Пришло письмо из Алма-Аты, пришло нежданно-негаданно от Павле Груденко, с которым расстались более сорока лет тому назад. В письме были и фотокарточки на которых мы запечатлены у самолета ПР-5. Павел кратко писал о своем житье-бытье, большой семье, взрослых, самостоятельно живущих детях, внуках, и о том, что мой адрес узнал через редакцию журнала «Гражданская авиация», в котором прочитал мой «Ночной полёт». Письмо живо воскресило в памяти незабываемые полёты в небе Казахстана в годы молодые.
Новый пятиместный самолёт ПР-5 я принял в конце лета тридцать пятого года. Его пригнал из Москвы пожилой пилот Московской перегоночной авиагруппы Винников.
Это была одна из первых модификаций широко известного в то время подутороплана П-5, применявшегося как в лётных школах для обучения курсантов, так и на воздушных трассах для перевозок почты и пассажиров в задней двухместной, открытой всем ветрам и вихрям кабине.
Так называемый «воздушный лимузин» был новинкой в полном смысле этого слова, пилотская и пассажирская кабины его были полностью закрыты плексигласом, что создавало определённый уют и удобство, защищало от сильной воздушной струи, завихрений и осадков
Изучив особенности новой машины, я приступил к тренировке. Вырулив на старт и установив «воздушный лимузин» в направлении взлёта, я внимательно осмотрел приборы, опробовал рули управления, установив стабилизатор «на ноль». Затем еще раз подогнал сиденье и ножные педали по своему росту и удобно уселся. И, захлопнув фонарь пилотской кабины, внимательным взглядом «зафиксировал» трехточечное положение самолета относительно земли и горизонта, чтобы потом, на посадке, придать ему точно такое же положение. Только после этого поднятием левой руки попросил разрешения на взлет.
Стартер взмахнул белым флажком. И я дал полный газ. Самолет быстро помчался вперед… В заход и расчет на посадку было вложено все мое старание и умение. Приятно было видеть, и ощущать всем существом пилота, как новый для меня самолет несся на больший скорости в трехточечном положении на метровой высоте [54] над границей летного поля и точно, как по заказу, мягко коснулся земли у самого «Т». «Вот так-то и надо!»-мысленно улыбнулся я, разворачивая самолет после пробега для повторного заруливания на взлет. В общем, все полеты по кругу, валеты и посадки были хорошими, хорошими сверх моего ожидания.
Подписывая акт о допуске меня к полетам с правом перевозки пассажиров, старина Винников проставил самые высокие оценки.
Итак, я стал летать и в «воздушном лимузине». Его обслуживал молодой скромный до застенчивости авиатехник Паша Груденко. И летал в качестве бортмеханика, чтобы обслуживать самолет на периферийных аэродромах и посадочных площадках. Делал он все надежно, аккуратно и в срок, матчасть работала безотказно, Чего же еще надо летчику, любившему летать всюду? Летать и летать. Летая всюду и довольно часто вне трасс, приходилось попадать в очень сложные метеоусловия, особенно осенью и зимой. Но всегда мы выходили из этой ситуации благополучно и прилетали в аэропорт назначения даже тогда, когда там уже и не ждали.
Однажды глубокой осенью, когда на севере республики лег уже первый снег, мы вылетели из Адма-Аты в Караганду без посадки в Балхаше. Все шло нормально, погода соответствовала прогнозу, и на Балхашском аэродроме выложили из полотнищ знак, разрешающий пролет до Караганды. Но когда под сплошными облаками был пройден горный перевал - самый сложный и опасный участок трассы и до пункта назначения оставалось километров восемьдесят, самолет из слабого снегопада попал в такой густой, что в пилотской кабине стало темно, как ночью. Я сразу же вцепился глазами в приборы, стал пилотировать вслепую, надеясь, что заряд вот-вот кончится. Но прошло и пять, и десять минут, а видимость нисколько не улучшалась: впереди и под собой ничего не видно. А мне-то очень хотелось «пробиться» к аэродрому во что бы то ни стало, для поддержании своего престижа, тем более что Караганда была совсем близко. Но все же здравый рассудок взял верх. Развернув самолет на обратный курс, я засек время, стал ждать выхода из «пекла». Прошло десять минут, но никакого улучшения. «Неужели снегопад успел навалиться на всю трассу?» - серьезно забеспокоился я. Но, к счастью, вскоре вышел в район, где снегопад был реже. Но до Балхаша дойти уже не хватало светлого времени. Что [55] же делать? Встал в круг, высматривал место для посадки.
- Ты что?—спокойно спросил Павел, прильнув своим румяным, круглым лицом к форточке, что была в перегородке между пилотской и пассажирской кабинами.
— Буду садиться!—громко крикнул я ему и тут же представил себе, как он, Павел, повернувшись к пассажирам, смежив свои чуть припухшие голубые глаза, будет беспечно зевать, мол, ничего особенного не произошло. А у меня на душе кошки скребли: самолет-то был не на лыжах, а на колесах, и попадись под снегом какая-нибудь канавка, ямка, кочка — сразу же встанет на нос или даже кувыркнется на «лопатки». Поэтому уже с малой высоты я ушел на второй круг и еще дважды низко прошел над полянкой, но ничего подозрительного так к не заметил.
После мягкой посадки, самолет более полукилометра мчался по свежему, рыхлому снегу, как бы испытывая мои и без того напряженные нервы. Наконец-то пробег закончился.
Я легко вздохнул и, открыв фонарь пилотской, громко объявил:
— На сегодня полет окончен!—и спустился на крыло, затем спрыгнул в снег.
Павел подвесил за борт маленькую лесенку и сошел по ней, а за ним и приунывшие пассажиры.
— Мы рассчитывали сегодня же уехать поездом из Караганды в Петропавловск. А теперь черт знает где оказались,— проговорил мрачно моложавый пассажир.
— Почему «черт знает где»?— возмутился я.— Сели в ста километрах от Караганды. На трассе. А почему? Сами видели, в какую погодку попали. Я не мог рисковать вами и машиной. Поняли?
- Верно, верно. Чего там, - сказали другие два пассажира, уже закурившие возле консоли нижнего крыла.— Вот только теперь в Караганде и Алма-Ате поднимется целый переполох. Самолет-то не прибыл по назначению. И неизвестно, где он.
- Это так, - согласился я. - Но, к сожалению у меня нет никакой возможности сообщить о вынужденной - кругом безлюдная дикая пустыня да горы. Но не будем огорчаться! Самолет цел. Мы невредимы. Одеты все тепло, прокоротаем ночь. А там, глядишь, утром погода улучшится, и мы перелетим, перелетим без посторонней помощи.[56]
Мотор молотил на малых оборотах, У меня в голове еще теплилась кое-какая надежда — вот-вот буран стихнет, и мы взлетим. Но это были напрасные мечты. Метель усилилась, и сумерки сгустились.
— Как с двигателем?— спросил Павел.— Сольем воду или всю ночь будем держать на прогреве?
— В общем-то надо бы выключить и слить воду. Потому что за длинную ноченьку сожжем весь бензин и перелетать не на чем будет. А к тому же скажи, как утром запустим холодный мотор, да еще без воды?
— За-пус-тим!— твердо заверил Павел.— Сейчас вот солью воду. Накрою его теплым чехлом, и пусть остывает постепенно: конденсат не будет образовываться на свечах, останутся сухонькие. А это и обеспечит вспышку паров бензина даже в холодных цилиндрах. После запуска дашь немного поработать мотору, минуту не больше, и то на малых оборотах, и выключишь. Я быстренько залью воду.
— А где ты, мил человек, возьмешь ее?
— Не беспокойся, командир. Пока ты объяснялся с пассажирами, я тем временем походил вокруг и обнаружил ручей. Гляжу на него и не верю своим глазам: журчит, как в весеннее снеготаянье. Пойдем, посмотришь.
Действительно, ручеек темной змейкой извивался средь белого снега, журчал, звенел тихим колокольчиком.
— Сейчас оттепель, так что за ночь не замерзнет!
— Не голова у тебя, Паша, а целый Дом Советов!..
— Ты все шутишь надо мной, командир.
Слив воду и зачехлив мотор, Павел сходил с ведерком к ручью, принес воды. Она была вкусна, как из минерального источника. Все пили ее с наслаждением. Затем еще раз перекурили перед тем, как забраться в самолет.
— Немножко тесновато в нашем пассажирском «салоне» для пятерых,— сказал я, втиснувшись туда последним.
Ничего, ничего, как говорится, в тесноте, да не в обиде!— весело сказал Ромм, секретарь Северо-Казахстанского обкома партии.
Я хотел было вскрыть металлический ящик с НЗ, взять немного продуктов, но передумал. Обойдемся сегодня и так, на воде, мало ли сколько просидим здесь.
Ромм, словно прочитав мою мысль, достал из своего толстого портфеля копченую рыбу и большой кусок там-[57]бовского окорока, А моложавый пассажир, который вна¬чале уж больно сокрушался, что сели «черт знает где», извлек из своего саквояжа вкусно пахнущий пирог.
- Тещин гостинец,- пояснил он,
- Давайте распоряжайтесь, командир,— сказал Ромм.
- Нет уж, пожалуйста, вы сами.
Расстелив на коленях какой-то журнал, он разделил все поровну.
— Прошу!
Молча ели, запивая холодной водой. Настроение у всех поднялось. Людям свойственно свыкаться со своим положением, каким бы оно ни было.
Пустились в разговоры. Инициатором был неутомимый Ромм. Ему было лет сорок с лишним. Крепкий, коренастый. С сухощавым лицом и серо-зелеными припухшими глазами. А широкий морщинистый лоб с большими залысинами как бы говорил, что хозяин его немало повидал на белом свете. Мы с удовольствием слушали забавные и грустные истории.
Вспоминая свое детство и юношество, прошедшие в Петрограде до революции, он рассказал и такой эпизод:
- Однажды и нам на квартиру нагрянули жандармы. С обыском. Искали запрещенную литературу. Всё [58] перевернули вверх дном. Уже «дело» подходило к концу. Вдруг один из жандармов вытаращил свои рачьи глаза да как рявкнет: «Алгебро! - да так громко гаркнул, как будто он нашел тягчайшее преступление против всего рода человеческого. «Дай сюда!»— потребовал ротмистр и, взглянув на поданный ему учебник по алгебре, тихо, сквозь зубы процедил: «Дурак!» С тем и ушли.
Усталость и пережитые волнения давали знать, постепенно все засыпали в неудобных позах, поджав ноги под диванчики. Я перебрался в пилотскую кабину и, за¬кутавшись в теплую двустороннюю собачью доху, быстро уснул.
Рассвет наступил тихий и теплый. Но небо по-прежнему хмурилось, сея ровный крупный снег.
Бодро вылез из пилотской кабины. Умылся мягким снегом. Хорошо!
Слезли Павел и пассажиры. Тоже стали умываться.
— Ну что, запустим?—спросил Паша.
— Давай!— сказал я и забрался в свою кабину. Паша проворачивал винт, а я тем временем заливным шприцом шприцевал в цилиндры бензин.
— Стоп, хватит!— крикнул я и, сделав минутную паузу, чтобы бензин в цилиндрах испарился, еще громче крикнул на землю: «От винта!» Включил зажигание, открыл баллон со сжатым воздухом. Мотор завелся сразу. Масляный манометр показал давление 6, значит, масло в двигателе нормально зациркулировало. Это уже хорошо. Но через минуту я выключил мотор, чтобы «не поджарить» его без воды в системе охлаждения.
Груденко быстро залил в мотор воду, которую по цепочке передавали ему в брезентовом и железном ведрах. После этой операции я снова завел мотор и хорошо прогрел его на всех режимах. Работал как часы!
Осталось проверить заснеженную площадку и взлететь. Последнее меня больше всего беспокоило в данный момент. Снегу-то поднавалило порядочно. Разбег будет трудноват, тем более на колесах. Вымерил все шагами, полоска оказалась исключительно ровной и длинной. Но еще одна забота свалилась на мою голову: снег усилился. Надо поторапливаться, а то и не взлетишь.
По своим следам зарулил в самый конец и, развернув самолет в обратном направлении, остановил его, внимательно присмотрелся к проделанной колее. Осмотрел приборы. Опробовал рули. Все в порядке.
— Ну, пошли!—сказал я мотору и дал полный газ. [59]
Толстый снег вначале заметно тормозил разбег. При шлось левой рукой энергично перевести сектор газа за защелку —дать форсаж, к чему я прибегнул впервые. И все же взлет был тяжелым, самолет разбегался больше обычного.
После отрыва и набора высоты взял курс на Караганду. Полет проходил в сплошном снегопаде до самого конца. Аэродром был сильно заснежен, это почувствовалось и на посадке, и при заруливании на стоянку.
— Мы тут ужасно переполошились,— сказал начальник аэропорта, когда я сошел с самолета и доложил ему о вынужденной.— Вчера к твоему прилету поднялась такая пурга, что света белого не видно было. Потом всю ночь и Алма-Ата, и Балхаш, да и местные власти запрашивали и запрашивали, где самолет. А что я мог ответить? Требовали организовать поиски. Но куда там! Чтобы сами потерялись, что ли? Но потом, поразмыслив хорошенько, я пришел к твердому убеждению, что ты не стал бы во что бы то ни стало «пробиваться» к аэродрому, сломя голову. И выходит, как в воду смотрел! Одним словом — спасибо!
— Вам спасибо, Николай Семенович, на добром слове!
В этот день и в последующие два дня прилетов в Караганду не было из-за плохих метеоусловий. Я вволю отоспался.
