Часа через три после старта из Архангельска под крылом самолета поплыла береговая Большеземельская тундра. Бурлуцкий еще раз сверил по приборам местонахождение, развернул карту-десятикилометровку и, проложив на ней карандашом наш курс, заметил:
— Под нами — речка Черная. Через десять минут — Варандея...
[25]
Черная, Варандея?... Ну, конечно, это те самые места, где мне довелось побывать, кочевать по тундре и встречаться с людьми, о которых теперь напомнили слова штурмана Бурлуцкого.
Это было год назад. В те дни, когда вместе с Лидией Хохловой — инструктором Ненецкого окружкома комсомола, мы собирались в путь, по радио передавали, что на юге страны полным ходом идет весенний сев, где-то в Средней Азии зазеленели поля, в Москве набухли пахучие почки тополя, а в тундре... День, ночь и снова день бежала и бежала оленья упряжка по снежной пустыне, которой, казалось, не было ни конца, ни края. Днем огромное красноватое солнце недвижно висело над белоснежными полями и крутобокими сопками. Они стояли, насупившись, под пушистыми папахами и словно с удивлением следили за маленькими нартами, посмевшими нарушить покой тундры. А нарты то скользили по откосу сопки, то звенели по твердому, как лед, насту, то шуршали в зарослях хилого кустарника, и тогда совсем рядом с шумом срывались стаи белых, как хлопок, полярных куропаток с черными лентами на хвостах или заяц-беляк кидался прочь и скрывался с глаз, оставив петляющую строчку следа. И снова — серебристая пыль из-под оленьих копыт и все та же особенная, звенящая тишина и необъятная ширь тундры...
Стоило солнцу скрыться за горизонтом, как над головой поднимался молодой месяц, опоясанный багровыми кругами, и на небе начинали свои огненные игры фосфорически синие, зеленые и розоватые вспышки северного сияния. В такие минуты казалось, будто где-то далеко-далеко пылал гигантский костер и ветер то вскидывал мерцающее пламя этого костра до самых звезд, то метал его отблески из края в край широкими радужными поясами.
По времени давно бы пора добраться до пятой бригады оленеводческого колхоза имени Сталина, а наш проводник Егор Явтысый уже час, как перестал отвечать на вопросы — скоро ли? Он лишь изредка покрикивал на уставших оленей и взмахами хорея заставлял их бежать вперед и вперед.
[26]
Пурга налетела внезапно. Почти мгновенно скрылось солнце, взвыл ветер и бросил в лицо первую горсть сырого и липкого снега. А потом все смешалось и в мокром вихре невозможно было что-нибудь разглядеть в двух-трех метрах. Увязавшаяся за упряжкой черная собачонка то исчезала, словно таяла в белой мгле, то неожиданно появлялась у самых нарт, и тогда олени, испуганные ее внезапным появлением, кидались в сторону. Егор изредка бросал хорей и, не говоря ни слова, уходил куда-то. Сделав всего два-три шага, он пропадал из виду. Куда он исчезает? Ищет дорогу? Но какие дороги могут быть здесь, а тем более в такую непогодь? Однажды, после того как наше тоскливое одиночество продолжалось особенно долго, я заметил Егору:
— Не далеко ли уходишь от нарт? Потеряешься!... Егор покровительственно улыбнулся и крикнул, стараясь перекричать вой и стон ветра:
— Не робей! Я на возже ходил! — он тряхнул правой рукой, на кисти которой был крепко намотан длинный ремень. — Заплутал было немного, да все же нашел дорогу! Приехали, идите греться!
Но вокруг попрежнему ничего не было видно. Лишь где-то слева чернел не то куст, не то человек. Мы подошли ближе. Кто-то стоял у кучи хвороста, перевязанной ремнями. Ветер буквально валил с ног, но человеку все же удалось набрать охапку хвороста, и вот он уже двигался нам навстречу.
— Здравствуйте! — послышался девичий голос. — Чего стоите? Проходите греться!
Незнакомка отгребла ногой снег, уже наполовину запорошивший полог, и хотела было проскользнуть внутрь. И вдруг где-то над головой, метрах в двухстах от земли, послышался могучий гул авиационных моторов. Они гремели сильней пурги, и чувствовалось, что самолет где-то совсем рядом, здесь. Девушка резко выпрямилась, подняла голову и долго глядела вверх. Когда гул мотора утонул в стоне пурги, она чуть слышно сказала:
— С Диксона идет. На Большую землю... — Потом глянула на нас и показала рукой: — Входите...
[27]
Мы пробрались за ней следом.
Мерцающий неровный свет двух керосиновых ламп без стекол освещал чум. После ночной мглы жилище показалось теплым, уютным. Девушка бросила к железной печке хворост, отряхнула снег и принялась помогать нам стягивать отяжелевшие, покрытые ледяной коркой малицы.
— Куда же путь держите?
— В пятую бригаду. Ищем Ларису Хабарову. Секретаря комитета комсомола...
— Я Хабарова и есть, — улыбнулась девушка.
И только тут я сообразил, что ее волосы, выбившиеся из-под капюшона малицы, не заиндевели на морозе, как показалось сначала, а были на самом деле белые — льняного цвета. Хабарова смотрела на нас синими, спокойными глазами и, глядя, как неумело мы стаскивали меховые сапоги, заметила:
— С непривычки трудно...
Узнав, что я из Москвы, а Лидия — из Нарьян-Мара, девушка на минутку замерла, словно о чем-то вспоминая.
— Далеко как все это... Будто на другой планете.
И вдруг как-то особенно ясно представилось, что действительно далеко, очень далеко отсюда до Большой земли... Поездом ехать, самолетом лететь, несколько дней бежать на оленях надо, чтобы добраться, наконец, до места, где вот уже третий год живет и кочует по тундре русская девушка — комсомолка Лариса Хабарова...
— Заскучала?... — Лидия понимающе посмотрела на Хабарову.
— Как тебе сказать... Иногда очень трудно бывает... Ну, ладно, — встряхнулась она. — Разговоры потом, чай пить надо. Устали, поди, замерзли!
Легкая, подвижная, Лариса проворно орудовала в тесноватом чуме. Наколов лед острым охотничьим ножом, сложила его искрящиеся куски в чайник. Чиркнула спичкой. Веселый огонек лизнул кусочек бересты, заплясал, затрещал по сухой коре хвороста и вдруг загудел, устремляясь по трубе к остроконечной вершине
[28]
чума. Пока кипел чайник, Лариса рассказала нам про свое житье-бытье.
— Ничего особенного... Народ в тундре здоровый. Так что больше медицинской профилактикой занимаюсь. За три года работы двадцать родов приняла. Все ребятишки живы-здоровы. Научилась оленями управлять, выучила ненецкий язык, — просто и скупо отвечала Лариса Хабарова.
Она рассказала, как на празднике оленя, когда в одно место съехались все бригады колхоза, комсомольцы избрали ее своим секретарем.
— Теперь больше кочевать приходится. Ведь у нас в тундре все простое, обычное для города становится сложным, трудным, — говорила Лариса. — Собрание провести, даже комитет комсомола созвать — значит надо потратить неделю, а то и две. Но зато собрания бывают боевые, горячие... Сейчас весна не за горами: будем кочевать к морю, дел для всех вдосталь...
Странно было слышать о весне, об этой теплой поре в минуту, когда за тонкой стенкой чума бесновалась лютая полярная метель.
На следующий день пурги как не бывало, и мы тронулись дальше. Лариса и Лидия отправились по бригадам собирать комсомольское собрание. Мне предстояло добраться до поселка Черная, где расположилась база ближайшего колхоза. Над тундрой снова ослепительно блестело яркое солнце, озаряя бескрайную снежную пустыню.
Нарты остановились в излучине какой-то речушки. С полузаснеженного куста вспорхнула стайка юрких пуночек. Весело пискнув, они полетели прочь. Южный склон сугроба уже покрылся корочкой льда, и солнечные лучи серебристым ручьем переливались в его кристалликах. Стоило тронуть корочку мягким носком тобака, и она осыпалась, звонко и радостно шурша по твердому насту. Откуда-то издалека, с юга, в тундру, шла весна...
... В тундру, плывущую под нами, и теперь шла весна. А самолеты нашего каравана словно бежали от нее и с каждой минутой уходили все дальше и дальше на
[29]
север, где белые просторы земли вот-вот должны были встретиться с ледовым панцырем моря Баренца. Но пока под крылом еще плыла Большеземельская тундра, и вон там, внизу, у занесенного снегом русла речушки, показались крохотные конусы чумов. Неподалеку бродило огромное оленье стадо и на белом фойе снега четко вырисовывались фигурки оленей. Вон из чума вышли люди. Остановились. Глядят вслед нашему самолету. Где-то теперь простые и смелые люди из колхоза имени Сталина, что кочуют по побережью студеного моря?... Может, среди них и теперь стоит Лариса Хабарова — эта славная русская девушка, смотрит вслед самолету и шепчет:
— Весна... Опять летят на Диксон... с Большой земли...
А может, она уже поселилась в каменном домике при новой больнице: ведь, должно быть, в Варандее построили тот большой «фундаментальный» поселок, о котором колхозники мечтали всего год назад. Конечно, построили! Такие уж советские люди — что наметили, то и сделают.
Самолет шел на Диксон, в памяти проносились прошлые встречи в тундре, и в тот день я не мог знать, что летом, по возвращении из экспедиции, снова увижу своих друзей с берегов студеного моря. Но на этот раз уже в Москве, в одном из павильонов Всесоюзной сельскохозяйственной выставки.
