Изображение
31 июля 2012 года исключен из Регистровой книги судов и готовится к утилизации атомный ледокол «Арктика».
Стоимость проекта уничтожения "Арктики" оценивается почти в два миллиарда рублей.
Мы выступаем с немыслимой для любого бюрократа идеей:
потратить эти деньги не на распиливание «Арктики», а на её сохранение в качестве музея.

Мы собираем подписи тех, кто знает «Арктику» и гордится ею.
Мы собираем голоса тех, кто не знает «Арктику», но хочет на ней побывать.
Мы собираем Ваши голоса:
http://arktika.polarpost.ru

Изображение Livejournal
Изображение Twitter
Изображение Facebook
Изображение группа "В контакте"
Изображение "Одноклассники"

ДВЕНАДЦАТЬ ПОДВИГОВ. Сборник.

 tit.jpg
 cover.jpg

Л., Гидрометеорологическое изд-во, 1964

УДК 551.5.551.46.98(023)
Ответственный редактор доктор географических наук Л. Ф. ТРЕШНИКОВ
Составитель сборника кандидат исторических наук В. М. ПАСЕЦКИЙ


Полна загадок далекая Арктика. Льды и воды Северного Ледовитого океана скрывают еще много тайн природы, которую настойчиво стремится познать человек. Путем отважных, который через студеное море проложила легендарная четверка папанинцев, прошли двенадцать советских научных станций. Их дрейф порой продолжался по нескольку лет. Течения и льды уносили смельчаков к берегам Гренландии и Канады. Тысячи километров отделяли их от Родины. Океан разбивал хрупкие пристанища полярников — ледяные, поля, гибли палатки и приборы, а советские люди продолжали нести вахту на льдах, вписывая в повесть о мужестве и отваге одну страницу прекраснее другой.
О жизни и труде на дрейфующих станциях рассказывают участники опасной и почетной научной вахты, в том числе известные всему миру полярные исследователи Э. Т. Кренкель, М. М. Сомов, А. Ф. Трешников, Е. И. Толстиков.
Книга рассчитана на массового читателя, она иллюстрирована интересными фотографиями.


СОДЕРЖАНИЕ

Н. Волков. НА ЛЬДИНЕ ЧЕРЕЗ ОКЕАН

 ф101.jpg
Николай Александрович Волков — бывалый исследователь Арктики. Более 25 лет он плодотворно занимается ее исследованием. Изучая ледовый режим океана, Николай Александрович, трудится над тем, чтобы совершеннее предвидеть пути движения льдов в Северном Ледовитом океане, который он пересек на льдине в 1955—1956 гг.

Вскоре после Нового года стало известно, что станция «Северный полюс-3» в своем стремительном дрейфе прошла район Северного полюса и приближается к берегам Гренландии. Было решено взамен ее весной 1955 г. создать новую дрейфующую станцию «Северный лолюс-5».
В программу научных работ, разработанную Арктическим институтом, были внесены существенные изменения и дополнения на основе анализа материалов наблюдений за прошлые годы и накопленного опыта.
Комплекс океанографических наблюдений значительно расширился. Помимо регулярных океанографических станций, через каждые 30 миль Дрейфа, и систематических гидробиологических станций, предусматривалось проведение выносных станций на вертолете. Особое место в программе было отведено наблюдениям за течениями, включавшим непрерывную регистрацию течений на различных горизонтах, от поверхности до глубины 1000 м, с помощью автоматических самописцев.
[101]
Вопросам изучения ледяного покрова придавалось особое значение. Лед — главное препятствие для плавания по Северному морскому пути, и, безусловно, он заслуживает значительно большего внимания, чем ему уделяли до сих пор. Теплообмен через лед, таяние, нарастание, подвижки, разломы и торошение ледяных полей в тесной связи с сопутствующими и воздействующими на лед гидрометеорологическими факторами — таков далеко не полный перечень вопросов, возникающих при изучении ледяного покрова. Большое значение эти исследования имеют для решения проблемы ледового баланса Северного Ледовитого океана; данные о ледовом балансе берутся за основу при составлении долгосрочных ледовых прогнозов.
Важнейшим разделом ледоисследовательских работ, предусмотренных программой, являлось изучение тер-мики льда и снега с помощью полупроводниковых термометров (термистеров). По сравнению с прошлыми годами был значительно расширен объем наблюдений за таянием льда и процессами формирования поверхности ледяного покрова в летний период.
Комплекс аэрометеорологических наблюдений включал температурное и ветровое зондирование атмосферы посредством ежедневного выпуска двух радиозондов до предельной высоты (20—30 км). С целью изучения физических особенностей атмосферных процессов намечалось два раза в месяц проводить серии учащенных выпусков радиозондов и шаров-пилотов. Большой круг вопросов связан с наблюдениями за солнечной радиацией. Актинометрические наблюдения, имеющие первостепенное значение при изучении теплообмена, теплового и ледового баланса, при выяснении вопросов, связанных с жизнедеятельностью морской флоры и фауны, охватывали все основные элементы радиационного баланса.
Программа магнитных наблюдений осталась без изменений. Главной задачей, как и раньше, являлось исследование вариаций земного магнетизма в высоких широтах. Как известно, вторжение солнечных корпускул вызывает целый ряд явлений в магнитном поле Земли — северные сияния, магнитные бури, ионосферные возмущения и т. д. Все эти явления тесно связаны между собой, и для глубокого всестороннего изучения земного магнетизма в программу были включены наблюдения за
[102]
склонением, вертикальной и горизонтальной составляющими магнитного поля.
Помимо указанных наблюдений, предусматривались специальные наблюдения за состоянием ионосферы, за прохождением радиоволн, а также ряд методических исследований.
Подготовка новой дрейфующей станции началась еще с 3 декабря 1954 г.
Экспедиция была укомплектована в основном ленинградцами — сотрудниками Арктического научно-исследовательского института. Большинство — молодые специалисты, окончившие два-три года тому назад Высшее арктическое училище имени адмирала С. О. Макарова. Заместителем начальника и руководителем гидрологического отряда был назначен 3. М. Гудкович, проведший один год на дрейфующих льдах в качестве гидролога станции «Северный полюс-2». В состав гидрологического отряда вошли Н. П. Шестериков и В. А. Спичкин — участники многих арктических экспедиций.
Аэрометеорологическую группу возглавлял С. И. Соколов — опытный специалист. На Г. И. Кизино возлагались метеорологические и актинометрические наблюдения; в его группу входили молодые полярники-аэрологи В. И. Никонов и В. Л. Диденко. Астрономические и магнитные наблюдения должен был проводить Р. М. Галкин, геофизическую группу дополняли В. Б. Смирнов и А. П. Селиванов. Кроме того, в состав станции вошли радисты И. Г. Галкин, М. М. Любарец и К. И. Грачев, механики А. И. Кирилин, Л. Е. Пономарев, терапевт А. С. Гаврилов и повар В. А. Загорский.
С самого начала подготовки было решено возможно шире электрифицировать будущую станцию. Применение новой измерительной аппаратуры, в частности эхолота, бифилярных вертушек и других приборов, необходимость предохранения многочисленных гидрологических лунок от обмерзания в зимний период, зарядка аккумуляторов для радиостанции, замена бензиновых мотоциклетных моторов в гидрологических лебедках электромоторами, создание на территории станции на период длительной полярной ночи яркого электрического освещения и, наконец, перевод домиков с газового отопления на электрическое требовали много энергии. Удовлетворить эти нужды маломощные бензиновые дви-
[103]
гатели, применявшиеся на дрейфующих станциях СП-З и СП-4, не могли. Возникла мысль создать на станции центральную достаточно мощную электростанцию, которая бы непрерывно обеспечивала током все объекты. Кроме того, сооружение электростанции позволило бы значительно уменьшить затраты на создание дрейфующей станции за счет сокращения перевозок горючего и топлива.
Вопрос о целесообразности постройки центральной электростанции и о виде тока вызвал многочисленные споры. Особенно трудно оказалось выбрать вид тока. Одним требовался переменный ток, другим — постоянный. После размышлений, учтя все потребности и нагрузку, остановились на постоянном токе как наиболее выгодном в наших условиях.
В качестве жилищ и лабораторий на льду, помимо хорошо зарекомендовавших себя в прошлых экспедициях палаток КАПШ-1 и КАПШ-2, были заказаны домики конструкции Шапошникова, которые с успехом использовались на дрейфующих станциях СП-3 и СП-4. Автор внес в их конструкцию несколько существенных изменений и предусмотрел ряд удобств.
Учитывая вероятность значительного удаления лагеря от посадочной площадки, мы взяли с собой ультракоротковолновую радиостанцию «Урожай», а для внутренней связи в лагере заказали автоматическую телефонную станцию на 10 абонентов. Для перевозки грузов и домиков планировалось взять гусеничный трактор. Ну и, разумеется, станции придавался вертолет МИ-4, на который возлагалась не только перевозка всех станционных грузов с аэродрома на выбранную льдину, но и выполнение научных исследований, выносных гидрологических станций, ледовая разведка и подъем метеорографов.
Все заказанное оборудование и снаряжение станции, к сожалению, не могли быть подготовлены в столь короткий срок. В частности, электролебедки и дизели со всем электротехническим оборудованием мы рассчитывали получить только к августу, домики — к июню, а некоторые приборы в сентябре.
К концу марта подготовка в основном была закончена. Большая часть снаряжения отобрана, проверена, упакована и отправлена самолетами на исходную базу, в порт Тикси.
[104]
В ясный морозный день 3 апреля, простившись с пришедшими проводить нас сотрудниками института, друзьями и родственниками, коллектив станции в полном составе вылетел в Тикси.
Были забыты все тревоги и волнения, связанные с подготовкой к экспедиции. Все мысли были устремлены в будущее. Нам предстояла трудная, но почетная и интересная работа.
Самолет уже 4 часа находился над океаном в поисках подходящей льдины для новой дрейфующей станции. На побережье бушевала жестокая пурга, а здесь, в центре Полярного бассейна, на безоблачном небе ярко светило солнце и только едва заметная сверху рябь на поверхности воды в свежих разводьях да извилистые струйки снега, передуваемого по ледяным полям, свидетельствовали о слабом восточном ветре.
Все благоприятствовало поискам. Самолет ЛИ-2 под командованием одного из старейших полярных летчиков Героя Советского Союза Виталия Ивановича Масленникова имел достаточный запас горючего и все необходимое для длительного нахождения на льду в отрыве от своей . базы.
Пристально всматриваясь в очертания проплывающих под самолетом с виду однообразных ледяных полей, непрерывно с помощью секундомера определяя их горизонтальные размеры, мы искали то единственное паковое поле, которое наилучшим образом, отвечало бы нашим требованиям. Хотелось найти большое, минимум два километра в поперечнике, холмистое, округлой формы, старое монолитное поле, окруженное со всех сторон молодыми льдами. В случае подвижек молодые льды служили бы своеобразным буфером между нашей льдиной и паковыми полями.
Закончив площадную съемку района и отметив на карте все замеченные нами паковые поля, мы решили вторично их обследовать и выбрать лучшее. В центре района, в точке с координатами 82°04' с. ш. и 156°52' в. д., наше внимание привлекли два крупных паковых поля, резко выделявшиеся среди окружающих торосистых годовалых льдин и сморозей. Отсутствие на их поверхности остроугольных торосов и большое количество холмов свидетельствовали о том, что эти поля в течение прошедшей зимы не деформировались. Внимательно
[105]
присмотревшись к ним, мы отметили, что по мощности эти поля превосходили все найденные ранее. Особенно заметно выделялась крупными формами рельефа восточная часть малого поля, площадь которого составляла около 10 кв. км. Здесь располагалась группа пологих возвышенностей с огромным холмом в центре высотой около 6—7 м.
— Кажется, мы нашли то, что искали, — сказал я Виталию Ивановичу Масленникову.—Поищем теперь поблизости посадочную полосу.
Набрав высоту 600 м и осмотрев окрестности, Масленников заметил полоску ровного льда, зажатого между двумя паковыми полями. Остановив свой выбор на этой полосе и определив ее длину, которая оказалась равной 2 км, пилот прошел над ней на бреющем полете и, сбросив дымовую шашку для определения направления ветра, благополучно совершил посадку.
Осмотр полосы и измерение толщины льда, которая оказалась равной 160 см, заняли немного времени. Убедившись, что по своим размерам полоса может служить отличной перевалочной базой, мы быстро разбили палатку и устроились на ночлег.
19 апреля от начальника экспедиции В. Ф. Бурханова получили «добро» на организацию в выбранном нами месте дрейфующей станции. В тот же день, вечером, на посадочной полосе, уже обставленной флажками, приняли первый самолет ИЛ-12 начальника авиаотряда М. А. Титлова, доставивший метеоролога Г. И. Кизино, кинооператора А. П. Семина и горючее для самолета Масленникова.
Со следующего дня самолеты начали перевозить из Тикси личный состав станции и имущество экспедиции. Одновременно другие самолеты приступили к доставке на перевалочную базу оборудования и домиков со станции СП-З, которая- в эти дни закончила свою работу.
Во второй половине дня 21 апреля на льдину прибыл вертолет МИ-4. Эта удивительная машина должна была перевезти в лагерь все грузы, поступающие с Большой Земли на перевалочную базу. В тот же день, несмотря на позднее время и начавшуюся низовую метель, мы совершили тщательный осмотр выбранной льдины, сделали посадку в намеченном месте и установили заранее
[106]
заготовленные колышки-указатели с дощечками в местах разгрузки вертолета и разбивки первых палаток.
На перевалочной базе уже сосредоточилось свыше 20 т первоочередных грузов, необходимых для развертывания станции: палатки, радиостанция, научное оборудование метеорологов и астрономов, хозяйственная утварь и продовольствие на первые дни.
Можно было приступить к следующему этапу организации станции.
Утро 22 апреля. Температура —40°, безоблачно. Свежий восточный ветер перехватывает дыхание и с «жестокой нежностью» ласкает нас, оставляя на лицах зазевавшихся полярников бледные следы своих поцелуев.
Навсегда запомнится этот день, первый день станции СП-5. Нешуточное дело на ветру и морозе собрать палатку. Самое трудное было собрать каркас. Зато потом дело пошло быстрее. Не прошло и двух часов, как Володя Загорский, установив в одном углу палатки плиту, начал готовить свой первый обед на льдине.
В этот день все было первым: Р. Галкин первый раз определил координаты, радисты впервые установили связь с Большой Землей, а метеоролог Г. Кизино подал в установленный срок первую сводку погоды.
А к концу дня, когда закончили сборку пятой жилой палатки, разыгралась и первая пурга.
Разбросанные по льдине грузы быстро заносило снегом. На глазах исчезали оставленные на снегу лопаты, топоры, молотки и мелкие предметы.
Несмотря на крайнюю усталость, пришлось стащить все грузы в одно место, накрыть их брезентом и только потом расположиться в манящих теплом и уютом палатках.
За день вертолет сделал 15 рейсов и перевез почти все имущество, находившееся на перевалочной базе и необходимое для развертывания первоочередных работ. Но вот пурга! Казалось, природа, возмущенная вторжением на полюс человека, нарушившего вечную тишину и покой полярных льдов, стремилась изгнать нас и засыпать снегом следы нашего пребывания. Целые сутки бушевала пурга. Но работа в лагере не прекращалась. Научные сотрудники занимались благоустройством и утеплением палаток. Проверяли оборудование, сортировали грузы. К вечеру 24 апреля ветер стих. Снова под
[107]
лучами яркого солнца ослепительно засверкал снег и раздвинулись ледяные дали.
Лагерь рос. Через три дня на одном из холмов появился домик, куда из палатки перебрались радисты. В юго-западной стороне поставил белый шатер для магнитно-вариационной станции магнитолог Р. Галкин. Чуть в стороне появились мачты и будки метеостанции, а еще дальше к северу, за грядой холмов начал готовить площадку для ионосферной станции геофизик А. Селиванов.
А грузы все прибывали и прибывали. На перевалочную базу то и дело совершали посадку самолеты, из которых выгружали ящики с оборудованием и продовольствием, бочки с горючим, баллоны с газом, мешки с углем, фанеру, доски, разобранные домики и многое другое, необходимое для жизни и работы на льду в течение года.
На западной окраине лагеря, за высокими холмами, гидрологи начали долбить гидрологические лунки. Работа эта нелегкая. Во льду трех-четырехметровой толщины предстояло прорубить отверстия размером 2X2,5 м. Однако с помощью аммонита работа подвигалась быстро. Гидрологам помогали все сотрудники станции, не занятые срочной работой или наблюдениями. К концу третьего дня над двумя лунками уже установили палатки, и гидрологи, чтобы задобрить Нептуна, покидали в океан всю оставшуюся в карманах мелочь. Но Нептун, видимо, остался недоволен столь скудным подношением и не раз потом, к досаде и огорчению гидрологов, обрывал вертушки, грунтовые трубки, тралы и планктонные сетки.
К концу месяца в лагерь прибыли все сотрудники станции. Последним прилетел руководитель геофизической группы В. Б. Смирнов, доставивший со станции СП-З ионосферную станцию и лучшую собаку-вожака Мамая. Дрейфующая станция СП-4 подарила нам пса Пингвина и щенка Малыша, на редкость смышленого и отважного. Не раз он выручал полярников, предупреждая о появлении медведя, и, бесстрашно бросаясь на зверя, обращал его в бегство. Но что удивительно! Собаки никак не хотели оставаться в лагере. Едва их выгружали из вертолета, как они под предводительством Мамая удирали за 8 км на посадочную полосу. Это продолжалось до тех пор, пока не перестали летать самолеты. Только убедившись, что их оставили на льду совсем и что в лагере жить сравнительно сносно, они сми-
[108]
рились с жизнью на океанских льдах и вскоре привыкли к ним.
Приближалось Первое мая. Ожидая много гостей, мы решили построить достаточно вместительное помещение из снега. Место для снежного дома, которому дали громкое имя «дворец», выбрали у подножия пологого холма против кают-компании. Архитектурная разработка фасада «дворца» и руководство строительством были поручены инженеру Шапошникову. Весь коллектив станции ежедневно после ужина поступал в его распоряжение на 2—3 часа.
Сооружение возводилось с учетом «последних достижений строительной техники» из крупных снежных блоков, которые мы тут же выпиливали из огромных сугробов.
Через три дня появились контуры «дворца», а к 30 апреля строительство было полностью закончено. Несмотря на полуметровую толщину стенок, солнечные лучи проникали внутрь «дворца», создавая иллюзию подводного мира, только без медуз и актиний. Что касается рыбы, то благодаря стараниям нашего кока Володи Загорского она в изобилии имелась в маринованном и жареном виде на празднично украшенных столах в день Первого мая.
На этот день было назначено торжественное открытие станции и подъем флага, в связи с чем ожидалось прибытие флагманского самолета с руководителями Главсевморпути и Арктического института.
И вот наступило Первое мая. Погода как по заказу. Прозрачная хрупкая голубизна весеннего неба. Словно белые лебеди, плывут на запад редкие облака. Искрящийся снег и алые флажки над снежным дворцом и трибуной создают приподнятое праздничное настроение.
В 4 часа по московскому времени вертолет доставил в лагерь руководство экспедиции и экипаж самолета. Весь состав станции выстроился на площади перед «дворцом». Кинооператор А. Г. Семин и фотокорреспондент В. В. Егоров с заранее подготовленных позиций начинают съемку. Короткий рапорт об окончании строительства лагеря и готовности научных групп к выполнению исследований. Звучит команда директора Арктического института В. В. Фролова: «Поднять флаг!» К вершине флагштока медленно поднимается алое полот-
[109]
нище — государственный флаг Советского Союза. В этот момент раздаются пять залпов: традиционный салют в честь открытия дрейфующей станции.
После первомайского митинга гости в сопровождении хозяев лагеря отправились во «дворец» на праздничный обед.
Когда гости разъехались, а слегка захмелевшие и утомленные хозяева забылись глубоким сном, в лагере остались бодрствовать только два человека: вахтенный гидролог Н. П. Шестериков, временами обходивший льдину в сопровождении своего друга Пингвина, да радист М. М. Любарец, которого все еще продолжала засыпать «пурга» поздравительных телеграмм.
7 мая на станцию прибыла последняя группа нашего коллектива — экипаж вертолета МИ-4, который оставался с нами зимовать. Красная машина, взметая снежный вихрь, опустилась недалеко от центра лагеря. Много и славно поработал этот вертолет на станции СП-З. Командир его Алексей Бабенко вместе со всем составом этой станции возвратился на Большую Землю, а его место за штурвалом занял Иван Рожков. Он привел вертолет на нашу льдину через Северный полюс, пролетев над дрейфующими льдами 1500 км. Теперь с помощью двух вертолетов перевозки пошли быстрее. К этому времени было закончено удлинение посадочной полосы, и мы смогли принимать тяжелые, четырехмоторные самолеты, которые каждым рейсом доставляли по 10 т груза.
За это время наша льдина, гонимая ветрами и течениями на северо-запад, приблизилась к восточным склонам хребта Ломоносова. Глубина уменьшилась до 2,5 км.
20 мая, когда исполнился месяц с начала нашего дрейфа, льдина «разменяла» очередную, 83-ю параллель и повернула на восток. Строительство лагеря было уже закончено, полным ходом шли исследовательские работы. Жизнь на льдине постепенно приобретала строго размеренный ритм.
А весна уже вступила в свои права. С каждым днем все выше и выше поднималось солнце, и на южных склонах торосов появились первые сосульки. В лагере уже побывал полярный воробей-пуночка, невесть какими путями залетевший в район полюса. Эта крохотная
[110]
птичка прожила в лагере четыре дня, подкормилась и внезапно исчезла.
С тревогой посматривали гидрологи на термометр — столбик ртути медленно, но неуклонно поднимался вверх. До наступления таяния нам предстояло пробурить во льду десятки скважин для того, чтобы вморозить в них приборы и произвести топографическую съемку льдины.
Работа в самом начале внезапно осложнилась тем, что в районе пробитых лунок появилась трещина и две из четырех лунок оказались отрезанными от лагеря. Первая трещина, появившаяся 5 мая к западу от лагеря, разделила наше поле пополам в меридиональном направлении. В этот день никаких подвижек льда не происходило, и у нас создалось впечатление, что разлом вызван прохождением волны через ледяной покров. В последующие дни вдоль трещины наблюдались незначительные подвижки, временами она расширялась до 20 м. Появление трещины не вызвало особого удивления, ибо мы были уже подготовлены к тому, что такая крупная льдина, как наша, не может сохраниться длительное время. Тем не менее близкое соседство трещины не предвещало ничего хорошего.
В тот же день начали выдалбливать новую серию лунок с восточной стороны лагеря. Эту трудоемкую работу благодаря товарищеской взаимопомощи сотрудников удалось выполнить в короткий срок, и вскоре гидрологи начали свое первое переселение. Теперь они имели две палатки с восточной и две с западной стороны лагеря. Это было очень неудобно для работы, да и не обеспечивало безопасности. Рано или поздно от трещины все равно придется уходить, и долбежка новых лунок продолжалась.
Тем временем над лунками установили палатки, а внутри них — глубоководные лебедки и другое оборудование. Одна из лунок предназначалась для выполнения комплексных гидрологических станций. При взятии станции измерялась температура воды, в толще вод океана брались с разных глубин пробы воды для определения солености, содержания водородных ионов и кислорода. Здесь же с помощью специальных сеток велся лов планктона, со дна океана тралами собирался бентос и трубками добывались колонки грунта.
[111]
Другие палатки предназначались для измерений течений с помощью подвешенных на различных горизонтах автоматических самописцев.
Из пяти домиков, доставленных к нам на льдину при ликвидации станции СП-З, один домик получили гидрологи. В нем Н. П. Шестериков оборудовал гидрохимическую лабораторию. Сюда же провели многожильный кабель, соединявший вмороженные в лед полупроводниковые термометры с чувствительным гальванометром, с помощью которого гидролог В. А. Спичкин два раза в сутки измерял температуру в толще льда и снега.
В отдалении от лагеря, к западу, были сделаны площадки для наблюдений за намерзанием и таянием льда. Здесь гидрологи вморозили несколько десятков кольев, между ними туго натянули трос с марками через каждые два метра. Количество стаявшего снега и льда определялось путем измерения расстояния от марки до поверхности.
Для измерения скорости намерзания льда снизу в нескольких точках поля пробурили скважины. В них вставили фанерные трубки, через которые были пропущены длинные металлические стержни с расходящимися внизу усами. Трубки были заполнены керосином, предохраняющим стержни от вмерзания в лед. Эти трубки позволяли регулярно измерять толщину льда в одной и той же точке без бурения. Еще дальше, на краю поля, была разбита площадка размером 100 X 100 м, регулярная мензульная съемка которой позволяла выяснить процесс формирования поверхности льда в период таяния.
Площадка для метеорологических наблюдений находилась в юго-западной части лагеря. Помимо обычного флюгера, метеобудок и осадкомера, Г. И. Кизино установил здесь мачту дистанционной метеостанции, связанную кабелем с находящимся поблизости домиком. Эта установка позволяла, не выходя из домика, измерять направление и скорость ветра, температуру и влажность воздуха, что существенно облегчало работу метеоролога.
В стороне от метеоплощадки находились приборы для наблюдения за солнечной радиацией. Некоторые приборы были автоматическими. Длинный кабель связывал их с самописцами, установленными в домике.
[112]
По соседству с метеоплощадкой расположились аэрологи. Здесь были установлены генератор для добывания водорода и палатка, в которой производилась подготовка радиозонда к выпуску и наполнялась водородом оболочка. В стороне поставили теодолит для наблюдений за шарами-пилотами и небольшие мачты приемной радиостанции, установленной в находящемся рядом домике, где принимались сигналы радиозондов, выпускаемых два раза в сутки.
Наблюдения аэрологов и метеосводки погоды немедленно передавались на рацию, откуда высылались в Центральный институт прогнозов и многочисленные бюро погоды Советского Союза.
С южной стороны лагеря разместил свои точные магнитные приборы Р. М. Галкин. Для установки магнитно-вариационной станции, с помощью которой непрерывно регистрируются все изменения в магнитном поле Земли, ему пришлось предварительно сделать прочный фундамент. Для этого в ледяной бугор на глубину 1,5 м вморозили три бруса, а чтобы уберечь лед от солнечных лучей, его засыпали толстым слоем древесных опилок, являющихся лучшим теплоизоляционным материалом и использовавшихся нами в больших количествах для защиты фундаментов движков, радиомачт и различных приборов. Под защитой снежных стенок были установлены приборы для определения изменений склонения, вертикальной и горизонтальной составляющих магнитного поля, а на одном из высоких бугров — универсальный теодолит, с помощью которого по солнцу и звездам регулярно определялись координаты льдины и ее повороты.
В 200 м к северу от лагеря воздвигли 25-метровую мачту и поставили домик ионосферной станции, монтаж которой вскоре был закончен геофизиками В. Б. Смирновым и А. П. Селивановым.
Организация научных павильонов, лабораторий и площадок для наблюдений происходила постепенно, и к середине мая научные исследования на станции развернулись в полном объеме. Наступили будни кропотливой планомерной научно-исследовательской работы. Но наше спокойствие не было продолжительным. Вскоре коварная арктическая природа снова дала о себе знать.
[113]
18 мая половина ледяного поля, на котором располагался лагерь, снова раскололась. На этот раз трещины прошли в широтном направлении с северной и южной стороны лагеря. Теперь наша льдина оказалась окруженной с трех сторон каналами, а ее площадь по сравнению с первоначальной уменьшилась в 40 раз и составляла около 200000 кв. м. Эта величина как раз соответствовала средней площади паковых льдин, встречающихся в Арктическом бассейне летом. К счастью, на этот раз ни один из наших научных объектов не был отрезан, и мы могли спокойно продолжать работы.
В том, что трещины прошли вблизи от лагеря, были и свои преимущества. Установив на соседних льдинах вехи, мы организовали наблюдения за подвижками льда. У вахтенного по лагерю появился объект научных наблюдений. Крупные разводья, нередко образовывавшиеся с западной стороны лагеря, привлекали морских птиц и животных, появление которых первыми замечали наши собаки.
Середина мая — самое благоприятное время года в Арктике. Условия жизни и работы на льдине стали значительно легче.
На одном из собраний коллектив выбрал редколлегию стенной газеты во главе с гидрологом Владимиром Спичкиным. И вот 25 мая на большом фанерном щите при входе в кают-компанию появился первый номер нашей газеты «Под флагом Родины». В коротких заметках полярники делились опытом, предлагали пути улучшения нашего быта и труда. Но наибольшим успехом пользовался литературно-юмористический раздел, занимавший половину газеты, под названием «По следам Мамая». Этот мудрый старый пес не только исправно нес свою собачью службу на льдине, предупреждая нас о приближении медведей, но и был нашим полярным «Крокодилом». Ни один номер стенной газеты не выходил без того, чтобы «Мамай» не оставил своих «следов» в виде карикатур и незамысловатых юмористических стишков.
Поскольку художников в нашем коллективе не оказалось, то лица для карикатур и дружеских шаржей вырезали из любительских фотографий. После этого
[114]
 ф115.jpg
у многих полярников пропала охота фотографироваться, а фотографы стали их самыми злейшими врагами.
В один из тихих солнечных вечеров кто-то из комсомольцев на ровной площадке натянул волейбольную сетку. С этого дня волейбольный мяч вытеснил лыжи, большинство которых, кстати, уже было поломано на крутых торосах. Увлечение волейболом продолжалось до тех пор, пока снег выдерживал тяжесть человека. Потом симпатии перешли к шахматам и домино и остались неизменными до конца дрейфа.
Приближалось полярное лето. Оно подкрадывалось незаметно в нестерпимом сиянии солнца, в шуме капель и в жалобных криках чаек.
Правда, нередко налетали метели и морозы иногда давали себя чувствовать. Но солнце поднималось все выше и выше, и под действием его лучей началось таяние снега. Сначала снег таял на крышах домиков и палаток, потом на склонах торосов, и наконец в низких местах под снегом показалась вода.
К началу июля установилась удивительно теплая солнечная погода. После пронизывающих туманов и снегопадов вперемежку с моросящими дождями, которые преобладали во второй половине июня, к нам на льдину пришло арктическое лето. И хотя температура воздуха держалась около нуля, солнце так сильно пригревало, что в безветренную погоду часами можно было ходить без головного убора и в одном свитере. Некоторые вытаскивали на улицу койки-раскладушки и, примостившись под защитой палаток и домиков, ухитрялись принимать 10—15-минутные солнечные ванны. Снег на всю полуметровую толщу пропитался водой и стал настолько рыхлым, что даже на лыжах человек проваливался по колено. Это был не снег, а что-то похожее на жидкую манную кашу. Двигаться по такому снегу неимоверно трудно. Каково же было нашим гидрологам каждые два дня возить к радиостанции на зарядку батареи 100-килограммовых аккумуляторов из гидрологической палатки, расположенной в 300 м!
За лето в районе лагеря стаял слой льда толщиной около 1 м, но под домиками, палатками и складами тая-
[116]
имя почти не наблюдалось. В результате все строения оказывались на высоких пьедесталах, а сложенные в кучи ящики с продовольствием и оборудованием рассыпались и падали в воду. Все это заставляло периодически перевозить домики, палатки и склады на новые места.
Но не только таяние принуждало нас вести кочевой образ жизни: подвижки соседних ледяных полей и сжатия, нередко сопровождавшиеся торошением, приводили к уменьшению нашей льдины.
В результате сжатия, происшедшего 18 июня, в юго-восточной стороне поля появилось много новых трещин. Некоторые из них прошли между магнитными павильонами и радиостанцией. Высокая гряда торосов вплотную приблизилась к аэрологическому павильону и метеоплощадке. Торошение не миновало и наших гидрологов. Крайняя гидрологическая палатка оказалась в зоне многочисленных, быстро расходившихся трещин.
В этот день коллективу пришлось крепко потрудиться, спасая научное оборудование и перетаскивая домики и палатки на новые места.
Труднее всего было спасти три автоматические вертушки, подвешенные в лунке на одном стальном тросе. Пробравшись к палатке по перекинутым через трещины доскам, мы увидели, что лунку начала перекрывать льдина, скользившая вдоль нижней поверхности поля. Половина лунки уже была закрыта, а через несколько часов на месте палатки образовался четырехметровый торос, и только куски досок, торчавшие из него, указывали на то, что здесь стояла палатка.
К счастью, на другой стороне лагеря вертолетчики уже выдолбили запасную лунку. Установив в ней сруб и очистив отверстие ото льда, гидрологи в тот же день опустили в нее спасенную серию вертушек, и наблюдения за течениями возобновились.
Неважно сложились дела и у магнитолога Р. Галкина.
Для установки магнитно-вариационной станции требовалось вморозить в лед надежный фундамент. Правда, Галкин предусмотрительно сделал один запасной фундамент в первые дни прибытия на льдину, но его тоже, как и сам павильон, откололо от поля. На одном из холмов он пробурил три скважины глубиной 2 м и, вставив
[117]
в них деревянные колья, залил пресной водой. Через два дня установленный на этом фундаменте прибор уже начал прерванную запись изменений составляющих магнитного поля.
Постепенно все научные объекты перекочевали с западной стороны лагеря на восточную. Теперь наша радиостанция, вначале поставленная в центре лагеря, оказалась на краю поля.
В конце июня приступили к производству выносных гидрологических станций, которые наметили сделать в четырех точках, расположенных в 150 км от линии дрейфа.
Первую станцию решено было выполнить к северу от лагеря над хребтом Ломоносова.
И вот 23 июня ранним солнечным утром вертолет с гидрологами Гудковичем и Шестериковым поднялся в воздух и взял курс на север. Через час мы узнали, что посадка в назначенной точке прошла благополучно. Вскоре нам сообщили глубину. Она оказалась равной 1447 м, т. е. на тысячу метров меньше, чем у нас. Это, несомненно, был хребет. К вечеру погода стала портиться: небо закрыли плотные облака, подул сильный ветер. Выполнение остальных станций пришлось отложить, и вертолет вылетел обратно в лагерь. Когда он подлетал к станции, погода совсем испортилась, и пилот Иван Рожков принял решение совершить посадку, чтобы подождать улучшения погоды. По нашим расчетам, вертолет был где-то рядом, может быть, даже на соседнем поле.
На другой день к вечеру погода несколько улучшилась: туман рассеялся, стал виден горизонт. Экипаж стал готовить вертолет к вылету. Чтобы помочь товарищам ориентироваться, перед подъемом вертолета в лагере зажгли дымовую шашку и, подвесив ее к шару-пилоту, запустили в воздух. С вертолета дым увидели сразу. Как мы и предполагали, сидел он от нас всего в нескольких километрах. Этот первый полет показал, что к выбору погоды надо подходить осмотрительно. Решили составлять синоптическую карту. Радисты взялись обеспечивать бесперебойный прием выборочных сводок погоды по Арктике.
Следующий вылет сделали 26 июня. В полет отправился гидролог Шестериков. Экипаж вертолета уже
[118]
освоился с гидрологическими работами и мог оказать помощь не только в организации, но и в производстве наблюдений. Если погода позволит, решили выполнить три оставшиеся станции, не возвращаясь на базу. Но сразу же после вылета небо помутнело. Временами через лагерь проносились волны тумана. В районе посадки вертолета погода пока держалась, но это продолжалось недолго.
Восточный ветер гнал туман волна за волной в сторону улетевшего вертолета. Вскоре радист вертолета А. Д. Камбулов сообщил об ухудшении погоды на выносной станции. У нас же все заволокло туманом. Полеты пришлось приостановить. Закончив станцию, экипаж вертолета в ожидании погоды решил отдохнуть; но к концу дня погода стала улучшаться: туман приподнялся, видимость улучшилась до 15—20 км. Через час мы узнали, что вертолет в воздухе и летит в лагерь. Камбулов непрерывно держал связь с нами и «обменивался погодой».
Проходит полчаса. Вдруг с вертолета сообщают об ухудшении видимости. Машина идет бреющим полетом на высоте 15 м, изредка попадая в заряды снегопада. Нужно садиться и пережидать. Заряды скоро пронесет. Ведь у нас отличная погода. Проходит еще несколько минут. Напряжение нарастает. Несколько человек, забравшись на крыши домиков и мачту ветродвигателя, вооружившись биноклями, пристально смотрят на юго-запад, где на горизонте темнеет облачность и клубы тумана поднимаются над разводьями. Наконец радист докладывает: «Прорваться не можем, будем садиться. Следите». Проходит минута, другая, третья. Всеми находящимися в рубке овладевает беспокойство. Тщетно М. М. Любарец вызывает: «Рабан, Рабан, отвечайте! Как сели?». Ответа нет. Через 15 минут становится ясно, что с вертолетом неблагополучно. Тревога о товарищах, попавших в беду, овладевает всеми. Радисты береговых полярных станций на мысе Челюскин, бухте Темп и на острове Среднем на всех возможных диапазонах зовут «Рабан». Проходит три часа. Каждую минуту продолжаем вызывать. Почти весь коллектив в молчаливом ожидании собрался у радиорубки. И вдруг из репродуктора послышался какой-то звук. По сосредоточенному взгляду и быстрым движениям Любарца чувствуем, что
[119]
он что-то услышал. Наконец слышим и мы: нас зовет «Рабан».
Рожков сообщает: «Дело плохо. При посадке в сплошном тумане хвостовым винтом зацепил за лед. Машина разбита, люди живы. Большая часть продуктов залита бензином».
С сердца свалилась огромная тяжесть. Люди живы — это главное. Оказывается, при аварии вертолета была повреждена радиоаппаратура и радист Камбулов, получивший при падении удар в голову, превозмогая сильную боль, все эти три часа ремонтировал передатчик. Мы немедленно сообщили в Москву о происшедшей аварии и предложили план спасения людей. На другой день утром вслед за сообщением начальника Главсевморпути В. Ф. Бурханова о том, что пилоту Бахтинову, находящемуся в Арктике, дано указание вылететь на поиски вертолета и сбросить экипажу продукты, мы получили телеграмму о вылете самолета.
В середине дня над лагерем показался ИЛ-12. Однако район, где находился вертолет, по-прежнему был закрыт густым туманом. Самолет все же отыскал его, но сбросить продукты не смог. На другой день туман рассеялся, и вновь прилетевший самолет сбросил экипажу вертолета продукты на две недели. Теперь мы были спокойны за судьбу экипажа, и можно было начать подготовку к их спасению. О том, чтобы идти к ним пешком, не могло быть и речи: вертолет находился в 40 км, и на всем этом пространстве лед был сильно измельчен. Спасение можно было организовать с помощью вертолета или одномоторного самолета АН-2, способного совершить посадку на полосу всего в 200 м. Второй вариант оказался практически наиболее легко выполнимым.
9 июня к нам вылетели два самолета.
К этому времени нашу весеннюю посадочную полосу уже всю поломало, и принять самолеты мы могли только на запасную полосу, расположенную в 2 км от первой.
Обычно в «экспедицию» отправлялись механик Кирилин, доктор Гаврилов и техник вертолета Ступников. Десятикилометровый путь по битому льду и торосам занимал часа три-четыре. Передвижение сильно затруднял талый снег, толщина которого у торосов
[120]
иногда превышала метр. Кроме того, приходилось тащить на себе надутый клипербот.
За продвижением экспедиции и ракетными сигналами с вершины наблюдательного холма непрерывно следил дежурный по лагерю. Ко дню вылета спасательных самолетов запасную посадочную площадку обставили флажками и перевезли сюда палатку, в которой установили коротковолновую радиостанцию. Не теряли времени и вертолетчики. Как говорится, «не было бы счастья, да несчастье помогло». Когда самолет сбрасывал продукты, пакет с папиросами выдуло из кабины за несколько минут до сигнала летчика. В поисках потерянных папирос заядлые курильщики исходили все пространство вокруг вертолета в радиусе 5 км и нашли первоклассную полосу ровного льда. На эту полосу можно было принять любой колесный самолет. Когда мы узнали, что к нам летит самолет АН-2, встал вопрос, как принять его на нашей льдине, где не было и 50 м ровного льда. Чтобы сделать площадку размером 250 X 40 м, нам нужно было убрать четыре бугра высотой до метра, объем льда в них достигал 100 куб. м. В течение 10 дней по 10—12 часов в сутки коллектив станции, вооруженный кирками, пешнями и лопатами, долбил бугры и разбивал лед.
Как мы мечтали в эти дни о машине, которая облегчила бы наш каторжный труд! Но в нашем распоряжении имелся только трактор с бульдозером, от которого не было никакой пользы. Бульдозер, вместо того чтобы убирать разбитый лед с бугров, собирал его из низин и насыпал на бугры. Единственным средством разрушения бугров была взрывчатка, но из опасения испортить полосу мы использовали заряды по 200—300 г. Для того чтобы снести один из самых больших бугров, пришлось сделать около 80 взрывов. Но основным орудием труда оставались кирка и лопата. Мы так и прозвали эту работу: «удар — бугор».
Поддержание в порядке посадочной полосы стоило нам больших трудов.
После того как площадку более или менее выровняли, загрязненный взрывами лед начал усиленно таять. Появились озерки воды, которые быстро углублялись. Вырубленные по обеим сторонам взлетно-посадочной полосы сточные канавы помогали мало. Пришлось
[121]
 ф122.jpg
бурить скважины в озерках для стока воды. В дальнейшем углубления во льду мы засыпали битым льдом, который подвозили трактором.
9 июля самолет АН-2, пилотируемый одним из опытнейших полярных летчиков Виктором Михайловичем Перовым, сел у вертолета и, забрав гидролога, прилетел в лагерь. Вскоре были доставлены остальные члены экипажа. Встречать их вышел весь коллектив и наши четвероногие друзья Мамай, Пингвин и Малыш.
Николай Шестериков во время дрейфа с экипажем вертолета выполнил третью выносную глубоководную гидрологическую станцию и на другой день после возвращения в лагерь приступил к гидрохимическому анализу привезенных проб воды. Распределение температуры и солености на глубинах показало, что все эти дни они дрейфовали с западной стороны хребта Ломоносова, тогда как мы находились на восточной стороне.
С середины июля все реже и реже выглядывало из-за облаков солнце, так щедро одарявшее нас теплом и светом. Все плотнее и темнее становились облака. Участились снегопады. Особенно недоволен этим был Рюрик Галкин. Часами он простаивал у своего теодолита, ловя светило, чтобы определить координаты льдины. А тем временем дрейф льдины сильно замедлился.
После того как в первых числах июля наша станция пересекла 84-ю параллель, она начала описывать большую петлю. 16 июля глубина за сутки внезапно уменьшилась с 2780 до 1500 м. Это означало, что наша льдина проходит над хребтом Ломоносова. У гидрологов, которые и без того работали с большим напряжением, наступили горячие дни: участились промеры глубин, траление дна и добывание грунта. Надо было использовать представившуюся возможность и тщательно исследовать природу этой грандиозной складчатости земной коры с крутыми склонами, отрогами, впадинами и возвышенностями. Несмотря на неустойчивую погоду, в конце месяца нам удалось выполнить еще четыре выносные станции.
В середине августа кончилось полярное лето. Прошла первая пурга, после которой в лагере остались небольшие сугробы, а ледяные поля, покрытые снегом,
[123]
потеряли свой голубовато-зеленоватый оттенок и стали однообразно белыми.
В один из тихих вечеров природа решила, видимо, вознаградить нас за серые тусклые дни прошедшего лета. Щедро раскрыв свою волшебную многокрасочную палитру, она предстала перед нашими взорами в новом, невиданном раньше колорите. Косые лучи заходящего солнца, прорываясь сквозь разорванные облака, окрашенные багрянцем и золотом, скользили в бахроме сосулек, окаймляющих торосы, мерцая и переливаясь всеми цветами радуги; там, где виднелась уплывающая полоса тумана, светилась белая радуга. Лагерные сооружения, холмы и торосы отбрасывали длинные тени и от этого казались более высокими. Воздух был так прозрачен и чист, как это бывает только в осенние дни. Термометр, с поразительной устойчивостью в течение полутора месяцев показывавший 0°, сегодня отмечал —10°. Многочисленные снежницы и озерки талой воды покрылись тонкой корочкой льда, отчего потускнела их бирюзовая окраска. Ступишь на край такого озерка, слегка припорошенного снежком, — и нога по колено проваливается в воду.
Однако, несмотря на похолодание и участившиеся снегопады, таяние льда еще продолжалось. В озерках, занимавших до 30—40% площади ледяных полей, вода, аккумулируя солнечное тепло, проникающее через ледяную корку, нагревалась, как земля в парнике. Совсем недавно эти озера можно было переходить вброд без риска зачерпнуть сапогами воду, а сейчас приходилось осторожно обходить их. Глубина некоторых из них достигала метра.
Далеко за полночь окрестности лагеря оглашались лаем собак и веселыми возгласами фотографов. Но вот из палатки вышли гидрологи Гудкович и Шестериков, сообщившие важную новость: законченная гидрологическая станция показала, что наша льдина, в течение двух месяцев совершавшая замысловатые петли между 84-й и 85-й параллелями с восточной стороны хребта Ломоносова, наконец перевалила через него и вышла на западные склоны хребта. Наименьшая глубина, равная 1111 м, была измерена еще 17 июля. Но только сегодня, 28 августа, в стремительном дрейфе на северо-запад льдина оторвалась от хребта и вышла на большие глу-
[124]
бины к западу от него. Теперь станция дрейфовала в сторону Гренландского моря.
Все реже стали навещать нас чайки, утки, морянки, люрики, чистики и кулички, резвившиеся все лето в полынье у западного края льдины. В один из августовских дней без видимых причин соседнее поле внезапно двинулось в сторону станции, и полынья перестала существовать.
С едва слышным шуршанием и поскрипыванием огромные трех- четырехметровые льдины, наползая одна на другую, в течение 20 минут образовали гряду торосов высотой до 4 м. Обламывая и подминая под себя многотонные глыбы льда, вал быстро приближался к последней гидрологической палатке, еще оставшейся на западной стороне лагеря. Наша льдина весом около миллиона тонн содрогалась так, что в домиках качалась висевшая на вешалках одежда. Не дойдя 15м до палатки, которую мы уже собрались эвакуировать, вал остановился. Торошение прекратилось так же внезапно, как и началось.

Тщательный осмотр поля показал, что новых трещин, угрожающих безопасности станции, не появилось. Льдина выдержала. Спасибо тебе, голубушка!
Летом, когда прочность льда резко уменьшается, трещины во льду появляются бесшумно. Не успел вовремя заметить трещину, глядишь — через час она уже разошлась на несколько метров. Поэтому в обязанности дежурного по лагерю при подвижках льда входит ежечасный обход района станции по установленному маршруту. Обычно подвижки льда происходят, когда к станции приближается циклон, перед тем как измениться ветру. Одновременно с подвижками меняется направление и скорость течения верхнего слоя воды.
Таким образом, движение воды и льда опережает движение воздушных масс. Замечено также, что нередко подвижки начинаются при резких изменениях направления ветра, что связано с проявлением сил инерции различных по массе льдин. Летом, когда сплоченность льда вокруг нас не превышала 9 баллов, подвижки не вызывали особых тревог. Торошение, вызываемое подвижками, обычно непродолжительно и не отличается
[125]
большой интенсивностью. Большие пространства чистой воды и многочисленные обломки годовалого льда, окружающие нашу мощную льдину, служили своеобразным буфером при сжатиях льда. Но что будет зимой, когда все полыньи замерзнут, а циклоническая деятельность над Центральной Арктикой усилится?!
Шел пятый месяц дрейфа. За это время льдина, петляя в океане, прошла более 1000 км, а в генеральном направлении на северо-запад — около 400 км.
Последним самолетом нам доставили краску и другие материалы. В лагере началась подготовка к зиме. Полным ходом шел ремонт и утепление домиков. Но с кают-компанией дело обстояло плохо. За лето ее три раза переносили с места на место, и она порядком износилась. В ней было тесно, сыро, холодно и темновато. После трудового дня ни у кого не было желания отдохнуть в ней, поиграть в шахматы и домино или просто выкурить папиросу, поболтать в кругу друзей. Правда, мы должны получить еще шесть новых домиков, из которых три предполагалось использовать для строительства кают-компании, но их только в сентябре доставят пароходом в Тикси, а к нам они попадут к началу полярной ночи, не ранее октября.
Поэтому коллектив с энтузиазмом отнесся к предложению, не дожидаясь новых домиков, построить кают-компанию из трех старых. Хотя гидрологам и аэрологам и трудно было расставаться с удобными, только что отремонтированными жилищами и переселяться в палатки, но интересы коллектива были на первом плане. Нужно было использовать благоприятный для строительства период, в противном случае мы могли оказаться в очень тяжелом положении: одновременно с осенними перевозками и приемкой грузов нам пришлось бы в условиях темноты и холода заниматься постройкой кают-компании.
Работа закипела. Лагерь превратился в мастерскую, где каждому находилось дело: одни готовили доски, другие собирали и подгоняли детали, третьи конопатили стены и утепляли полы. Доктор Гаврилов, штурман Шаров и радист Любарец блеснули столярным мастерством; заправским кровельщиком оказался связист Грачев; гидрологи Гудкович и Спичкин превратились в квалифицированных маляров и в эти дни ходили, как и пола-
[126]
гается малярам, с головы до пят разукрашенные во все цвета радуги. Работая по 18 часов в сутки, с огоньком, мы в три дня выполнили основные работы по сборке, а еще через четыре дня полностью закончили отделку кают-компании. И когда мы посмотрели на свое детище, каждый испытал чувство законной гордости — так оно было хорошо. Новая кают-компания превзошла все наши ожидания. Строители не думали о том, что строят на льду и проведут в кают-компании меньше года.
В самом деле, зайдешь с мороза через длинный тамбур, в котором устроена раздевалка, в просторное, теплое, окрашенное в светлые тона помещение, где на столах сверкают белизной скатерти, горит электрический свет, звучит музыка, и забудешь, что находишься на льдине в полутора тысячах километрах от ближайшего населенного пункта, что в 100 м отсюда громоздятся торосы, а за стеной метет пурга. Какой убогой кажется наша старая, закопченная кают-компания в видавшей виды палатке, продуваемой со всех четырех сторон!
В вахтенном журнале дежурный по лагерю гидролог Спичкин записал: «Может быть, там, на Большой Земле, не все поймут наши восторги, но пусть представят на тысячи километров вокруг нас безжизненный, покрытый льдами океан и в центре его маленькую обжитую людьми льдину, на которой собственными руками построено теплое, уютное помещение, где мы будем дружной семьей собираться долгой полярной ночью и отдыхать после нешуточной работы, и тогда станет ясно, как он, этот дом, нам дорог. Теперь мы больше, чем когда-либо раньше, желаем прочности нашей льдине».
Весело отпраздновал коллектив новоселье в теплом, светлом, просторном и уютном помещении. Теперь нам не страшны были ни пурга, ни морозы, ни сырость. При любых морозах поддерживать необходимую температуру помогали установленные в кают-компании угольная и бензиновая печки. Перестал маяться в своей кособокой палатке Володя Загорский. Теперь в его распоряжении находился целый домик, где он мог развернуть свои кулинарные способности.
В день открытия кают-компании произошло еще одно немаловажное событие: солнце впервые полностью скрылось за горизонтом, и в жилых и служебных помещениях пришлось зажечь электрический свет. Пока это были
[127]
маленькие 12-вольтовые лампочки, питаемые от аккумуляторов, но мы знали, что скоро получим дизели, и тогда вся льдина будет залита ярким светом прожекторов.
Строительный пыл овладел всеми. Аэрологи на вершине пологого холма построили себе большой зимний павильон, предназначенный для добычи водорода и наполнения оболочек, Рюрик Галкин для защиты теодолита от снежных заносов, а себя от пронизывающего ветра соорудил удобный павильон, крыша которого была из съемных щитов и открывалась с той стороны, в которую нужно направить объектив теодолита при определении положения светила. Из пустой тары поблизости от камбуза мы выстроили большой продовольственный склад. В бывшей кают-компании установили дизели, а в соседней палатке, где был камбуз, устроили баню, куда провели резиновый шланг с горячей водой от охладительной системы дизеля. Баня наша удовлетворяла самые взыскательные вкусы. И это не только мнение строителей, но и всех гостей, которым довелось ею пользоваться. Как только появились первые сугробы, мы начали воздвигать вокруг домиков снежные стенки, чтобы защитить их от продувания.
С наступлением морозов наши края покинули пернатые гости — чайки и утки; постепенно замирала жизнь в океане, бурный расцвет которой мы наблюдали летом. Все реже и реже в полыньях появлялись нерпы и белухи. Лишь хозяин ледяной пустыни, белый медведь, по-прежнему еще бродил вдоль трещин и разводьев в поисках добычи. Но лагерь медведи почему-то избегали. Изредка на соседних полях мы находили свежие следы и на всякий случай, уходя из лагеря, брали с собой оружие. Наши охотники совсем приуныли. Еще бы, прожить год на льдине и не видеть медведя! И каждый раз, когда слышали по радио просьбу: «Папа, привези медвежонка», наши охотничьи инстинкты разгорались и мы с нетерпением ждали прихода медведя в лагерь. Но зверь не приходил, и нам оставалось лишь делиться воспоминаниями о том, кто, где, когда и как убил медведя.
Наконец счастье улыбнулось нам. Однажды ко мне в домик вбежал в крайне возбужденном состоянии дежуривший в этот день по лагерю фотокорреспондент Михаил Иванович Савин и сообщил, что только сейчас видел двух медведей, которые роются в сложенных на
[128]
аэродроме ящиках со снаряжением. Эта весть мгновенно облетела лагерь, и когда мы с Гудковичем, захватив винтовки и фотоаппараты, выскочили из домика, то увидели большой вооруженный отряд, спешивший на защиту лагеря. Такая облава нас не устраивала. Хотелось сфотографировать зверей в естественной обстановке. Поэтому, оставив половину охотников в тылу, мы, держа наготове фотоаппараты и укрываясь за лагерными постройками и холмами, пошли навстречу медведям. Подойдя на 50 м, мы увидели показавшуюся из-за холма медведицу, а рядом с ней и маленького медвежонка. Заметив нас, медведица крупными прыжками направилась к нам. Тут уж было не до фотографирования. Уложив несколькими выстрелами зверя, мы с помощью Малыша поймали медвежонка и, надев на него ошейник, посадили на длинный трос в центре лагеря. Медвежонок быстро освоился в новой обстановке и даже подружился с нашим Малышом. Он не только брал пищу из рук, но и позволял себя гладить. Вскоре Пятерка, как мы его прозвали, стал общим любимцем полярников. Каждый старался угостить его чем-нибудь вкусным. Выходишь после обеда из кают-компании, а медвежонок уже летит к тебе со всех ног и, поднявшись на задние лапы, смотрит, чем ты его собираешься угостить. Если на него не обращаешь внимания, то медвежонок начинает ворчать, а то и пускает в ход лапы. На наших харчах он быстро рос и вскоре, оборвав трос, убежал. Случилось это ночью на вахте Кизино. Долго он гонялся за медвежонком с бутылкой молока, но поймать так и не смог. Помешали собаки.
Скучно и пусто стало без медвежонка на станции. Все-таки он доставлял полярникам много радости. Интересно было следить за его забавными движениями, когда он играл с Малышом или гонялся за трусливым Пингвином, забирался на бочки с горючим и, вставая на задние лапы, почесывал себе живот. Но мы не сомневались в том, что, изголодавшись, медвежонок все же придет обратно. И он пришел.
Однажды ранним утром, выйдя на дежурство, Кизино заметил его на помойке. Заперев собак в кают-компании, мы, зная как медвежонок неравнодушен к сгущенному молоку, быстро изловили беглеца и водворили его на прежнее место.
[129]
Нужно было решать, что с ним делать дальше. Предлагалось три варианта: отпустить на волю, сделать для него берлогу и оставить зимовать в лагере или отправить Б подарок ленинградским ребятам. Последнее предложение было принято единогласно.
С одним из самолетов с Диксона на станцию прислали заказанную нами железную клетку. Но медвежонок, видимо, предчувствуя, что его намереваются куда-то отправить, еще раз убежал от нас и скрывался целую неделю. Мы уже начали терять надежду на его возвращение и казнили себя за излишнюю доверчивость, как он снова вернулся. Должно быть, на воле ему жилось не так сладко, как у нас на станции.
— Теперь-то, голубушка, не уйдешь от нас, — заявил Шестериков, запирая своего любимца в клетку.
Но отправить медвежонка нам удалось только накануне Нового года. Прилетавшие к нам самолеты не имели грузового люка, а размеры клетки не позволяли втащить ее через обычную дверь. Но мы не особенно горевали по этому поводу.
Вскоре после того как нам наконец удалось отправить Пятерку, от директора Ленинградского зоопарка пришла телеграмма, в которой он благодарил за подарок.
Станция вступила в новый, пожалуй, наиболее трудный период дрейфа, и все наши мысли были заняты подготовкой к надвигающейся суровой полярной
ночи.
Солнце большую часть суток было скрыто за горизонтом, а в те немногие часы, когда оно едва поднималось, обычно горизонт был затянут полосами тумана или низкой облачностью, и нам приходилось довольствоваться лишь отраженными лучами, окрашивающими облака то в нежно-розовые, то в оранжевые, а то и в густо-багровые цвета. Но и это бывало редко. Чаще всего небо бывало сплошь затянуто плотной темной пеленой, из которой сыпался снег. С каждым днем сумерки становились все гуще и гуще. Даже в середине короткого дня в палатках и домиках приходилось зажигать электрический свет.
Сильные ветры перетирали снег в тонкий порошок, а мороз помогал ветру сбивать его в плотные сугробы. Из этих сугробов мы выпиливали большие кирпичи
[130]
и использовали их при строительстве тамбуров, научных павильонов и складов.
Редкий день не приносил неожиданностей. То это было связано с подвижками и торошением льда на окраине поля, то с постоянно возникающими трудностями в производстве наблюдений, то с появлением белых медведей, вдруг зачастивших к нам в гости. Но тот случай, когда нам пришлось убить мать Пятерки, отбил у нас всякое желание охотиться на медведей, и теперь мы не устраивали облав. Правда, однажды мы были вынуждены убить еще одного медведя.
Как-то раз Володя Спичкин производил наблюдения на площадке, расположенной на окраине лагеря. Как всегда, его сопровождал Малыш. Володя заметил, что Малыш что-то нервничает и скулит. Подняв глаза, он увидел в 20 м от себя спокойно шествующего к нему огромного медведя. Малыш отважно ринулся навстречу медведю и, бегая вокруг с громким лаем, отвлек зверя на себя. Подоспевшие товарищи убили медведя, ибо, не говоря уже об участи, которая могла бы постигнуть Володю, изголодавшийся зверь мог подкараулить кого-либо из нас во время наблюдений. Такие случаи иногда бывали на береговых полярных станциях.
Когда один из редких гостей, прилетавших к нам на льдину, заметил, что, по-видимому, здесь скучно жить, все присутствующие дружно засмеялись. Нам было на самом деле смешно. Хотя мы и были отрезаны от Большой Земли тысячами километров ледяной пустыни, скучать нам, право, не приходилось по той простой причине, что на это не было времени.
Несколько месяцев прошли как один день, до предела заполненный разнообразной увлекательной работой с перерывами на сои. И немудрено, что сон на станции был в большом дефиците.
В первых числах октября произошли еще два события, нарушившие ритм нашей жизни.
Самолет, на котором мы собирались произвести несколько выносных станций, внезапно вышел из строя. Произошло это на далекой посадочной полосе. При запуске мотора в цилиндры насосало много бензина и случилось то, что летчики называют гидроударом. Вал и шатуны поршней оказались погнутыми. Требовалась замена мотора. Снова мы оказались отрезанными от
[131]
Большой Земли, причем в самый неподходящий для нас момент: утром у одного из сотрудников случился острый приступ аппендицита, потребовавший срочного хирургического вмешательства. И надо же было, чтобы именно в этот день к нам на льдину прилетел очередной рейсовый самолет с овощами, почтой, научным оборудованием и посылками.
Пришлось через многочисленные, покрытые тонким льдом трещины и разводья перенести на носилках больного товарища на посадочную площадку, находившуюся в 10 км от станции, а обратно привезти овощи и почту. К тому же началась пурга. Но выхода у нас не было. И вот 15 добровольцев, или иными словами, почти весь коллектив, отправились в поход. Шесть человек несли носилки с товарищем, семь тащили сани розвальни, а двое разведывали путь. Пурга усилилась, видимость уменьшилась до 500 м и идти пришлось по компасу. На посадочной площадке каждые 20 минут стреляли из винтовок; звуки выстрелов помогали ориентироваться среди хаотических нагромождений торосов и пересекающих путь трещин и разводьев. Казалось, дороге не будет конца. Люди выбивались из сил, каждый шаг доставался все с большим трудом. Только через 6 часов экспедиция достигла цели. Самолет принял больного на борт и взял курс на бухту Тикси, где была ближайшая больница.
После короткого отдыха экспедиция двинулась в обратный путь. Чтобы овощи, фрукты и посылки, которых набралось более 300 кг не замерзли, их упаковали в предусмотрительно захваченные с собой меховые спальные мешки.
Возвращаться было значительно тяжелее. Люди уже порядком устали, да и встречный ветер сильно затруднял движение. Несколько раз при пересечении высоких гряд торосов сани приходилось разгружать и груз перетаскивать на руках. Только через 7 часов экспедиция подошла к лагерю. За 2 км навстречу ей вышли все оставшиеся на станции. По пути экспедиции пришлось пересечь 44 разводья, многие не раз проваливались в ледяную воду до пояса, а Володя Загорский дважды окунулся с головой. В покрытой льдом, стоявшей колом одежде он едва передвигал ноги. Но цель была достигнута: товарищ спасен. В тот момент, когда экспедиция
[132]
достигла станции, ему уже делали операцию, а через две недели он снова вернулся в лагерь.
Новый вертолет в сопровождении самолета АН-2 в это время уже прибыл на архипелаг Северная Земля и готовился к последнему прыжку через океан на нашу льдину. Но ему так и не суждено было попасть к нам. В течение 10 дней, оставшихся до захода солнца, на трассе преобладали туманы, снегопады и гололед. Визуальный перелет оказался невозможным, и командование полярной авиации для обеспечения дрейфующей станции направило самолет АН-2 под командованием одного из опытнейших арктических летчиков Михаила Николаевича Каминского.
11 октября в сумерках Каминский методом слепого полета за облаками привел самолет на льдину, а 12 октября включился в работу по транспортировке грузов.
В эти дни на самой северной воздушной трассе мыс Челюскин — дрейфующая станция СП-5 наступило большое оживление. Ежедневно самолеты, пилотируемые летчиками Мазуруком, Задковым, Лебедевым и др., сквозь мрак и непогоду доставляли продовольствие, топливо, научное оборудование, домики и другие грузы, необходимые нам для работы в течение долгой полярной ночи.
А ночь уже вступила в свои права. 11 октября солнце, послав свой прощальный луч, ушло за горизонт на целых шесть месяцев. Установились 25—30-градусные морозы. Вокруг лагеря уже давно замерзли все разводья, и только с северной стороны, за домиком геофизиков, все еще дышал темными клубами морозного тумана широкий канал. При сильных подвижках слышался грохот ломающихся льдин и в темноте угадывались новые гряды торосов, возникающих на краю нашего поля.
На дальней площадке для приема самолетов установили электростарт, прожектора которого бросали яркие вертикальные лучи, видимые за десятки километров.
Наш маленький одномоторный самолет, пилотируемый Каминским, за 20 дней перевез на нашу льдину около 80 т. В некоторые дни пилот делал по 10—12 рейсов. Все эти грузы с дальней площадки в лагерь перевозили по укатанной трактором дороге и немедленно использовали для подготовки станции к зиме. Родина
[133]
делала все для того, чтобы всемерно облегчить нашу тяжелую жизнь и работу в условиях полярной ночи.
В короткий срок на льдине были собраны новые домики, установлена электростанция, оборудованы
новые склады.
Теперь весь коллектив жил в благоустроенных домиках. 22 октября, ровно через полгода после высадки на льдину, смонтированная в палатке электростанция дала
первый ток.
Вся территория лагеря озарилась ярким электрическим светом, раздвинувшим мрак полярной ночи. От яркого света померкли луна и звезды, которые до этого были единственными источниками света на льдине. Жить и работать стало веселее.
Электроэнергия позволила значительно расширить научные исследования и значительно облегчила нелегкий труд гидрологов, аэрологов, геофизиков и радистов.
Вскоре к электростанции подключили глубоководную электрическую лебедку, электрические обогреватели лунок, смонтированные и изготовленные рационализаторами станции, и многое другое научное оборудование. Но самым замечательным прибором был, конечно, эхолот, установленный в домике гидрологов. Этот прибор, специально смонтированный для дрейфующей станции инженером Гробовиковым и техником Рерихом, в отличие от глубоководных эхолотов иностранных марок, имел небольшие габариты и был в три раза легче: он весил 112 кг. Эхолот позволял измерять глубины океана до 6000 м так часто, как это было необходимо, и наглядно фиксировать их на ленте. Измерение глубины с помощью эхолота занимало всего 4 минуты, тогда как обычно на это требовалось около 2 часов.
Электрификация лагерной посадочной площадки значительно облегчила работу по обслуживанию самолета и позволила сократить число людей, занятых на перевозках. Электроэнергии хватало и на отопление домиков. Наряду с замечательными печами чехословацкого производства во всех домиках было установлено по две-три электрические плитки каждая мощностью 500 вт и электровентилятор.
Одним из существенных достоинств электростанции было и то, что она упростила добывание пресной воды. Пока не промерзли снежницы, вода для нас
[134]
не являлась проблемой. Но вот наступил момент, когда вода в снежницах замерзла и ее снова пришлось добывать из снега. Эта обязанность лежала на дежурном по лагерю и считалась одной из самых неприятных. Для удовлетворения всех бытовых нужд требовалось около 100—150 л воды в день. Установленная в снежном домике примитивная снеготаялка потребляла около 10—15 кг угля в день, и дежурный вечно был озабочен, как бы она не погасла. Теперь же ему достаточно было наполнить бак снежными кирпичами, и на этом его обязанности ограничивались. Каждый, кому требовалась горячая вода, брал ее столько, сколько было необходимо. Это значительно помогло аэрологам, которым ежедневно при добыче водорода требовалось пять-шесть ведер горячей воды. Кроме того, резко уменьшился расход разного вида топлива.
В конце месяца на станцию прибыла большая группа физиков атмосферы из Главной геофизической обсерватории имени Воейкова во главе с профессором Д. Л. Лайхтманом. Перед группой стояла задача поставить экспериментальные исследования теплообмена через ледяной покров в условиях полярной ночи. Вскоре поблизости от домика гидрологов появилась новая наблюдательная площадка, где были установлены многочисленные приборы для измерения температуры снега и льда на различных горизонтах, регистрации профиля ветра и градиента температуры в нижнем слое воздуха, радиационного баланса, излучения, влажности воздуха и других элементов, характеризующих тепловой баланс деятельного слоя воздуха и ледяного покрова. Десятки кабелей протянулись к домику гидрологов, где находились приборы-самописцы. Места для них не хватало, и одному из гидрологов пришлось перейти в палатку.
Прошло то время, когда научная экспедиция в Арктике производила лишь рекогносцировочные исследования, используя для этого самое примитивное оборудование. Оснащенная первоклассными автоматическими приборами, позволяющими непрерывно регистрировать процессы, происходящие на дне океана и на высоте полярных сияний, наша станция превратилась в солидную научную обсерваторию, выполнявшую комплексные исследования природы в самом центре Арктического бассейна. Наши мечты уносили нас к тому близкому буду-
[135]
щему, когда установленные на дрейфующих станциях полупроводниковые термобатареи, работа которых будет основана на использовании градиента температуры подледной воды и наружного воздуха, дадут неограниченное количество самой дешевой электроэнергии, которая в корне изменит условия жизни и работы на льду, когда для исследования процессов, происходящих в океане, ледяном покрове и атмосфере, будут использоваться последние достижения атомной физики, когда человек будет избавлен от утомительных, однообразных наблюдений и вычислений и эту работу станут выполнять автоматические регистраторы и портативные счетно-электронные машины.
Но вернемся к действительности. Полярная ночь значительно усложнила жизнь и работу. Перед коллективом станции встали новые задачи, неизмеримо более трудные, чем те, которые приходилось решать в первое полугодие. Более чем когда-либо раньше, сейчас каждый должен был противопоставить возникающим трудностям свою решительность, силы, знания и умение. Именно от нашего отношения к трудностям, или, иначе говоря, от морального фактора, зависели результаты нашей работы.
С наступлением ночи мы лишились многих благ, прежде всего дневного света. Любая работа за пределами жилья теперь требовала значительно больших усилий, чем раньше, но объем работ не уменьшился, а увеМера трудностей стала иной, и то, что летом было трудным, теперь нам стало казаться легким.
Гораздо труднее стало метеорологу Кизино нести свою вахту в темноте, на морозе, а нередко и во время жестокой пурги.
Аэрологам в этих тяжелых условиях все так же приходилось добывать водород, выпускать в штормовые ветры радиозонды и обеспечивать их максимальный подъем.
Нелегко стало гидрологам выполнять ледовые наблюдения, бороться с постоянным замерзанием лунок, обеспечивать нормальную работу приборов.
Усложнилась и работа летчиков. С усилением морозов для того, чтобы совершить подъем метеорографа на
высоту 2,5 км требовалось 2—3 часа разогревать мотор
[136]
и очищать плоскости от инея; столько же времени затрачивалось на консервацию машины после подъема.
Мы все сознавали, что Родина доверила нам вести важные исследования на переднем крае науки, что она следит за нами и всемерно помогает нам, и это создавало в нашем маленьком коллективе творческую атмосферу. Я не ошибусь, если скажу, что никогда никто из нас не работал с таким воодушевлением и подъемом, как здесь, на льдине.
В последних числах октября из-за подернутого морозной дымкой горизонта выплыла багровая, словно начищенный медный таз, луна. Поднимаясь по небосклону, она светлела, приобретая сначала латунный, а потом лимонно-желтый цвет. В ее рассеянном свете все яснее и яснее проступали мягкие очертания холмов и засыпанные снегом гряды торосов, окружавших лагерь.
Залитые яркими лучами электрического света домики, палатки и радиомачты четко вырисовываются на фоне бархатно-черного неба. А в те дни когда небо заволакивают облака и не видно ни луны, ни звезд, границы видимого пространства придвигаются вплотную к лагерным постройкам, Хотя льдина наша изучена до мельчайших подробностей, но стоит чуть отойти от лагеря, как начинаешь путаться в хаотических нагромождениях ледяных торосов. То и дело слышится треск и скрежет льда. Стремительно несущийся ветер завывает в антеннах и оттяжках радиомачт, гонит колючую поземку. Маленькие домики содрогаются под его яростным напором. И кажется, что Арктика, ожесточенная вторжением непрошенных гостей в ее владения, бросила против нас свои стихии.
Но вот издали доносится едва слышный шум приближающегося самолета. Проходит несколько минут, и над лагерем, сверкая красным и зеленым огоньками, с ревом проносится самолет. Это Илья Павлович Мазурук доставил с Большой Земли последние тонны груза. Сделав вираж над станцией и помахав на прощанье крыльями, самолет скрывается во мгле. Следом за ним с той же стороны появляется второй самолет — наш АН-2. Снижаясь, он включает яркую фару и планирует на оконтуренную электрическими лампочками посадочную площадку, расположенную в 300 м от лагеря.
[137]
Самолет подруливает к стоянке, и из него выходит Михаил Николаевич Каминский. Отворачиваясь от резкого пронизывающего ветра, он докладывает, что в самолете имеется груз, боящийся мороза. Подоспевшие полярники выгружают на розвальни ящики с фруктами и овощами, пакеты и свертки с почтой, мешки с праздничными подарками, посылки и приборы. Трактор тянет тяжело нагруженные сани в лагерь, а самолет улетает обратно за новым грузом.
Сегодня предстоит законсервировать дальнюю посадочную полосу, чтобы принять через месяц самолет с Большой Земли. Каминскому придется сначала отыскать ее и, осветив ракетой, сброшенной на парашюте, сесть самому и зажечь электростарт. Этого еще никто никогда не делал. Но Михаил Николаевич уверен, что эксперимент удастся.
Чтобы легко было обнаружить площадку в кромешной тьме, мы установили на ней ацетиленовую мигалку, какие обычно используются гидрографами для обозначения створных знаков при входе в порт.
Последние два месяца дрейф заметно усилился и стал более прямолинейным. После того как 28 августа льдина перевалила через подводный хребет Ломоносова, северное направление дрейфа сменилось на западное, а в начале октября — на северо-западное. В середине октября льдину вынесло в район с координатами 85° с. ш. и 130° в. д., где 17 лет назад в эти же месяцы дрейфовал ледокольный пароход «Георгий Седов». Теперь наш дрейф проходит близко к линии дрейфа «Седова».
Для науки повторение дрейфа представляет немаловажный интерес, ибо это позволяет установить его закономерность и выяснить, какие изменения в природе произошли за прошедшие годы.
Объем научных исследований на нашей станции, несомненно, неизмеримо шире тех, которые велись на «Седове», и вторичное посещение этого района дает возможность изучать те природные явления, которые ранее не исследовались.
Кизино начал наблюдения за изморозью и гололедом, которые с наступлением зимы приобрели особенную интенсивность и доставляли много хлопот нашим летчикам. Закончив перевозки грузов, экипаж самолета снова возобновил систематические подъемы метеорографа до
[138]
высоты 2,5—3,0 км. В полетах обычно принимал участие руководитель аэрометеорологической группы Соколов.
В начале ноября прибывшая на станцию группа физиков с помощью гидрологов приступила к выполнению круглосуточных серий комплексных наблюдений над теплообменом через ледяной покров.
Для исследования условий теплообмена через лед осеннего образования, площадь которого в Центральной Арктике составляет около 30%, мы установили одну серию электротермометров за пределами лагеря на замерзшем в сентябре разводье. Окруженный со всех сторон многолетними полями этот участок льда сохранился до ноября, и толщина его к этому времени достигала 80 см. Многожильный кабель от электромоторов протянули в сооруженную на краю поля снежную хижину, куда провели электрическое освещение. Исследование процесса теплообмена через лед, лишенный снежного покрова, представляло большой научный интерес. Эти наблюдения позволили бы более детально изучить влияние снежного покрова на теплообмен и нарастание льда. С этой целью, выбрав на краю поля ровный участок площадью 10 X 10 м, мы очистили его от снега и вморозили в лед серию полупроводниковых термометров-термистеров. Точность измерения температуры с помощью термистеров не зависит от длины кабеля, поэтому гальванометр мы установили в домике, расположенном в 100 м от площадки, куда и вывели кабель.
Таким образом, у нас теперь было четыре площадки, характеризующие различные условия теплообмена, на которых в определенные сроки измерялась температура льда и снега на разных горизонтах.
В эти дни гидрологи приступили к специальным наблюдениям за течениями в пограничном слое, т. е. слое, в котором силы трения превышают все остальные силы, действующие на частицы воды. Одной из конечных целей этих наблюдений являлось определение коэффициента трения на нижней поверхности льда. Было очень заманчиво проверить коэффициент на данных наблюдений в естественных условиях, так как это имело большое значение для дальнейшего развития общей теории дрейфа ледяных полей.
Для этих наблюдений решили использовать электробифилярные самописцы, позволяющие получить непре-
[139]
рывную запись скорости течений с достаточно высокой точностью. К этому времени самописцы уже были перенесены в гидрологический домик. Здесь же установили аккумуляторы, которые заряжались от общей электрической сети.
С помощью этих вертушек, установленных одна над другой на заранее выбранных горизонтах в слое, непосредственно прилегающем к нижней поверхности льда, было проведено несколько круглосуточных серий наблюдений. В результате обработки полученных данных выяснилось, что коэффициент трения, применявшийся ранее, был завышен более чем в два раза.
С наступлением темноты геофизическая группа начала вести непрерывные наблюдения за полярными сияниями, сопровождая их ежечасным прослушиванием радиосигналов на волнах всех диапазонов.
В целом программа научных работ станции увеличилась примерно в два раза.
В середине ноября радио сообщило радостную весть: на Большой Земле готовится к отплытию на дизель-электроходах «Обь» и «Лена» Первая советская антарктическая экспедиция. Из выступления по радио ее начальника Михаила Михайловича Сомова мы узнали, что многие наши предшественники, только что вернувшиеся с дрейфующей станции СП-4, примут участие в этой экспедиции. И среди нас появились желающие променять будущую зиму в Ленинграде на лето в Антарктике.
Мы пожелали коллективу антарктической экспедиции всяческих успехов в изучении противоположной полярной области.
20 ноября льдина пересекла 86-ю параллель и, продолжая двигаться в прежнем направлении, достигла 113-го меридиана.
Скорость дрейфа менялась. Льдина то медленно перемещалась, описывая петли радиусом 4—9 км, то устремлялась на северо-запад со скоростью 20—25 км в сутки.
Окружающие нашу льдину битые льды и обломки смерзлись в сплошное монолитное поле. Прекратились подвижки.
В конце ноября снова взошла луна, и в связи с предстоящим прилетом самолетов с Большой Земли мы решили расконсервировать посадочную площадку.
[140]
Наш опыт с ацетиленовой мигалкой не удался. Через несколько дней она потухла, как потом оказалось, оттого, что колпачок, где происходит вспышка ацетилена, заполнился льдом. Все попытки устранить этот дефект ни к чему не привели: колпачок был слишком мал.
Таким образом, искать площадку пришлось при лунном освещении с подсветкой ракетами.
Поскольку прибытие самолета с Большой Земли ожидалось в безлунную ночь, нам пришлось организовать на площадке дежурство в течение 10 дней. Дежурные должны были подготовить площадку к приему самолета, т. е. произвести укатку ее трактором и держать в исправном состоянии электростарт. Накануне прилета самолета прошла пурга и образовалось много надувов и застругов. Во время укатки трактор вышел из строя на несколько дней. Выравнивание полосы пришлось производить лыжами самолета, который несколько часов рулил по площадке взад и вперед. Дежурства эти нельзя было назвать приятным занятием. Могильная тишина, нарушаемая зловещим скрежетом льдов, темнота и одиночество действовали угнетающе. Поэтому на дежурство назначались два человека и срок их пребывания на площадке ограничивался двумя-тремя днями.
К нашему счастью, в начале зимы подвижек было мало и льдина уцелела. Тем не менее дежурства не обходились без приключений: то в палатке от неосторожного обращения с огнем произойдет пожар и дежурным на сорокаградусном морозе в темноте приходится ее чинить, то выйдет из строя рация или трактор. А однажды произошел комический случай, по поводу которого в лагере долго острили и смеялись.
Дело было ночью. Один дежурный, раздевшись, спал в спальном мешке, а другой тоже лежал на койке в мешке, но не раздеваясь, и читал книгу при свете 4-вольтной лампочки. Вдруг он услышал за стеной шаги. Подошедший начал рыться в сложенных у палатки продуктах и, не обнаружив ничего, кроме банок с консервами, начал рвать палатку. От шума проснулся другой дежурный. Воображение уже рисовало огромного голодного белого медведя, который вот-вот просунет лапу в палатку и тогда...
Не предполагая, что в центре океана в полярную ночь могут бродить медведи, дежурные все огнестрельное ору-
[141]
жие оставили во второй палатке, где стоял трактор и двигатель электростарта. Боясь пошевельнуться и привлечь внимание зверя, они лежали в спальных мешках, затаив дыхание.
Так продолжалось несколько минут. Наконец, послышались шаги удаляющегося зверя. Осторожно выбравшись из спального мешка, один дежурный быстро зарядил ракетницу и встал у входа, а другой, одевшись с лихорадочной поспешностью, зажег паяльную лампу. Прислушиваясь к малейшему шороху, они, погасив свет, осторожно приоткрыли полог палатки и с паяльной лампой в руках бросились за оружием. По пути один из них выстрелил из ракетницы в сторону удаляющегося зверя, который оказался восьми-девятимесячным медвежонком. Испуганный выстрелом и ярким светом ракеты, медвежонок бросился наутек. Но раз появился медвежонок, значит, где-то поблизости бродит и его мать. Дежурным было уже не до сна. Быстро разогрев мотор, они включили электростарт, да так и жили с зажженными прожекторами до прибытия новой смены.
Вскоре медвежонок осмелел и вернулся к палатке. Видимо, желая задобрить его маму, которая так и не появилась, дежурные усиленно потчевали медвежонка печеньем, конфетами и сгущенным молоком. Он даже не боялся брать пищу из рук и спокойно подходил к прожектору. Обойдя с фонарем окрестности и не обнаружив следов взрослого медведя, дежурные несколько успокоились. Медвежонок же на другой день появился у нас в лагере и даже подружился с собаками. Иногда можно было наблюдать такую картину: идет по лагерю наш Малыш, а за ним ковыляет медвежонок. Подходит к нему Коля Шестериков и, поглаживая его пушистую спину, угощает с рук конфетой. Мы надеялись, что мишка привыкнет к лагерю и проведет с нами всю полярную ночь. Но инстинкт бродяжничества, видимо, взял в нем верх. Он стал подолгу пропадать, а затем и вовсе исчез.
Одновременно с медвежонком на станции появился песец. Некоторое время мы встречали его у помойки и за пределами лагеря. Потом песец исчез. Оказалось, что он перебазировался на дальнюю посадочную площадку, где потом мы обнаружили следы его пиршества у вскрытого ящика с печеньем и хлебом.
[142]
Весь декабрь дули восточные ветры, и льдину быстро несло на западо-северо-запад. Новый год мы встречали уже на широте 86°30' и долготе 96°. Стояли сорокаградусные морозы. Накануне Нового года взошла луна, и в ее серебристом освещении открылись ледяные дали. Чередующиеся гряды торосов и цепи холмов, похожие на застывшие волны морского прибоя, окружали лагерь со всех сторон.
Кажется, все в природе сковано жестоким морозом и застыло в неподвижном безмолвии. Но стоит прилечь на лед и внимательно прислушаться, как до чуткого уха донесется шуршание и потрескивание: это движущиеся ледяные поля трутся друг о друга, а в морозном воздухе звуки разносятся далеко. Но вот в эти едва слышимые слабые звуки вплетается тонкий звенящий скрип. Постепенно приближаясь, он начинает звучать на все более низкой ноте. Наконец вы чувствуете всем телом, как льдина вздрогнула под вами, и после этого доносится глухой удар. Начинается торошение на стыке соседних полей. Кажется, что все звуки, какие только существуют в природе, — от пушечного выстрела до рокота авиационного мотора и скрипа телеги, — сплетаясь в один леденящий сердце скрежет, обрушиваются на вас одновременно. Льдина содрогается, и вы эти толчки не только чувствуете лежа на льду, вы их ощущаете на ходу. Но проходит 10—20 минут, и звуки внезапно прекращаются. Снова наступает гнетущая тишина, полная огромного скрытого напряжения. Эта ледовая симфония является постоянным аккомпанементом нашей жизни на льду.
Вы возвращаетесь в ярко освещенный прожекторами лагерь — единственный оазис на многие сотни километров вокруг. К ставшим уже привычными звукам мерно постукивающего двигателя присоединяется тарахтенье трактора, занятого перевозкой топлива, и кажется, что весь этот живописно разбросанный на холмах поселок с нависшей над ним густой сетью покрытых толстым слоем изморози проводов, подвешенных на бамбуковых опорах, находится не в центре Северного Ледовитого океана, а где-нибудь на целинных землях.
Несмотря на то что зима в районе полюса уже давно наступила, после Нового года нас стали часто навещать циклоны, приносящие тепло и влагу с Атлантики.
[143]
Серия глубоких циклонов, прошедших через полюс, вызвала резкое ухудшение погоды и потепление до —7°. В эти дни москвичи и ленинградцы еще только почувствовали настоящую русскую зиму. Пурга продолжалась два дня, а через день снова зарядила на целых десять дней. И так продолжалось весь январь и первую половину февраля. В некоторые дни температура воздуха колебалась от —25, —30 до 0°, и в сообщаемых по радио сводках погоды наша станция упоминалась рядом с Ялтой, Ташкентом и Сочи.
Но мы не радовались этому теплу. Участившиеся снегопады и пурга образовали в лагере двух-трехметровые сугробы, которые погребли под собой наши склады и палатки.
Огромные поля, образовавшиеся в начале зимы из смерзшихся раздробленных льдин, снова взломало, и вокруг лагеря возникли многочисленные разводья и каналы, над которыми непрерывно курился темный морозный туман. Титанической силы сжатия вызывали образование все новых и новых гряд торосов, опоясывавших наше поле. Скрежет и гул разламывающихся, трущихся и наползающих друг на друга многолетних льдин весом в сотни и тысячи тонн заглушали работу дизелей, а толчки сотрясали льдину с такой силой, что домики отрывались от ледяных фундаментов. Когда валы торосов многолетнего льда приближались вплотную к научным павильонам и наблюдательным площадкам, весь коллектив станции вооружался лопатами, пешнями и объект освобождался от снежных заносов и переносился в более безопасное место.
Одной из самых беспокойных для нас была ночь на 30 января, когда внезапно начавшееся сжатие вызвало торошение льда сразу во всех четырех концах поля. В эту ночь площадь нашей небольшой льдины сократилась почти вдвое. Сжатие началось после отбоя. Соседнее паковое поле, придя в движение, смяло на своем пути молодые льды и, навалившись на нашу льдину, начало крошиться, одновременно обламывая северный край нашего поля. Через полчаса вал торосов высотой до 5 м приблизился к домику геофизиков. Несколько трещин прошло под домиком и между оттяжками стоящей рядом 25-метровой мачты. Спасательным работам мешала
[144]
начавшаяся пурга. Сильный ветер валил с ног, обжигал лицо и слепил глаза.
При свете прожекторов коллектив станции приступил к разборке снежных стенок, окружавших геофизический домик, и демонтажу оборудования. С помощью подоспевшего трактора домик удалось вывезти из района угрозы на другую сторону поля. Пока спасали домик, дежурный по лагерю, непрерывно совершавший обход льдины, сообщил, что началось торошение на противоположном краю льдины. В несколько минут там образовалось хаотическое нагромождение льда. Прибежавшим гидрологам все же удалось спасти большую часть оборудования. Во льду осталась лишь стационарная ледомерная рейка да несколько электротермометров, вмороженных глубоко в лед.
В результате подвижек и торошения мы в эту ночь потеряли 80 м и без того короткой посадочной площадки, а также площадку, где производились наблюдения за формированием рельефа поверхности льда. В довершение всего наше поле, не выдержав сжатия, треснуло пополам. Трещина прошла посередине лагеря, отрезав гидрологический домик с тремя лунками, половину метеоплощадки, один магнитный павильон и два склада.
Вскоре обнаружились новые трещины в районе гидрологических палаток. Катастрофа могла произойти в любую минуту, и Гудкович, не теряя времени на разогрев моторов, с помощью товарищей вручную поднял вертушки на поверхность и унес в лабораторию.
Торосы наступали на лагерь со всех сторон, и коллектив станции, разбившись на группы, едва успевал вывозить из районов угрозы оборудование.
Самоотверженную борьбу с разбушевавшейся стихией пришлось выдержать экипажу самолета. Спасая машину, которую, подобно флюгеру, разворачивало каждым порывом ветра и бросало из стороны в сторону, грозя разбить о большие торосы, пилот Каминский, бортмеханик Кирилин, штурман Шаров и бортрадист Камбулов несколько суток провели около самолета.
В течение часа обе половины нашей льдины разошлись метра на три, и метеорологу Кизино пришлось производить свои наблюдения, переходя с одной части льдины на другую по пожарной лестнице, которая служила перекидным мостиком.
[145]
В этих условиях мы в полной мере оценили значение электрического освещения, позволившего все спасательные работы проводить без карманных фонариков.
Прошло несколько дней. Обосновавшись на новом месте, геофизики Смирнов и Селиванов закончили монтаж оборудования и возобновили наблюдения. Трещина покрылась толстым слоем льда, а прошумевшая пурга прикрыла следы недавнего торошения. Но это спокойствие оказалось обманчивым. Внезапно оно снова было нарушено. На этот раз трещины возникли без видимых причин, при штиле, и вновь жертвой подвижек стали геофизики.
От сильного толчка и обрыва оттяжек, между которыми появились новые трещины, упала 25-метровая мачта. Домик снова пришлось перевозить на новое место, и опять на помощь геофизикам пришел весь коллектив.
Установка мачты и монтаж оборудования осуществлялись при 45-градусном морозе и ветре скоростью до 10 м/сек. Но, несмотря на это, работы были закончены в короткий срок, и после непродолжительного перерыва наблюдения возобновились в прежнем объеме.
Когда наступило полнолуние и мы осмотрели поле битвы ледяных великанов, перед нашими взорами открылись бесчисленные трещины и гряды торосов, окружавшие лагерь со всех сторон.
Только тут мы в полной мере оценили грозившую нам опасность. На некоторых участках в нескольких десятках метров от жилых домиков лед был измолот в кашу, словно его пропустили через гигантскую мясорубку. Всюду зияли глубокие темные трещины, пересекавшие окружающие поля в разных направлениях. Этот осмотр убедил нас в том, что наша льдина с честью выдержала испытание.
Любопытно протекал дрейф нашей льдины в зимние месяцы. После стремительного, почти прямолинейного дрейфа в северо-западном направлении льдина в середине января достигла 86°50' с. ш. и 80° в. д. Прохождение глубоких циклонов через район полюса резко изменило направление господствующих ветров. В связи с этим направление дрейфа сменилось на обратное, и льдина более месяца дрейфовала на юго-восток.
[146]
К 18 февраля, пройдя около 170 км, она вновь оказалась в районе, где уже побывала в середине декабря. После того как в Центральной Арктике циклоническая деятельность ослабла и подули южные и восточные ветры, льдина вновь повернула на северо-запад и, описывая многочисленные петли и зигзаги, стала медленно смещаться в этом направлении.
В конце февраля вместе с наступившим в полуденные часы просветлением неба ударили крепкие морозы, подтверждая справедливость пословицы: «солнце на лето, зима на мороз».
10 марта, после пятимесячной полярной ночи, вновь взошло солнце. Приплюснутый диск цвета красной меди покатился над верхушками торосов, знаменуя наступление полярного дня. И хотя солнце совсем не походило на то светило, к которому мы привыкли на Большой Земле (оно скорее напоминало неумелый детский рисунок), все же это было настоящее солнце. Его холодные лучи, скользнув над верхушками торосов, ударили г, замерзшие окна-иллюминаторы, и желтые пятна, от которых мы давно отвыкли, заиграли на стенах наших жилищ. Полузанесенные снегом лагерные сооружения и окружающие гряды торосов отбросили длинные расплывчатые тени. Опустел небосвод. Лишь Венера и Юпитер некоторое время сияли на небе, но вскоре и они исчезли, как исчезли Луна, северные сияния и мириады мерцающих звезд, светивших нам полярной ночью.
Первыми солнце увидели летчики. Совершая очередное высотное зондирование атмосферы, они еще 8 марта с высоты 2,5 км дали нам радиограмму: «Видим дневное светило. Да здравствует солнце, да скроется тьма!».
В этот день у нас произошло еще одно событие, которое обрадовало полярников даже больше, чем восход солнца.
Прилет самолета с Большой Земли — всегда большая радость для полярников. На этот раз его ждали с особенным нетерпением. Это был первый самолет в 1956 г. и последний перед возвращением на Большую Землю. Прием его доставил нам немало трудностей.
На месте ровной, как стол, посадочной полосы мы обнаружили небольшие льдины, разделенные грядами высоких торосов. К счастью, торошение не распространилось на участок, где стояли палатки, трактор и движок
[147]
электростарта. Кабель электростарта был порван во многих местах, а прожекторы занесены снегом. Все это оборудование нам пришлось откапывать из-под снега и перевозить в лагерь.
Поиски новой посадочной площадки затруднялись темнотой, пургой и морозными туманами. Лишь в начале марта, перед самым восходом солнца, нам удалось в 30 км от лагеря найти подходящую льдину и устроить на ней аэродром. Затем началось казавшееся бесконечным ожидание самолета, который задерживали метели, бушевавшие то у нас, то на побережье. Наконец погода установилась, и долгожданный самолет прилетел. Для И. П. Мазурука этот рейс также был знаменательным: в этот день он 51-м полетом на Северный полюс начал налет четвертого миллиона километров. Коллектив СП-5 вручил выдающемуся полярному пилоту адрес и альбом фотографий станции.
В этот день в лагере царило большое оживление. Полярники зачитывались письмами и газетами, обменивались новостями и с жадностью слушали рассказы прибывшего на льдину лектора политуправления Министерства морского флота А. А. Терещенко о событиях и жизни на Большой Земле.
Наступление полярного дня ознаменовалось не только усилением морозов, но и новыми сжатиями льда, по силе превосходившими все, что мы наблюдали раньше. Подвижки начались 15 марта, когда с западной стороны лагеря, за грядой ближайших торосов открылось широкое разводье.
Клубы густого тумана, цветом напоминавшего дым из заводских труб, заволакивали лагерь. Видимость сократилась до 10 м. Насыщенный влагой густой морозный воздух затруднял дыхание, работать в эти дни было очень неприятно, но, как всегда, научные работники проводили многие часы на своих площадках и в павильонах. Прошло два дня, ветер стал усиливаться, началось сжатие, Глухие раскаты торосящегося льда доносились то с западной, то с восточной стороны лагеря.
К концу вторых суток скорость ветра достигла максимума— 30 м/сек. Температура повысилась до —20°. Приближался циклон; за два часа давление упало на 12 мб,
[148]
что бывает только при прохождении исключительно глубоких циклонов.
Ураганный ветер причинил немало бед. У радистов была сломана радиомачта и унесена большая палатка. Правда, ее через два дня обнаружили на краю льдины, засыпанную снегом, сломанную и порванную.
После шторма обстановка вокруг льдины резко изменилась: окружающие огромные поля сморозей превратились в битый лед, всюду зияли черные ленты каналов, и на солнце искрились голубые рубцы свежих гряд торошения. «Оживилась» и замерзшая трещина в центре лагеря: в результате общего разрежения льда она снова разошлась метра на четыре.
К концу месяца морозы усилились до —50°, но подвижки не прекратились. В воздухе круглые сутки раздавались гулкие, словно пушечные выстрелы, раскаты трескающегося на морозе льда и скрежет торосящихся полей. И каждый раз, когда льдина трескалась в районе лагеря, обитатели домиков, как по команде, выскакивали на улицу и с тревогой осматривали лед. Каждому казалось, что трещина прошла именно под его домиком.
27 марта наша льдина пережила самый критический момент. Усилившиеся толчки и торошение достигли небывалого размаха. Каждый час вахтенный, обходя льдину, докладывал о новых разрушениях. Огромные валы торосов, у подножия которых пенилась и бушевала выступавшая вода, плотным кольцом окружили лагерь. Кольцо это сжималось и местами вплотную приблизилось к лагерным сооружениям.
Валы торосов разрушили лунку (уже четвертую за год), и мы были вынуждены эвакуировать гидрологическую палатку для общих работ и склад имущества. На другой день вследствие изменения направления ветра сжатие ослабело, и вскоре снова наступило общее разрежение.
Чистая вода окружила лагерь с трех сторон, и мы каждую минуту ждали, что отрезанная трещиной часть льдины оторвется и уплывет. К счастью, этого не произошло, и обе половинки поля продержались рядом до нашего отъезда, дав нам возможность закончить эвакуацию лагеря на новую льдину.
7 апреля радио донесло до нас радостную весть: из Ленинграда вылетела наша смена. Так как льдина
[149]
к осени неизбежно будет вынесена в очень неспокойный район пролива между Гренландией и Шпицбергеном, срок существования станции и план научных работ были существенно сокращены. Кроме метеорологических и магнитных наблюдений, объем которых оставался прежним, программа станции предусматривала продолжение промеров глубин и некоторые глубоководные гидрологические работы. Часть научного оборудования и большая часть хозяйственного снаряжения должны были быть вывезены на вновь организуемую станцию СП-6. Началась подготовка станции к сдаче. Учитывая предстоящие перевозки грузов, экипаж самолета, несмотря на морозы, целые дни выравнивал и удлинял сильно укороченную в результате последних торошений площадку.
Росли горы ящиков, подготовленных к отправке. Не дожидаясь приезда смены, коллектив станции начал постепенное перебазирование станции на вторую, большую половину поля.
Многое изменилось за прошедший год на льдине, и тот, кто в прошлом году встречал с нами в «Ледяном дворце» Первое мая, сейчас не узнал бы ни лагеря, ни льдины.
Первое, что бросилось бы в глаза. — это высокие гряды торосов, окружившие станцию и заполнившие все видимое пространство до горизонта. В результате почти непрекращающихся подвижек, разломов и торошений льдина, имевшая в апреле прошлого года около 3 км в поперечнике, теперь уменьшилась более чем в 100 раз. От некогда огромного, монолитного, слабо всхолмленного пакового поля осталась льдина площадью менее 10 га.
Прошедшая зима сильно изменила облик лагеря: почти не видно ни черных куполообразных палаток, ни домиков; все они скрыты под снежными стенками, воздвигнутыми еще осенью с целью утепления.
Дизельная электростанция — сердце лагеря — глубоко спрятана под снежным сугробом. Ее присутствие выдают торчащие из снега выхлопные трубы, над которыми поднимаются колечки дыма. Рядом с электростанцией возвышается занесенное снегом большое квадратное здание — это кают-компания. Много приятных часов провели полярники в уютном помещении, построенном
[150]
своими руками. В долгие зимние вечера мы собирались здесь на концерты художественной самодеятельности, смотрели кинокартины, слушали радиопередачи из Москвы, лекции и беседы, читали газеты и журналы, играли в домино и шахматы. Все это теперь нужно было своими же руками разрушить, с тем чтобы восстановить на новом месте.
Наш дрейф подходил к концу. Позади осталась ослепительно солнечная весна, когда все мы были охвачены строительной горячкой и разворачивали научные работы, промелькнуло короткое и сырое тревожное лето, незаметно пролетели дни осенних перевозок и деятельной подготовки к зиме. В напряженной борьбе с суровой арктической стихией прошло самое трудное время года — штормовая полярная ночь, когда разломы и торошение не раз требовали от коллектива мобилизации всех сил для сохранения научных объектов станции и предупреждения срыва наблюдений.
На завершающем этапе работы коллектив станции с удовлетворением отметил, что программа работ успешно выполнена.
20 апреля, ровно через год после высадки, мы прощались со льдиной, являвшейся не только нашим домом и средством передвижения по океану, но и объектом исследования. Нельзя сказать, чтобы жизнь на ней протекала спокойно. Мы всего испытали в меру, и у нас не было особых причин быть недовольными своим выбором. Свыше двух с половиной тысяч километров пронесла она нас по океану, и даже в самые трудные дни мы не теряли веры в ее прочность и надежность.
Каждый из нас с чувством огромного удовлетворения оглядывался на пройденный путь, путь мужественной борьбы дружного коллектива, воодушевленного идеей беззаветного служения Родине, с коварной арктической стихией, путь творческих дерзаний и повседневной кропотливой, черновой работы.
Смена вахты произошла 20 апреля в точке с координатами 86°20' с. ш., 89°10' в. д. Для обоих коллективов это был памятный день.
Освободившись от выполнения ежедневных многотрудных обязанностей и забот, полярники старой смены всеми мыслями устремились в родной Ленинград, куда их в это время мчал самолет.
[151]
У полярников новой смены заботы и мысли были совсем другие. Они сразу же включились в программные наблюдения и приняли на себя все заботы о дальнейшей судьбе лагеря.
В связи с сильным разрушением ледяного поля и приближением его к опасному району было решено станцию сохранить только до осени, а наблюдения выполнять по сокращенной программе. Соответственно уменьшился и состав наблюдателей.
Новую смену из 10 человек возглавил океанолог А. Л. Соколов. В ее состав вошли: метеоролог Г. М. Силин, метеоролог И. М. Шариков, астроном-геофизик Л. Н. Жигалов, радист П. В. Сорокин, врач Т. П. Соловьев и экипаж вертолета из четырех человек под командованием летчика В. П. Колошенко. Этому маленькому коллективу предстояло выполнить нелегкую задачу. Надо было не только завершить строительство лагеря на новом месте, не прерывая наблюдений, что в условиях постоянных подвижек и торошений требовало большого напряжения сил, но и закончить вывоз со старой льдины оставшегося там лагерного оборудования, в частности раскопать из-под снега палатки, демонтировать дизеля и разобрать кают-компанию. Лишнее имущество станции перевозилось вертолетом на дальний аэродром, откуда оно тяжелыми самолетами доставлялось на СП-4 и на создаваемую к северу от о. Врангеля новую станцию СП-6. К середине мая все перевозки, связанные с вывозом оборудования и снабжением станции, закончились.
Лагерь обосновался на новом месте, и жизнь в нем, регламентированная сроками наблюдений и распорядком дня, вошла в нормальную колею.
Но спокойная обстановка вокруг лагеря продолжалась недолго. Первый же глубокий циклон из Атлантики в конце мая принес вместе с теплом плохую погоду. С прежней силой возобновились подвижки льда, которые нередко сопровождались разломами и торошениями. От льдины то в одном, то в другом месте обламывались куски, сокращая и без того ограниченную лагерную площадку. Не успев отстроиться, полярники вынуждены были снова и снова переносить наблюдательные площадки и перевозить домики с одного места на другое.
[152]
В дополнение к авралам пришла тревога за жизнь товарища: заболел штурман вертолета А. П. Громчев-ский. Врач поставил диагноз — острый аппендицит. Только немедленное хирургическое вмешательство могло снасти ему жизнь. И вот в одном из домиков пришлось наскоро оборудовать хирургический кабинет. С помощью трех сотрудников станции врач Т. П. Соловьев произвел операцию, а через три недели штурман снова приступил к работе.
Между тем льдина со все возрастающей скоростью продолжала дрейфовать на запад. Описав по пути небольшую петлю, к 10 июня она оказалась в точке с координатами 86°30' с. ш., 63°00' в. д. Здесь направление дрейфа льдины неожиданно резко изменилось, а скорость возросла с 5 до 7 км в сутки. В течение двух последующих месяцев льдина дрейфовала на юго-юго-восток; 9 августа на широте 83°50' и долготе 75°00'она снова повернула, сначала на северо-восток, а затем на северо-северо-запад.
Скорость дрейфа продолжала увеличиваться. В августе она уже составляла 8 км в сутки, а после того как в начале сентября дрейф повернул на юго-запад, достигла даже 11 км в сутки. В середине сентября льдина на широте 84°45' пересекла свою линию дрейфа, замкнув петлю, которую описала между 84-й и 85-й параллелями за два месяца.
Уже в конце августа стало очевидно, что дизель-электроход «Обь», выполнявший океанологические работы в Гренландском море, не сможет пробиться через паковые льды и эвакуировать личный состав станции. Тогда было решено эту операцию выполнить испытанным способом — с помощью самолета. К этому времени весенний аэродром уже разрушился, но Колошенко в середине сентября посчастливилось найти новую ровную площадку всего в 7 км от станции.
В конце сентября подготовка к эвакуации была закончена. На аэродроме установили рацию и сосредоточили все оборудование, предназначенное к вывозу на материк.
Программа наблюдений была выполнена полностью, вахта окончена. 5 октября последний раз определили координаты — 84°20' с. ш., 63°20' в. д. — и передали сводку погоды.
[153]
Покидая льдину, полярники увозили с собой материалы наблюдений; они были глубоко убеждены в том, что эти материалы являются большим вкладом в науку о природе Центральной Арктики и помогут дальнейшему освоению великого Северного морского пути. Вместе с тем каждый из полярников увозил то, что не выразить ни цифрами, ни словами, — это опыт, опыт организации и проведения комплексных исследовательских работ на льдине в течение круглого года, опыт борьбы с суровой природой Арктики.
[154]

Пред.След.