Туман. Посадка на мель. Самолет с "Садко"Двадцать восьмого августа 1936 года за кормой «Тороса» растаял в дымке Архангельск. Слабая встречная зыбь слегка покачивала наш перегруженный до отказа корабль. Через несколько часов плавания яркое солнце заволоклось низкими облаками, и вскоре «Торос» окунулся в непроницаемую пелену тумана. Отвратительно бывает на душе, когда стоишь на мостике и еле-еле различаешь силуэт носа собственного корабля. Наша сирена через каждые две минуты разрывала воздух пронзительным визгом. Приглушенно стучал выхлоп мотора на сбавленных оборотах.
«Торос» подходил к наиболее неприятному для судоводителей месту в Горле Белого моря в районе Орловского маяка. Ширина доступного для прохода кораблей фарватера между Орловскими банками и Терским берегом едва достигала 15 миль. В эту щель должны были устремляться все суда, идущие из океана в Белое море и обратно, и, таким образом, опасность столкновения висела буквально над головой.
На паровых судах штурманов выручали их уши, ловившие каждый гудок, всплеск воды, шум проходящего мимо судна. На «Торосе» непрерывный стук мотора заглушал большую часть звуков, идущих с моря, и, откровенно говоря, весь расчет на то, что мы избежим столкновения со встречным судном, строился на предположении, что нас обязательно должен был услышать штурман встречного корабля.
— Нет, так дело дальше не пойдет, — со злостью заметил Владимир Алексеевич, — если сейчас к нам навстречу идет такой же бот, как «Торос», то чорт знает что может получиться. Пошлите-ка, Сергей Федорович, вахтенного на бак — пусть слушает.
Второй вахтенный матрос быстро спустился с мостика и расположился у самого форштевня. Рядом с ним, навострив тонкие подвижные уши, встала, опершись передними лапами на планширь, «Динка», наша судовая собака, верный спутник «Тороса» во всех его переходах.
— Так вот иногда техника, вместо движения вперед, заставляет попятиться назад. Помните, как во времена парусного флота на бак посылались матросы, называвшиеся «вперед смотрящие», ну а мы вот вооружились «вперед слушающими», — улыбнулся Сергей Федорович.
— Приходится, брат, особенно, когда имеешь дело с господами, плавающими под всякими многоцветными флагами.
— Да, тут уже ухо надо держать востро!
Разговор прекратился, и снова капитан и старший помощник сосредоточенно замерли на мостике. Крупные холодные капли осевшего на снастях тумана редким дождем срывались на палубу.
Я спустился в кают-компанию. Наши помещения, напоминавшие к концу погрузки «первозданный хаос», под умелыми руками буфетчика Саши приняли совсем другой облик. Кают-компания была совершенно очищена от всякого груза; в жилых каютах вся загромождавшая их полярная одежда была ловко распределена в спальных мешках, которые были уложены на койках под матрацами, что придало постели больше удобства и мягкости. Теснота, правда, еще чувствовалась, но уже не в таких размерах, как раньше. Способности Саши были выше всяких похвал.
Появлению Саши на «Торосе» мы всецело обязаны Виктору Александровичу Радзиевскому. Месяца за три до нашего выхода в море к нему пришел почти еще мальчик и, потупив глаза, пробурчал:
— Товарищ капитан, возьмите меня к себе на «Торос»!
— А кем бы ты хотел работать?
— Мне все равно, я... я камбузником был.
— Так, значит, ты уже плавал. На каком корабле?
— На ледоколе «Ленин». Только вы не справляйтесь обо мне... уволили меня, — хмуро заявил проситель.
— Плохо. За что же уволили?
— Да так... ну вообще.
— Ну, смелее. Виноват был? Я на ледоколе справляться не хочу, а ты вот сам мне расскажи все по порядку.
Саша вскинул глаза на капитана, немного помолчал я, явно смущаясь, проговорил:
— Конечно, был виноват, да только что же вспоминать это. Никому я ничего плохого не сделал, только себе самому. А на «Торосе» мне очень хочется плавать.
Виктор Александрович понял, что Саша, если и был виноват в чем-то, то не в меньшей мере в его беде были виноваты и окружавшие его. И Саша остался на «Торосе». Все мы, участники экспедиции, за полтора года совместной с ним жизни и работы убедились в том, что Виктор Александрович не ошибся, приняв Сашу на корабль.
В данный момент Саша, накрыв стол, приглашал в кают-компанию к вечернему чаю. Насколько было xo-лодно, сыро и неуютно наверху на палубе, настолько приятно было сесть за наш оживленный стол. Сколько остроумнейших каламбуров, анекдотов и занимательнейших игр видел этот стол за год зимовки! Немало за ним потрудились и наши гидрографы, обрабатывая собранный в поле материал.
Пока еще участники экспедиции не успели, конечно, привыкнуть друг к другу, но уже ясно чувствовалось, что скучно нам не будет. Можно было безошибочно предположить, что «душой общества» бесспорно сделается наш гидрохимик Сергей Александрович. Снимая мок-
рый дождевик в своей каюте, я слышал дружные взрывы заразительного хохота, прерываемые короткими репликами гидрохимика.
— Что, Сергей Александрович, пробирают вас здесь, кажется?
— Да нет, отбиваюсь как могу. Я доказываю, что хороший гидрохимик — это, собственно, почти уже и хороший моряк, а вот наш радист с этим не согласен.
Общее оживление, прерванное моим приходом, вновь возобновилось за столом.
На палубе жизнь шла своим чередом. Через каждые четыре часа сменялись вахты, на баке постоянно находился «вперед слушающий». Орловский маяк «Торос» прошел, не имея точного определения своего места и лишь ориентируясь по его туманным сигналам. Ночью на палубе было особенно неприветливо. Если в течение долгого времени не видишь никакого света, то глаз привыкает к темноте, и она как бы отступает несколько вдаль, но стоит лишь на миг взглянуть на освещенный компас, или какую-нибудь иную ярко освещенную точку, как глаза окончательно отказываются бороться с непроницаемым мраком.
— На мостике! Впереди слышен гудок! — донесся предостерегающий крик матроса с бака. В тот же миг машинный телеграф был переведен судорожно сжимавшей его рукой вахтенного помощника на «стоп». Одновременно наша сирена предостерегающим воем хлестнула воздух. Несколько мгновений тишина нарушалась только глухими стуками работающих моторов, и Вдруг совсем близко, чуть влево от нас, над морем прокатился басистый рокот пароходного гудка. «Торос» немедленно ответил.
— Малый вперед! Право руль!
Слева во мраке что-то проносилось мимо «Тороса», казавшееся страшным, страшным именно потому, что оно было абсолютно невидимым. На короткий миг отчетливо были слышны частые удары лопастей пароходного винта об воду, потом вновь стук нашего мотора заглушил все прочие звуки.
— А ведь наверняка иностранный «купец» — слышали, как бинтом хлопает по воде, пустой идет за лесом в Архангельск. Ну да разошлись, и ладно, ибо все хорошо, что хорошо кончается, сказал какой-то весьма неглупый человек. На руле! На старый курс!
«Торос» снова осторожно начал двигаться вперед.
— Эх, чорт, хоть бы один маячок открылся, определиться бы давно пора — ведь пока шли Горлом, да еще на малом ходу, мало ли куда нас снести могло. Боюсь я за наше счисление, — сокрушался в штурманской рубке Сергей Федорович.
В самом деле, положение наше было не из завидных. В тумане корабль, не имеющий, как наш «Торос», радиопеленгатора, может вести счисление своего пути только по показаниям двух приборов: компаса, дающего направление курса, и лага, показывающего скорость перемещения корабля относительно воды. Если даже оба эти прибора работают совершенно исправно и поправки к их показаниям хорошо известны штурманам, то и в этом случае действительное местоположение корабля может значительно разниться от его счислимого места на карте. Морские течения и ветер перемещают судно так, что действие первых не может зафиксировать лаг, так как он сам переносится вместе с кораблем и окружающей их водой, а изменение движения судна из-за ветра не отмечается компасом, так как положение диаметральной плоскости судна остается неизменным и лишь само оно приобретает побочное боковое движение. Предполагать, что мы имели снос из-за ветра, не было основания, так как все время стояла почти штилевая погода, но течения могли подвести нас очень основательно. Горло Белого моря является единственным проходом, в который устремляется океанская приливная волна, идущая в Белое море. Естественно, что в этом проливе создаются периодически меняющиеся на 180° приливно-отливные течения, достигающие весьма значительной скорости. Эти течения могли значительно изменить скорость хода корабля, на что лаг, конечно, никак не реагировал.
Вот эти невеселые соображения и заставили нашего старшего штурмана Сергея Федоровича призадуматься над картой, прикидывая различные варианты местонахождения «Тороса» и могущие произойти от этого последствия при движении его по настоящему курсу.
31 августа туман сжалился, наконец, над нашими штурманами. Когда «Торос» по счислению проходил маяк на северном берегу острова Колгуева, горизонт с южной стороны заметно посветлел, и сквозь редеющий туман стал обрисовываться отдаленный берег. Мотор заработал полным числом оборотов, пенистый бурун весело зашумел перед форштевнем корабля, увеличившего свой ход к Новой Земле. Из кают на палубу высыпали почти все их обитатели. Только двое суток мы не видели земли, но как-то уже соскучились по ней и с жадностью старались рассмотреть еще не совсем ясные контуры незнакомого берега. Безрадостным представился нам остров Колгуев. Похоже было, что в море кто-то бросил огромную каменную плиту; края ее постепенно источили морские волны и летние ручьи, ветры несколько сгладили острые ребра прибрежных скал, и высится эта ровная пустыня над вечно хмурым морем, как мрачная гробовая доска. На северном выступе острова, подчеркивая его безлюд-ность, одиноко стояло здание маяка с башней. Какими должны быть выдержанными те люди, кому поручено обслуживание этого маяка! Бескрайняя голая тундра с юга и мрачное, большей частью покрытое туманом море с севера — вот все, что видят эти люди изо дня в день в течение круглого года. Метеорологические наблюдения показали, что ясных дней на Колгуеве бывает в год не более одиннадцати. Свист и вой ветра и грохот атакующих берег свинцовых волн Баренцева моря — единственные звуки, которыми природа наделила этот уголок вселенной, если не считать гомона периодически посещающих остров перелетных птиц.
Несмотря на то, что открывшийся берег был для нас большим утешением, так как рассеял наши сомнения в отношении правильности курса «Тороса», подчеркнуто унылый вид Колгуевского маяка все же оставил какой-то неприятный осадок. Сама природа как будто бы была недовольна своим творением и скрыла от нас остров новым зарядом густого тумана, прежде чем «Торос» успел отойти от него на несколько миль.
Теперь мы уже не сбавляли хода, так как вероятность встречи с каким-либо судном была весьма незначительна. Рыболовные траулеры обычно держались много мористее, а прочие суда шли по тому же курсу, что и «Торос» т. е. в сторону Карского моря, а не наоборот. Звук нашей сирены попрежнему периодически разносился над
легкой зыбью, но эти сигналы подавались «на всякий случай» да еще потому, что так было «по штату положено», как заявил боцман.
«Торос» методически отмеривал по 8 миль в час, идя по прямой линии на пролив Югорский Шар. Ночью мы должны были находиться на траверзе острова Матвеева, на котором тоже находился маяк с видимостью огня до 10 миль. Определиться в этом пункте было более чем необходимо, так как отсюда до входа в Югорский Шар оставалось только 30 миль. Ход «Тороса» был сбавлен до среднего. Несколько пар глаз напряженно всматривались в белесый туман, чтобы заметить проблеск маяка, но он так и не показался. Прошел час. Туман еще более сгустился. Стало совершенно очевидным, что открыть маяк нам не удастся. Решили идти к проливу, у входа в который имелось два огня. Раз мы благополучно смогли пройти в сильном тумане почти от самого Архангельска до Колгуева, то не было особых причин думать, что наши штурманы не смогут найти входа в пролив. Кроме того, сегодня был последний день августа и впереди еще предстояло пройти четыре полярных моря, из которых самым страшным в ледовом отношении было последнее — Чукотское. Недаром в нем претерпел столько мытарств «Сибиряков» в 1932 году и погиб прославленный «Челюскин». Чукотские льды создали о себе дурную славу на всю Арктику. Нам надо было торопиться, ибо «промедление» могло оказаться для нас «смерти подобно».
Волнение постепенно совершенно улеглось. Прошло еще три часа. Мотор «Тороса» еле вращал винт. На вьюшке Томсона, расположенной на корме, посменно работали наши гидрологи, выкрикивавшие через каждые две-три минуты отсчеты глубин. «Торсе» имел осадку 4 метра, идти еще было можно, так как глубины моря у входа в Югорский Шар достигают 13—15 метров.
Вдруг с кормы донеслись тревожные крики: «Стоп! Мелко!» — и в тот же момент я почувствовал, как меня качнуло вперед и вверх. «Торос» стал. Наступившая на миг тишина прорвалась бешеным стуком мотора, заработавшего полным ходом назад, но судно оставалось на месте, как вкопанное, «Торос» был слишком перегружен и поэтому в силу своей инерции, несмотря на самый малый ход, прочно сел на мель, и силы мотора явно нахватало на то, чтобы сдернуть его с места.
Начался обычный аврал по съемке с мели. В воду плюхнулась шлюпка, сделавшая промер вокруг судна. Результаты его были совсем неутешительны. С носа и с левого борта мы имели глубину в 3,5 метра, с правого борта — 3 метра, под кормой — немного больше 4 метров, корпуса на четыре сзади корабля глубина сразу увеличивалась до 14 метров-, а впереди тянулась глубина в 3 метра. Вокруг стояла непроглядная темень, усугубляема5 сплошным туманом.
Капитан, отдав распоряжение завезти с кормы на глубину становой якорь, нервно прохаживался по мостику
— Вот ведь паршивая привычка: не сделать сразу то о чем подумаешь. У меня давно мелькнула мысль вытравить смычку каната в воду, и, чорт его знает почему, все откладывал с минуты на минуту — ну вот теперь и рас-хлебывай!
— Вперед осторожнее будем, а сели не крепко, скоро снимемся, — пробую утешить раздосадованного Влади мира Алексеевича, хотя сам прекрасно понимаю некоторую неуместность такой реплики.
Если бы сейчас с моря подул ветер, «Торосу» пришлось бы плохо. Единственным спасением в этом случае является выбрасывание за борт груза, но всякому будет понятно, что эта операция в самом начале плавания не могла быть нам по душе. Шесть часов ни один человек на корабле не знал ни секунды покоя. Наконец, якорь был завезен, и соединенными усилиями главного двигателя и брашпиля «Торос» плавно сошел на глубину.
Надо самому побывать на корабле, находящемся на мели в опасном месте, чтобы понять тот вздох облегчения и радостный блеск двадцати шести пар глаз, которые можно было наблюдать на чуть закачавшемся на легкой зыби «Торосе». Одна часть задачи была решена. Мы снова обрели способность двигаться, управляться, но... куда идти? Туман взял нас за горло. Проход в Карское море — пролив Югорский Шар — был где-то здесь близко, рядом, но, увы, где это «рядом» — никто не мог ответить. Здравый смысл подсказывал, что надо выжидать прояснения погоды, и в то же время какой-то другой, внутренний голос напоминал, что уже настал сентябрь. .. В штурманской рубке, склонившись над картой, решал задачу со многими неизвестными Сергей Федорович.
— Где находится «Торос»?
Этот вопрос сверлил мозг старшего штурмана во время авральных работ, но тогда решением его заниматься было некогда. Сейчас штурманская рубка превратилась в научную лабораторию. Воспаленные от бессонной ночи глаза высматривали на карге различные варианты ошибок в счислении пути «Тороса». Исходная наша точка — Североколгуевский маяк — находилась от нас на расстоянии 250 миль. Если допустить, что рулевые уклонялись от точного курса на 1°,5 в ту и другую сторону и лаг дал ошибку своих показаний в 5%, что является вполне допустимым, то, по навигационным формулам, «Торос» мог оказаться в любой точке полуокружности, центром которой являлся вход в пролив Югорский Шар, а радиус имел 14 миль. Никто, конечно, не мог гарантировать, что уклонения от заданного курса не превышали полутора градусов, как никто не мог утверждать и того, что течение не снесло «Торос» к югу или северу от его пути, тогда наше местонахождение могло оказаться еще дальше от всех предполагаемых нами точек. В памяти воскресли указания некоторых капитанов о том, что ими не раз наблюдались совершенно неожиданные изменения девиации судовых компасов на переходе от меридиана Горла Белого моря до Новоземельских проливов. Задача еще более усложнялась.
Ночной туман постепенно начал принимать сероватую окраску, где-то за его непроницаемой пеленой поднималось солнце. Главный двигатель «Тороса» ожил, вскоре начал постукивать якорный канат, втягиваемый в клюз, и судно самым малым ходом начало удаляться на запад от коварного и невидимого в тумане берега. Глубины моря постепенно увеличивались от 10 до 17 метров. Туман чуть поднялся, и вдруг прямо по курсу «Тороса» показались несколько каменистых островков шхерного типа. Судно задрожало от полного заднего хода и застыло на месте. Мы оказались в какой-то ловушке. Снова Сергей Федорович углубился в карту. На этот раз в задачу вошла одна определенная величина — шхерные островки. Навигационная алгебра была приведена в действие, и через несколько минут на карте Новой Земли, там, где показана губа Лямчина, появилась точка, обозначавшая местоположение «Тороса». Наш снос к северу от заданного курса оказался равным 16 милям, что для плавания в 250 миль является чрезвычайно значительной величиной. Надо полагать, что причины ошибки нашего счисления крылись, с одной стороны, в наличии в юго-восточной части Баренцева моря северо-восточного течения и, с другой, в неверности показания нашего лага на самом малом ходу, которым мы подходили к Новой Земле.
Так или иначе, но все сомнения были разрешены, и «Торос», хоть и ощупью, но направился в долгожданный Югорский Шар. Туман еще раз сыграл с нами злую шутку у самого входа в пролив. Как ни внимательно высматривали мы огонь маяка на мысе Гребень, отмечавшем вход в пролив, мы не заметили его, когда проходили траверз маяка, и уже когда он был за кормой, его короткую вспышку увидел третий штурман.
— Ну, брат! Теперь-то ты попался, — обрадовался капитан, взяв мигающую точку на прицел пеленгатора. «Торос» сделал поворот и уверенно вошел в пролив.
2 сентября утром мы были в Карском море. Впереди предстояло не мало боев со льдом, и поэтому важно было получить наиболее полные сведения о расположении сил этого врага и дислокацию судов в море. Маленькая радиостанция «Тороса» послала в эфир целый ряд телеграмм, адресованных на суда, выполняющие в море исследовательские работы. Через несколько часов были получены ответы с «Малыгина», «Седова», «Новой Земли», «Нерпы», и «Циркуля». Из Баренцева моря откликнулись гидрографические суда «Политотделец», «Вест» и «Профессор Визе». Гробовое молчание хранил «Садко», имевший на своем борту экспедицию Арктического института и направлявшийся по плану на работы в море Лаптевых. Все перечисленные выше суда, кроме «Садко» и «Нерпы», находились в ведении Гидрографического управления Главсевморпути. «Нерпа» выполняла в юго-западной части Карского моря гидрологическую съемку силами сотрудников Арктического института. Этот маленький корабль блестяще справлялся с возложенной на него задачей и в данный момент заканчивал девятый разрез от берегов Новой Земли до меридиана острова Диксона.
Ответные телеграммы развернули перед нами полную картину арктического боя. «Малыгин» выходил с острова Диксона для работ в западной части Карского моря, отмечая положение кромки льда. «Седов», сделав промер от пролива Маточкин Шар до острова Диксона, выискивал в тяжелых льдах пути для прохода каравана судов в районе архипелага Норденшельда. «Новая Земля» делала промер в районе острова Свердрупа. «Циркуль» заканчивал работы в треугольнике между островами Белым, Вилькицкого и Свердрупа. «Политотделец» и «Профессор Визе» подходили к Югорскому Шару с тем, чтобы начать работу в южной части Карского моря.
Полярные льды стояли сплошной стеной примерно на меридиане островов Скотг-Гансена. Нанесенное на карту положение судов в Карском море, с одной стороны, говорило о дружном натиске полярников на арктические твердыни, а с другой стороны — показывало, что эти твердыни будут не скоро разбиты. Караваны грузовых пароходов либо выжидали исхода этой борьбы, отстаиваясь в бухте острова Диксона, либо безнадежно толкались во льдах -на меридиане мыса Стерлегова.
Основная задача «Тороса» — переход в восточную часть Советского арктического сектора — в данный момент была абсолютно неразрешима, но это совсем не значило, что благоприятные южные ветры не расчистят путь к проливу Вилькицкого в какие-нибудь два-три дня. Необходимо было на месте составить такой план работ, чтобы «Торос», по возможности, покрыл промером районы: моря, имевшие еще чрезвычайно много «гидрографических белых пятен», и в то же время постоянно вел бы наблюдение над кромкой льда, чтобы при первой возможности устремиться на восток. Весьма существенно было также дополнить гидрологические работы наших судов и «Нерпы» к востоку от острова Диксона.
Исходя из этих соображений, было решено пройти с гидрологическим разрезом и промером от острова Вилькицкого к островам Скотг-Гансена и, если льды к моменту подхода к последним «Тороса» еще не отступят к северу и востоку, заняться промером в районе моря между материком и островами «Известий ЦИК» и Арктического института.
4 сентября «Торос» стал на якорь для работ на своей первой гидрологической станции в 7 милях к северу от острова Вилькицкого. Стояла прекрасная солнечная погода. Чуть зеленоватая морская вода соперничала своей гладью с нежноголубым небосклоном. Было так тепло, что совершенно не верилось в существование каких-то неприступных льдов в расстоянии нескольких часов хода на восток. Несмотря на то, что по количеству палубного груза «Торос» напоминал продовольственный склад, для гидрологов удалось не только очистить необходимую им рабочую площадку, но даже соорудить из брезента нечто вроде будки, так что условия для работы были совсем не плохи. Правда, добираться к гидрологическому «балагану» через ящичные баррикады было весьма сложно, но с этим пришлось мириться. В исследовательских работах на станции участвовали весь технический состав и вахтенные матросы. В тот же день заработала миниатюрная лаборатория Сергея Александровича, приютившаяся, не без удобств, в правой палубной каюте.
Жизнь на корабле переключилась с походного на научно-исследовательский режим, который был несравненно утомительнее.
Гидрологические станции выполнялись нами через каждые 30 миль, т. е. примерно через 4 часа хода. В промежутке между станциями делали промер, причем через каждые 5 миль «Торос» останавливался для получения наиболее правильных показаний глубин. Работа выполнялась глубомером Клаузена с контролем его показаний по блоксчетчику. В моменты остановок делались также определения дрейфа судна по углу отклонения промерного троса. Работа спорилась, и только очень внимательно присматриваясь к людям, можно было заметить какое-то, если хотите, смущение тем, что «Торос», вместо того чтобы рваться к проливу Вилькицкого, измерял прозаические глубины на западе Карского моря.
— Николай Николаевич, — окликнул меня из своей лаборатории Сергей Александрович, производивший анализ морской воды, добытой ему гидрологами. — а что, лед будет виден?
— А на что он вам?
— Да как же, я второй раз уже попадаю в Арктику, а льда еще не видал. Стыдно дома рассказывать, а врать неудобно, попадешься — еще хуже будет.
Это была шутка, за которой скрывались чаяния всей экспедиции — идти туда, в лед, бороться, окунуться с головой в «арктическую романтику». Увы... ежедневные сводки с острова Диксона приносили одно и то же сообщение, что все суда, не исключая в лидеров-ледоколов, безуспешно бились в непроходимом льду, не пройдя еще и трети пути до заветного пролива Вилькицкого. Опять, как и в Архангельске, надо было вооружиться терпением.
«Торос» заканчивал уже третью гидрологическую станцию, когда на горизонте показались сначала дымок, затем черная точка. Несколько биноклей впились в идущее навстречу судно. — «Садко»! Вот тебе и работа в море Лаптевых! — посыпались восклицания со спардека. В самом деле, прямо на нас, т. е., значит, на запад, шел корабль, чрезвычайно напоминавший по первому взгляду ледокольный пароход «Садко», на котором должно было находиться почти все руководство Арктическим институтом. Корабль как будто бы даже несколько изменил курс, увидя, что «Торос» снялся с якоря, и шел явно к нам. Уже совершенно отчетливо была видна голубая марка Главсевморпути на трубе парохода, как вдруг над ней появился столб пара и над гладью моря пронесся звук парового гудка, приглашавшего нас подойти ближе. В тот же момент я разглядел в бинокль на борту судна белую надпись «Малыгин».
Получилось что-то совсем непонятное. «Малыгин» был передан на всю навигацию нашему Управлению для выполнения гидрографических работ в проливе Вилькицкого. Тяжелая ледовая обстановка вынудила пароход изменить свой план, но появление его у острова Вилькицкого было совсем загадочным. Между тем, «Торос» поравнялся с бортом «Малыгина» С обоих судов раздались крики взаимного приветствия, покрытые громким голосом в мегафон, раздавшимся с мостика парохода:
— Николай Николаевич, здравствуйте! Сегодня во время ледовой разведки от острова Диксона к мысу Желания исчез самолет с ледокола «Садко». На самолете два человека, запас горючего был только на два летных часа. Прекращайте работу и следуйте на розыски по курсу 330°. Пройдите 60 миль и, если ничего не обнаружите, возвращайтесь к Диксону. Сообщите о случившемся на все встречные суда. Несите непрерывную радиовахту.
Новость была далеко не из приятных. «Торос» сейчас же изменил свой курс и полным ходом пошел на северо-запад. В наблюдательной бочке на фокмачте появился штурман, высматривающий в бинокль злополучный самолет.
Невольно закрадывалась мысль, что наши поиски были похожи на розыск иголки, затерянной в стоге сена. Но в данный момент это была единственная возможность оказать помощь гибнущим, и ее надо было использовать до конца.
На горизонте стали появляться отдельные льдины, очень напоминавшие стаи лебедей, сидящих на глади какого-нибудь озера. «Торос» временами менял свой курс, чтобы убедиться, что на воде действительно плавает льдина, а не самолет. Мостик и борта «Тороса» были усеяны людьми. Каждый отчетливо понимал, что при малейшей невнимательности можно не заметить среди плавающего льда крошечную точку самолета, что неминуемо повлечет за собой гибель людей. Наконец, пройдены и заданные нам «Малыгиным» 60 миль. Вокруг только беспредельное море, усеянное сверкающими на солнце льдинами. Начался довольно свежий ветер. Настроение падало вместе с падением барометра, предвещавшего усиление ветра, а следовательно и увеличение опасности для затерянных в море людей.
В эфире носились радиограммы с извещением о не-счастьи. «Нерпа», почти заканчивавшая суточную гидрологическую станцию, прекратила работу и тоже устремилась на поиски. С «Малыгина» пришло распоряжение повернуть к острову Диксона и продолжать поиски. Попутный ветер позволил поставить паруса, и «Торос» десятимильным ходом пошел на юг. Вскоре на горизонте показалась «Нерпа», также идущая по направлению к острову Диксона.
Вдруг эфир принес еще одну телеграмму: «Полученным сведениям самолет Ш-2 найден острове Диксона зпт следуйте своему назначению тчк Благодарим за помощь счастливого плавания».
Эта телеграмма сразу успокоила всех, но и вызвала одновременно чувство досады. Оказалось, что «исчезнувший» самолет и не вылетал никуда. «Садко», стоя в бухте острова Диксона, направляет на разведку льдов самолет, дает ему горючего на два часа полета и никого не извещает об этом. За самолетом никто не следит. Проходит три часа. Самолет не возвращается. Руководство экспедиции на «Садко» поднимает тревогу, срывает с работы корабли... после этого обнаруживает, что самолет и не улетал, собственно, никуда с острова. Чувствовалось, что в организационном отношении экспедиция на «Садко» заставляла желать много лучшего.
Подойдя к берегу для уточнения своего местоположения, «Торос» возобновил прерванные работы.
Зимовка на Торосе.pdf