Больше месяца находились мы в Заполярье. До конца организации экспедиций и работ «прыгающей». группы Острекина оставалось всего пятнадцать дней, в крайнем случае — двадцать... А еще нужно было попасть в дрейфующий лагерь Евгения Ивановича Толстикова и на самый Северный полюс, в отряд Острекина. Времени явно в обрез, а даже примерные, грубые подсчеты показывали, что впереди — более пяти тысяч километров, если считать путь от полярной станции Усть — Таймыр, куда загнала нас непогода.
Вылетев из лагеря Трешникова, мы мечтали в тот
[104]
же день попасть на Диксон и оттуда двинуться в новый путь. Но Диксон дал штормовые прогнозы, мыс Челюскин плотно закрылся пургой, разыгралась она и на Усть — Таймыре.
Температура держалась сравнительно высокая — минус шестнадцать. Но ветер — зверский. От дома полярников до общежития всего двадцать метров. И пока пробежишь их — станешь весь, с головы до ног, мокрым от липкого, холодного снега.
Полярная станция Усть-Таймыр — обычная станция, каких десятки разбросано на побережье Ледовитого океана. Длинный дом. Коридор. По обеим сторонам — жилые комнаты зимовщиков и их рабочие кабинеты: бюро погоды, радиорубка, медицинский пункт. В самой большой и просторной комнате — кают-компания. Зимовье не корабль, но по старинной традиции, видно еще с тех пор, когда первые полярники зимовали на борту своих судов, затертых льдами студеных морей, сохранили они морские названия в своем быту.
В одной из стен кают-компании прорезано окошко для киноаппарата. В противоположной стене — окно, ведущее на камбуз. Здесь полярники завтракают, обедают, ужинают. По вечерам «забивают» козла, читают, смотрят кинофильмы...
К вечеру ветер начал стихать. На юге показались всхолмленные просторы Таймырской тундры, на севере в тяжелом и сыром мареве тонул Ледовитый океан, на льдах которого у самого Северного полюса продолжали свою работу отважные ученые дрейфующей станции. Когда, наконец, легли спать, я долго не мог заснуть. Мысленно перебрал в памяти все, что успел сделать, где успел побывать... Нелегкий вопрос, куда лететь с Диксона? На восток, на бывший Полюс относительной недоступности, где поселились ученые лагеря Евгения Ивановича Толстикова, или на Северный полюс, на склоны подводного хребта имени Ломоносова, где работала «прыгающая» группа Михаила Емельяновича Острекина?... Да к тому же и «ее величество» арктическая природа, как в шутку любит называть здешние края Илья Павлович Мазурук, явно задумала смешать все наши расчеты.
[105]
Натянув куртку, вышел на улицу. Тишина. На небе — ни облачка. Обмякший и обвислый полосатый аэродромный конус вяло болтался на мачте. Прямо напротив выхода из общежития, у самого горизонта лежала половинка солнца. Здесь, на берегу Таймыра, круглый полярный день еще только наступал, и момент его рождения, когда солнце наполовину скрывалось за горизонтом, выглядел необыкновенно красочно. Будто положил кто-то раскаленный кусок металла и нехотя двигал его по гигантской наковальне. Но вот словно кто-то смаху ударил молотом по раскаленному металлу, он вздрогнул и рассыпал целый фейерверк огненных брызг... Солнце оторвалось, наконец, от заснеженной груди тундры, сбросило с себя ночную дрему и искристо засияло над безбрежным миром...
Было два часа ночи по местному времени. В полярную станцию прошел дежурный по аэродрому. На вопрос, как дела с погодой на Диксоне, ответил:
— Пока попрежнему. Да ведь и у нас худо: шторм идет...
Стоит ли говорить о том, как трудно было поверить его словам! Тем более, когда солнце так сияло над спокойным, словно умиротворенным и уставшим Таймыром!...
Проснулся я от какого-то неясного тревожного шума. В окне все белым-бело. Сунул ноги в унты, на плечи накинул куртку, на голову натянул капюшон. Дверь долго не подавалась. Наконец, осилив какую-то стальную пружину, удалось выскочить наружу.
Рывок ветра страшной силы чуть не сбил с нет. Вокруг все ревело, стонало. Белая пелена сырого снежного вихря слепила глаза, толкала в спину, рвала полы и капюшон куртки. Порывы ветра дробно барабанили полуоторванной дюймовой планкой о фанерную обшивку домика и надсадно, ожесточенно рыдали в до предела натянутых расчалках радиоантенны.
Огромный сугроб, еще вчера стоявший метрах в пяти от домика, придвинулся почти вплотную к жилью. Белые язычки метели, как с трамплина, кидались с его вершины, бились о стену, летели назад и вдруг начинали завиваться причудливыми гребешками на острие
[106]
сугроба. Казалось, даже снежинки искали защиты от ветра внутри холодной сугробьей громады. Но от ветра не было спасения.
Не на шутку, видно, раскапризничалась «ее величество» арктическая природа и, словно осатанев, взыграла на просторах ледяных полей океана и Таймырской тундры. Места для шабаша здесь было вдосталь, а силенки со стороны занимать ей не приходилось...
Весь облепленный снегом, в домик пришел тракторист. Он, несмотря на пургу, водил свой трактор вдоль полосы взлетной площадки и упрямо таскал тяжелую волокушу по сырому снегу.
— Конус сорвало и унесло невесть куда, — сообщил он, отдирая ледяные корочки с бровей и прокуренных рыжеватых усиков. — А мачту так прямо с корнем из грунта вынуло. Пятый раз в эту зиму ставить придется... Ну и силища!
Выпив несколько стаканов горячего чаю и выкурив папиросу, он снова натянул промасленный ватник, нахлобучил поглубже заячий малахай и двинулся к выходу.
— Куда тебя несет, Петрович!... Погоди малость: сгинет непогодь, тогда и укатаешь полосу! — пробовал было кто-то остановить тракториста.
— Бес ее пережидать станет, не я! — ухмыльнулся Петрович. — А по ветру сподручней укатывать: мокрый снег-то сам ложится под каток, да тут же намертво ветерком и примораживается. Ждать-то, парень, нельзя:
. больно много самолетов к нам просится. А как ветер спадет — куда станем принимать? То-то вот... И вышел.
Удивительные здесь люди: когда светит солнце и на дворе тихо, они думают о пурге. Лютует пурга — готовятся встречать добрую погоду, а вместе с ней — самолеты...
К обеду пурга усилилась. Когда мы пробирались в кают-компанию, то в вихрях снега увидели стайку маленьких сероватых пташек. Это были пуночки — полярные воробьи. Они отчаянно бились, пытаясь укрыться от порывов ветра под кровлей полярной станции. Их сбивало из-под крыши, бросало ветром на зем-
[107]
лю, но пуночки все-таки пробирались вверх, то исчезая в белой пелене снега, то вдруг появляясь совсем рядом с нами.
Опытные зимовщики говорят: пуночки прилетают в дни последних метелей.
Где-то совсем неподалеку ритмично и спокойно тарахтел мотор трактора. Это Петрович укатывал и укатывал взлетную полосу на льду застывшей речки: много самолетов просилось присесть на заправку в Усть-Таймыре, чтобы итти отсюда на запад и на восток, на юг и на север.
А репортерский «корпус» тем временем терял драгоценное время из-за капризов «ее величества» природы Арктики...
Только на пятый день наших томительных ожиданий снова был дан старт и под крылом понеслись льды Карского моря и береговая тундра.
Второй раз Диксон встретил нас не сухим морозом и солнечным небом, а сыростью. Ветры, которые дули почти неделю, разбили, разогнали льды берегового припая, и широкие разводья сейчас же дали о себе знать: на остров и землю наползли бесконечные космы промозглого тумана. На следующий день утром он исчез. Даже семибальный ветер, из-за которого были, отменены рейсовые вылеты, нес не холод, а тепло и помогал солнцу на глазах подтачивать громады сугробов. И они уже не искрились по-зимнему, а словно потухли, сникли и потеряли величественный блеск своей былой красы. И не гудели под ногами певуче, как прежде, когда на Диксоне было минус тридцать, а вяло расползались под сапогом сырой сероватой массой.
Шустрыми стайками носились над потемневшими дорогами и тропинками пуночки. Они весело щебетали, чему-то радовались. На тесовых крышах двухэтажных домов из-под снежных шапок протянулись темные полосы подтеков.
На Диксон шла весна. Шла издалека, и, видно, ей еще долго предстояло воевать с капризами зимы, прежде чем здесь робко проклюнется пестрый цветок весенней тундры...
В первый же час прилета на Диксон репортеры «на-
[108]
валились» на Василия Федотовича Бурханова. Всем хотелось двигаться на восток, на дрейфующую станцию Толстикова.
— Хорошо! Летите с первой же оказией, — спокойно пообещал начальник экспедиции.
Но как тут же стало известно, эта первая оказия могла появиться не раньше чем через два дня: буквально за час до нашего прилета на Диксон к Толстикову улетел последний самолет авиаотряда, обслуживающего восточную группу экспедиции.
Оставалось одно: пробираться на Северный полюс, к Острекину.
— Пожалуйста, летите и туда. — Бурханов взглянул на хронометр и уточнил: — Через час-полтора на полюс идет бензовоз Задкова. Завтра туда же повезет продукты экипаж Васильева. Выбирайте, с кем хотите лететь. И летите.
Я задумался. Бензовоз Задкова идет сегодня, Васильев на своем «Иле» полетит только завтра.
Конечно, стоило бы отдохнуть хоть самую малость, но кто знал, не выкинет ли завтра «ее величество» очередное коленце своих капризов?...
Через полчаса чемоданчик и донельзя надоевший тюк со спальным мешком уже лежали в кузове аэродромной полуторки. Затарахтел мотор, полуторка рванулась на ухабах талого снега и покатила туда, где на ровной ледяной площадке пролива чернела громада крылатого бензовоза.
