В нетрассовые полеты над огромной территорией Казахстана, полеты в самые необжитые уголки его все сильнее и сильнее захватывали меня, вызывали во мне страстное желание увидеть и узнать еще больше и больше; хотелось как бы объять необъятное.
Когда летишь ранним погожим утром, воздух свеж и удивительно прозрачен. И видишь издали, за многие километры, как высокие горы, подступившие к Алма-Ате с юга, своим белоснежным зубчатым венчиком упираются в нежно-голубое небо. И так хочется взлететь выше тех гор, посмотреть на них сверху, увидеть, что за ними.
И вот однажды пришлось лететь за горы. На границу с Китаем. Вывезти больного пограничника. Перелетев на санитарном С-2 невысокий перевал, я очутился над довольно широким плоскогорьем. А дальше, сколько мог видеть глаз, все горы и горы, а над ними одинокий шатер — ослепительной белизны пик. «Вот это да!— воскликнул я.— «Посмотреть бы поближе».
Случай вскоре представился.
Как-то в начале сентября 1936 года ко мне в номер (я жил в гостинице Дома Советов в Алма-Ате) ворвался командир авиазвена санитарной авиации (она тогда называлась авиацией РОКК— Российского Общества Красного Креста) Алексей Нестеровский.
- А ну быстрее собирайся, - потребовал он, тяжело дыша. - Полетим в Каракол. Договоренность с твоим начальством есть.
— Не кричи, скажи толком, в чем дело.
— Получено сообщение: альпинисты штурмовали пик Хан-Тенгри. Терпят бедствие,— пояснил он.— Но где они, в каком месте и что с ними, никто ничего не знает.
— Значит, на Хан-Тенгри!— я вскочил с кровати, как по боевой тревоге, я даже запел: «Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц...» [51]
Из Алма-Аты мы вылетели на двух самолетах: на одном Нестеровский, на другом я. И захватили с собой врачей во главе с профессором Казахского мединститута Зикеевым.
Прилетели в Каракол (ныне Пржевальск), сразу же дозаправили один самолет П-5, сняли с него все, даже сумку с инструментами, чтобы облегчить машину.
Ранним утром мы с Нестеровским, летевшим в задней кабине за штурмана, взяли куре на Хан-Тенгри. Пик был очень хорошо виден. Первые четыре тысячи метров высоты самолет набирал легко, но потом скороподъемность его стала уменьшаться; дышать становилось все труднее и труднее. Кислородного питании на борту не было.
Я не имел еще достаточного опыта полетов над высокими горами, да и никто еще до нас здесь не пролетал. Временами казалось, что самолет не сможет перетянуть через скалы, которые вначале казались совсем близко-близко - рукой подать. Но это вскоре прошло. Я стал хорошо и уверенно ориентироваться, почти безошибочно определять расстояние до высшей точки, над которой должны пролететь с набором высоты.
Стрелка высотомера очень медленно передвигалась к цифре 6500. Дышалось очень тяжело. В шлемах, кожаных регланах, свитерах и собачьих унтах мы страшно замерзли - термометр, установленный на левой стойке крыла, показывал минус 50 градусов.
Через круглое зеркало, установленное на стойке центроплана, я посматривал на Алексея - он был значительно старше меня и чувствовал себя хуже. Из-за нехватки воздуха мне приходилось делать как можно меньше движений, чтобы сохранись силы.
Белоснежный, как гигантская сахарная голова, Хан-Тенгри величаво господствовал над бескрайними горными хребтами Тянь-Шаня. Я подвел самолет к нему совсем близко и с маленьким кренчиком, «блинчиком», стал отворачивать вправо, пристально вглядываясь в кипенно-белые склоны Хан-Тенгри. Но никаких признаков при сутствия на нем людей, никаких темных пятен не было видно.
Еще и еще прошли возле пика, но также безрезультатно. Тогда со снижением направились в долину реки Инылъчек.
Потеряв высоту, мы отогрелись и надышались теплым плотным воздухом. Вскоре мы заметили группу людей с вьючными животными. Снизились метров на сто, я стал [52] делать над ними круги. Видно было, как люди обрадовались. Они махали руками, бросали вверх шапки. Затем выложили что-то наподобие стрелы в направлении ущелья, которое открывало путь в Киргизию. Сбросив им вымпел с запиской, мы улетели.
В ущелье мы обнаружили еще несколько человек с носилками. Не было сомнения, что и они поняли, почему над ними в узком, тесном ущелье, маневрируя между скал, носится самолет. Сбросив и второй группе вымпел, мы направились в Пржевальск. К этому времени туда прилетел к нам на помощь еще один самолет, пилотируемый летчиком Емельяновым.
Нестеровский с врачом на санитарном У-2 тут же улетел обратно в ущелье. Там он примостил самолет на каком-то пятачке, при этом у них лопнул трос, стягивающий шасси.
Но, проявив находчивость, Алексей чем-то связал злосчастный трос и благополучно налетел с двумя сильно обмороженными альпинистами.
На следующий день от альпинистов мы узнали, как с ними приключилась беда: оказывается в ночь на 31 августа группа опытных спортсменов, возглавляемая Виталием Абалаковым, штурмовала пик Хан-Тенгри.
На его семикилометровой вершине победители ликовали: зажгли световые шашки и водрузили алый флаг Родины.
Когда спускались с вершины, разыгрался буран страшной силы. Природа жестоко обошлась с отважными первооткрывателями.
Самолетами их срочно доставили в Алма-Ату. Некоторым требовалось неотложное хирургическое вмешательство — ампутация ног...
Прошло полгода. И другой случай заставил меня заново пережить и в полную меру осознать, что означают полеты, связанные с горами. Однажды отличный летчик, жизнерадостный смуглый красавец Виктор Островский на пятиместном самолете ПР-5 на трассе попал в сильнейший снегопад. Виктор продолжал полет, хотя хорошо знал, что впереди горный перевал. «Авось, проскочу - думал он. Но проскочить не удалось... Он совершил вынужденную посадку в ущелье, чудом спас самолет и пассажиров.
Да, горы бывают безжалостно жестоки. Но ничто, ни какая сила не может остановить извечного стремления человека увидеть я узнать все больше и больше... [53]
