За день до полюса, где-то между 88-м и 89-м градусами северной широты, наши вертолетчики раздобыли (каким образом — только им известно), а точнее — поймали «сувенир» — довольно внушительный кусок древесного ствола, ветхий, но аккуратный, хорошо отшлифованный льдом. Поскольку приполюсный район не очень щедр на такие подарки, находку назвали «древом познания». В том, что это дерево, никто не сомневался. И нашли его действительно в океане. А дальше уже началось домысливание. Будто дрейфовало оно две тысячи лет, побывало невесть где и вообще является исторической ценностью. Кучиев, которому отдали находку, не принимал ее всерьез, но и не отрицал предположений.
— Видно будет. Передадим ученым, те разберутся, — сказал он.
Я так и не поняла, была это шутка или... Но если и шутка, то со смыслом. Думается, что именно название — «древо познания» — родилось не случайно. Вместе с ним родился еще один символ нашей экспедиции, в основе которой лежали наука и практика: познание — во всех областях знаний, причастных к Арктике. Полюс сам по себе не был главной целью похода. Он как бы венчал этот поход, громадный труд ученых, конструкторов, мореплавателей, находившихся на борту атомохода и отсутствовавших, всех, кто обеспечил успех высокоширотного рейса.
Изо дня в день, в течение тринадцати суток так много делалось и узнавалось, что выяснить подробности каждого эксперимента было просто невозможно. Их знал руководитель экспедиции — министр морского флота СССР Т. Б. Гуженко, их знали капитан
Ю. С. Кучиев и люди, которые непосредственно занимались этим.
А заниматься было чем. Широты — незнакомые. Кругом — загадки.
Главное — лед. Что бы ни делалось, всюду присутствовал он, все связывалось с ним. Как писал Э. Кренкель, борьба за Северный морской путь — это борьба со льдом. Лед как камень преткновения. Он живет и движется по своим законам, одни из них — известны человеку, другие пока неведомы. Распространяет свою власть не только над полярной областью. Ему этого мало. Охлаждая арктический воздух, который постоянно путешествует, «прикладывая руку» к рождению циклонов и антициклонов, лед посылает к нам, на материк, порой совсем неожиданные заморозки и ветры, пронизывающие до костей.
А каков он здесь, на нашем пути? Оказывается, знать до сантиметра его толщину — вовсе не значит знать многое. Потому что даже при своей массивности лед может быть не таким уж страшным, если есть разводья. Иногда через многометровые торосы «Арктика» пробивалась гораздо легче, чем через гладкие бесконечные поля.
Выдержат ли ледовый натиск гребные лопасти? Как долго придется энергетической установке работать в «пиковом» состоянии и готова ли она перенести ошалелую тряску во льдах?
Корпус «Арктики»... Способен ли он выдержать любое сжатие? История оставила нам в наследство немало печальных примеров, когда льды, ополчившись, раздавливали суда.
Узнать, ответить на многие вопросы, все взвесить и предсказать. Ради этого люди трудились днем и ночью, нередко пренебрегая и отдыхом, и обедом.
«Как дела?» Этот вопрос зачастую был излишним. По лицам, по настроению угадывались удачи и неудачи.
Волновался, суетился в начале пути — пожалуй, даже чрезмерно — аспирант Валерий Беляшов (он и его группа представляли в экспедиции Центральный научно-исследовательский институт имени А. Н. Крылова): долго не было льда. А когда он появился — капитан попросил повременить с экспериментом. Не хотел останавливать ледокол, убеждая:— Наберитесь терпения. Погодите, еще настоимся во льдах, накувыркаемся так, что не захочется. Тогда и проверите все.
Да и старпом некстати привязался с вопросами:
— Меня интересует, куда вы пришпандорили тот винтик? На борту? Я ж в ледовый пояс не разрешал...
Но о каком терпении может идти речь, когда «Арктику» трясет на торосистых ухабах! Того и гляди, датчики, примостившиеся на лопастях, «полетят», не успев сообщить ничего экспериментатору. А в его идею мало кто верит, фантазией называют. Но он-то верит и должен доказать другим. Именно доказать и именно на практике, потому что такие работы нигде и никогда в мире еще не проводились.
Никакой шагомер, наверное, не вынес бы такой нагрузки. Десятки раз взад-вперед по многоэтажной махине атомохода: ходовая рубка — отсек (где стоят осциллографы и магнитограф), отсек — ходовая рубка.
Через двое суток экспериментатор успокоился. «Арктика» уже не мчалась напропалую, а все чаще останавливалась. И из-за льдов, и по просьбе Беляшо-ва, который выяснял, как ведет себя семитонная лопасть винта. А вела она себя спокойно, надежно, не причиняя никому огорчений. И запасные, взятые на борт на всякий случай, лежали без дела. Так и не понадобились.
К концу эксперимента у Валерия были красные глаза, довольный вид и такое состояние, когда человеку, скинувшему с плеч гору, лишь хватает сил выдохнуть: «Ух!»
В курсе всех новостей «ледовых» специалистов я была постоянно, потому что четыре раза на день мы встречались в кают-компании за одним столом с Моисеем Ионовичем Финкельштейном, профессором Рижского института инженеров гражданской авиации, и его молодым помощником (кстати, бывшим мурман-чанином) Эдуардом Ипатьевичем Лазаревым (Эдуард в том же институте заведует отделом измерений толщины льда в проблемной лаборатории). Созданная рижанами аппаратура «Лед» «налетала» ровно столько часов, сколько вертолет был в воздухе. Находилась на его борту. Она доказала свое право на существование неоднократно: устанавливалась на борту вертолетов и самолетов ледовой разведки, прошла «крещение» во время продленных арктических навигаций, в ямальской операции 1976 года. В эксперименте по использованию аппаратуры для исследования морфологии припая мыса Харасавэй получены хорошие результаты. Впервые была разработана методика построения морфологических карт участков льда по данным этого толщиномера, что может значительно облегчить работу при выборе трассы.
— Наша аппаратура, — говорит Финкелыптейн, — умеет определить состояние льда на больших площадях, его возраст. Пожалуй, нигде в мире нет такого штатного прибора. Но хочется отметить, что условия для аппаратуры здесь, в высоких широтах, новые и довольно сложные.
В экспедиции на Северный полюс рижский толщиномер проводил съемку состояния льда, определял его возраст. Без погрешностей в оценках, конечно, не обошлось, но они были незначительными. По крайней мере, теперь ясно, над чем надо продолжить работу. Вечером 17 августа Моисей Ионович сообщил, что, пока народ веселился, они успели замерить толщину льда на полюсе и по окружностям в радиусах 500 метров, одного и двух километров. Аппаратура «Лед» проявила себя с лучшей стороны. Результаты перепроверили потом с помощью... электробура. Устроившись на табуретке, сверлили лед между «Арктикой» и флагштоком в трех точках. Не обошлось без курьеза: табуретку забыли на полюсе. Зато лишний раз подтвердилось, чего стоит наша «Арктика»: она колола почти четырехметровый ледовый панцирь!
Многие участники экспедиции напряженно трудились в главный полюсный день. В том числе и водолазы. Это отметил с точностью по минутам судовой журнал:
«17 августа. 12.00. Ледокол лежит в дрейфе. Производится подготовка к водолазному осмотру винто-рулевой группы.
12.50. Водолаз ушел под воду.
15.30. Водолаз вышел из воды. Произведен осмотр...
16.00. Машины в часовой готовности. Продолжаются водолазные работы.
17.13. Водолаз вышел из воды. Приварено два стопора на правом гребном винте и один стопор — на левом. Водолазные работы закончены».
В масштабах «Арктики» эти поломки — не поломки. Но если бы были и более серьезные, то водолазная группа под руководством А. А. Тягульского справилась бы с ними. Опыта не занимать, все пятеро — специалисты высшей квалификации. Правда, и для них это был эксперимент — спускаться в воду Северного Ледовитого океана, да еще на самом полюсе, прежде не приходилось.
Остался очень доволен своими наблюдениями частый гость на борту «Арктики» сотрудник Института атомной энергии имени И. В. Курчатова, член-корреспондент Академии наук СССР Николай Сидорович Хлопкин:
— Этот рейс еще раз доказал, что атомная энергетика — надежная штука. Теперь есть все предпосылки для увеличения грузопотока на полярной магистрали.
