Страница 62 из 66

Поход "Челюскина" (Том 1)

СообщениеДобавлено: 29 Январь 2010 14:20
[ Леспромхоз ]
Изд. редакции „Правды“. Москва. 1934

 карта похода.jpg
 обложка_поход_Челюскина.jpg
 000.jpg
 00.jpg

НАУКА НАСТУПАЕТ НА СЕВЕР
  • И. Баевский. ПОЗНАЕМ АРКТИКУ [211]
  • Н. Факидов. КОЛЕБАНИЯ ЛЕДОВОГО ПОКРОВА [218]
  • П. Хмызников. ЛЕД, ВОДА, БЕРЕГ [225]
  • П. Ширшов. ЖИЗНЬ ПОЛЯРНОГО МОРЯ [240]
  • П. Лобза. ХИМИЯ МОРСКОЙ ВОДЫ И ЛЕД ПОЛЯРНОГО МОРЯ [244]
  • Н. Комов. НАБЛЮДЕНИЯ ЗА ПОГОДОЙ [250]
  • Н. Шпаковский. В СТРАТОСФЕРУ! [253]
  • В. Стаханов. ЖИВОТНЫЙ МИР АРКТИКИ [260]
  • И. Факидов. ИСПЫТАНИЯ КОРПУСА "ЧЕЛЮСКИНА" [266]
  • П. Расс. ПОВРЕЖДЕНИЯ КОРАБЛЯ [272]

    ГИБЕЛЬ „ЧЕЛЮСКИНА“
  • В. Воронин. Я СКАЗАЛ СЕБЕ — КОНЕЦ! [279]
  • И. Факидов. В ОЖИДАНИИ КАТАСТРОФЫ [284]
  • О. Шмидт. КАК ЭТО БЫЛО [286]
  • П. Хмызников. 13 ФЕВРАЛЯ [290]
  • М. Марков. ПРОЩАНИЕ С КОРАБЛЕМ [296]
  • Н. Матусевич. В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС [302]
  • М. Филиппов. БОЛЬШЕ НИЧЕГО СДЕЛАТЬ НЕЛЬЗЯ [306]
  • В. Задоров. АВАРИЙНАЯ [311]
  • A. Канцын. СКОРЕЕ НА ЛЕД [314]
  • B. Лепихин. ХВАТИЛО ПОЧТИ НА ВСЕХ [317]
  • Д. Кудрявцев. БЕЗ ПАНИКИ [319]
  • В. Стаханов. СПАСЕНИЕ РАДИОПРИБОРОВ [321]
  • И. Копусов. АГОНИЯ КОРАБЛЯ [324]
  • А. Шафран. ПОСЛЕДНИЙ КАДР „ЧЕЛЮСКИНА“ [326]
  • Я. Гаккель. ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ ПОГИБ КОРАБЛЬ [330]
  • И. Баевский, И. Копусов, А. Погосов. ПАМЯТИ БОРИСА МОГИЛЕВИЧА [336]

    ЧЕЛЮСКИНЦЫ
  • И. Баевский, И. Копусов, В. Задоров. ОБ ОТТО ЮЛЬЕВИЧЕ ШМИДТЕ [347]
  • Владимир Воронин. ПО МОРЯМ И ОКЕАНАМ [359]
  • Эрнест Кренкель. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ [376]
  • Владимир Задоров. СЕКРЕТАРЬ ПЛОВУЧЕЙ ПАРТЯЧЕЙКИ [392]
  • Иван Копусов. „ТИХАЯ ОБИТЕЛЬ“ [399]
  • Ибраим Факидов. Я ЕЩЕ ВЕРНУСЬ НА СЕВЕР! [409]
  • Федор Решетников. ИСТОРИЯ И ГЕОГРАФИЯ МОЕЙ ЖИЗНИ [418]
  • Параскева Лобза. В БОРЬБЕ ЗА ЗНАНИЕ [440]
  • Сандро Логосов. Я НАШЕЛ СВОЕ ПРИЗВАНИЕ [447]
  • СОСТАВ УЧАСТНИКОВ ЭКСПЕДИЦИИ [453]



  • [№] номер страницы в оригинале. В тексте в конце страницы.

    Я ЕЩЕ ВЕРНУСЬ НА СЕВЕР!

    СообщениеДобавлено: 13 Март 2010 12:52
    [ Леспромхоз ]

     F_409.jpg
    Мое детство прошло в Крыму.
    По весне с крымских гор, к востоку от Алушты, близко друг к другу, как три сестры, свергаются бурные горные речки: Хуру-Узень — Сухая речка, Кучук-Узень — Малая речка и Улу-Узеив — Великая речка. Я родился и вырос в небольшой татарской деревушке Хуру-Узень.
    Она расположена между двух ущелий на склоне горы. К берегу спускаются фруктовые сады. Вокруг — виноградники, а выше на горах - лес и поросшая травой Яйла, по которой бродят отары овец. Ниже по берегу моря под кипарисами и тополями идет дорога к Алуште.
    Все мое детство проходило между виноградником и морем. Долго я даже не видел никого из русских, кроме помещика, имение которого было расположено на берегу моря и который науськивал собак на татарских мальчиков, чтобы они не смели купаться на морском берегу, а купались бы среди скал вдали от деревни.
    [409]
    Больше всего мы, детишки, любили, когда к берегу подходили большие парусные суда купцов; они привозили соль, а взамен брали фрукты и морской песок. В эти дни берег моря оживал: там собиралась вся деревня. У боцмана парусника иногда можно было получить корабельную шлюпочку, за прокат вносили натурой — фруктами.
    Участники "шлюпочных походов" вскладчину составляли условленную с боцманом порцию и под вечер, когда на берегу становилось мало людей, приносили ее на судно.
    Взяв лодку, старались уйти возможно дальше от родительского взора. Едва отплыв от борта парусника, мы выбирали капитана, боцмана и других чипов "морской службы". Устанавливали строгую дисциплину. Играли в "морячки". Эту "дисциплину" и "серьезность" мы выдерживали не долго. Прыгали в воду, ныряли, плавали, опять взбирались па борт, пели песни. Не бывало дня, чтобы кто-нибудь не выходил из воды с кровью то из носа, то из ушей.
    Когда мне было пять лет, умер отец. Мать вскоре вышла второй раз замуж, а я и мой старший брат перешли жить к дяде. Дядя любил крепко выпить, и нам с братом жестоко доставалось. Брат, который был старше меня на пять лет, не выдержал — ушел из дому, блуждал по крымским портам и сделался моряком. В 1922 году мать ушла с ребенком от своего мужа, вернулся и старший брат, и мы опять жили вместе.
    За эти годы произошли большие перемены в татарских деревушках.
    События начались уже в 1919 году. Над нами в горах поселились красные партизаны. Когда Красная армия дралась с Врангелем, наступала на Перекоп, партизаны спускались из лесов и нападали на тыл белых.
    Когда партизаны ворвались в имение того самого помещика, который травил нас собаками, крестьяне-татары разрушили его дом с неудержимой яростью. Ничего себе не брали -били стекла, зеркала, мебель... Не пили-бутылки прекрасного вина разбивали о камни. А я забрался в детскую комнату, где нашел много роскошных книг.
    Помню, что там была книга "О царе Салтане". Она привлекла мое внимание золотистой обложкой.
    Я завладел "Царем Салтаном".
    Революция покончила с национальным гнетом. По всему Крыму
    [410]
    возникали татарские школы, перед татарскими мальчиками открылся путь к знанию.
    Односельчане рассказывали мне об "опытах" моего отца. Отец пускал какие-то шары. Только потом я выяснил, что он мастерил легкие проволочные каркасы, обтягивал их папиросной бумагой и снизу подвешивал вату, пропитанную бензином. Вату он поджигал, и теплая струя воздуха уносила легкий шар кверху. Вся деревня интересовалась этими опытами -все хотели знать, где упадет шар.
    Отец, которого я почти не помнил, казался мне очень ученым человеком. Он ведь делал такие вещи, для которых надо что-то знать. И я с самых ранних лет по-своему, по-детски искал путей к знанию.
    Уже в детстве самое большое впечатление на меня производила техника. Та техника, которую можно было увидеть в деревне или на море. Восьми лет я увидел моторную лодку. Это было незабываемое впечатление. Мотор казался мне магией, чародейством! А потом я увидел велосипед, пароход, автомобиль...
    Маленьким, еще до революции, я учился в татарской школе. Но там обучали нас только закону божьему и арифметике. Один из учителей попытался было давать уроки географии, но урядник узнал об этом и запретил. Он заявил учителю, что деревенским учить географию не полагается.
    Учитель не послушался урядника, и за это ему не посчастливилось.
    Дядя, у которого я жил, отправил своего сына учиться — сперва в Алушту, потом в Симферополь, а я оставался работать в хозяйстве. Когда приезжал двоюродный брат, он рассказывал много интересного. Глядя на него, мне еще больше хотелось учиться. Но дядя не хотел отдать меня в ученье.
    И когда в 1922 году мои старшие товарищи сказали мне, что теперь революция и можно самому итти учиться, я решил отправиться в Симферополь.
    Чтобы поступить на рабфак, нужно было иметь 18 лет. А в 1922 году мне было только 16 лет. Делопроизводителю сельсовета, видно, было все равно, когда я родился, и он дал справку, что мне 18 лет. Но беда была в том, что восемнадцатилетним я никак не выглядел.
    Мы взяли с собой помидоров, хлеба и на рассвете пошли. Итти по берегу моря было прохладно и легко. Мы поднялись в горы и шли густым лесом. Сколько цветов там было, сколько птиц!
    Пришли в Симферополь в шесть часов вечера. Сначала зашли к знакомым. Но у них жить нельзя. Нужно было устраиваться иначе.
    [411]
    Мы пошли в областной комитет партии. Секретарь дал рекомендации в рабфак моим товарищам, рослым парням. А мне говорит:
    — Ну ты, брат, еще молод!
    — А вот бумажка, что мне 18 лет... Секретарь смеется, но рекомендации не дает. Возвращаться ужасно не хотелось. Я ходил к секретарю каждый
    день, а пока что поступил на склад на сортировку картофеля, чтобы заработать себе на пищу. Наконец секретарь подписал мне путевку на рабфак.
    Но это еще не все -нужно было выдержать испытание. Наверное это выглядело смешно. По-русски я почти не говорил, а на экзамене нужно было не только читать, но и письменно излагать свои мысли. Я написал... Такая каша получилась, что никто из учителей ничего разобрать не мог.
    Мне предложили написать какое-нибудь воспоминание из своей жизни. Я решил описать первое впечатление от городского сада в Симферополе. И тут у меня ничего не получилось. Помню только: на каждом шагу у меня была кошка. Видел я там какую-то кошку. А что за кошка, к чему кошка -никто понять не мог. Но учителя отнеслись ко мне снисходительно — молод, еще, мол, научится.
    Затем было испытание по арифметике. Учитель говорит — напишите миллион.
    Я написал единицу и бесконечное количество нулей...
    Но по арифметике товарищи за ночь меня "поднатаскали", и на другой день я испытание сдал.
    Меня приняли на первый курс.
    Дело пошло неплохо. По-русски я не успевал и по истории не успевал, зато по математике и физике шел хорошо. Здесь нужно было не говорить, а делать. Задают мне пример, я решаю. Говорят — правильно!
    Я оказался в технической группе рабфака, по окончании которой можно было поступить во втуз. Одновременно я учился в художественном техникуме у профессора Самокиша.
    Я успешно окончил рабфак в 1925 году и тогда же был командирован на физико-механический факультет Политехнического института в Ленинграде.
    Одновременно окончил и художественный техникум.
    Учась в институте, проходил практику на заводах Ленинграда и Свердловска. В Политехническом институте я вел общественную работу — в профкоме, в научном кружке физиков, организовывал
    [412]
    доклады и лекции на предприятиях. Затем я был организатором культпросветработы по всему институту. Общественная работа продолжалась и в физико-техническом институте. Там я был членом местного комитета, работал в кооперативной организации.
    В конце 1928 года поступил в лабораторию академика Иоффе. Окончив в начале 1930 года втуз, я остался в Физико-техническом институте Иоффе, где работал преимущественно над физикой металлов.
    Для меня является большим счастьем входить в школу такого Замечательного человека и ученого, как Абрам Федорович Иоффе, который является учителем не одной сотни советских физиков. Его школа первым долгом учит осмысленной наблюдательности. Все, что я усвоил у него, мне сильно помогало в работе на "Челюскине".
    В 1931 году я отправился в первую экспедицию на Кольский полуостров с магнитной партией Академии наук. Наши изыскания мы производили в горах вблизи Хибиногорска. Зимой опять работал в лаборатории и изучал иностранные языки.
    В 1932 году я отправился в новую экспедицию, на этот раз на мыс Челюскин и на Северную Землю. Плавал на ледокольном пароходе "Русанов". После этой экспедиции, кроме теоретических работ по физике расплавленных металлов, я получил одно важное задание от треста Востокосталь: разработать способ определения вязкости тугоплавких металлов.
    В металлургии чрезвычайно важно знать вязкость расплавленных металлов, ибо без этого нельзя правильно составить шихту и определить момент отливки. Для легкоплавких металлов это просто. С тугоплавкими дело осложняется. Нужно было построить прибор, которым можно измерять вязкость чугуна и стали в обстановке обыкновенной заводской лаборатории, а температура плавления стали доходит до 2 400° по Цельсию. В Германии для этой цели есть очень громоздкий и сложный аппарат, который полностью не решает задачи. Мне же удалось сконструировать простой прибор на электромагнитном принципе.
    В моей работе особое и приятное для меня место занимает преподавание.
    Педагогическую работу я начал в школе первой ступени. В одной крымской деревушке я был заведующим и учителем. Одно время я был один, а групп четыре. Нужно было ухитриться обучать все группы одновременно географии, русскому и татарскому языкам и арифметике.
    [413]
    Позднее я стал преподавать в девятилетие, в ФЗУ, техникуме и наконец во втузе.
    Преподавать — значит учиться. Педагогика является большим стимулом развития, она расширяет мои познания. Я очень люблю студента. Наш пролетарский студент пытлив. Он глотает знания. Он относится ко всему критически.
    Почти годичная жизнь на "Челюскине" и на льдине оторвала меня от веселой, боевой, жизнерадостной студенческой аудитории.
    Летом 1933 года я предложил Главному управлению Северного морского пути организовать научное исследование по измерению деформаций в корпусе ледокольного парохода при его движении во льдах. Условлено было, что такие работы будут производиться на "Челюскине". Попутно я решил заняться и другими вопросами — из геофизики. Меня интересовало например измерение в арктической области количества энергии, отправляемой солнцем своими лучами. Интересно было узнать, как быстро возрастает общая радиация при первом появлении солнца после полярной ночи. Интересовали вопросы земного магнетизма. Но больше всего меня воодушевляла задача изучения деформаций ледокольного корпуса.
    Во время зимовки во льдах Чукотского моря я заметил интереснейшее явление.
    Было это так.
    В ясный морозный день я отправился определять магнитное склонение, которое необходимо знать для правильного судовождения в этих водах. Взвалив на плечи парусиновый мешок с приборами, взяв в руки штатив, я обыкновенно уходил километра за два от "Челюскина", чтобы металлический корпус судна не влиял на стрелку магнитного прибора.
    На моем приборе, который я устанавливал на льду для магнитных наблюдений, были два уровня, расположенные в одной плоскости перпендикулярно друг к другу. Однажды, производя записи, я мельком взглянул на уровни и вдруг увидел, что пузырьки в обоих уровнях дергаются. При этом в одном уровне пузырек отходит на большие расстояния от центра, а в другом чуть-чуть смешается. Ветра не было. Откуда же колебания? Я перестал производить измерения, чтобы не наделать ошибок, и стал размышлять о колебаниях пузырьков. Сначала я думал, нет ли тут каких-нибудь тепловых явлений, но потом отказался от этой мысли. Так прошло три дня, а я не переставал думать, почему прыгают пузырьки в уровнях.
    [414]
    Однажды вместе с другими товарищами я работал на колке льда для добывания пресной воды. Там, где мы брали лед, образовалась полынья, которая сразу же покрылась десятисантиметровым, т.е. сравнительно тонким, льдом. Я сел на край полыньи закурить и вдруг вижу, что по ледяной корке пробегает рябь. Вот она ослабевает, потом опять усиливается. Я понял, что эти волны, чтобы попасть на тонкий лед, должны пройти сквозь окружающий толстый ледовый покров. Тут я вспомнил о замеченном во время магнитных измерений явлении. Для меня стала несомненной общность происхождения ряби на полынье и перемещений в горизонтальных уровнях.
    Следовало изучить этот вопрос. По приборов для этого у меня не было. Пришлось приложить всю свою изобретательность. Я решил скомбинировать уровни и самодельный маятник. Ведь маятник — Это прадедушка всех сейсмографов. Тут же я вспомнил, что мы везем на остров Врангеля астрономический прибор. Я снял с него более совершенные уровни и все эти приборы установил в палатке на крепкой льдине, в 200-300 метрах от "Челюскина". Выбор льдины оказался удачным. Впоследствии на ней был разбит лагерь Шмидта. До самых последних дней существования лагеря льдина выдерживала все напоры ветра и подвижки льдов.
    Дальнейшие изучения показали, что лед, который покрывает сплошным слоем Чукотское море, можно представить себе в виде огромной пластины, и эта пластина все время находится в колебательном движении.
    Этим открытием я поделился с товарищами. Моими наблюдениями очень заинтересовался Отто Юльевич Шмидт как математик, Он полагал, что следует дать этому явлению полную математическую картину. А капитан Вороний решил, что нужно немедленно извлечь из этих наблюдений все практические выводы для "Челюскина".
    До самой гибели корабля большую часть дня, а иногда и ночи я проводил в палатке, изучая колебания ледового покрова.
    12 февраля дул порывистый северо-восточный ветер. Днем пришел капитан и, как всегда, сейчас же бросился к прибору. Я смотрю тоже. Колебания растут. Жутко было в это время. Ветер дует сильный, ходуном ходят борта палатки, температура минус 30°.
    Поужинав на судне, я ночью с фонарем вернулся в палатку. По дороге ветер несколько раз гасил фонарь. Было несомненно — дело идет к большим передвижкам.
    [415]
    Утром 13 февраля я вновь пришел в палатку. Колебания продолжались. Пришел и капитан. Размах колебаний возрастал. Капитан ушел встревоженный. Помогавший мне Васильев говорит:
    — Давай выйдем, наверняка на судне поломка.
    — Выйдем, — говорю, — только запиши последнюю цифру. Вышли из палатки. Видим, на правом борту судна спускают трап.
    Ну, значит -полундра...
    И уже через полчаса моя палатка-лаборатория превратилась в жилой дом для наших любимых детишек с их матерями и больными. Я был очень рад, что поставленная нами ранее палатка послужила укрытием от ветра и стужи.
    Явившись на судно, я сейчас же побежал в трюмы, где у меня были установлены приборы, измеряющие давление на корпус. Приборы показали огромное давление. Слышу, как трещит корпус, как льется вода, словно на мельнице, как весь борт хрустит и поет.
    Быстро взбежал по трапу. На палубе началась выгрузка продовольствия и всего необходимого для жизни на льду.
    Когда подали команду спасать личные вещи, я побежал за своими дневниками, забрал несколько тетрадок. Когда раньше, сидя в палатке, я замерзал, то бегал в каюту греться, теперь же "Челюскина" не было, а желание пойти в каюту не оставляло меня почти две недели. Подумаешь и сразу вспомнишь, что теперь времена иные...
    При самых благоприятных условиях задача, которую я перед собой поставил, отправляясь на "Челюскине", не могла быть решена полностью в продолжение одного рейса. Я собираюсь вернуться к изучению состояния корпуса ледокола и поведения ледового покрова.
    На льдине я не только расчищал аэродром и принимал участие во всей жизни лагеря -я еще много думал. Больше всего я думал о своем месте в нашем социалистическом обществе.
    На "Челюскине", работая плечом к плечу с товарищами, я начал вглядываться в роль парторганизации, которая сплотила людей, сделала их стойким коллективом и мне в моей научной работе помогала на каждом шагу. Я чувствовал, как все партийцы и комсомольцы стараются, чтобы я сделал возможно больше в течение этого рейса, чтобы увеличить научный багаж экспедиции.
    И тут, на "Челюскине", я решил вступить в партию. Я говорил об этом с Бобровым, но не успел еще оформить свое желание, как произошла катастрофа и мы оказались на льду.
    Здесь я опять увидел, что такое большевистская организация.
    [416]
    Не все люди одинаковы. Одни работают лучше, другие хуже. Я стал следить. В труднейших условиях члены партии оказались впереди, впереди всех!
    Силу партии я испытал на собственном опыте, на судьбе нашего коллектива: благодаря этой силе мы все остались живыми. Там, на льдине, не я один — многие поняли это и еще дружнее шли в ногу с партией.
    На двенадцатый день жизни на льду я поймал первого попавшегося партийца (то был т. Румянцев) и рассказал ему о своем решении. Он посоветовал мне обратиться к секретарю партячейки т. Задорову. Я сказал Задорову, что в партию я думал вступить давно, но теперь на льду еще раз и окончательно убедился в силе коллектива. Я сказал ему: "Ты можешь меня использовать на льду как партийца". И я работал на льдине до момента нашего спасения как член организации. Когда мы пришли на землю, парткомитет челюскинцев дал мне рекомендацию в партию.
    Увез меня со льдины летчик Каманин. В тот день — это было 11 апреля -нам отпустили со склада по паре белья и носков. Переодевшись, я захватил брезентовый покров со спасательного круга "Челюскина", пообедал, сложил свои вещички на парты и отправился на аэродром. Нужно было около часа ждать самолета, и мы, не теряя времени, очищали площадку, оказывая этим последнюю помощь остающимся товарищам.
    На самолет я садился в первый раз в жизни. Герои-летчики сделали свое дело, и все мы вскоре оказались на берегу.
    Челюскинская эпопея еще более возбудила во мне желание работать в Арктике. Я еще вернусь на Север!
    Встреча, оказанная нам всей страной, убедила меня в том, что есть любовь выше любви родственной и что это — любовь нашей большой социалистической родины. Мы почувствовали ее заботы на себе и ответить на нее можем только новыми трудами, новыми усилиями в общей борьбе за будущее!
    [417]