После гибели моего бомбардировщика и штурмана капитана Полищука я со стрелками-радистами был не у дел, потому что полк уже не имел резервных машин из-за потерь, понесенных в октябре.
Страна переживала невероятно тяжелое время. Наши дальние бомбардировщики, вылетая по нескольку раз в день, бомбили вражеские войска, наступавшие на Москву.
Обидно было сидеть без самолета в такое жаркое время. Но что поделаешь?
Мы продолжали базироваться на подмосковном аэродроме. Летный состав жил в двухэтажной каменной школе возле высокой церкви в селе, что раскинулось по обеим сторонам шоссе. Вечерами выходили иногда погулять на безлюдное разбитое шоссе. Отсюда было видно, как в звездном небе Москвы рвались зенитные снаряды, бившие по фашистским самолетам. [104]
Как-то мы со штурманом играли в шахматы, неожиданно ко мне прибежал посыльный и доложил:
- Товарищ лейтенант! Вас срочно вызывают в штаб.
Мне поручили перегнать подбитый бомбардировщик Ер-2 на авиазавод в ремонт. Естественно, это обрадовало меня: снова летать! К тому же из города Н-ска, где был авиазавод, надеялся дозвониться жене в Свердловск.
Накануне дня вылета меня еще раз вызвал командир полка, но уже вместе с моим новым штурманом, старшим лейтенантом Николаем Палкиным.
После всесторонних указаний Гусев перевел разговор на наши семьи.
У вас жена в Свердловске?— спросил он меня.
Так точно, товарищ подполковник.
А у вас, Палкин, где?
Тоже в тех краях, недалеко от Свердловска, в Режском районе. Я родом оттуда.
Командир предложил нам закурить и сам закурил. И, посмотрев на меня, сказал:
На заводе обстоятельно уточнишь, сколько времени потребуется для ремонта, и, если будет не менее пяти свободных дней, разрешаю обоим побывать в Свердловске. Надеюсь, что Еременко знают все пилоты ГВФ и возьмут со штурманом. Так ведь?
Совершенно верно, товарищ командир,— ответил я, еле сдерживая радость предстоящего свидания с женой и маленькой дочуркой, с которыми расстался в канун воины, улетев спецрейсом в Москву.
Перед взлетом, когда двигатели были опробованы и вещи экипажа уложены, мы с инженером полка еще раз. осмотрели шасси, законтренные в выпущенном положении намертво.
Сделано крепко, по-русски!— сказал серьезно инженер.— Гарантирую, шасси не сложится, но только на одну перегонку до завода. Так что прошу аккуратней садиться и взлетать. Желаю всего доброго!
Летчики, свободные от вылетов, несмотря на дождливую, холодную погоду, пришли проводить. Двое из них тоже были из Свердловска: Иван Алексеевич Морозов и Григорий Бузовир.
Жена Морозова Анна Григорьевна Широкова — летчица, летала над Уралом на маленьком У-2. У них была двое детей. (Забегая вперед скажу, что и после гибели мужа на войне Широкова долго летала и воспитывала
[105] детей. Сын ее тоже стал летчиком на транспортных самолетах.)
Друзья-летчики передали для жен письма и посылки. Каждый фронтовик мечтал побывать дома, хотя бы денек. Нам с Палкиным тоже выдали мясных консервов, сгущенного молока, галет, сахару и даже по три плитки шоколада.
Взлетев, я сразу развернул самолет на курс следования, так как светлого времени оставалось в обрез, погода прескверная: шел снег с дождем, облака до земли. Надо бы идти в облаках или поверх их, но приводная радиостанция в Н-ске не работала, а без нее туда не пройдешь вслепую. Вот и пришлось всю дорогу идти на малой высоте. Приборная скорость с выпущенными шасси 280 километров в час, а это значило, что до Н-ска пройдем около трех часов и прибудем в сумерках, что крайне нежелательно, так как заводской аэродром я не знал. Пришлось увеличить скорость и довести ее до 309 километров.
Вскоре штурман доложил, что прошли Горький траверсом и в конечный пункт прибудем засветло.
С Палкиным это был мой первый полет, и, естественно, мне хотелось присмотреться к нему — впереди предстоят полеты с ним на боевые задания. Верно, он уже воевал, имел орден Красного Знамени. Он тоже, как и Полищук, небольшого роста. Только светловолосый и голубоглазый. В полете спокоен и, чувствуется, уверен в себе.
Штурман, как идем?— спросил я его.
— Вот сейчас пролетаем над Гавриловкой,— показал он на промелькнувшую под нами большую деревню. И перешел из длинного носа самолета и сел рядом со мною в кресло, расположенное чуть ниже.
Я кивнул головой в знак одобрения.
— Прикури, пожалуйста, папиросу и дай мне,—попросил я его, так как сам я совершенно не мог отвлечься от пилотирования самолета, быстро летевшего на малой высоте.
Выскочили прямо на центр старинного большого города и низко, над крышами, пронеслись над ним.
Посадил самолет на залитый лужами аэродром стараясь не тормозить, чтобы избежать дополнительной нагрузки на шасси. Самолет бежал на большой скорости на нагрузки по сплошным лужам, как глиссер, разбрызгивая в разные стороны воду с грязью. Наконец-то скорость погас-[106]ла. Я осторожно стал рулить между двумя рядами новых самолетов к воротам огромного цеха. Дождь со снегом продолжал лить. Самолет на разбитых местах юзил и, чуть прозевай, в любой момент мог задеть крылом другие машины.
В ангар наш бомбардировщик не взяли: он был перегружен неоконченными самолетами, которые завод выпускал. Вооружение и боекомплекты приняли на хранение.
Завод работал круглые сутки, в цехах визжали дрели, стучали пневмомолотки, гремел и звякал металл. У строящихся самолетов — женщины и подростки. Авиастроители не жалели сил, лишь бы только скорее и больше дать фронту скоростных машин. Такого самоотверженного труда я еще никогда не видел.
Снаружи, возле ворот цехов, навалены горы оборудования, эвакуированного с других заводов — все мокло под дождем. Рабочие и служащие, одетые кто в хорошее пальто, кто в замасленную робу, перетаскивали эти громоздкие, тяжелые станки в цеха.
В столовой много военных летчиков, неделями ожидавших новые самолеты. Наскоро пообедав, мы пошли размещаться на временное жительство.
Комендант привела нас в двухэтажное каменное здание, в котором до войны, видимо, были бухгалтерия и [107]другие службы заводоуправления. В коридорах, освещенных тусклым светом, разместились семьи эвакуированных со своими скромными пожитками. Было много детей — школьного, дошкольного возрастов и совсем маленькие: кто плакал, кто играл.
— Вот что, товарищи,— сказал я, закуривая папиросу,— у нас комната метров двадцати, никакой мебели, кроме стола и двух стульев. Не многовато ли для пятерых? А в коридорах видели, что творится?
— Видели, видели, товарищ командир. Неплохо бы семьи три-четыре поместить в нашу комнату,— предложил старший техник-лейтенант Дремин.
Но измученные переездами женщины, у которых было больше детей, чем у других, вначале наотрез отказались переселиться в нашу комнату.
— Вам же снова скоро улетать на фронт,— поясняли они.
Однако вскоре они согласились и переселились в нашу комнату.
На второй день наш Ер-2 также не приняли в цех. Мы с Палкиным пошли к военпреду.
Военпред, сухощавый подполковник, недовольно посмотрел на нас, когда мы вошли в его кабинет, и как-то сквозь зубы процедил:
— Что имеете ко мне?
— Я командир звена дальнебомбардировочного полка особого назначения. Пригнал в ремонт боевой самолет Ер-2. Но вот уже второй день на исходе, а его не берут в цех.
— Ну и что?— нервно передернул плечами военпред.
— Как — ну и что? Враг рвется к Москве. Самолет крайне нужен фронту.
— Сейчас все крайне нужны,— небрежно перебил он меня.
Я едва сдержал свое негодование... В общем, разговор закончился безрезультатно. Рядом был кабинет главного инженера завода. Открыв дверь, я спросил:
— Разрешите?
— Заходите, ребята, заходите,— сказал полный, красивый пожилой человек.— Ну, рассказывайте, чем вы так возбуждены?
В это время дверь распахнулась и порывисто вошел военпред.
— Я вас не приглашал,— сказал главный инженер.—Я занят: у меня фронтовики. [108]
Главный инженер оказался человеком исключительно обаятельным, он внимательно нас выслушал и сказал:
Ваш Ер-2 завтра будет в цехе. Завтра же зайдете к шестнадцати часам, скажу, сколько дней займет ремонт. Мы вышли от него обрадованные, воодушевленные. На следующий день, убедившись, что наш самолет цехе, я к концу дня, как и было условлено, пошел к главному инженеру. Но у него шло совещание. Я объяснил суть дела секретарше и попросил узнать, можно ли мне надеяться на прием. Она зашла в кабинет и, к моему удивлению, тут же вернулась со словами: «Заходите, пожалуйста».
А, фронтовик!— приветливо улыбнулся главный инженер.— Ремонт вашего самолета займет не менее семи дней, так доложил мне начальник производства. Желаю разумно распорядиться свободным временем,— еще раз улыбнулся он и пожал мне руку.
Оставив за себя старшим техника звена и введя его в курс разговора с главным инженером, я с Палкиным на ночь поехал в аэропорт. Там сказали, что утром на Свердловск будет Ли-2. Командир корабля Михаил Бычков без всяких разговоров взял нас в рейс.
Военного выпуска самолет с турелью сверху фюзеляжа летел со скоростью 210 километров в час. К тому же он совершенно не отапливался. В пассажирской грузовой кабине было холодно. Кроме нас двоих, летел еще начальник политуправления ГВФ бригадный комиссар Семенов, одетый в желтый реглан без подстежки. Мы разговорились.
Он, припомнив мою фамилию, стал расспрашивать и про других пилотов, которых направили в военную авиацию в начале войны.
За разговорами время шло побыстрее. Чем ближе подлетали к Свердловску, тем больше мы с Палкиным волновались.
И вот прилетели.
С душевным волнением я постучал в дверь квартиры, в которой, казалось, не был целую вечность.
Открыла соседка по квартире Мария Осиповна, мать пилота Сергея Бусина, который тоже был в военной авиации. На руках у нее была моя маленькая дочка. Я взял её к себе приговаривая и целуя: [109]
— Танечка, доченька, как ты подросла.
Малышка сперва кривила ротик, намереваясь расплакаться.
— Мама где? Мама, мама...
Танечка успокоилась, стала ручонкой показывать на дверь.
Жена была в магазине, там ей кто-то сказал, что я прилетел. Прибежав домой, она бросилась ко мне и, уткнувшись лицом в грудь, долго плакала.
— Ну что ты, успокойся, я дня на три.
Я представил ей Николая Палкина. Но он даже не захотел выпить чаю, поторопился на вокзал. Договорились, что на третий день он вернется к нам.
Хотелось, чтобы мое пребывание дома осталось в памяти нашей, как самые светлые, счастливые дни. Вечером мы с Тоней пошли в театр, взяв с собой Таисию Бузовир. Билетов не было, но, как фронтовику, администратор нашел мне лучшие места в партере.
Смотрели веселую комедию «Ярмарка невест».
В Свердловске не было затемнения. Но меня поразило множество молодых смуглых, хорошо одетых парней и мужчин на улицах.
Да здесь у вас, в городе, огромные людские резервы,— сказал я своей Тоне и Таисии.
Черт бы их побрал!— выругалась Таисия Бузовир.— Кто воюет, а эти только цены вздули. Ни к картошке, ни к молоку не подступиться. Молоко 500 рублей литр! Куда это годится!
Старикам соседям, Марии Осиповне мы дали несколько банок консервов и немного сахару, а Акиму Васильевичу— еще несколько пачек моршанской махорки. «Спасибо, Федорович,— благодарил он,— это мне на всю зиму».
Все дни мы с женой занимались хозяйственными делами. Хотелось запасти продуктов хотя бы немного на зиму.
Три дня пролетели так быстро и незаметно, как будто их и не было. Николай Палкин вернулся в назначенный срок. Его приехала проводить жена.
Надо было улетать, хотя у нас в запасе оставалось, еще три дня. Погода ухудшалась, самолеты летали редко. А назавтра как раз планировался в Н-ск почтовый самолет. Пилот обещал взять нас.
Расставание в войну — самый тяжелый час в жизни. Грустно было оставлять крохотную дочурку. Увижу ли [110] ее еще?.. У самолета стояли наши жены и горько плакали.
В тесной кабине почтового ПС-40 мы долго молча курили. В голове был какой-то сумбур и вообще хотелось забыться, ни о чем не думать.
Анатолий Кравченко домчал нас до Н-ска за три часа. Поблагодарив Толю за полет, мы отправились на авиационный завод.
На самолете работы шли полным ходом. А через четыре дня все было опробовано и проверено. Поставили вооружение, загрузили боекомплект. К вечеру мы перелетели в аэропорт, где находилась комендатура, обеспечившая перелет боевых самолетов.
Разрешения ждали три дня: погода была очень плохая. Но мы не отлучались из аэропорта ни на шаг. Переобмундировавшись дома в хорошие регланы на меху, мы с Палкиным чувствовали себя превосходно, гораздо лучше, чем в меховых комбинезонах.
Как-то ко мне подошел высокий, стройный и очень худой генерал-лейтенант и как знакомому подал руку, а может, просто от душевной доброты. Спросил:
- Как дела, летчики? На фронт возвращаетесь?
- Да, товарищ генерал.
- Ну, что же, ребята, желаю вам только победы! [111]
В эти дни в аэропорту я видел писателя Алексея Толстого, одетого в коричневое пальто с бобровым воротником и такого же цвета меховую шапку с бархатным верхом. Я шел в комендатуру и поздоровался с ним, он хотел поговорить со мной. Испытывая какую-то неловкость, я уклонился от разговора, сославшись на занятость. Впоследствии очень сожалел об этом.
В комендатуре предложили мне лидировать до подмосковного аэродрома полк пикировщиков, но я отказался за отсутствием приказа командующего нашей авиацией.
Перед вылетом в аэропорту собралось много летчиков ГВФ, которые хорошо знали меня и других, кто воевал на новейших бомбардировщиках Ер-2. Желали с победой возвращаться домой.
Вырулив на старт, я помахал им из кабины рукой и приказал стрелкам отсалютовать тремя короткими очередями из тяжелых пулеметов, чтобы опробовать огневые точки.
Возвращение в родной полк для всех было большой радостью. Поэтому при подходе к своему аэродрому я разогнал самолет до «бешеной скорости» и на малой высоте со свистом и ревом пронесся над штабом, как бы докладывая этим о прибытии из командировки и готовности экипажа к выполнению новых боевых заданий.
Вернувшись в полк, экипаж сразу же включился в боевую работу: наносил сильнейшие удары по вражеским войскам в районе Истры, Яхромы и других местах их скопления. Внизу все горело, а Москва была рядом.
В первых числах декабря командир полка Анатолий Гусев и комиссар Андрей Кошелев объявили нам радостную весть: наступление фашистов на Москву захлебнулось. Враг, неся громадные потери, отступал.
Мы ликовали. Дышать стало легче.
Мы стали ходить на дальние цели.
19 января 1942 года был получен приказ Ставки уничтожить крупный штаб врага, в котором находились представители фашистского верховного командования.
Мы понимали, что задача очень ответственная. И выполнить ее не легко. Цель тщательно охранялась мощной истребительной авиацией и зенитной артиллерией.
Кому поручить выполнение задачи? И опять выбор пал на экипаж Гайворонского.
Были назначены и дублирующие экипажи Алексея Линева и Анатолия Стружилина. [112]
Бомбардировщикам надлежало подойти скрытно и атаковать внезапно, чтобы не спугнуть врага. Ребята точно вышли на цель. И серия фугасок разнесла вдребезги фашистское логово.
Вечером того же дня, как только дальние бомбардировщики возвратились на базу, из Москвы пришло сообщение, что их экипажи награждены боевыми орденами.
Много боевых вылетов сделали бывшие летчики ГВФ. Но не всем им было суждено дожить до Дня Победы. И Александр Гайворонский тоже погиб. Все они отдали свои молодые жизни за многонациональный советский народ, за нашу светлую Родину.
