Полярная Почта

На следующий год у меня уже не было никаких сомнений, где провести дипломную практику. На этот раз в Усть-Неру я лечу с колоритным чернобородым типом, которого зовут Володей Серегиным, внешне больше смахивающим на абрека, чем на советского студента. В Нере наша команда, направляющаяся в Черский, пополнилась рослыми новобранцами — практикантами из Свердловского горного института Володей, Валерой и Серегой. Примечателен был наш отлет на Колыму. В ежедневном ожидании спецрейса, все откладывавшегося по метеоусловиям Заполярья, а может, и еще по какой причине, наша дружная компания почти неделю провела в аэропортовском грузовом складе, отведенном для партий, летающих в Черский. Забитый экспедиционным бутором дощатый сарай с пыльными полками превратился в зал ожидания, распития разных напитков для окрашивания этого ожидания и приют для ночлега. Каждое утро начиналось с пополнения запасов пива. В Черском, при всем его тогдашнем товарном изобилии, этот народный напиток был страшным дефицитом, легко обмениваемым на муксунов и нельму. К обеду ящики понемногу пустели, во второй половине дня выяснялось, что рейс опять отменили, и тогда к пиву добавлялось что-нибудь попрозрачнее и покрепче. И так каждый день.

Наконец долгожданный самолет уносит нас на северо-восток. Опять все в притихшем восхищении глядят из иллюминаторов на близкие вершины бесконечных заснеженных хребтов, и вот я в знакомом доме с его неизменным застольем, шумным от предвкушения приключений, ощущения избытка сил и неведения, где им будет предел. Снова стены дома слегка сотрясаются дружным, хотя и не очень стройным хором, ведомым красивым зычным баритоном Шефа.

Хоровое пение, настоянное на текстах Высоцкого, Окуджавы и Есенина, перемежается жаркими дискуссиями о жизни и работе. Юрию Михайловичу отнюдь не зазорно спорить с юнцами, чуть-чуть поддразнивая здоровое самолюбие и исподволь приучая в этих спорах к нешаблонному ходу мысли. Нередко его речи, обильно сдобренные множеством замысловатых, никогда не слышанных ранее притч и поговорок библейского, старославянского, лагерного и просто житейского происхождения, обретают откровенно диссидентский характер, шокирующий розовые комсомольские мозги. Лишь по прошествии многих лет придет запоздалое понимание, насколько лучше и доходчивее штатных политологов мог он обрисовать трагизм нашей истории, нелепости экономики и политического устройства. А еще у него был талант распознавать в человеке глубоко замаскированную непорядочность, нередко удивляя странной холодностью к симпатичным, казалось бы, людям задолго до того, как из них выпирала откровенная мерзость.

В поселке много разговоров о недавнем визите всесоюзных знаменитостей Юрия Сенкевича, Василия Пескова и других для встречи команды Дмитрия Шпаро, на лыжах сходившей на Северный полюс. Как обычно, людей с дрейфующих полярных льдов на Большую Землю доставил самолет Колымо-Индигирского авиаотряда, базирующегося в Черском. И вся эта публика вполне закономерно оказалась в «Огнях Колымы».

Надо полагать, гостям понравились и Черский, и гостеприимство его обитателей. Во всяком случае в одной телевизионной реплике Сенкевича прозвучала искренняя горечь об упадке некогда полюбившегося ему поселка. А мне бальзамом на душу пролилось сообщение о возобновлении (после перерыва на двенадцатилетнее лихолетье) программы работ на дрейфующих льдах. Наверное, вслед за этим придется возрождать и авиамост на полюс, и его базу.

Ряды Приморской партии за год пополнились новыми инженерами и техникой. Между ними идет дележ прибывшей студенческой рабсилы. Я опять попадаю к Виктору, да и как иначе? Присутствующий здесь на правах законного обитателя дома старый друг Приморской партии Семен Тельник в не очень трезвом застольном разговоре как бы невзначай делится неведомо как к нему попавшей информацией о речке со странным названием Баеково-Первая. Эта река находится в Билибинском районе, по ту сторону якутско-чукотской границы, очень далеко от Семеновых владений. Ничего не сказав прямо, он очень настойчиво советует пошлиховать эту речку как можно тщательнее. На всякий случай мы с Витей внимательно прислушиваемся к рекомендации егеря, тем более что этот кусочек Чукотки входит в угол листа нашей карты, который нам предстоит снять невзирая на административные разделы. Река эта интригует еще и тем, что незадолго до нас билибинские геологи узрели здесь некоторое подобие молодых вулканических лав. А начнем мы с тех самых вулканических плоскогорий марсианского облика, на край которых ступили в прошлом году.

Другая группа под руководством выпускника Львовского университета Виктора Масного — худощавого, жилистого, горбоносого брюнета с обликом типичного гуцула, будет исхаживать каменистые сопки на правобережье Колымы от устья Пантелеихи до морского побережья, а Петр Михайлов, забрав моего абрекоподобного товарища Володю Серегина, отправится в левобережную колымскую тундру. С ними на изобилующих рыбой речках будет и наш штатный рыбак Анатолий Михайлович Гусев, или просто Михалыч, — седой, как лунь, острый на язык грузный голубоглазый старик, мастер придумывать клейкие прозвища. В молодости он был награжден за Сталинград, а потом не вписался в стандарты правильной мирной жизни и в итоге в шестьдесят с лишним лет оказался в колымской тундре…

Неделя сборов, подгонки снаряжения и — вперед.

Наша группа состоит из трех итээров и примкнувшего к ним студента в моем лице. Вместе с Ткачевым моими соратниками нынче будут Андрей Владимиров — выпускник МГУ, рыжеватый и сероглазый уроженец Чебоксар с едва уловимыми нотками приволжского говора и обостренным до нетерпимости чувством справедливости, а также Антон Назаров — коренастый и скуластый крепыш с кержацко-хакасским прищуром глаз, потомственный сибирский браконьер. Все мои начальники в отряде старше меня на три года. Компанию нам составляет Кучум — симпатичный черный кобелек лайки нескольких месяцев от роду с треугольным белым нагрудником и такими же белыми «носками» на передних лапах. Его судьба решилась, когда он неосторожно носился по пристани Зеленого Мыса, не обнаруживая явной принадлежности ни к одному из местных судовладельцев. Антон, едва завидев такого красавца, мигом сгреб его и доставил на базу партии, поставив щенка перед фактом, что теперь у него есть хозяин. Имя для щенка заимствовали из повестей Григория Федосеева. Свою судьбу песик воспринял с философским спокойствием. Кажется, ему тоже передалось от его новых двуногих друзей нетерпеливое ожидание странствий и приключений. Год спустя, когда Кучум пропадет без вести в подворотнях Усть-Неры, это будет настоящим горем для Антона, и не только для него.

Наш первый район работы — вулканические сопки на ручье Насончике, правом притоке Омолона. В прошлом году мы с Ткачевым исходили северный край этого нагорья, теперь начнем двигаться от истоков ручья. Перемещение в нынешнем сезоне задумано с помощью трех резиновых лодок-«пятисоток». Идея сплава в тихом весельном плеске наполняет наши души щенячьим восторгом, подобным радости Кучума, когда ему удается влет поймать порхающую птицу. Мы еще не ведаем, какие испытания готовит нам такой вид транспорта.

В конце июня вертолет оставляет нас посреди кольцевого провала, радиально рассеченного долинами Насончика и его притоков, в сердце древней вулканической кальдеры. Галечники в долинах расцвечены лимонно-желтыми и оранжевыми полярными маками, белой пушицей и незнакомыми мне невысокими синими цветами. В бортовых обрывах ручьев истуканами высятся живописные зеленовато-сиреневые скалы. В первом же маршруте Антон обнаруживает медведя, бредущего вверх по распадку, слизывая прошлогоднюю бруснику. Имея при себе одностволку с единственным жаканом, он по здравому размышлению оставляет зверя в покое и идет своей дорогой.

В наших шлихах по ручьям много ярко-красных крупинок киновари. Киноварь, сульфид ртути, — любимый минерал алхимиков, своим цветом вызывавший подозрение о происхождении из крови дракона. В вулканических породах сей минерал не редкость, на соседней Чукотке целая сопка на месторождении Пламенное когда-то была покрыта пылающими на солнце развалами киноварных глыб. Здесь коренной источник нам не открылся. Возможно, мы плохо искали. Вместе с киноварью местами проблескивают невесомые чешуйки золота. Позднее минералоги Верхне-Индигирской экспедиции изрядно нас озадачили, обнаружив в здешних шлихах зерна платины. До сих пор не пойму, откуда бы им там взяться. Платина — обычный попутный минерал промышленных россыпей золота южнее, возле Мандриково, но здесь таковых как будто не предвидится.

Погода нынче нас не балует. Редкий день температура поднимается выше тринадцати градусов. Постоянный влажный ветерок с близкого холодного океана определяет ежедневную необходимость облачаться в ватники и лыжные шапки. Одна радость — нет комаров. К тому же рюкзак, полный острых осколков поколотых камней, легче тащить на спине, покрытой фуфайкой, а прохлада при такой работе не в тягость. По вечерам у меня вырабатывается привычка сидеть на корточках спиной к раскаленной докрасна печке, испытывая благостное тепло в отсыревшей за день пояснице. Однажды я несколько перестарался. Вдруг почуяв нестерпимый жар в спине, сообразил, что еще немного, и я не только останусь без жизненно необходимой фуфайки, но и, чего доброго, спалю палатку. Пулей вылетев наружу, метнулся к ручью, оставляя за собой дымный след, как подбитый самолет. Опасаясь воспламенения всей одежды, не стал терять время на раздевание и плюхнулся с разбега в воду. Мои соратники, сперва озадаченные моим неожиданным забегом и купанием в одежде, поняв, в чем дело, разразились гомерическим хохотом. Мне ничего не оставалось, как присоединиться к общему смеху. В общем, подсушился. А на спине так и осталась дыра на месте выгоревшей ваты.

Отработав верховья Насончика, загрузили скарбом лодки, пожалуй, даже сверх положенных 500 килограммов каждую, и поплыли вниз. Впрочем, плыть мы лишь намеревались, а на деле почти всю дорогу до следующей стоянки лодки пришлось тащить волоком чисто бурлацким способом. Вода в ручье упала, всюду обнажились обширные перекаты, и перемещение на 13 километров растянулось почти на трое суток. Андрей, единственный из нас, кто имел некоторый опыт сплава на подобных плавсредствах, своевременно надоумил обвязать днище и борта лодок толстым брезентом, уберегшим резину от превращения в ошметки в первый же день. И все же на второй день лодка нашего командира Виктора, разогнавшись на коротком спуске с переката, напоролась на острую корягу и оказалась под водой, к счастью неглубокой. Порыв резины заклеили быстро, но среди намоченных вещей оказались ужасно секретные по тем временам аэрофотоснимки, и таежный берег ручья на несколько часов явил собой сюрреалистическое зрелище — сотни квадратов плотной серо-белой бумаги, выложенной стройными рядами поверх разноцветной гальки на просушку. Чтобы порыв ветра не смахнул эту дивную и секретную картину в речной поток, пришлось каждый снимок аккуратно прижать по уголкам камешками.

Желание побыстрее закончить этот изматывающий путь толком не давало спать, благо полярный день способствует ночному бодрствованию. И все же смертная усталость постепенно начинает брать свое, и я в первый и, надеюсь, в последний раз испытал настоящие галлюцинации. Стоит лишь на минуту остановиться, и шум воды на осточертевших перекатах совершенно явственно превращается в чьи-то голоса, откуда-то звучит музыка, и даже можно безошибочно различить сочный карибский ритм всенародно любимой в тот год «Мулатки» на стихи Николаса Гильена из рок-сюиты Давида Тухманова. Сладкое погружение в слова и музыку песенки «про ту, с золотистой кожей, на тоненьких каблучках, что плывет по волнам, по волнам моей памяти, исчезая в этих волнах», посреди нехоженых дебрей северной горной речки решительно прерывается встряхиванием головы. С легким опасением — уж не едет ли моя «крыша». Когда совсем становится невмоготу, ложимся прямо на влажную прибрежную гальку и на пару часов проваливаемся в беспокойную дрему, сквозь которую все равно упрямо слышатся нездешние голоса и звуки.

Но и самый тяжелый путь когда-нибудь кончается. Намеченное устье правого притока близ сиреневого, зеленого, лимонно-желтого и оранжевого обрыва вулканической толщи достигнуто, все дружно ревут от восторга при виде сухого галечного берега, поросшего сочным разнотравьем и раскидистыми деревьями. Наскоро ставится палатка, можно провалиться в беспробудный сон, мало с чем сравнимое наслаждение после такой дороги.

Потом был недельный дождь, нескончаемо стучащий по крыше палатки то звонким барабаном, то бесчисленными крохотными копытцами, дающий сладкую истому отдыха от смертной усталости. Вода в реке поднялась, и следующее наше перемещение действительно было больше похоже на сплав, чем на бурлацкую эпопею. Здесь начались мои трагикомичные «заплывы».

Завидев однажды, что стремнина несет лодку прямо на острие притопленной лиственницы, я не долго думая, наматываю на руку носовой фал и прыгаю в воду. Дело происходит в омуте, дна под ногами нет, но перетянутая ремнем фуфайка первые секунды ведет себя как спасательный круг, я без труда делаю рывок в сторону и увожу лодку с курса, чреватого кораблекрушением. Потом цепляюсь за борт лодки, сидящий на корме Антон Назаров пытается помочь мне влезть, но мне очень не хочется заливать водой имущество, поэтому кричу напарнику, чтобы греб к берегу.

Приходится делать остановку. Температура воды не больше 5°, воздуха — градусов 13, поэтому необходимы костер и переодевание. Старшие товарищи распекают меня за необдуманность, я, в свою очередь, напоминаю им о распоротой лодке Виктора. В ответ мне твердят, что жизнь студента дороже, и рассказывают о многочисленных случаях, когда люди в раскатанных болотных сапогах тонут в метре от берега. Я утешаю их народной мудростью флибустьерского дальнего синего моря: «Кому суждено быть повешенным, тот не утонет». Отчего-то мне кажется, что человеку, умеющему плавать, болотные сапоги не помеха. Чтобы убедить в этом остальных, однажды вечером устраиваю эксперимент: прыгаю в реку в сапогах, спокойно переплываю ее несколько раз, вылезаю на берег и рассказываю слегка оторопевшим соратникам, что, конечно, болотники несколько утяжеляют ноги, но не настолько, чтобы камнем идти на дно.

Следующий мой «заплыв» оказался более драматичным. Спрыгнув с лодки на перекате, я без особого напряжения аккуратно стравил ее через мелководье, придерживая за кормовой фал. На скате же к глубокой воде лодка набирает скорость, я бегу следом, чтобы запрыгнуть на свой «облучок», и тут слишком ослабленный фал ухитрился свернуться в воде петлей и захлестнуть обе ноги. Рванувшая вниз лодка подсекает меня, и дальнейшее напоминает старинную расправу степняков над пленниками, не вызвавшими у них особой симпатии и оттого привязанными к горячему скакуну. Спину колотит по выступающим из воды валунам, меня неудержимо тащит в омут. Как назло, рядом нет никого из моих спутников, приотставших на сотню метров. Вот уже кончились камни, хотя и жесткие, но уберегающие от погружения под воду. Отчаянно извернувшись в воде, перехватываю руками фал, подтягиваюсь к корме и в таком виде плыву в ожидании следующего переката, постепенно выпутывая ноги.

Обсыхая у костра, терпеливо выслушиваю гневные тирады моих товарищей, обещаю и торжественно клянусь больше так не делать.

Наши испытания скрашивают хариусы и ленки, многочисленные в хрустальной воде Насончика. Иногда рыба неподвижно стоит в воде почти на поверхности, касаясь ее своими спинами, вызывая соблазн стрельнуть по ней мелкой дробью, чтобы не путаться с удочками. Один безымянный ручеек, текущий через широкую болотистую пойму реки, мы назвали Аквариум. Теряясь среди кочек, этот хилый водоток дробится на проточки глубиной и шириной 20-30 сантиметров, и в них стоят жирующие на насекомой болотной живности хариусы. По пути через это болото мы с Антоном успешно освоили рыбную ловлю с помощью накомарников. Ленок — матерый зубастый хищник, хорошо ловится на имитацию мышки, он особенно хорош, если его вымочить в уксусе с ломтиками лука. В низовьях речки нас здорово подкормил крупный олень, попавшийся под выстрел Андрею.

Прохладная погода, господствующая в этот сезон, сильно облегчает нашу жизнь: почти нет комаров. Для лета в бассейне Омолона это очень большая редкость. Лишь однажды мы с Антоном крепко влетели в комариную пытку. Отправившись шлиховать безымянный распадок, понадеялись, что утренняя холодная морось продержится в воздухе целый день, не взяв с собой антикомариной мазилки. Как назло, в полдень распогодилось, небо заголубело, выглянуло солнце, и через полчаса наши лица и кисти рук покрылись плотным комариным месивом. Антон вооружился стоическим терпением, я же пытался уберечь физиономию глиняной маской. На некоторое время это принесло облегчение, но затем подсохшая глина растрескалась, и голодные кровососы в том же количестве распределились не по всей площади лица, а по трещинкам. Вечером, смыв грязь и глянув в зеркальце, обнаружил, что лицо покрылось геометрически правильной сеткой узких ранок. Комары по трещинам в глине сплошь прогрызли кожу, словно ее хлестали железной струной.

Итогом наших испытаний и трудов праведных на Насончике стали сотни проб из осветленных, ожелезненных, окварцованных вулканических пород. Заметных содержаний желанного золота в них не обнаружилось, но неожиданно выявился высокий фон церия и лантана — любимых металлов высоких технологий. Будь эти измененные вулканиты где-нибудь в Казахстане или на Урале, присущее некоторым местным породам содержание редких земель было бы признано промышленным.