XV
Мы подошли к ярангам, стоявшим невдалеке от берега. Собаки подняли визгливый лай. Из яранги выглянул старик в буро-желтой меховой одежде с капюшоном и, увидев нас, выбрался наружу. Я узнал в нем одного из чукчей, которые вчера подъезжали к «Сталинграду». Раскачиваясь всем туловищем и приветливо кивая, он протянул руку, приглашая нас зайти.
Ярангу освещали фитили, скрученные из мха и плававшие в зверином жире, заполнявшем коробки, расставленные вдоль полога. Молодая девушка с блестящими волосами необыкновенной черноты, в узорчатом малахае, неторопливо снимала с фитилей нагар. Коробки-жирники служили и для подогревания пищи; в закопченном медном чайнике и котелках, подвешенных над ними, булькала жидкость. Вокруг были разбросаны моржовые и оленьи шкуры, а у входа разостлан мозаичный коврик, сшитый из разноцветных кусочков меха.
Хозяин бросил взгляд на пожилую чукчанку в пестром ситцевом платье, обшитом узкими полосками меха, и гортанной скороговоркой произнес длинную фразу. Та порылась в углу, вытащила из рухляди овальное блюдо с потрескавшимися краями и передала его скуластому подростку неопределенного пола. Подросток стремительно выскочил из яранги и вскоре вернулся с большим куском темноватого мяса. Хозяйка принялась ловко кромсать мясо кривым ножом. В яранге распространился странный и неприятный запах. «Копальхен?! » — испуганно шепнул Миша. Владимир Сергеевич Стаханов, зоолог челюскинской экспедиции, присоединившийся к нам, утвердительно кивнул. Мы уже знали, что «копальхен» — это моржовое мясо, которое чукотские гастрономы длительное время выдерживают в особых условиях для придания ему специфического вкуса. «Не Пора ли навострить лыжи? » — проговорил Миша с улыбкой.
Трое ребятишек, путавшихся в смежных, не по росту длинных дохах, прервали возню и с любопытством смотрели на незнакомцев с Большой Земли. Послышались мягкие шаги. В ярангу вошел высокий, жилистый, сурового вида чукча лет тридцати — старший сын хозяина. Трое маленьких и подросток, оказавшийся худенькой девочкой с едва наметившейся грудью, обступили брата. Весело смеясь и сверкая жемчужными зубами, черноволосая девушка помогла ему стащить длинные сапоги с голенищами из тюленьей шкуры и повесила их сушить. Жирники осветили ее приятное смугловатое лицо, вздернутый нос, тонкие, словно наведенные тушью, полоски бровей, смышленые темные глаза.
Хозяйка снова покопалась в углу и извлекла несколько лепешек из пшеничной муки. Маленькие окружили мать и, вцепившись в подол ее цветного платья, кричали, как воронята: «Кау-кау! Кау-кау! » Мы вопросительно взглянули на Стаханова.
— Очень просто: требуют лепешек, — сказал зоолог. — Кстати говоря, они довольно вкусные.
Женщина кинула лепешки на блюдо, где лежал «копальхен».
Мы недоумевали: где старая чукчанка научилась применять посуду? Говорят, еще недавно столовую посуду можно было видеть лишь в редких чукотских семьях, связанных с русскими. Очевидно, культурный быт быстро распространяется в жилищах маленького северного народа.
Хозяйка поставила перед нами угощение.
— Объясните ей, Владимир Сергеевич, что мы сыты, только что позавтракали, — сказал Миша.
Девушка удивленно поглядывала на гостей, отказывающихся от соблазнительного лакомства. Дети, присев на корточки, с аппетитом уплетали свои порции...
Из рассказов полярников мы знали, что чукчи очень чадолюбивы: в редкой семье встретишь меньше четырех-пяти детей; их балуют, ласкают — и мальчиков, и девочек. Становясь взрослыми, чукчи подчиняются законам сурового патриархального быта: мужчина — глава семьи, добытчик. (В свободное от охоты время мужчины собираются где-нибудь в яранге, как в клубе, курят и беседуют. А женщины несут все тяготы домашнего труда. Но этот старый быт отмирает; новые человеческие отношения устанавливаются и на Чукотке.
О многом хотелось нам расспросить хозяев, но беседа не ладилась: они не понимали по-русски, а наш «толмач» Владимир Сергеевич знал, с грехом пополам, десяток самых неожиданных
чукотских слов, из которых невозможно было склеить хотя бы одну фразу. Мы поднялись.
— Тиркетир. Солнце. Понимаете? Тиркетир! — заговорил Стаханов, указывая на небо и пытаясь знаками объяснить, что «тиркетир» стоит высоко, и нам пора возвращаться.
— Уже сегодня Чукотка совсем не та, что десять лет назад, — говорил по пути домой Стаханов. — Можете вы вообразить чукчу — общественного деятеля в начале нашего столетия? А сегодня вы встретите на побережье немало таких людей. В глубине полуострова, -где еще кочуют феодалы с тысячами голов оленей, новое прививается труднее, но и там древний уклад постепенно умирает.
Мы шли гуськом по снежной тропинке вдоль берега. Вдруг позади послышался окрик, похожий на тот, что издают каюры. Погоняя упряжку, нас догонял высокий чукча, старший сын хозяина. Остановившись передо мной, он сунул в мою руку небольшой предмет. Не задерживаясь, чукча кивнул головой и побежал обратно.
У меня на ладони лежал маленький идол, вырезанный из желтоватого моржового клыка, по цвету напоминающего слоновую кость. Тончайшие черные полоски и точки намечали растянутый до висков рот, резко скошенные, почти вертикальные брови, ноздри широкого носика. Длинные, лопухообразные уши свисали до самых плеч. Опущенные вниз ручки слились с бедрами. Трогательные миниатюрные труди. Идол важно восседает, выпятив животик и выдвинув крошечные ножки ступнями вперед... Так выглядит странное существо, которое вот уже четырнадцать лет украшает мой письменный стол. Это произведение чукотского национального искусства досталось мне, видимо, потому, что я случайно завершал шествие и оказался ближе всех к щедрому чукче, захотевшему одарить гостя с Большой Земли.
— Вас можно поздравить с чудесным подарком, — сказал Стаханов. — Какая изящная и тонкая работа! Прекрасный образец чукотской резьбы. Истоки этого искусства восходят к глубокой древности, оно передается из поколения в поколение.
Художественные изделия северных народов я впервые увидел в Ленинградском музее антропологии и этнографии. Там в здании «Кунсткамеры», основанной Петром I в начале восемнадцатого века, больше двух столетий накапливались богатейшие коллекции: до четырехсот тысяч предметов. Мне показали обширные собрания одежды, охотничьего снаряжения, бытовой утвари народов Восточной Сибири, доставленные экспедициями российской Академии наук. Литке, Головнин, Лисянский, Крузенштерн и другие русские мореплаватели обогатили музей ценнейшими коллекциями, собранными в русских колониях на северо-западе Америки. Почти две тысячи предметов
быта жителей этих колоний передал музею сотрудник Академии наук зоолог И. Г. Вознесенский. Мне запомнились пышные индейские одежды из перьев и странные обрядовые талисманы индейских племен помо, винтун и других; эти редкие экспонаты были вывезены из Калифорнии около ста лет назад. Рядом с ними — старинные изделия эскимосов Аляски и алеутов. Там же я увидел «скульптуру палеоазиатов»: миниатюрные костяные фигурки моржей, медведей, китов, тюленей, оленей и целые композиции, например собачью упряжку с нартами и крошечным каюром позади; превосходны были гравированные рисунки на моржовых клыках — произведения чукчей и эскимосов...
Необычайно интересны судьбы маленького чукотского народа! К сожалению, наука собрала еще мало сведений об истории и прошлом коренного населения полуострова. Известно, что первые русские люди проникли сюда, на северо-восточную оконечность Сибири, еще триста лет назад, в середине семнадцатого века; то была экспедиция промышленника Федота Алексеевича Попова, в которую входили казаки во главе с Семеном Дежневым.
Позднее на чукчей обрушилось бедствие в лице торгашей, добравшихся на «край земли» с юго-запада — из Сибири и с юго-востока — из Америки. Алчные и ловкие купцы познакомили туземцев Чукотки с металлическими предметами, которых здесь не было, и одновременно принесли в эту страну суровых нравов заразные болезни и страшный бич — спирт. Торговля на Чукотке велась до Октябрьской революции по принципу африканского товарообмена, с той лишь разницей, что со стороны туземцев предметом торга служила не слоновая кость, а пушнина и резные художественные изделия из моржового клыка, за что американские, азиатские и европейские хищники одаряли северян дешевым табаком, гнилыми тканями и спиртом — самым ходовым и выгодным предметом обмена. Американский купец Джон Смит, либо сибирский Симеон Хапугин, покалякав с чук-чей-охотником, били по рукам: «Я тебе — медный чайник, пару бутылок спирта и десять пачек табаку, а ты мне — четыре шкурки белого песца, одну — голубого И пару россомашьих... » Осчастливленный туземец нес грабителю драгоценную пушнину, наивно радуясь; «Глупый человек! За несколько шкурок отдает такое добро!.. »
Через века бескультурья, полные жестокой борьбы с суровой природой, многократно обманываемые жадными пришельцами, угнетенные и отсталые чукчи пронесли доверчивое отношение к людям, гостеприимство, незлобивость и честность. Они сохранили свое яркое, самобытное и реалистическое искусство, поражающее тонкой наблюдательностью. Однако численность чукчей из поколения в поколение убывала. Неминуемое вымирание народа предотвратила лишь революция.
Отсутствие современных путей сообщения с далекой северо-восточной окраиной задержало продвижение советской цивилизации на Чукотку. Но в последние годы население полуострова стало реально ощущать благотворное влияние Большой Земли. Чукчи осознали, что есть «большое стойбище Москва», которое никому не позволит обижать и обманывать народ; что есть школа, где детей учат правильно жить; есть «дом больных», где не шаманы и колдуны, а люди в чистой белой одежде изгоняют дурную хворь; есть кооперативная лавка, где можнс приобрести муку, сахар, табак, охотничьи припасы... Примитивный товарообмен постепенно вытеснялся нормальным денежным обращением. Появились первые книги на чукотском языке, учебники для начальной школы. Стаханов рассказал нам, как в одной яранге на северном побережье он застал чукотских ребятишек за изучением букваря на родном языке. Свою письменность народы Севера получили только при советском строе.
Территорию Чукотского национального округа, равную Германии и Италии, вместе взятым, населяли тогда лишь около двадцати тысяч человек; три четверти жителей — чукчи, эскимосы, юкагиры и чуванцы, остальные — русские. Примерно четвертая часть населения обосновалась в поселках и стойбищах на побережье; «оленные» чукчи кочуют вдали от моря. В Анадыре, центре округа, больше тысячи жителей, в Уэллене — свыше пятисот; население арктических поселков быстро возрастало.
Более половины всех доходов население еще недавно получало от оленеводства; оно давало не только мясо, но и единственный строительный материал в этом безлесном крае — шкуры. Поголовье оленей исчислялось сотнями тысяч. Значительный доход приносил промысел морского зверя (моржа, тюленя) и кита. Моржовый и тюлений жир употреблялся в пищу, освещал и согревал яранги береговых чукчей и эскимосов; моржовой кожей обшивали лодки и полы юрт, из тюленьей — нарезали ремни для санной упряжи, изготовляли обувь.
Многие чукчи, прирожденные охотники, промышляли пушного зверя — песца, лисицу, горностая, россомаху, белого медведя. Жители прибрежных поселков на реках Анадырь и Вер-конь, где водятся кета, горбуша и нельма, занимались рыболовством. В советское время развился и кустарный промысел: пошивка непромокаемых сапог из кожи морского зверя, разноцветных меховых украшений для одежды, резных художественных изделий из моржового клыка.
Владимир Сергеевич Стаханов располагал интересными цифрами; они говорили о социалистическом переустройстве Чукотки. Восемнадцать промысловых артелей, два десятка кооперативных лавок, три больницы, восемь школ, несколько центральных пунктов ликвидации неграмотности возникли на полуострове в последние годы. И вот Первые результаты: полторы тысячи грамотных среди коренного населения, где прежде не было человека, способного прочитать хотя бы одно слово.
Возникли новые перспективы экономического развития полуострова: геологи нашли в его недрах уголь, графит, золото, и — кто знает! — какие еще природные сокровища будут открыты в исследуемых районах этого богатого края, лежащего ка краю советской земли...
Ровное гудение авиационных моторов прервало нашу интересную беседу.
— Кто бы это мог быть? Неужели Маврикий? — забеспокоился Миша, лелеявший надежду сходить на «Красине» в Ном, где его друг Маврикий Слепнев со своим самолетом поджидал прибытия ледокола.
— Вряд ли Слепнев, — успокоил Стаханов. — А о Леваневском вы позабыли? Думается, это он летит из Уэллена.
Двухмоторный самолет появился из-за хребта и пологой спиралью пошел на посадку. Оставляя за собой распушенный снежный хвост, «АНТ-4» остановился у самого берега.
Путешествие первое.pdf