Изображение
31 июля 2012 года исключен из Регистровой книги судов и готовится к утилизации атомный ледокол «Арктика».
Стоимость проекта уничтожения "Арктики" оценивается почти в два миллиарда рублей.
Мы выступаем с немыслимой для любого бюрократа идеей:
потратить эти деньги не на распиливание «Арктики», а на её сохранение в качестве музея.

Мы собираем подписи тех, кто знает «Арктику» и гордится ею.
Мы собираем голоса тех, кто не знает «Арктику», но хочет на ней побывать.
Мы собираем Ваши голоса:
http://arktika.polarpost.ru

Изображение Livejournal
Изображение Twitter
Изображение Facebook
Изображение группа "В контакте"
Изображение "Одноклассники"

НА СКЛОНАХ ХРЕБТА ЛОМОНОСОВА

На этот раз мне довелось лететь с экипажем Героя Советского Союза Ивана Ивановича Черевичного. На борту, кроме экипажа, находились геофизик Острекин и молоденький гидролог Анатолий Соколов, Самолет покидал базу на двое суток.
Снова под крылом плывут и плывут белые поля льдов, синие трещины, гряды торосов. И вдруг рядом с тенью нашего самолета по белому полю поплыла еще одна. Второй самолет шел параллельным курсом на значительно меньшей высоте. Когда в заиндевевших иллюминаторах были протерты «глазки», мы увидели, что метрах в трехстах от нас, чуть покачивая плоскостями, идет воздушный корабль Гурия Владимировича Сорокина. Он вылетел несколько раньше и теперь вместе с профессором Гаккелем ищет подходящую льдину для посадки где-то над западным склоном подводного хребта Ломоносова. Черевичный пристроился к Сорокину и по командной связи стал руководить посадкой. Сорокин — летчик молодой, и помощь опытного пилота ему была не вредной.
Сверху было отлично видно, как темный силуэт крылатой машины развернулся, зашел на самый край льдины — туда, где словно забор, стояла гряда торосов. Вот самолет коснулся лыжами снега, побежал по льду. На белом, еще не тронутом никем поле, на месте, где никогда не ступала нога человека, пролегли три параллельные линии — следы шасси... Машина развернулась,
[119]
остановилась. Из открытого люка выпрыгнула темная фигурка механика, а радио принесло:
— Посадку произвели. Все в порядке.
— Приступайте к работе! — ответил Черевичный, заложил свою машину глубоким виражом и пошел в сторону льдов, плывущих над восточным склоном гигантского подводного хребта, туда, где за пять минут до вылета Острекин, штурман самолета Падалко и Черевичный наметили точку будущей посадки.
Если сидишь на льду и видишь только частичку ледового поля, окруженного грядой крепких, словно стальных торосов, то ледовый аэродром кажется прочной, долговечной площадкой. Но сверху видно все... И когда пилот, «облюбовав» очередную льдину для посадки, ведет на нее тяжелую машину, какое-то беспокойство невольно приковывает взгляд к замороженному стеклу иллюминатора. Узкая (и, наверно, не очень уж прочная!) льдина со всех сторон окружена темными разливами разводий. Кое-где разводья подернуты сероватым покровом молодого льда. Правда, в одном месте к льдине примыкал островок тяжеловато-белого цвета.
Загудела сирена: Черевичный приказывает приготовиться. Снова сигнал сирены: идем на посадку. Почему-то захотелось стать невесомым, легким, чтобы хоть твои 60-70 килограммов не давили на лед... Легкий удар, прыжок, и машина, теряя скорость, уже бежит по «земле», как зовут полярные летчики ледовые поля Арктики. Вырулив к самому краю, туда, где льдина припаялась к паку, чтобы на случай поломки льдины можно было бы выбраться на более крепкую площадку, Черевичный выключает мотор.
Тишина на льду сказочная. Сквозь тоненький покров сыпучего и жесткого снега синеет лед. Какой он, сколько в нем толщины и скоро ли он надумает разойтись по швам старых трещин, которые, как бритвой, перерезали поле перед самым носом остановившегося самолета?...
В две пешни принялись рубить лунку. Заложили аммонит. Ухнув, взрыв качнул льдину и выплеснул огромную лужу соленой холодной воды.
[120]
— Отличная толщина, — удовлетворился Черевичный, который все время не отходил от лунки и, пока рубили лед, искурил, наверное, полпачки сигарет. — Приступать к работе!
Через полчаса под крылом самолета выросла палатка. Метрах в пятидесяти от нее раскинули легкую складную палатку, укрывшую от ветра лунку и склонившуюся над ней треногую лебедку. К тросу привязали пудовый груз и бросили в воду. Гидрологическая станция начала работу.
Наша точка была очередной, тридцать девятой по счету из тех, которые наметили проделать гидрологи вместе с летчиками здесь, в районе Северного полюса. Цель работы была одна: точными промерами, изучением дна, течений, температуры воды проследить природу хребта Ломоносова в районе Северного полюса. Хребет Ломоносова...
Если вы возьмете географическую карту центральной части Северного Ледовитого океана, изданную, скажем, еще год назад, то увидите, что так называемый Полярный бассейн изображен на ней в виде глубокой, ровной чаши. В действительности рельеф дна оказался совсем не таким, как его изображали. Под толщей студеной воды от Новосибирских островов к полюсу и далее в сторону моря Линкольна простирается гигантский подводный хребет. И хотя его вершины не поднимаются над поверхностью океана в виде островов, но над дном они местами возвышаются более чем на три с половиной тысячи метров. Этот хребет делит всю площадь Полярного бассейна на две глубоководные котловины, условно названные «западной» и «восточной». Западная — расположена в сторону Гренландского моря. Восточная — лежит в направлении к морю Бофорта. Западной и восточной их назвали условно потому, что если стать в самый центр Полярного бассейна, на Северный полюс, то котловины будут не на западе и не на востоке. Они будут лежать только на юге. Ведь на Северном полюсе, куда бы вы ни пошли, всюду будет только юг...
Открытие подводного хребта, который был назван именем великого русского ученого Михаила Васильеви-
[121]
ча Ломоносова, явилось величайшим географическим открытием советских полярников. И хоть они обнаружили подводный хребет сравнительно недавно, но догадывались о нем значительно раньше.
Несколько лет тому назад, когда началось широкое изучение Советской Арктики, гидрологи, океанологи и биологи, бороздящие ледовые пространства студеного океана, обратили внимание на одну особенность. В западном и восточном секторах океана на одних и тех же глубинах была замечена значительная разница температуры воды. И разница эта сказывалась на расстоянии каких-нибудь 100-150 километров. Значит, предполагали ученые, течение атлантических теплых вод встречает на своем пути какую-то преграду.
На ту же мысль наталкивали и многочисленные пробы грунта, взятые с глубин на западе и востоке Ледовитого океана. Значит, есть какая-то преграда, резко разделившая дно, предполагали ученые.
И, наконец, различие животного мира. В восточной части Арктического бассейна, например, были обнаружены и изучены веслоногие рачки, которые ни разу не попадались в западных районах. Значит, думали ученые, есть какая-то подводная преграда, могучей стеной ставшая на пути этих живых организмов и не пустившая их с востока на запад и наоборот.
Только после многочисленных исследований в Центральном Арктическом бассейне был открыт огромный подводный хребет, поднимающийся над ложем океана более чем на три тысячи метров.
В близлежащих от Большой земли районах этот подводный массив был тщательно изучен. Новые ценные данные серьезно изменили ранее существовавшее представление о геологической истории Арктического бассейна и геологии всего северного полушария, о течениях и дрейфе льдов, что особенно важно для нормального судоходства на трассе Великого Северного морского пути. В этом году ученым отряда Острекина предстояло исследовать глубины, распределение температуры воды на разных горизонтах, ее соленость и плотность в районе самого Северного полюса.
... И вот гидролог Анатолий Соколов, минута в ми-
[122]
нуту с профессором Гаккелем, находящимся сейчас где-то на западном склоне хребта Ломоносова, опускает в океан свою гидрологическую вертушку. Хвостатая, с огромной «головой», крыльчатки, вмонтированной в белый обруч, она похожа на причудливую глубоководную рыбу, всплывшую в голубой конус лунки. Когда вертушка опускается в воду, то течение разворачивает ее строго против струи и приводит в движение крыльчатку. В корпус вертушки вмонтирован компас со стрелкой, выгнутой желобком. Над стрелкой укреплен патрончик с маленькими латунными шариками. Если по тросику бросить груз и он ударит по «замку», то прибор включается и через определенное число оборотов крыльчатки шарики будут падать на стрелку компаса. В компасе у каждого деления лимба сделаны небольшие отсеки, куда скатываются по желобку стрелки шарики и таким образом отмечают направление течения. Чем больше шариков упадет в один и тот же отсек, тем, значит, сильнее течение на том или ином горизонте.
Брошен первый грузик. К поверхности воды полетели пузырьки воздуха, увлеченные в воду металлом. Удивленные необычайным видом вертушки, откуда-то из-под льдины заспешили к лунке веслоногие рачки-креветки,
— Эк несерьезно плавают! Хвостом вперед... — резюмировал появление рачков механик Кучумов.
Потыкавшись в вертушку и не найдя около нее никакой микроскопической живности, рачки убрались восвояси. Откуда-то из темных глубин вслед за ними выплыла небольшая ажурная медуза. Она тоже было направилась к вертушке, но воздушный пузырь, выброшенный прибором, слегка оглушил ее, подбросил вверх, и медуза, то сжимая свое белесое тельце, то распуская нити ножек, пустилась наутек...
Но ни рачки, ни медузы не волновали гидролога Соколова. Этот животный мир Ледовитого океана давно был изучен, исследован. Теперь гидрологов интересовали глубины, состав воды и течения водных масс, важные для прогноза движения ледовых полей от полюса до берегов земли.
[123]
Прошло десять минут, и опять с легким бульканьем вниз летит грузик. На этот раз он выключает механизм. Вертушку извлекают на поверхность. Соколов (а в это же время и Гаккель) записывают в журналы показания прибора. И снова вертушка идет в воду. На этот раз на глубину в 10 метров, потом на 25, 50, 75, 400 — и снова на 1 000 метров... Через два часа в течение суток, то — есть двенадцать раз, вертушка должна побывать на каждом из этих горизонтов. Опозданий быть не может — суточный ход приливо-отливного движения, который чувствуется даже и здесь, на Северном полюсе, смешает расчеты, и тогда все нужно будет проделать заново.
Легко сказать — проделать заново... Работа гидролога подвижных отрядов недаром считается адской. Анатолий Соколов по началу довольно проворно орудовал у лебедки и даже успевал рассказывать истории о том, как у профессора Гаккеля, например, однажды из лунки с шумом вынырнул тюлень. Он до смерти напугал уставшего Якова Яковлевича, и сам со страху тут же удрал под воду. Или о том, как они ловили на удочку сайку...
В жилую палатку Соколов забегал только во время обеда. К этому моменту ему готовилось отдельное местечко за небольшим столиком; на газовой плитке, налитый в миску, подогревался суп. Анатолий быстро проглатывал суп и мчался к лебедке вынимать вертушку с очередного горизонта. Через десять минут Соколов прибегал и, пока вертушка шла на тысячу метров, съедал второе. Обычно, когда все пообедают, Вадим Петрович Падалко — неизменная «кухарка» экипажа Черевичного — варил полный чайник крепкого кофе и ставил его на прикрученную конфорку газовой плиты.
— Это для Толи... Чтобы от усталости в лунку не свалился, — коротко пояснял он.
Часов через десять Анатолий, пошатываясь от усталости, влезал в палатку, залпом выпивал чашку кофе, съедал ломоть лимона и, тихонько ворча на гидрологию, уходил к своей лебедке...
Через двадцать часов Анатолий уже не мог стоять. Он сидел на ящике, опрокинутом около лунки и, поло-
[124]
жив голову на руки, спал. Первый бортмеханик самолета Герой Социалистического Труда Александр Иванович Мохов, который попеременно со вторым механиком Александром Васильевичем Кучумовым помогали Анатолию управляться с лебедкой и ее капризным мотоциклетным моторчиком, стоял над гидрологом и громко, не своим голосом пел: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина...»
Когда Мохов затянул: «К дубу перебра-а-ться!...», Анатолий, как по сигналу, встрепенулся, открыл красные от бессонницы глаза:
— Поднялась?...
— Поднялась, проклятая...
Соколов открыл журнал, снял компас вертушки, сделал записи, снова зарядил шарики и уныло заметил:
— Пошли, что ли, Александр Иванович... Теперь на четыреста. Мне до «век одной качаться» соснуть можно?...
— Спи...
И пока вертушка шла на глубину в 400 метров, Мохов, глядя на счетчик глубины, пел, растягивая слова так экономно, чтобы 400 метров стравленного троса совпали с «качаться». Раздавалось громкое «а», Анатолий вскакивал, засекал секундомер и бросал грузик. Груз скользил по тросу, гидролог держал в руке стальную нить и наощупь следил за его полетом. Через десять минут Анатолий бросал второй грузик и валился на ящик вздремнуть... Александр Иванович, такой же усталый и обмякший, как и гидролог, снова заводил движок и начинал: «Что стоишь, качаясь...»
Несмотря на то, что Анатолий безумно уставал, ему удавалось выстоять все сорок восемь часов «гидрологической точки». Над лебедкой попрежнему стрекотал движок, Мохов пел про рябину, что устало качалась над тыном, а вертушка шла и шла на очередной — какой уже по счету, кто знает — горизонт глубин Ледовитого океана.
А впереди у ученых и летчиков были еще десятки таких «гидрологических точек» и целая серия «галсовых» вылетов на лед, плывущий над склонами подводного хребта Ломоносова. И ни трудности работы,
[125]
ни рискованные посадки, на еще никем не изведанные льдины, ни бессонные ночи, полные утомляющего глаза и нервы полярного солнца, ни стужа — ничто не могло помешать им изучить, исследовать и нанести на батометрическую карту Ледовитого океана точные очертания нового хребта Ломоносова.
Вторые сутки нашей «гидрологической точки» были на исходе, когда на льдину из-за зубчатой ограды торосов вдруг приполз сероватый туман, плотно окутал самолет и палатки, спрятал где-то в своих сырых хлопьях солнце. С одной стороны, это было не так уже и плохо: солнце с его постоянным ярким светом мне давно отчаянно надоело. Это с одной стороны. Со стороны личного порядка. Но с деловой стороны, туман вызвал неожиданную и нежелательную задержку нашего пребывания на «точке» еще на несколько часов.
Гидролог Анатолий Соколов, а вместе с ним и профессор Гаккель, находившиеся на другом склоне хребта Ломоносова, замеряли силу течений и глубину одновременно с очень точными определениями координат «точки». Они сидели на льду, да к тому же — на дрейфующем льду, и «адрес» их ежечасно менялся... Чтобы знать точные координаты гидрологических наблюдений, ученым приходилось каждые два часа «брать» солнце. И вдруг наполз туман.
Острекин тут же связался по радио с Гаккелем. У них тоже наступила пора туманов. Ученым пришлось прервать свои промеры глубин и течений.
Как только Острекин и Гаккель приняли это решение, Анатолий пришел в жилую палатку, повалился на спальный мешок и так, не раздеваясь, заснул крепким, беспробудным сном.
Бортмеханик Кучумов погасил паяльную лампу, подмел ледяной пол в гидрологической палатке и хотел было тоже итти спать. Вдруг он заметил небольшую головастую рыбешку. То уходя под лед, то снова поднимаясь к самой поверхности воды, рыбешка шустро шныряла в конусе лунки. Вот она заглотнула губастой пастью крошку мусора и игриво вильнула своим широким пятнистым хвостом.
Медленно подняв металлический сачок, Кучумов
[126]
замер над лункой. Осторожно, боясь всплеснуть, опустил его в воду и начал «заводить» под рыбешку. Должно быть, почуяв опасность, она шмыгнула под лед. Разачарованно вздохнув, Кучумов выпрямился, хотел было вытащить сачок, но рыбешка снова выплыла и даже уставилась на бортмеханика глазами-бусинами. Рыбешка, наверное, была не в меру любопытна. Это-то и погубило ее. Внезапный рывок сачка выкинул рыбешку на лед, и вот она уже трепещет в сильных пальцах Кучумова,
— Стой, голубушка, стой! — ласково нашептывает Кучумов, набирая воду в небольшую жестяную банку. — Поплавала — и довольно!...
Рыбка очень напоминала тех бычков, что попадаются на удочки где-нибудь в Черном или Азовском морях. Наказав мне караулить добычу, бортмеханик помчался к самолету, достал из ящика стеклянную банку консервированных щей, безжалостно вывалил их на снег, промыл теплой водой посудину и нацедил чистого спирта.
Бросив в банку со спиртом свою добычу, Кучумов напустил туда несколько веслоногих рачков, накрыл банку бумагой и аккуратно перевязал бечевой. Потом торжественно объявил:
— Это мой персональный подарок зоологическому музею Московского университета: бычок и рачки, пойманные на Северном полюсе. И на банке надпись: «Изловил бортмеханик Кучумов».
Правда, Михаил Емельянович Острекин, осмотрев со всех сторон добычу, высказал предположение, что это не бычок, а молодая треска.
— Впрочем, я не ихтиолог, могу и ошибиться. В Москве специалисты разберутся. Но как она в наши края заплыла — ума не приложу!... Надо сказать, такая живность в приполюсных широтах добыта впервые. Молодец, Александр Васильевич!
Через несколько часов в палатке гидролога снова раздался треск мотора. Кучумов принес туда ящики с пустыми пробирками и колбами: Анатолий Соколов начинал «брать» пробу воды с пятнадцати горизонтов. И вскоре трос лебедки снова побежал вниз, на склоны подводного хребта Ломоносова.
[127]

Пред.След.