Изображение
31 июля 2012 года исключен из Регистровой книги судов и готовится к утилизации атомный ледокол «Арктика».
Стоимость проекта уничтожения "Арктики" оценивается почти в два миллиарда рублей.
Мы выступаем с немыслимой для любого бюрократа идеей:
потратить эти деньги не на распиливание «Арктики», а на её сохранение в качестве музея.

Мы собираем подписи тех, кто знает «Арктику» и гордится ею.
Мы собираем голоса тех, кто не знает «Арктику», но хочет на ней побывать.
Мы собираем Ваши голоса:
http://arktika.polarpost.ru

Изображение Livejournal
Изображение Twitter
Изображение Facebook
Изображение группа "В контакте"
Изображение "Одноклассники"

«В.Чкалов» сел на рифы

Шестнадцатого сентября 1941 года, в полдень, пароход «В.Чкалов» сел на рифы банки Крестовской в Енисейском заливе. Сняться не удалось. Шестнадцать суток боролись мы за жизнь своего судна. Пережили на нем три жестоких шторма, спасаясь на мостике от разъяренных волн. Корпус получил множество пробоин, все отсеки оказались затопленными. Надежды на спасение не оставалось. Пароходство расценивало аварию как кораблекрушение. Что не успели сделать шторма, закончит весенний ледоход, разрушив пароход и сбросив его с банки на глубины.
Я не был с этим согласен и обратился к руководству с просьбой отстоять его весной от нажима льда. После этого можно было начать спасательные работы. Перед тем как оставить «В.Чкалов», я похлопал его по трубе и мысленно поклялся: «Я спасу тебя, чего бы мне это ни стоило!» Выполнение клятвы стало целью моей жизни на ближайшие годы. Роковое совпадение: за четверо суток до нашей аварии, 12 сентября, в Карском море, северо-восточнее Диксона, на неизвестную банку наскочил «Садко» и на ней погиб. Время было суровое — война! И капитана А.Г.Карельского расстреляли, хотя вины его ни в посадке на мель, ни в гибели парохода не было. Точно такая же судьба могла ожидать и меня, хотя и у капитана «Садко», и у меня причиной аварии была не небрежность или навигационная ошибка, а несовершенство карты.

(Пароход «В.Чкалов» был послан в рейс по распоряжению С.И.Якимова. После того как он сел на мель в Енисейском заливе, было возбуждено уголовное дело по обвинению капитана Г.О.Кононовича и С.И.Якимова по ст.59-3«в», ч.1 УК РСФСР. (Эта статья «пострашнее» ст.58, подробнее об этом можно прочитать в книге седьмой издания «О времени, о Норильске, о себе...»). Обвиняемые виновными себя не признали, что подтвердили и свидетели. В итоге 16 июня 1941 года линейный суд водного транспорта, а вслед за ним Водно-транспортная коллегия Верховного суда Союза ССР (после протеста прокуратуры) по причине отсутствия состава преступления С.И.Якимова и Г.О.Кононовича оправдали. (Примеч. ред.) )

В то время я не думал ни о чем, кроме спасения парохода. И это удалось. Не скоро и не вдруг, но пароход был спасен, отремонтирован и еще долгие годы честно нес свою службу. О том, как мне, вернее, нам это удалось, я попытаюсь рассказать.
Летом 1942 года на маленьком буксире «Полярный» мы обследовали «В.Чкалов» и произвели пробные откачки воды. Сначала я думал: «А вдруг удастся заделать пробоины, осушить отсеки и снять пароход с мели?..» Но после осмотра парохода эта слабая надежда исчезла. «Что же делать? В чьи двери стучаться?» — искал выход я.
Помогла судьба! В 1940 году мне не раз приходилось сталкиваться с А.А.Панюковым, начальником управления Дудинского порта и лагерей. Тогда он был или старшим лейтенантом, или подполковником МВД. Чекист с 1919 года, из уральских рабочих, он производил впечатление хотя и сурового, но честного и справедливого человека. Не раз мне приходилось по его просьбе снимать с мели лихтеры и баржи, доставлять грузы в Игарку или из Игарки. Однажды мы даже потушили пожар, вспыхнувший на барже. Панюков у меня бывал, иногда мы пили чай и вели интересные беседы. О себе он говорил скупо. Чувствовалось, что он ко мне испытывает такие же добрые чувства, как и я.
После зимовки и похода на «Полярном» меня назначили заместителем начальника Дудинской пристани. Панюкова там уже не было. Он стал директором Норильского комбината и получил звание генерал-майор. Карьера головокружительная! В Дудинке на его месте оказался Иван Иванович Штырков, тоже старый чекист. О нем я еще упомяну.
Вот если бы удалось убедить Норильскстрой включиться в спасательную операцию! В то время такие люди, как Панюков на енисейском севере, Никишов в Магадане и на Колыме, были всемогущи. В их власти находились сотни тысяч заключенных, многие тысячи сильнейших инженеров и ученых. Страна требовала от них золото, никель, медь, уголь, и как можно больше. Они обязаны были все это дать, а каким способом, какими методами — это второе дело. Грозными владыками, бесконтрольно вершащими судьбы людей, казались они нам, простым смертным.
...Панюков меня принял. Внимательно выслушав, сказал:
— На днях мы ждем Авраамия Павловича Завенягина. Я ему передам ваше ходатайство. Думаю, оно его заинтересует и он захочет вас видеть. Готовьтесь к этому. Я вас поддержу.
...В кабинете было человек двадцать. Панюков меня представил. Авраамий Павлович, высокий, красивый сорокалетний мужчина, встал из-за стола, пожал руку и сказал:
— Товарищ Кононович, не волнуйтесь, пожалуйста. Мне известно о вашей беде и о той настойчивости, с которой вы пытаетесь спасти пароход. Уточните, что он собой представляет, его состояние и метод, каким вы намерены его поднять.
Докладывал я, по всей вероятности, довольно сбивчиво, и Завенягин не все понял. Резюмируя смысл моего проекта, он, между прочим, сказал:
— А вы знаете, товарищи, мне этот проект нравится: эти длинные винты ввинчиваются под корпус и приподнимают пароход...
По наивности и неопытности я хотел было поправить Завенягина и уже открыл рот, как сосед, какой-то генерал, прошептал мне на ухо: «Не вздумайте уточнять — этим, не дай Бог, вы покажете, что он ничего не понял. Тогда пиши пропало!» После недолгого обмена мнениями Авраамий Павлович сказал:
— Товарищ Кононович, мы примем вас и ваших людей в нашу систему, поручим вам спасение парохода. Отремонтируем его, и вы снова будете его капитаном! Возражений нет?
Панюков принял решение поднимать пароход этой же осенью. В срочном порядке изготовили мягкие понтоны из бельтинга, и мы вышли на небольшом пароходике «Сплавщик» в залив. Руководителем экспедиции назначили Павла Михайловича Жука. С нами шел начальник управления флотом комбината Павел Иванович Оров. Мне он казался очень старым, хотя было ему не более пятидесяти с небольшим. Непревзойденный специалист, ученик самого Фотия Крылова, Павел Иванович руководил водолазными работами при возведении гигантских плотин на Днепре, Волхове и Волге.
В последующие годы я был близко связан с Оровым. Он стал руководителем отдела водолазных работ, а я был его заместителем. Мы крепко подружились, и он многому меня научил. Участник Гражданской войны, балтиец, он повидал и сам испытал много страшного и жестокого, но остался благородным, честным, справедливым и гуманным человеком. Он рассказывал, как его поразило бесстрашие и мужество молоденьких английских моряков, ворвавшихся на торпедных катерах в Кронштадтскую гавань. Атака была безумной — мальчишки шли на верную смерть. Когда их вели на расстрел, они улыбались и пели песню «Типперэри». Ни один не плакал, не просил пощады. «Мы их убили, а потом напились и плакали! Жестокое было время!» — признался Павел Иванович Оров.
Мягкие понтоны оказались непригодными: бельтинг пропускал воздух, и надуть их было невозможно. На обратном пути попали в жестокий шторм. Пришлось от бухты Широкой до Сопочной Карги идти под самым берегом. Не вынуди нас шторм уйти с фарватера, возможно, мы напоролись бы на немецкие субмарины, зашедшие в залив. Мы слышали их переговоры и запросы о погоде, которые они подавали, маскируясь под наши суда.
В Норильске изготовляли для нас судоподъемные винты и домкраты. Как-то меня принял Панюков и сказал:
— Послушайте, Кононович, что творится? Куда ни пойдешь, всюду увидишь эти огромные винты, всякие скобы, гайки и прочее. И все для вас!
Это, конечно, была шутка, но в ней проскальзывало подтверждение того, что мы не забыты. Приступили к сборам. Отход наметили на начало октября.
Многое зависело от того, что за люди пойдут с нами. Из тридцати шести человек восемь были так называемые вольнонаемные (я со старпомом, два водолаза, электросварщик, боцман и матрос), двадцать четыре — заключенные разных специальностей и четыре стрелка ВОХР. Никогда до этого мне не приходилось иметь дело с заключенными. Я пошел к начальнику лагеря Лейману, чтобы уточнить мои права и обязанности по отношению к этим людям. Ответ был таков:
— Прежде всего помните, что это люди, и соответственно поступайте. Вас не должно интересовать ни их прошлое, ни по какой статье они осуждены. Учитывая специфику зимовки, знайте, что ваши права ничем не ограничены. Вам поручена работа, вы должны ее выполнить. Соответственно и подбирайте таких, кто будет необходим по профессии, умению трудиться и квалификации. В этом мы вас ничем не ограничиваем: кого подберете, того и направим.
— Товарищ Лейман, нужна ли охрана? И что эти четыре человека могут сделать в случае, ну, скажем, бунта, побега? И будут ли они подчинены мне?
— Охрана необходима хотя бы для того, чтобы у этих людей не появился соблазн совершить нечто такое, о чем вы упомянули. Вам они подчинены, но не во всем. У них свой устав, свои обязанности. В этой части действуйте по обстановке. Могут возникнуть обстоятельства, в силу которых вы будете вынуждены заставить стрелков отступить от устава. Этим не злоупотребляйте. В случае успеха вас никто не упрекнет. В противном случае каждый промах поставят вам в вину.
Это соответствовало моему пониманию вещей. Прорабом был назначен Федор Сергеевич Пирогов. Лучшей кандидатуры не могло быть. Директор крупной судостроительной верфи на Волге, он за что-то (скорее всего ни за что) получил большой срок. Конечно, он с большим желанием и радостью согласился отправиться в экспедицию. Своим опытом, тактом и спокойной деловитостью человека, знающего себе цену и понимающего людей, он чрезвычайно помог созданию того настроя, который сохранялся в течение всего времени. Ему я поручил подбор людей и составление заявок на все необходимое. Нельзя было ничего упустить. Там, в ледяной пустыне, любая мелочь может вырасти в проблему.
Завхозом вначале был прекрасный специалист и хороший бухгалтер (назовем его Быстровым). Он получил 10 лет без суда и следствия, как работавший в Харбине на КВЖД (срок давался всем, кто проработал в Маньчжурии, так, на всякий случай). Но внезапно, без моего согласия и вопреки протестам, вместо него прислали Евгения Андреевича Аржекаева. О причине я догадался лишь год спустя. Аржекаев в чем-то не согласился со Сталиным и подписал какой-то протест. Его и всех остальных из этой группы старых коммунистов исключили из партии и сослали в Якутию. Потом дали по 5 лет (очень малый срок по тем страшным временам). Прошли годы, а его все не освобождали. В Дудинке я знал еще нескольких человек из той же группы. Аржекаев носил три ромба, был членом Реввоенсовета, начальником какой-то военно-политической академии, лично знал Ленина, а тут стал завхозом судоподъемной экспедиции, причем весьма посредственным.
Механиком и мотористом по рекомендации и ходатайству главного инженера Тимофея Гавриловича Стифеева стал Гречко. Толковый парень, сидевший за бандитизм, он не понравился мне своей развязностью и бахвальством, но Стифеев меня переубедил:
— Берите его, Георгий Осипович, от сердца отрываю — Гречко будет вам очень полезен, ведь он специалист высочайшего класса: моторист, сварщик и т.д.
У нас был балок, или крошечный домик, в котором, как в штабе, вершились все дела по подготовке экспедиции. Сюда шли те, кто хотел к нам поступить. Как-то приходит высокий симпатичный молодой человек, прекрасно одетый, с хорошими манерами:
— Я хочу предложить свои услуги и прошу вас включить меня в состав экспедиции. Я швед из Стокгольма, Олег Бернгардович Петри. По профессии авиационный инженер. Знаю и умею выполнять все работы с металлом: ковать, сваривать, обрабатывать и т.д. Да, должен пояснить, что я заключенный, хотя по виду этого не скажешь. Осужден я за шпионаж в пользу Японии. Будучи помощником военного атташе, я действительно занимался шпионажем и этого не отрицаю. Мне дали 10 лет, из которых 6 я уже отбыл.
Чем-то мне этот человек был симпатичен. Уж очень необычен, что ли? Пирогову я сказал:
— Федор Сергеевич, деликатная просьба. Я отнюдь не антисемит. Но в тех условиях, что нас ожидают, не надо никого брать, кроме русских. Мы народ выносливый, крепкий, сильный. А им это может оказаться не под силу. Начнутся жалобы, склоки, отказы...
Пирогов заверил, что учтет мое пожелание. Нам дали большой огород: копайте для себя картофель, режьте капусту, дергайте свеклу и морковь. Выдали остальные продукты из расчета десяти месячных норм. А нормы-то какие? Шла война, и кормили впроголодь. А тут отдаленная зимовка и тяжелый труд на морозе в любую погоду. Что можно было сделать, я сделал... Плохо обстояло дело и с палатками: местные пошивочные мастерские никак не могли их изготовить. Недоставало самых необходимых вещей, даже таких, как домкраты. Пришлось ехать в Норильск к Панюкову. Собрал своих людей и попросил вспомнить, чего еще у нас недостает и о чем надо ходатайствовать.
— Георгий Осипович, надо бы добавить продуктов, да и махорочки маловато, вместо мяса дали субпродукты, а что это такое, вы сами знаете...
Панюков, грозный и неумолимый диктатор, которого все боялись как огня, меня принял сразу. Он был в добром настроении. Я сказал, что через несколько дней мы должны отплыть к острову Крестовскому, но не все готово. До сих пор не сшиты палатки, в которых мы будем жить.
— В палатках? В такие морозы?!
— Палатки необычные. Во-первых, они огромного размера: восемь метров на двенадцать, сшиты из брезента. Будут они двойные. Построим каркас из брусьев и досок, натянем на него палатку. Затем над ней построим второй каркас пошире и повыше на двадцать сантиметров и накроем второй палаткой. Таким образом получим воздушную прослойку. Настелим пол. Поставим русскую печь для приготовления пищи и выпечки хлеба. Поставим и железные печки-буржуйки. Тепло будет сохраняться неплохо. В такой же палатке разместим продуктовый склад. Мастерскую, баню, кузницу и склад под горючее и аммонал построим из досок и бревен.
— Понимаю. Прошу прислать мне чертеж палаток — мы этот опыт используем в будущем. Что еще?
— Нет домкратов. Их у нас всего пять, а необходимо минимум пятнадцать.
Панюков тут же позвонил главному инженеру комбината и приказал немедленно, сегодня же, изыскать и отправить в Дудинку все имеющиеся в наличии домкраты. Оказалось, более пяти найти не могут.
— Есть еще просьбы?
— Есть, Александр Алексеевич. Надо бы увеличить норму питания: в тех условиях это просто необходимо... — Я стал что-то говорить относительно махорки, мяса и еще чего-то в том же духе.
— Мало просите!
Панюков вызвал Николая Николаевича Урванцева — того самого, который много лет назад, выполняя приказание Ленина, исследовал Норильское месторождение и открыл здесь богатейшие запасы никелевой и медной руды, каменного угля и редкоземельных металлов. Он же в начале 1930-х годов вместе с Ушаковым, Ходовым и Журавлевым исследовал архипелаг Северная Земля и написал об этом книгу «По нехоженой земле». Сейчас Николай Николаевич находился в заключении, имея срок что-то около 25 лет. При этом он руководил геологическим комитетом комбината и был по-прежнему энергичным и до фанатизма преданным своему делу. Панюков его ценил и вскоре добился для Урванцева условного досрочного освобождения, а затем и полной свободы и реабилитации.
Через некоторое время в кабинет вошел Урванцев. Держался он скромно, но с достоинством и отнюдь не униженно. Панюков его спросил:
— Николай Николаевич, скажите, по каким нормам вы кормите своих геологов, когда они находятся в отдаленных командировках?
— Вы имеете в виду заключенных или вольнонаемных?
— Разве есть различие?
— Да, и значительное. У вольнонаемного состава нормы выше и ассортимент другой.
— Спасибо, Николай Николаевич. Познакомьтесь — это капитан Кононович, он на днях отправляется на необитаемый арктический остров Крестовский поднимать затонувший там пароход. Условия будут тяжелейшие. Девять месяцев люди будут работать на морозе. Прошу вас сейчас же передать товарищу Воронцову мой приказ относительно обеспечения всех участников экспедиции по нормам, предусмотренным для вольнонаемного состава передвижных отрядов геологического отдела.
Урванцев попрощался и вышел.
— Как, товарищ Кононович, вы удовлетворены?
— Вполне. Благодарю. Последнее: не исключено, что в процессе работ возникнет нужда в доставке чего-нибудь крайне необходимого. На наземный транспорт рассчитывать нельзя: до Диксона далеко и дорог нет. Поэтому остается лишь самолет. Мы предусмотрели, казалось бы, все, но мало ли какие неожиданности могут быть впереди... Злоупотреблять не буду. И если попрошу, то лишь в самом крайнем случае. Посадочную площадку подготовить сумеем.
— Согласен. А палатки к вашему возвращению Штырков обязался сделать. Удачи вам!
Через год я по какому-то поводу вновь побывал в Норильске и, обедая в столовой, с удивлением и радостью узнал Николая Николаевича Урванцева. Он рассказал, что вот уже месяц как на свободе. Квартиру уже дали. Ждет приезда жены.
Перед отъездом я поинтересовался, что же это за нормы такие, по которым мы будем питаться на зимовке. Нам полагалось на месяц по шесть килограммов крупяных изделий, шесть килограммов мяса или консервов, два килограмма сливочного масла, двадцать килограммов муки и многое другое, в том числе по сто граммов спирта, килограмму табака и махорки и многое другое, включая сухое и сгущенное молоко, сахар, специи и т.д. Конечно, при Петре Великом нормы были значительно выше, но и время было иным, и Петр был Великим. Лучшего нельзя было и ожидать. Вот так суровый Панюков! Не передать ту радость и даже некоторое неверие, когда я объявил это своим.
Третьего октября мы вышли в рейс. Все имущество и люди шли на лихтере «Амыл», а мы со Степаном Федоровичем Перфишиным — на катере «Шторм».
Шли с приключениями. Раз сели на мель, но снялись быстро. Потом попали в жесточайший шторм в устье реки. Отстоялись в какой-то протоке. Затем раз за разом глох мотор. Но так или иначе 8 октября прибыли на место. Лихтер ошвартовали к «В.Чкалову» и приступили к выгрузке тяжестей, не боящихся воды. Швеллеры сложили на спардеке и полубаке, остальное, к счастью, догадались занести под полубак. Пока шла выгрузка, мы стали на «Шторме» делать промеры и искать наиболее удобное место для выгрузки остального имущества и постройки зимовья.
...В восемнадцать выгрузку закончили. Волна увеличилась, и «Амыл» начало бить о берег. Наконец эта богадельня отошла. Приготовил ракетницу для салюта, как вдруг крик: «Дайте шлюпку — якоря запутались!» Когда мы их распутали, было десять вечера. «Шторм» наконец ушел. Я выдал по шестьдесят граммов спирта. Спать легли под скалой, на самом берегу у костра.

Пред.След.