Перед стартом в Архангельске каждый пилот нашего каравана интересовался погодой на следующей точке пути — острове Диксон. Начиналась сводка словами: «На Диксоне — минус тридцать». И все были рады этому: ведь при такой низкой температуре, как правило, видимость беспредельная, воздух чист, нет сырых туманов и облачности, страшных для передних кромок крыла и лопастей винтов.
Только Бурлуцкий, прочитав «к вечеру — понижение давления», нахмурился и пробурчал:
[30]
— Надо торопиться... Весна на дворе. А весной погода переменчива...
Идем к пелене тумана и серых плотных облаков. Внизу — льды Карского моря, вверху, где-то за облаками, — солнце. Лучи его, рассеянные в облаках, все-таки пробились к правой плоскости самолета, и она запылала как в огне. Курс — на остров Диксон, где попрежнему минус тридцать...
Штурман просит чернила — нужно записывать данные полета в бортовой журнал. Через десять минут возвращает пузырек.
— А чернила я так и не набрал.
— Ручка испортилась?
— Нет: высота три с половиной тысячи метров. Давление маленькое, вот и не подсасывает. Жал, жал на пипетку, а все попусту...
Часа через полтора все пассажиры прильнули к стеклам иллюминатора: в небе было два солнца. Одно — вверху, настоящее. Другое лежало где-то внизу. Выглядело оно как всамделишное, излучало золотистые лучики и даже расстелило по льду искристую дорожку. Довольно редкое явление «двойных солнц» необычайно красиво. Видно, там, внизу, мириады кристалликов льда оказались расположенными так, что как зеркало отражали светило и создавалось впечатление, будто солнце плывет в гуще молочных облаков и с трудом пробивает дорогу своим лучам. Исчезало второе солнце медленно, неохотно, словно тонуло.
Когда «Ил» опустился на лед в проливе у острова Диксон и мы выгрузились, к самолету лихо подлетела собачья упряжка. На нартах удобно восседал бородатый дед, одетый в старенькую, латаную малицу. Капюшон — на затылке, крутая лысина — в крапинках пота. Видно, как и все каюры, дедуся больше бегал за нартами, чем ездил на них. Огромная бородища заиндевела и сизым веником разметнулась надвое.
Фотокорреспонденты «Огонька» и Фотохроники и даже второй пилот нашего самолета Константин Фомич Михайленко ринулись на деда, разом нацелившись на него чуть ли не дюжиной объективов «Леек», «Фэдов»,
[31]
«Контаксов» и «Лингофов». Собаки, ошалев от такой встречи, волчком крутились на месте, путались в постромках, грызлись. Вожак упряжки Буян глухо тявкал и, должно, никак не мог сообразить, что ему делать: то ли защищать своего хозяина, то ли бежать вон. Наконец он все же завилял хвостом-баранкой. и грациозно уселся рядом с нартами.
Дед снимался умело, с толком и знанием дела. Кося хитроватым глазом на объективы, Григорий Моисеевич Кузнецов — так его звали — быстро понимал желания фоторепортеров, принимал нужные им позы и между делом, не дожидаясь вопросов, говорил глуховатым баском:
— С четырнадцатого года в Арктике... Края здешние до камушка знаю, а на Диксон пришел, — он ткнул рукой на север, где чернел обширный поселок острова, — когда сюда еще и Нансен не захаживал... Нынче что делаю, говоришь? Да собачьим питомником на полярке заведываю!
Но фотокорреспондентам дедовы речи явно были ни к чему, и они, то приседая пониже, то запрокидывая высоко над головой свои «ролики», снимали его на широкие и узкие, цветные и черно-белые пленки. На фоне могучего самолета, вертолета, бензозаправщика и трактора-тягача фигура старого каюра и его собаки выглядели действительно очень эффектно. Уголок настоящей Советской Арктики... Но им и этого, кажется, было мало, и фотокорреспондент «Огонька» Рюмкин ласковым голосом уговаривал:
— Дедушка, голубчик, возьми в руки каюр... — и совал Кузнецову длинный, крепкий шест со стальным наконечником.
Взрыв дружного смеха заставил его в недоумении оглянуться на окружавших. Доктор Виталий Георгиевич Волович — настоящий полярный «волк», который уже дрейфовал в Центральном Арктическом бассейне, взглянул на Рюмкина веселыми, живыми черными глазами и, с трудом сдерживая смех, продекламировал тут же сочиненное:
Он здесь не стал аборигеном,
И путал он пургу с пургеном,[32]
Остол с каюром — смел и лих,
В речах он путывал своих...Дело в том, что Рюмкин спутал каюра — погонщика собачьих и оленьих упряжек — с остолом — крепкой и длинной, окованной с одного конца железом палкой, которой каюры управляют нартами.
Когда до вспотевшего фотокорреспондента дошло, почему все так дружно хохотали, он на какую-то долю секунды смутился, но тут же забыл о нас и в следующий момент уже упрашивал деда:
— Дедушка, да поднимите же вы свой... кол повыше! Для композиции нужно...
«Кол» был поднят, наконец, до нужного уровня, и композиция вполне удовлетворила Рюмкина. Когда он окончил «съемки», мы отправились на крытой трехтонке на остров Диксон в гостиницу.
Весной день на Диксоне долог до бесконечности. Солнце над островком поднимается рано. Его лучи быстро разгоняют тяжелый туман, осевший за короткую ночь, и начинают играть в мириадах кристалликов чистого, плотного, как лед, снега. Утрамбованный стужей и лютыми ветрами, снег даже не хрустит, а «поет» под ногами. Кажется, шагаешь не по снегу, а по гигантской горе, выгнутой из огромного листа белой жести. Из-за обилия снега двухэтажные дома поселка выглядят приземистыми постройками, а стены чердаков ветер нередко украшает причудливыми снежными балконами. Дороги для автомашин ежедневно пробивают работяги-тракторы.
Не так давно на Диксоне было всего три домика да вышка, на которой висел колокол. Если налетала пурга, били в колокол и таким образом оповещали немногочисленных обитателей зимовья о непогоде.
О тех днях жизни первых полярников на острове напоминает только вышка да несколько старых, почерневших от пурги и солнца крепких кряжистых крестов. Стоят они на высоком откосе прочно, будто вросли в гранитный грунт и вовсе не походят на кресты сельских погостов, которые обычно настраивают человека на печальный лад.
И кто бы ни попадал в этот уголок Диксона, каждый
[33]
задерживается у обелиска братской могилы краснофлотцев, героически павших в боях за Родину. Это было в 1942 году. Немецкий рейдер, вооруженный до зубов, подошел к Диксону и, пользуясь тем, что боевые корабли находились в походе, принялся пиратски расстреливать порт и мирные суда, стоящие на рейде. Тогда горстка краснофлотцев, вкатив пушчонку на небольшое суденышко «Семен Дежнев», смело пошла на бронированный рейдер и открыла огонь. Рейдер загорелся и позорно бежал, но шальной вражеский снаряд разорвался на палубе «Семена Дежнева»...
Рядом с обелиском героев стоит небольшой конус, сколоченный из досок и покрашенный алой краской. Пятиконечная звезда наверху. Пониже рамка. С портрета на далекий берег Большой земли смотрит вихрастый паренек. Глаза с удивлением и какой-то неподдельной завистью глядят на мир, юношески припухшие губы едва заметно дрогнули в улыбке. Имя, отчество, украинская фамилия. И дальше — лаконичная надпись: «Пал жертвой суровой Арктики...» А внизу, на заснеженной земле лежит... розовощекое яблоко. Это яблоко с далекой родины павшего жертвой суровой Арктики потрясало больше, чем могли бы потрясти пышное погребение с органом, надгробными речами и восковыми венками в три обхвата.
Яблоко замерзло, его чуть припорошило снегом. Кто-то поднял яблоко, погрел в ладонях и уложил в луночку поудобней. И пока мы шли на полярную станцию, перед глазами долго еще стоял образ незнакомого молоденького зимовщика, глядящего вдаль, туда, где в дымке снежной пыли и тумана на просторах тундры заводила свои свирепые игры полярная пурга...
Позже мы узнали, что это могила тракториста полярной станции. Однажды, возвращаясь из соседнего становища, он в тундре попал в жестокую пургу. Два долгих дня боролся паренек с непогодой, а когда кончилось горючее, взвалил на плечи сумку с письмами и пошел против ветра, на север, к Диксону. Но, видно, не хватило у него сил для борьбы с осатаневшей стихией, и, когда кончилась пурга, его нашли в ста метрах от полярной станции...
[34]
... В этом году исполняется семьдесят пять лет с тех пор, как на небольшом клочке земли, что расположен в широком устье реки Енисея, был основан исходный пункт первой высокоширотной экспедиции, кораблям которой с трудом, но удалось осуществить давнюю мечту русских полярных мореходов: обойти морем все северное побережье Европы и Азии, миновать суровое Чукотское море, Берингов пролив и выйти на просторы Тихого океана.
Передовые русские люди издавна мечтали освоить Северный морской путь и обеспечить, таким образом, нормальное транспортное сообщение с отдаленными дальневосточными землями. Проектами этого пути занимался Петр Первый, великий русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов, известные пионеры и патриоты Арктики Александр Михайлович Сибиряков и уроженец Архангельска, смелый и предприимчивый промышленник Михаил Константинович Сидоров.
В восьмидесятых годах прошлого века Сидоров и Сибиряков не раз обращались к правительству с проектами освоения Северного морского пути. Но царские министры всякий раз заживо хоронили смелые проекты в архивах равнодушных министерств и ведомств. Тогда Сидоров, который вложил в будущую экспедицию все свое состояние, обратился к известному по тому времени географу и исследователю северных земель Адольфу Эрику Норденшельду.
Норденшельд родился и вырос в Гельсингфорсе. В свое время за участие в «либеральных» беспорядках его исключали из гимназии. Позднее он путешествовал по России, изучал географию, геологию, зоологию и считался не очень-то «благонадежным» куратором физико-математического факультета Гельсингфорсского университета. 30 ноября 1855 года на одном из университетских банкетов Норденшельд произнес речь, после которой ему опасно было оставаться на родине и он вынужден был бежать в Швецию. Видимо, даже на сборы в дорогу у путешественника времени оставалось немного, так как из Финляндии в Стокгольм он бежал на коньках по льду Ботнического залива...
[35]
Когда Сибиряков и Сидоров обратились к Норденшельду с планом экспедиции, в «пай» к ним вошел шведский купец Оскар Диксон, который видел немалую выгоду в освоении земель Восточной Сибири, богатых лесом и пушниной.
И вот на деньги Сидорова, Сибирякова и Диксона был снаряжен корабль «Вега». 4 июля 1879 года она вышла из Гетеборга, благополучно дошла до устья реки Енисея, где к ней присоединились еще два судна — «Лена» и «Превен». Встретились они у небольшого островка, который назвали именем Диксона. По пути на восток «Лена» и «Превен» остались в устьях сибирских рек, а «Вега» пошла дальше. Лишь через триста сорок восемь дней, после тяжелой зимовки в Чукотском море, всего в двухстах километрах от заветного Берингова пролива, 20 июля 1879 года «Вега» вышла в Тихий океан.
Так один и тот же корабль прошел сквозным путем по Великому Северному морскому пути. Но столь длительное и тяжелое плавание быстро разочаровало шведских предпринимателей, и они надолго оставили 1 мысль об Арктике. А проблема быстрого плавания по Великому Северному морскому пути была решена лишь много лет спустя, когда советский пароход «Сибиряков» в 1932 году успешно прошел всю эту гигантскую трассу за одну навигацию.
После русско-шведской экспедиции островом Дик-сон никто не интересовался. Лишь изредка туда заходили кочевые ненцы-охотники, но и они не задерживались на этом небольшом клочке гранита и диабаза.
Правда, незадолго до Октябрьской революции на Диксоне высадились русские зимовщики-метеорологи.
Много ли времени прошло с тех пор, как на Диксоне появились первые избушки и вышка с колоколом? Нет, не много. Каких-нибудь сорок лет. Но, пожалуй, совсем не узнали бы свой Диксон первые обитатели далекого островка.
Теперь здесь вырос огромный поселок с автоматической телефонной станцией, радиостанцией, клубом, кинотеатром, несколькими магазинами, с прекрасной ба-
[36]
ней. И, конечно, с первоклассной службой погоды. Эта «служба» разместилась на высоком обрыве у самого моря и со своей радиоантенной, психрометрическими будками и наблюдательными площадками хорошо видна из любого уголка острова.
... В комнате бюро погоды было светло, тепло, уютно. Сильная электрическая лампа освещала синоптические карты Заполярья. Карты на стенах, карты на тумбочках, карты на столах. С этих карт земной шар глядел на мир холодным пространством Центрального Арктического бассейна, распростершегося на вершине мира гигантским ледяным кольцом от Мурманска до мыса Дежнева, от Аляски через все северное побережье Канады до Земли Пири в Гренландии, от Шпицбергена снова до Мурманска.
Материки на этих картах «безмолвствовали», как на «немых» картах, по которым четырехклассники учатся отыскивать заливы и реки, острова и горные хребты. Для синоптиков и не важна была земля с ее подробностями. Их интересовал воздух. И, только глядя на уже «обработанную» синоптическую карту, можно было представить огромную и чрезвычайно сложную, полную неожиданностей и капризов жизнь воздушного океана, раскинувшегося над студеным ледяным морем.
Откуда-то с берегов Северной и Новой Земель, с Земли Франца Иосифа на Диксон неслись причудливо изогнутые, капризные пучки изобар, холодных и теплых фронтов, циклонов и антициклонов.
— Это картина погоды, которая была час назад в нашем районе, — пояснил начальник бюро погоды Лойко, окружив двухперой синоптической ручкой часть заполярных морей, береговой тундры, несколько архипелагов. — Если хотите, мы узнаем, что же происходило час назад, ну, скажем, вот здесь. — И он остановил перо на точке, изображающей остров Вилькицкого. Это неподалеку от северной оконечности полуострова Ямал. — Кружок с точкой посредине обозначает, что там была отличная видимость.
Путешествуя пером по карте и забираясь то на Новую Землю, то на остров Врангеля, Лойко находил
[37]
и значки облачности и снегопада (в виде крохотных звездочек-снежинок).
— А здесь страшно было час назад! — Лойко показал на один из островов Северной Земли. Рядом с островком значок видимости начисто затушеван. Девять черточек над кружком говорили, что над островком пронесся ураган силой в 36 метров в секунду. Каждая черточка условно обозначала 4 метра в секунду. Температура минус двадцать восемь... — Пока пурга дошла сюда, она уже обессилела, — показал Лойко на массив Таймырского полуострова. — Это мы знаем. А вот где она родилась, откуда ринулась на материк? Может, отсюда? — начальник бюро погоды очертил белое пространство в районе Северного полюса. — Или отсюда? — перо побежало на северо-запад от острова Врангеля, захватило пространство Ледовитого океана в районе бывшего Полюса недоступности и неуверенно остановилось на карте. — Примерно-то, конечно, мы знаем эту «кухню погоды». Но для правильных прогнозов нужны ежедневные точные сведения из этих мест. Скоро мы и их получим в сводках метеорологов тех дрейфующих научных станций, которые летят на льды океана. Интересная у них будет работа. Хотелось бы и мне попасть туда...
Лойко продолжал говорить о холодных фронтах, которые обрушиваются на землю циклонами, приносят снег, стужу. Так было в начале 1954 года, когда на материк Европы пришли похолодание, северные ветры, и даже в Австрии целые поселения были занесены снегом, сметены с лица земли ураганами и штормами.
В нашей стране только одно бюро погоды на Диксоне восемь раз в сутки получает данные о температуре, силе и направлении ветра, давлении воздуха, его влажности, видимости, облачности во многих точках Арктики. Все это наносится на синоптические, карты, изучается. Здесь же составляются кратковременные прогнозы погоды. Восемь раз в сутки эти прогнозы летят по эфиру в Москву. Из Москвы они передаются во все синоптические бюро Советского Союза, а синоптики Большой земли уже дают долгосрочные прогнозы погоды.
[38]
Кроме того, это бюро делает краткосрочные прогнозы местного значения — для жителей поселка, для промысловиков соседних стойбищ, для шоферов, трактористов и каюров, развозящих почту, продукты, медикаменты.
Было несколько странно слышать, что метеосводки нужны шоферам и трактористам, но Лойко спокойно пояснил, что они дают их не только водителям машин, но даже и работникам бюро погоды, которые по вечерам ходят в школу рабочей молодежи. До школы всего 4 километра. Нужно только пересечь пролив, отделяющий остров от нового поселка. Но здесь нередко случается так, что на уроки молодежь уходит при. ясной погоде, а возвращается в жестокую пургу.
— Вот недавно нашему технику Ольге Ивашино пришлось на себе испытать, что значит ошибка в прогнозе...
Однажды вечером, отправляясь в школу, молодой техник-наноситель Ивашино взглянула на сводку погоды. Она не предвещала ничего плохого. Но вечером, когда нужно было возвращаться из школы, свирепый ветер налетел с моря на Диксон и пригнал на лед пролива воду «морянку». Вода просочилась под снегом, размочила его, сделала мягким, рыхлым. Сверху, правда, был сухой слой снега, но и он начал предательски проваливаться под ногами. Когда до острова осталось всего 500 метров, итти стало невозможно. Девушка и ее подруги легли на снег и под порывами ветра по-пластунски поползли по тоненькому снежному покрову, каждую секунду рискуя провалиться в ледяную кашу...
Нелегко жить и работать в Заполярье, но ни стужа, ни пурга, ни долгая ночь не пугают молодых полярников! Их работа и учеба идут своим чередом, будто все это происходит в обычных условиях.
Когда мы возвращались в гостиницу, было уже семь часов вечера. Солнце попрежнему стояло высоко, почти как в полдень. Люди спешили домой, в клуб, в кинотеатр. На метеостанции в это время выпускали радиозонд. Поднимаясь до десяти и выше тысяч метров, он передавал радиосигналы, по которым определяли температуру, давление и влажность воздуха на разных высотах.
[39]
Эти сведения тоже были необходимы синоптикам для прогнозов погоды.
Пока аэролог держал шар радиозонда, фотокорреспондент ТАСС Владимир Савостьянов снимал его со всех сторон. Аэролог смущался и с нескрываемой завистью говорил:
— Да это что, это же обычное дело! Вот там, на льдах, поинтересней будет работа...
— Почему? Радиозонд — всюду радиозонд.
— Это верно! Только ведь им самим и водород добывать придется! Целый завод будет там... — и он показал рукой на север, туда, где лежали ледяные поля.
Туда, на льдину, и мы мечтали попасть поскорей. Но на Диксоне пришлось задержаться три дня, пока на остров подтягивались грузы. Этих грузов было так много и были они так интересны, что о них стоит рассказать отдельно.
