Наконец, кажется, все позади. Позади бесконечные волнения, томительное ожидание вылета. Подогнано и даже слегка «обкатано» специальное обмундирование, список которого начинался вещевым мешком и кончался очками-светофильтрами.
Огромный вещевой мешок, похожий на походную палатку альпиниста, куда еле удалось затолкать все обмундирование, с трудом влезал в «Победу». Дома, разложенные на столе и диване, — на подоконнике и стульях, экспедиционные вещи заняли всю комнату. Среди многочисленных предметов экипировки были спальный мешок из «собаки натуральной», вкладыш в него на гагачьем пуху и с полутораметровой застежкой — «молнией», пальто меховое и костюм спецпошива. Из всего «спец» по душе сразу же пришлось обилие огромных непромокаемых карманов, куда запросто влезали дюжина блокнотов, две фотокамеры, десяток авторучек и столько же карандашей.
Казалось бы, получив обмундирование и крепкое «добро» начальника Главсевморпути Василия Федото-
[11]
вича Бурханова, можно было спокойно передохнуть перед дорогой, зарыться в книги и справочники по Арктике и в оставшееся до отлета время пополнить запас своих познаний об этом далеком и заманчивом крае. Так мы и намеревались сделать. Я имею в виду корреспондента «Огонька», который тоже собирался в эту арктическую экспедицию.
И вдруг все неожиданно переменилось... За два дня до вылета список участников экспедиции и перечень грузов еще раз пересматривались, пересчитывались и заново утверждались.
— А как обстоит дело с загрузкой самолетов? Не превышает ли она нормы?... — спросил кто-то.
— Небольшие, но перегрузочки, конечно, есть... — последовал ответ.
— В таком случае надо сокращаться! — заметил человек, имеющий, должно быть, какие-то свои соображения, и решительно вычеркнул корреспондентов из списка.
... Итак, нас, ждавших дня вылета почти полтора месяца, переволновавшихся за это время до похудения (да и какой журналист мог равнодушно лишиться командировки на Северный полюс?), вычеркнули. Это был жестокий удар.
Правда, отказ исходил не из самой последней «инстанции», и пока за наше участие в экспедиции билась «тяжелая артиллерия» в лице редакторов «Огонька» и «Комсомольской правды», «репортерская пехота» не знала покоя...
Вылет был назначен на 25 марта, и только 23-го, когда мы уже мысленно простились и с надеждой на поездку и с мешком обмундирования, пришло последнее и окончательное:
— Летите!
С того момента до самого вылета больше не было ни минуты свободного времени. Предстояла масса всяких совершенно необходимых дел, о которых почему-то до этого и не думалось...
Люди по-разному собираются в путь. Разные бывают и дороги. Некоторые поначалу долго сидят над чистым листом бумаги и, напряженно морща лоб, вы-
[12]
писывают по порядку все, что нужно взять с собой. Затем достают чемодан, уносят куда-нибудь на кухню или лестничную клетку, опрокидывают его вверх дном и гулкими шлепками по фибровой коже выбивают пыль и мусор, оставшиеся после последней командировки. Потом берут свежую газету, расстилают ее внутри и в самый «дальний» угол чемодана укладывают что-нибудь не очень нужное. Но, как правило, почему-то именно эта «не очень нужная» вещь понадобится в первый же час пути. И тогда в чемодане, который дома с трудом закрывался, все перемешивается в каком-то хаосе, а крышка вдруг ложится на свое место свободно, и уже не нужно ее придавливать коленом и отчаянно сопеть от натуги, прежде чем раздастся долгожданный щелчок замка...
И вот когда лист бумаги был исписан, стало ясно, что маленькому дорожному чемоданчику не под силу будет вместить в себя всю ту уймищу вещей, что значилась в списке. Пришлось срочно ехать в магазин, подыскивать подходящий чемодан. К середине дня были исхожены центральные и нецентральные универмаги, а чемодан все еще не куплен. Не то чтобы их не было на полках магазинов. Были. Были отличные кожаные чемоданы с ремнями и ослепительными мудреными замками, зеркалами и множеством удобных кармашков и конвертиков внутри. Но на бирке цены стояла цифра, сразу же отбивающая охоту интересоваться удобствами этого изобретения.
Имелись, конечно, и другие чемоданы. Цена их приемлема, но цвет и вид, я бы сказал, был отчаянный! То ядовито-желтые, то вызывающе-оранжевые, они грудились за прилавками и свысока поглядывали на покупателя окованными углами и застежками. Стоило приподнять крышку, как из пустого, оклеенного обоями чемодана пахло чем-то кислым, казенным, скучным. Да и весили они, даже пустые, чуть не десять килограммов, а этот злополучный вес и так уже чуть было не испортил мне все дело... Продавец понимающе оценивал нерешительность покупателя, держал чемодан на вытянутых руках и участливо советовал:
— Берите... Товар ходовой. Все берут...
[13]
Вот щелкнула и выкинула чек касса. В руках — обновка.
Старенький, видавший виды чемоданчик сразу поблек перед новой покупкой и, насупившись, даже будто застыдился своих морщин и трещин. Старый чемодан действительно видывал виды. Вот уже пять лет он в пути бывал чаще, чем дома. И хоть на нем не осталось разноцвета марок роскошных отелей с гривастыми пальмами и золотистыми пляжами, но метины были. Вот поперек крышки чернеет старая, с уже «затянувшимися» краями трещина, которую когда-то чирканула на фибре пятидесятиградусная стужа. Это было в пятидесятом году, когда он летал за мрачные Верхояны, в долину Индигирки, на мировой Полюс холода — Оймякон... Верхний правый уголок крышки поржавел, и вместо гладеньких заводских заклепок на нем чернели шершавые шляпки гвоздей. Они появились после Оймякона, в долине реки Камчатки, когда маленький двухкрылый и одномоторный самолет «АН-2» шел на вынужденную посадку. Это случилось между Серединным хребтом и Ганальскими остряками. Чемодан лежал в хвосте самолета и при ударе машины о землю, в точности подчинившись законам инерции, поначалу стукнул кого-то по спине, а затем смаху врезался в ящик с движком для электростанции, которую пилот Сергей Зюба вез в тот день в далекое камчатское село Мильково. Были на старом чемодане и другие метины. По ним можно было вспомнить и путь по пыльным дорогам Саянских гор и Тувы, вьючные тропы Тянь-Шаня и кочевые недели в береговой Большеземельской тундре...
Так или иначе, но со старым чемоданом, как с верным другом, нелегко было расстаться. И вот новый красавец решительно отставлен в сторону. Список необходимых вещей предан строгому отбору и сокращен втрое. Пятьдесят заряженных кассет и запас пленки, «Киев» и «Лейка», полдюжины платков, смена белья и пара немарких ковбоек, полотенце, мыло, зубная паста, бритва и походный фотобачок вполне обеспечивали нормальную жизнь на первый случай. Записные книжки, справочники, флакон чернил для авторучек
[14]
были рассованы по карманам костюма спецпошива как раз к тому времени, когда в дверь постучал шофер: до отлета оставалось меньше часа. Пора было двигаться в путь.
— Может, посидим минутку... — робко заметил кто-то из домашних и вопросительно поглядел на шофера.
Тот уже стоял у порога и натягивал на голову кепку.
— Предрассудочки, конечно, все это, но перед такой дорогой посидеть надо: может, забыл что в спешке. А тут, глядишь, и вспомнится... — смилостивился он.
Присели. В комнате, освещенной небольшой настольной лампой, царил полнейший беспорядок. На столе грудой лежали отвергнутые запасные полотенца, носки, старенький, но мягкий и теплый свитер, варежки и сорочки. На письменном столе набок съехала стопка новеньких блокнотов и кипа писчей бумаги. С подоконника свешивались шарф и еще один свитер, который на себя уже натянуть было невозможно, а положить решительно некуда.
На самой середине комнаты стоял новенький, напрасно купленный чемодан. И каждая из этих вещей словно уговаривала: «Возьми, может, еще пожалеешь...»
— Ну как, ничего не забыл?...
— Нет, пожалуй...
— Тогда — в путь добрый!...
Москва еще дремала в синем предутреннем тумане, когда наша «Победа» влилась в поток грузовых и легковых машин, идущих по сырому асфальту шоссе. Машины, транспортирующие участников экспедиции, вскоре резко сворачивали в сторону, на миг останавливались перед шлагбаумом проходной и въезжали на широкое поле одного из подмосковных аэродромов.
Вдоль длинной рулежной дорожки аэродрома стояла армада тяжелых транспортных самолетов. Около них на стремянках и у голенастых стальных шасси суетились механики. Недалеко, то увеличивая обороты, то сбрасывая газ, ревел мотор. Его опробовали перед
[15]
большой работой. Люди подходили к самолетам, грузили мешки, чемоданы, крепкие ящики с надписями «осторожно», «не кантовать», «боится сырости», «стекло». По прочной, добротной упаковке снаряжения было видно, что этим грузам предстоит немалая и нелегкая дорога.
Последние прощания, последние пожелания счастливого пути. Дается старт первому самолету. Глухо взревев, тяжелая машина разбежалась по бетону, оторвалась от земли и, развернувшись над аэродромом, легла курсом на север. Один за другим самолеты поднимались в воздух и, покачав в знак прощания с Москвой крыльями, ложились на заданный курс. Он у всех был один — норд-норд...
Наша машина шла третьей. Через десять минут после взлета в машине стало тепло. Захотелось стянуть меховые сапоги, меховое пальто, теплые, на шерстяном ватине и гагачьем пуху, брюки. Где-то там, куда летел наш караван, они, вероятно, станут незаменимой одеждой, но в самолете можно было жить и в костюме «средних широт»...
Корреспондент «Огонька», который с первой минуты принялся что-то записывать в свой походный рабочий блокнот, поднялся с места, вытер платком слегка вспотевший лоб и весело рассмеялся. Потом радостно хлопнул в ладоши, закурил сигарету и решительно заметил:
— Итак, мы все же летим на полюс!...
