Вернулся я в родную alma mater в канун ноябрьских праздников почти с полуторамесячным опозданием к началу занятий. Мое появление в стенах родного студенческого общежития вызвало почти столь же острый интерес будущей геологической общественности, как если бы с гор спустился и добровольно передал себя в руки ученых снежный человек. На внезапно возникшего из сомнительной категории пропавших без вести сотоварища сбежалось посмотреть полфакультета. Не снимая мокрые от луж валенки и пропахший насквозь дымом, прогорелый на спине свитер, я неспешно рассказывал о трихинеллезе, гудящих льдах и атакующем сохатом, время от времени смачивая горло заблаговременно припасенным хересом. Адаптация к нормальной студенческой жизни продлилась с неделю. А потом у меня самого стали возникать сомнения — не приснились ли мне все эти невероятные события?
Сомнения развеялись через месяц. В декабре, за неделю до моей последней сессии, ко мне в гости нагрянули наши выздоровевшие трихинеллезные страдальцы Витя Масный и Леха Доровской, пациенты клиники Института паразитологии, выписавшиеся из этого замечательного заведения. От них я узнал, что в клинике еще долечивается позже всех туда попавший Семен Тельник. Как он туда попал, заслуживает отдельного рассказа.
Не очень счастливой для многих осенью того года судьба поставила на Тельнике эксперимент на выживание. Славно попив водки и поев копченой медвежатинки в нашем гостеприимном доме, Сеня поехал на свою обычную работу — отсекать чужих и пропускать своих на кордоне Омолонского заказника. Подлость трихинеллеза заключается в скрытом периоде размножения этой заразы в крови человека. Тельник поначалу никаких нехороших симптомов не чувствовал, прибыл, как обычно, на кордон, сменил другого егеря и остался на одиночную месячную вахту. И там его скрутило. По всем медицинским канонам у него не было никаких шансов выжить. Чтобы не замерзнуть в таежном зимовье, нужно топить печку и готовить еду, а для этого нужно двигаться, что при трихинеллезе, да еще без медицинской помощи — смерть.
Семена выручило то, что диагноз своей хвори он сам себе поставил гораздо раньше дипломированных врачей в районной больнице. Кое-что он знал о причинах этой заразы, ее симптомах и противопоказаниях. Поскольку никакой связи с внешним миром не было, он трезво оценил шансы на свое выживание как не очень большие. Но все же они есть, если почти не двигаться. Пока еще были силы, Семен заготовил запас дров и льда, собрал в кучу все звериные шкуры, сколько их было в зимовье, и забился под них, как раненый зверь в логово. Из-под шкур он вылезал раз в сутки, чтобы наскоро растопить лед, пить воду, глотать топленый медвежий жир и снова забираться под шкуры. Ни на что другое драгоценный запас дров он не тратил. Медвежий жир — клин клином вышибают! — и был его единственной пищей.
Две недели он провел в полуобморочном состоянии. Приходя в себя на несколько минут, повторял нехитрый ритуал выживания, мерил себе температуру, несколько дней державшуюся на 40°, и снова впадал в горячечное забытье под шкурами. А потом случилось почти чудо — температура начала спадать. Семен стал тверже стоять на ногах и даже сумел пополнить запас дров. В натопленной избе, наполненной запахом нормальной горячей еды, у него появилась твердая уверенность, что он выживет, вопреки всем врачебным представлениям о неизлечимости трихинеллеза без своевременной медицинской помощи.
Наконец этот бесконечный месяц кончился. Приехал сменщик, ужаснулся исхудавшей физиономии Семена и помчался с ним на снегоходе в цивилизацию. В районной больнице, откуда уже вывезли в Москву всех трихинеллезных, не могли поверить в Семеново самоисцеление и на всякий случай отправили его вдогонку за остальными. В отличие от прочей заболевшей публики, которую на борт самолета заносили в носилках, Тельник поднялся сам. Долгий перелет по маршруту Черский — Чокурдах—Норильск — Москва (был когда-то и такой на картах российских авиадиспетчеров) он скрасил водочной настойкой на какой-то таежной траве, всю дорогу балагурил со стюардессами, а в Москве сбежал от «скорой помощи», подкатившей к трапу в ожидании полужмурика, и укатил к своим родственникам, живущим в столице. Там несколько дней лечился дядькиными настойками и задушевными разговорами, а когда температура упала до 37°, явился в старинный особняк на Страстном бульваре не столько долечиваться, сколько пообщаться с геологическими корешами. Весь персонал Института паразитологии сбежался посмотреть на прибывшую достопримечательность, нахально опровергающую все медицинские каноны о возможностях человеческого организма.
Уяснив от гостей из Москвы, что Семен Тельник все еще в клинике, я мгновенно уговорил его лучшего друга по прошлому сезону Валеру Бабенкова съездить навестить страдальца. И на следующий день мы с Валерой уже катили в Москву. Ориентир институтской клиники нам дали предельно простой и запоминающийся — прямо напротив входа в МУР.
Прибыв на вокзал ни свет ни заря, мы то ли веселили, то ли озадачивали редких прохожих вежливым вопросом: «Скажите, пожалуйста, как нам пройти на Петровку, 38?» В исполнении Валеры с его 110 килограммами борцовских мышц это звучало как нечто, внушающее особое почтение.
Найдя искомое здание, мы с некоторым удивлением не обнаружили никакого медицинского дозора на входе — совершенно пустой вестибюль, заходи кто хочет. Приятно этим удивленные, поднялись по лестнице, у бойкого синеглазого паренька в тельняшке выяснили, где лежит означенный товарищ, и ввалились к нему.
Семен ничуть не удивился нашему визиту. Увидев извлекаемые из сумок яблочные соки, даже слегка разобиделся — за кого мы его принимаем? В итоге весь сок достался нашей геологине Лене, а Семен мигом накинул верхнюю одежду и сказал: «Пошли». И мы пошли. Сначала в кафе «Лира» на Тверской, воспетое в знаменитой песенке «Машины Времени»: «У дверей заведенья народа скопленье...». Поскольку мы туда явились с самого ранья, то внутрь попали беспрепятственно и просидели до закрытия, удалившись оттуда после очень вежливых, но настойчивых просьб обслуживающего персонала. Потом мы были где-то еще, это я уже плохо помню. С Валерой по застольной стойкости вообще всегда было трудно тягаться, но и Сеня, еще недавно полуживой, от него не отставал. Под конец я уже просто присутствовал при их беседе.
Уехали мы с Валерой в твердой уверенности: наш друг Семен и теперь живее всех живых, жил и будет жить.
Стоимость проекта уничтожения "Арктики" оценивается почти в два миллиарда рублей.
Мы выступаем с немыслимой для любого бюрократа идеей:
потратить эти деньги не на распиливание «Арктики», а на её сохранение в качестве музея.
Мы собираем подписи тех, кто знает «Арктику» и гордится ею.
Мы собираем голоса тех, кто не знает «Арктику», но хочет на ней побывать.
Мы собираем Ваши голоса: http://arktika.polarpost.ru