История отечественного китобойного промысла в Антарктике, продолжавшаяся сорок лет, закончилась в 87-ом, как и любое другое полезное дело, скандалами и разоблачениями. К гринписовскому зеленому многоголосью невпопад присодинились и неокрепшие голоса возмущенных соотечественников.
В одном из последних рейсов уже в тропиках с китобойца получили радио: "Шукаем пробку", это означало, что набрели на кашалотов и осматриваются, ищут плавающую на поверхности амбру, за которую платили чувствительные премии. С флотилии на флотилию кочевала легенда, что какой-то счастливчик получил за амбру приз в 100 тысяч долларов. Наклонных слегка пушистых фонтанов, характерных для кашалотов, было видимо-невидимо. Ветераны и не отрицают — ошалев, устроили "спермацетовую" бойню, спермацет имеется только в загривке кашалота, у других видов кита его нет. Что подстегнуло, "добро" из Москвы, или отчаяние от промысловых неудач? В жироварнях, не оборудованных "кондишином", температура воздуха зашкаливала за шестьдесят градусов, не выдерживали здоровые парни, один скончался. Отказавшихся работать в каторжных условиях руководство обвинило в том, что "медкомиссию купили, когда проходили профотбор". Бунтарей даже заточили в трюме, потом выпустили. После прохождения Босфора отстучали РДО: "Примите пакет", ночью перегрузили на транспортное судно цинковый гроб и пришли в парадном строю к причалу под туш оркестров. Разоблачения сдабривали картинами китовых страданий. Смаковали, например, как следом за подругой, которая уже билась на лине, стремился на верную погибель кит — пробирало безотказно. Наверняка, авторов описаний агонии, насильно кормили в анемичном возрасте из ложечки китовым жиром, а они отворачивались, хныкали и кривлялись. Это, как покушать, уйти, не поблагодарив, а потом еще и облаять хлебосольных хозяев.
Чернить же себя и каяться, возможно, национальная черта. Приобретенная в 37-ом. Когда уже некого было развенчивать, Леонид Ильич с золотой саблей на культ не тянул, взялись ниспровергать на местах. Алексей Николаевич Соляник был руководителем, заслуженно оцененным временем, но время его заканчивалось, и палуба уходила из-под ног. Речь, пожалуй, по большому счету или счету небольшому, даже не о Солянике, не о кашалотах, и минке, которых промышляли в последние годы, кстати, не нарушая квоты выбоя зубатых китов, а о нашем отношении к громким скандалам. Мы очень жадные до скандалов. Мы взахлеб занимались саморазоблачениями, расковыривая язвы. В полосу отчуждения безвинно попали китобои, потом афганцы. Мы жалеем животных охотнее, чем людей, мы подаем, если просят под собак, собаки не так раздражают. Причем, чем тяжелее живется, тем исступленнее клянем ошибки прошлой жизни, переиначиваем собственную историю, хотя как раз вся ценность ее в безжалостной достоверности. Мы гневно протестуем против выбоя антарктических китов, но почему-то миримся с массовым забоем скота за околицей. Сейчас, правда, поостыли, наверное, потому, что уже воротит от разоблачений, этим и пользуются.
Однако, результат бойкотирования неприятно пахнущих ворванью фактов уже налицо — юнцы, привыкшие к китобойной мелодии одесских курантов, не знают, кто такой Соляник. И не желают знать. А зря. Иногда, чаще в ситуациях критических, мы аккурат таковую переживаем, полезно знать резус и группу крови. Если химический состав лимфы человека близок к составу морской воды, то, не исключено, что состав лимфы одесситов конкретно ближе к воде Антарктического океана.
Заместителем отделения милиции Центрального района служит подполковник Сергей Буряков. Родители его встретились в рейсе на "Славе". Мама Ванда Илларионовна доучивалась в вечерней школе при флотилии. Русалка, нарисованная в присутственном месте "Славы", по случаю пересечения экватора, была с личиком Ванды Городинской, это ее девичья фамилия. Темой диплома Буряковой была "Героика труда китобоев в профессиональной поэзии". Ее муж второй механик Александр Васильевич Буряков умер в рейсе на вахте, когда сыну Сергею было всего восемнадцать. Из восемнадцати лет сын видел отца в суммарных отпусках всего восемь с половиной лет.
Юрий Концерский, он сейчас в рейсе, родился на борту китобазы на переходе из Севморзавода, где флотилия ремонтировалась.
Список можно продолжать.
Повзрослевшие дети "Славы", запускавшие в радостном июне, когда приходила флотилия, судовые фальшвейры, разбрелись кто куда. Во времена хрущевских новостроек старожилы Китобойной кляли печное отопление, золу, калоши у входа, стремились к цивилизованной чистоте, уезжали повально в ведомственные дома, на Ботаническую, на Чичерина, на Черняховского, на первую станцию Черноморской дороге, на Хворостина, домов китобоев в городе с десяток. Поселок снялся, как флотилия. В опустевшие приземистые домишки разрешалось въезжать соседям. Приходили грустно поглядеть на брошенные гнезда, находили такой же, как у себя антураж, осколки кораллов, китовый ус, пожелтевшие РДО, снятую на память линейку прицела. Когда в промозглое межсезонье ломило ноги и не спалось, старые гарпунеры в этих домишках прокручивали в памяти пережитые мгновения охот: кит — "на линейке", на лине, "на панере", это когда линь ослаб и можно вирать тушу лебедкой, кит — на флаге. Сейчас там живут считанные потомки, единственный на земле поселок китобоев, фактически перестал существовать. Говорят, домики на Китобойной грозили газифицировать, и съехавшие жалеют.
Правда, порываются создать Арктический музей в сухопутном городе Львове. В этой живописно кудрявой местности, проживают бережливые люди, возможно, эта бережливость развилась от стесненности пространства, они разумно подбирают невостребованные исторические ценности, и, наверное, правильно делают. А мы же пускаем шапку по кругу на памятник стулу. Значит, так нам и надо.
В Мариуполе есть памятник бычку-кормильцу, головастой рыбке, которой питались в военной лихолетье, и закусывают с аппетитом в нынешнее скудное время. Нам нет необходимости городить памятник блювалу в натуральную величину, длина голубого кита 22 метра, но поставить на береговой линии памятник землякам-китобоям наш невосполнимый долг. Такой памятник непреклонному мужеству есть в Сандефьорде: из бассейна торчит хвост кита, а на нем поднят из воды вельбот. Гарпунер на обреченном вельботе замахнулся кованым гарпуном, хотя кидать его ему уже не придется. Если что-нибудь подобное случится и на берегу Одесского залива, то камнерезам придется потрудиться, вырезая фамилии павших в рейсах на обеих флотилиях. Возглавит список потерь Потушинский, слесарь-котельщик, рабочий человек. Помер Иосиф Устинович в пятом рейсе уже на пути домой, сердце не выдержало. Температура в котельном в тропиках поднималась до 70 градусов, этого, к чести летописцев, и не скрывали. Прах, зашитый в парусину предали воде, только если в популярной песне "к ногам привязали его колосник", то тело Потушинского повлекли на дно четыре, принайтованные для тяжести гарпуна.
В списке будет и трагически погибший на вахте в 62-ом моторист Александр Митькин, и пилот вертолета Александр Ищенко с бортрадистом Павлом Назаренко — вертолет упал в Тасманово море при тихой погоде, и второй механик Александр Буряков, померший прямо на вахте, и капитан-директор Борис Моргун, разбившийся в трюме, и обварившиеся при аварии котла машинисты, троих доктор Калиниченко спас спермацетом, а двое не выжили, и погибшие в жироварнях, и десятки других бедолаг. Увы, китобои не доживают до почтенного возраста, сказывается многолетняя работа в условиях почти непрерывной качки, которая губит ноги, вибрации, магнитных силовых полей, замкнутого пространства, смены часовых поясов, и перепада атмосферного давления во время штормов, самое низкое падение, зарегистрированное на "Славе", — 698 миллиметров. Воевавшее поколение первых экипажей "Славы" попадало с фронтов почти без передышки в Антарктику, истощенным, зачастую израненным, скрывали инвалидность, как ее скрыл гарпунер Василий Иванович Казаков, ныне здравствующий.
Казаков вкусил военного лихолетья сверх меры. В 39-ом подался добровольцем во флот, в семье было девять душ детей, всем не прокормиться. Служил сначала на Тихом океане, потом направили в Ленинград в школу боцманов СССР, так торжественно называлась "учебка". Войну командир малого охотника Казаков встретил на Черном море. Когда сдавали Новороссийск, золотой и бумажный запас банка вывезли на парусных шхунах, видимо, более надежных плавсредств под рукой не оказалось. Шхуны были шутя потоплены немецкой авиацией. Охотник Казакова прибыл к месту гибели, когда на воде плавали ошметки парусов. Неожиданно со стороны солнца катер атаковала двухфюзеляжная немецкая летающая лодка. Ленту пулемета заклинило, и командир катера Казаков, отражал атаку самолета из винтовки, разумно спрятавшись за надстройкой. Пушки самолета крошили в шепки бакелитовую фанеру, из которой был сработан катер, пробоины спешно затыкали чопами, катер оставался на плаву. После четвертой атаки (!) самолет вдруг отвернул от жертвы, полетел в сторону берега и…рухнул в море. Обливающегося кровью командира, завернули в одеяло. "Он аж застыл, когда привезли", — вспоминает Мария Михайловна Казакова, уроженка Одесской области, она тогда стирала окровавленные бинты в госпитале. Из тела Казакова хирурги извлекли 72 осколка. Бравый старшина был награжден орденом, поощрен отпуском по месту службы для поправки здоровья, и в отпуске женился на сразу глянувшейся ему Маше.
На "Славе" Казаков с третьего рейса. Навряд ли он жаловался товарищам на охотнике, что ноют перед штормом израненные ноги. Да, и кого этим удивишь? В первых рейсах едва ли не каждый китобой был участником войны. Так и стоял у гарпунной пушки, нахохлившись, в заледеневших стеганых брюках.
Однажды нужно было на хвосте у китовой туши развернуть разъемную скобу цепи на хвосте кита. Казаков стал на кита, поддел скобу ломом, туша колыхнулась на зыби, лом сыграл, и Василий Иванович оказался в воде. Когда Казаков вынырнул в щели между тушами, его, к счастью, заметили и вытащили в последний момент, туши аккурат сомкнулись, правда, оттяпало подошвы сапог. За борт его смывало трижды на обеих флотилиях.
Товарищи спасли Казакова, он спасал других. В двенадцатибалльный шторм легко раненый кит потащил фал, он с шуршанием уходил в океан, бешено раскрученный блок, направляющий фал в трюм к пружинам, задымился. Потом фал ослаб, его не успели выбрать, канат намотался на гребной винт "сорок шестого" охотника, где гарпунером был Вихорев, и тащил суденышко за собой, семьдесят две вагонные пружины в трюме, к которым крепится для амортизации фал, натужно скрипели. "Тридцать восьмой", на котором был Казаков, поспешил на помощь. Казаков приказал задраить все выходы, чтобы с палубы никого не смыло, остался один и ждал, "когда кит будет выходить на волне". Так оно и случилось. Казаков стрелял лежа у пушки, когда охотник карабкался на волну с пятиэтажный дом и попал. Дважды загарпуненный кит едва не раздавил судно, но Казаков сам подвирал добычу, обработал, поставил на флаг. Когда вернулся в надстройку и снял шапку, все замолчали. "Посмотри в зеркало", — сказали. Он глянул и увидел, что поседел. За подвиг, спасший 44 морские души двух экипажей, Казаков награжден золотой медалью Президиума Верховного Совета. Кости добытого им блювала обтянули брезентом и чучело выставили в павильоне ВДНХ.
Испытания гремящими пятидесятыми, стали запредельной нагрузкой в особенности для участников войны, ветеранов-китобоев остались считанные единицы. Три месяца назад на Китобойной помер легендарный гарпунер Алексей Золотов. Говорят, тоже "мучился ногами", огорчался, терпел нужду. Другой ветеран закладывал орден Ленина, профиль вождя выполнен из платины, и поэтому орден приняли в ломбард. Наивно надеяться, что о самоотверженных героях вспомнят во Львове. Вспоминают, обычно для реализации какого-то собственного проекта. Так французские документалисты снимали фильм о китобоях, американцев разыскали, японских китобоев, норвежских, потом нагрянули в ведомственный дом на Чичерина. Неведомо как разузнали, что проживает там гарпунер Казаков, а другим в Отечестве и дела-то нет. Забота о памяти героев — дело исключительно кровное, поэтому нам с нашей удивительной лимфой и шевелиться.
И хорошо бы, чтоб ставили перед памятником лампадки хотя бы из рыбьего или тюленьего жира, и чтоб воняло ворванью заранее, запах "Славы", стоявшей на Старо-Крымской, сшибал еще у Потемкинской лестницы, я помню, хотя был ребенком. А кто будет нос воротить, тому лучше обойти. Хватит стульев!