сильно насыщен влагой, появляется иней — первый признак оледенения. Полет становится бесполезным и опасным. Ничего не видно. «Земля Джиллиса» не обнаружена. Не только земли, но и признаков ее существования нет».
Пока пилоты воевали с туманом, мы коротали время в фотолаборатории. Заговорили на тему дня: почему нельзя было снарядить небольшую экспедицию на собаках и отправить ее к «пятнам»? Несколько наиболее испытанных полярников с достаточным количеством припасов, на санях, могли, по мнению многих, заменить самолет н отправиться на розыски земли» Остальцев горячится:
— Чудаки! Кто же позволит рисковать людьми? В тумане отойдешь от корабля дальше чем на сто — двести метров, и то пора панихиду заказывать. А тут итти сто — двести миль! Если заблудятся, считай всех погибшими. Тогда кричи, стреляй — не поможет. Гудки тоже бессильны. Вблизи кричишь, кажется далеко. И наоборот. А торосы отражают звук, заставляют человека блуждать...
Слышен топот ног и шум мотора. Выбегаем на палубу.
На виду у корабля самолет выделывает какие-то нелепые виражи. В чем дело? Когда могучая фигура М. С. Бабушкина появляется на борту, мы набрасываемся на него с вопросами.
— Как землица, Михаил Сергеевич? Улетела?
— Очевидно.
— А вы с кем это сейчас в жмурки играли?
— Медведей гоняли.
— Медведей?!
— Целое стадо.
Но Бабушкину уже самому смешно (медведи ведь стадами не ходят), мнется. Потом шопотом говорит:
[121]
— Это Ушаков машину вел. Ничего. Может пилотом быть. На старости лет...
Горькое разочарование принесла разведка. Земли нет. Может быть она скрыта где-нибудь в туманной дали. Но мы спешим дальше на восток. Время не ждет.
После возвращения Ушакова и Бабушкина улетели на разведку Власов и Марков. На востоке за узкой, сравнительно, полосой льда они открыли чистую воду.
Мы уходим, унося с собой загадку «Земли Джиллиса». Столько волнении и ожиданий было за эти три дня. И если не очень огорчены наши научные работники, то только потому, что они успели досыта поработать, взяв огромное количество проб в районе, где научные работы никогда не производились.
Но кто скажет, призрак какой земли привиделся Джиллису, Макарову, Уорслею на далеком горизонте? Что за темное, неподвижное облачко мерещилось нам?..
[122]
