Изображение
31 июля 2012 года исключен из Регистровой книги судов и готовится к утилизации атомный ледокол «Арктика».
Стоимость проекта уничтожения "Арктики" оценивается почти в два миллиарда рублей.
Мы выступаем с немыслимой для любого бюрократа идеей:
потратить эти деньги не на распиливание «Арктики», а на её сохранение в качестве музея.

Мы собираем подписи тех, кто знает «Арктику» и гордится ею.
Мы собираем голоса тех, кто не знает «Арктику», но хочет на ней побывать.
Мы собираем Ваши голоса:
http://arktika.polarpost.ru

Изображение Livejournal
Изображение Twitter
Изображение Facebook
Изображение группа "В контакте"
Изображение "Одноклассники"

Хват Л. Три путешествия к Берингову проливу

 Ч_1 - 0000.jpg
 Ч_1 - 0001.jpg
Л. Хват
Три путешествия к Берингову проливу
ЗАПИСКИ ЖУРНАЛИСТА
Издательство Главсевморпути Ленинград • 1949 • Москва


Путешествие первое.pdf
(3.24 МБ) Скачиваний: 1742

Хват Л. Три путешествия к Берингову проливу

XVIII

Город Петропавловск-на-Камчатке окружает бухту. По склону сопки черной змейкой вьется тропинка. Она поднимается на вершину, теряясь среди пятен побуревшего снега. В долине между сопками журчит весенний ручей. У подножия он вливается в бурный поток, с гулом несущийся к бухте. Шум вешних вод заглушает голоса города и гудки пароходов в порту. Ветер гонит по небу густые клубы облаков... Каково сейчас над холодным Охотским морем? Где хабаровская «летающая лодка»? Прибудет ли она сегодня?..
Мы на вершине сопки. Мой спутник, запрятав руки в широкие рукава кожаного пальто, сидит на почерневшем пне. Сощурив глаза, он подставляет обнаженную голову солнечным лучам, и ветер шевелит поредевшие волосы. Солнце ласково освещает Михаила Сергеевича Бабушкина.
Мы столкнулись на окраине города, у подножия сопки. Наше восхождение продолжалось больше часа. Бабушкин восхищался пейзажами, открывавшимися за каждым поворотом тропинки, и искал в них сходства с живописными местами его родного Подмосковья. Он рассказывал о своих странствованиях по свету и юношеских скитаниях, с нежностью вспоминая о семье. Но стоило заговорить об его полетах в Арктике, как лицо Михаила Сергеевича принимало скучающее выражение: «Не надо об этом... Такая кругом благодать... »
Близился полдень, когда мы двинулись в обратный путь» осторожно спускаясь по крутой тропке к городу. Бабушкин шел, не сгибаясь, высоко подняв голову и весело насвистывая.
— Вы, Михаил Сергеевич, почти двадцать лет в авиации, любите свое дело, — сказал я. — Почему же вы избегаете говорить о нем?
— Да, природа мудро устроила, — задумчиво проговорил Бабушкин, словно отвечая на свои мысли. — Мне вот сорок лет. Некоторые утверждают, будто этот возраст — за пределами физиологической нормы летчика. Но какая это, с позволения сказать, норма? Одни говорят: «Тридцать лет — предел». Другие пощедрее: «Тридцать пять». А потом, дескать, человек «вылетывается» и в пилоты больше не годен. Вылетывается. Словечко-то какое!..
— Разве это так?
— Ерунда. Я сужу по личному опыту. Конечно, у меня уже нет тех физических данных, что были лет восемь-десять назад, нет и былой неудержимой тяги к полетам. Тогда я буквально совладать с собой не мог: скорее бы вырваться в воздух. Теперь же умение и опыт сохранились, но физические возможности — не те: прежняя нагрузка стала для меня тяжела. Я могу делать в полете все, как и десять лет назад, но острой потребности летать у меня уже нет. Для дела, для цели — могу, но так, «вообще», — нет желания. Вот тут и проявляется мудрость природы, устанавливающей прямую связь между потребностями и возможностями.
— Однако вы не ответили на вопрос: почему избегаете разговоров о своих полетах?
— Извольте. Если я спрошу, при каких обстоятельствах вы писали свою корреспонденцию две недели или два месяца назад, вы либо признаетесь, что не помните, либо нарисуете приблизительную картину. В таком же примерно положении оказывается и пилот, которого расспрашивают об его прошлых рейсах. Бывают, конечно, исключения: скажем, полет из лагеря в Ванкарем мне крепко запомнился...
Тропинка вывела нас на узкую улицу. Мы присоединились к группе полярников и пошли к причалу, где стоял «Смоленск». Рядом с Бабушкиным шла чукчанка Вера. С огромным интересом девушка осматривалась вокруг. Все казалось ей удивительным: двухэтажные и даже трехэтажные здания, магазины, океанские пароходы, шумная толпа. Никогда еще Вера не видела такого скопления людей. Как же ей вообразить улицы Москвы и Ленинграда? Михаил Сергеевич с увлечением рассказывал юной чукчанке об огромном советском мире, который ей предстоит увидеть.
У входа в порт меня окликнул Копусов:
— Куда вы запропали? Я обыскал весь пароход... С минуты на минуту могут прислать за статьями и снимками для «Правды». А Новицкий и Шафран ушли проявлять пленку, — у них самые интересные лагерные кадры...
— Где-то гудит мотор, — прислушиваясь, вдруг сказала Вера.
— На лесопилке, — заметил Копусов.
— Погодите, погодите, — воскликнул Бабушкин. — Честное слово, дочка не ошиблась: самолет! Вероятно, хабаровский...
Из-за сопки вынырнула «летающая лодка», ее голубая окраска сливалась с нежным цветом неба. Машина подошла к центру бухты, снизилась и, коснувшись поверхности воды, скрылась за густой завесой брызг. От берега отчалил ветхий катер — повидимому, современник «Таймыра» и «Вайгача»; пыхтя и чихая, он направился к самолету.
Я побежал на пароход за материалами. В кают-компании уже накрывали стол для хабаровских гостей.
— Штурман летающей лодки, — представился прибывший на катере беловолосый человек с колючими серыми глазами. — Где корреспондент «Правды» Изаков?
— Сейчас явится. Когда предполагаете вылететь? — спросил я.
— Через час двадцать. В Хабаровск сегодня не успеем. Видимо, придется заночевать на западном берегу Камчатки. Вот и командир самолета...
В кают-компанию вошел немолодой пилот с фигурой репинского запорожца. Ляпидевский, Доронин, Водопьянов и Святогоров окружили старого знакомого: «Где «черный» Иванов? Что делает Мауна? Где Илья Павлович? »
Передав Изакову пакеты для редакции, я побежал искать Новицкого и кинооператора «Челюскина» Шафрана. Их можно было найти либо в фотолаборатории петропавловской газеты, либо в местной кооперативной фотографии с яркой вывеской: «Ателье».
Лаборатория помещалась в мезонине, куда вела расшатанная винтовая лестница. Поднимаясь, я услышал журчание Новицкого: «Я ему и говорю, а он мне... Тут я заявляю...»
— Петр Карлович, снимки готовы? — крикнул я. — Самолет уходит!
— Всякому овощу — свое время, голуба, — наставительно отрезал Новицкий и опять обратился к Шафрану: — Спору нет, медвежатина штука вкусная, но в больших дозах...
— Самолет уйдет без ваших снимков, Петр Карлович! — простонал я. — Где негативы?
— Мокнут, — невозмутимо ответил фотограф, погружая толстый палец в ванночку с мутной жидкостью. Затем, показывая на деревяшку, с которой свисали ленты, пояснил: — А эти вот — сохнут.
— Предупреждаю, что самолет улетит, и снимки останутся при вас. Читатель увидит их в лучшем случае через месяц.
— Верно, голуба! — вдруг заторопился Новицкий. — Аркадий, где спирт? Чего мы канителимся?
Шафран протянул бутылку:
— Мои снимки высохли, сейчас буду упаковывать.
— А я? А мои? Это, голуба, не по-товарищески!
Я нетерпеливо тороплю фотографов и, наконец, вырывая из рук Новицкого пакет, скатываюсь по закруглениям лестницы. Вот и крыльцо. Где кратчайший путь? До берега с полкило-метра, но «летающая лодка» — на той стороне бухты. Будет ли катер, чтобы переправиться? Во весь дух бегу по центральной улице... Неужели самолет уйдет минута в минуту, как сказал остроглазый штурман? Только задержка может спасти положение. Нельзя же оставить редакцию без таких снимков!..
Портовые строения скрывают уголок бухты, где стоит «летающая лодка». Улица поднимается в гору, бежать тяжело, а неумолимое время продолжает отсчитывать секунды: до старта остается только пять-шесть минут. Обегаю длинное здание портового склада. Кончено! Я опоздал: ясно слышен гул моторов, работающих на малых оборотах. «Летающая лодка» удаляется от берега к центру бухты, на старт...
В сотне метров вижу катерок, возле него — трое людей. Сжимая драгоценный пакет, мчусь по каменистому берегу, хватаю за рукав бородача в клеенчатом плаще:
— Выручайте! Важные материалы... в Москву... для газеты «Правда»... Надо передать их на самолет...
Словно не понимая моей взволнованной речи, люди молча переглядываются.
— Однако, айдате! — неожиданно откликается бородач.
Подросток лет пятнадцати с кошачьей ловкостью прыгает на нос катера. Другой, упираясь ногами в податливую прибрежную гальку, сталкивает судно с мели.
— Садись, не мешкай, однако, — зовет меня мрачный дядя в плаще и кивает подростку: — Запускай!
«Летающая лодка» уже отошла за милю и разворачивается. Еще бы пять минуток! Возможно, нас заметят...
Чернобородый оттолкнулся багром, катер описал полукруг и побежал, набирая ход. И тут я с ужасом увидел, а еще явственнее услышал, как бешено закрутились винты гидроплана. «С-55» пошел на взлет. С отчаянием наблюдал я за маневрами «летающей лодки». Сейчас она оторвется... Как мог я под конец испортить корреспондентскую работу двух напряженных месяцев!..
Что за чудо?! Моторы заглохли. Из люка «летающей лодки» высовывается по пояс чья-то фигура, вероятно — механика. Он пробирается к мотору, хлопочет возле него и внезапно, как театральный Мефистофель, проваливается в люк. Самолет снова разворачивается на старт.
Нет, теперь не упустим! Бородач сам взялся за руль и ведет катер наперерез гидроплану. Правильный маневр! Летчик, понятно, не пойдет на взлет, пока на пути маячит неожиданное препятствие. Подросток, вскочив на скамеечку, усердно машет флагом. Остается с четверть километра... Нас заметили. Винты замедляют бешеный бег. «Летающая лодка» мерно покачивается на волнах. Не убавляя скорость, человек в плаще ведет катер прямо навстречу гидроплану.
— Ку-уда, че-е-ерти-и-и! — орет в рупор борт-механик. — Сво-ра-чива-а-ай!
Катер резко меняет курс и малым ходом идет параллельно стартовой линии.
— Стой! Разобьете гондолу!.. — слышен резкий оклик, подкрепленный ругательством.
Узнаю голос остроглазого штурмана:
— Что там у вас?
— Примите материалы для Москвы, — кричу в ответ, размахивая пакетом.
— Подходи с подветренной стороны!
Катер медленно огибает «летающую лодку».
— Товарищ Изаков! Борис Романович! — зову я, но в ответ слышу рев штурмана:
— Черти полосатые, отсек продырявите! .. Упирайтесь руками!
Три пары рук, протянутых к отсеку, ослабляют опасные толчки. Слышится спокойный голос Изакова:
— Передайте, пожалуйста, пакет.
Завидное хладнокровие!
Из люка появляется рука, потом меховая шапка и верхняя часть лица. Тянусь к отсеку, чернобородый придерживает меня за пояс пальто. Борис Романович берет пакет.
— Привет Москве!
Ух, гора свалилась с плеч. . .
— В сторону, в сторону! . .
«Летающая лодка» стартует, подняв за собою водяную завесу. Голубой гидроплан скрывается за сопками.
В Хабаровске Изаков пересядет на сухопутную машину. Специальные самолеты ожидают его на всей трассе, вплоть до Арзамаса. Через несколько суток мой товарищ войдет в кабинет главного редактора и положит на стол челюскинские пакеты. Пройдет еще ночь, и миллионы людей будут читать очерки полярников о северной эпопее, рассматривать редкие фотографии, снятые в ледовом лагере Чукотского моря.
— Доставили тебя, однако, — сказал бородач, когда нос катера заскрипел на прибрежной гальке.
— Как только отблагодарить вас?! Без катера пропало бы мое дело!
— Не требуется ничего. А на добром слове — спасибо.
Я не решался предложить этим людям деньги, но хотелось чем-то выразить им признательность. Я вынул красивый деревянный портсигар работы вятских кустарей.
— Вы курящие?
— Я не занимаюсь, а этому еще рано, — сказал человек в плаще, указывая на подростка. — Вон Фрол дым пускает.
На широком лице Фрола расплылась улыбка:
— Курим.
Я протянул ему портсигар:
— Будете вспоминать, как за самолетом гонялись. . .

Пред.След.