Город плоский, серый, одноэтажный — седеньким старичком прилег на излучине большой, многоводной реки.
Город тих — без трамваев, без уличного движения — задумчиво любуется на первые весенние цветы: желтые пятна новостроек. Они пробились пока только на окраинах: у самой Лены — склады и бараки, похожие на расколотые ореховые скорлупы баржи и штабели леса строительного комбината Комсеверпути; вдоль уходящей на север дороги-строящиеся корпуса техникума, городских бань, госбанка, кожевенного завода.
Под весенним мартовским солнцем навалы свежих стружек кажутся заплатами на стариковском, еще времен царя Петра и воеводы Трауернихта, мундире города. Таков Якутск сверху, из кабины самолета.
Но с последним виражем, когда горный обрыв правого берега почему-то внезапно ползет наискось через окно, а линия домов упирается непосредственно в небо, кончается и первое впечатление об Якутске как о незыблемом, тихом приюте старины.
Подхватив с ледяного аэродрома пассажиров, сильно потертый фордик быстро взбирается на берег и на первой же улице развертывает трепещущую киноленту вывесок. Почти нет дома, не занятого учреждением. Наркоматы чередуются с конторами, агентствами, складами. У ворот складов стоят длинные, караваны нарт, запряженных оленями. Собаки тащат детские санки, заменяющие здесь кошелки домохозяек.
Столица дышит, подымается удачно замешанным тестом на крепких большевистских дрожжах.
Лицо города на окраине-его базар.
В конце улицы Красной молодежи — отделенная от реки Лены только проезжей дорогой площадка величиной с двор большого московского дома. На площадке, вкривь и вкось, стоят два десятка саней и нарт.
Лошади, лохматые как дворняжки, с пряничными головами, под свисающей до земли гривой. Олени, словно закутанные в дамские пальто из коричневых, ворсистых, собственных шкур.
Молчаливого народа человек сто-сто пятьдесят.
На санях и нартах навалены «камни».
Камни мясные, похожие на обломки гранита невских набережных; круги масла, напоминающие огромные четки мутного янтаря; усеченные конуса цвета полевого шпата — замороженное в глубоких крынках молоко.
Консервированные морозом пищепродукты.
Для развески такой «консерв» пилят здесь же, на снегу, двуручной пилой. Счет на фунты. Конина и скотское мясо в одной цене: двести рублей пуд. Масло — десять рублей фунт.
К базару прижалась барахолка.
Товар барахольщиков старый, случайный.
Что сегодня «дают» в главных рабочих распредах, по этому товару не узнаешь.
В Якутске барахольщик не спекулирует на «индустриальных селедках», а тихонько реализует бабушкин ватерпруф.
Ему не мешают. И нет на базаре ни милиционера с квитанционной книжкой, ни молодых, но уверенных людей из Угрозыска. Одним словом, «скучно» на якутском базаре.
А по углам рынка — свежим деревом пахнущие колхозные лари.
Они-то и причина полного отсутствия нездорового рыночного оживления. Колхозные лари покрывают с избытком потребности городского населения.
Чтобы снарядиться в дальнюю дорогу — минимум 30 суток на почтовых оленях, нужно каждый фунт багажа обдумать тщательно и акуратно. Ведь «почта» разрешает пассажиру брать только шестнадцать килограммов груза, включая сюда и постельные принадлежности (а спать-то придется на морозе) и продовольствие на весь путь.
Во время дорожных сборов начинаешь чувствовать исключительную четкость работы всего якутского
аппарата.
В Наркомснабе не только знают, чего у них нет, но и совершенно точно укажут, где достать недостающее.
В Якутторге, выписывая ордер на теплое белье, предупредительно спрашивают: а перчатки у вас есть? И напоминают, что папирос до самого Верхоянска нигде не купить.
А дорожная путевка обкома ВКП(б) точна, как боевое расписание военного корабля.
Кстати, в обком направляют из... главного магазина Якутгосиздата, коль скоро незнакомому еще с обстановкой человеку понадобятся свежие московские газеты и журналы.
В передней обкомовского деревянного, двухэтажного особняка в сторонке, без всякого присмотра, разложены на прилавке газеты, журналы, брошюры. Рядом кружка — определенно церковного происхождения, однако без всякого напоминания.
Раз взял газету, потрудись сам опустить деньги. Для обслуживания рассеянных товарищей, «не имеющих при себе мелочи», здесь, извините, нет свободных людей.
Беру газету и конфузливо вспоминаю. В одном из почтенных, научного уклона, военно-морских учреждений не так давно тоже попробовали перейти на такое же самообслуживание. Завкультпроп, скептик в душе, настоял, чтобы витрину с литературой расположили все-таки поближе к швейцару. Некоторое деликатное напоминание.
Предприятие оказалось с первых же дней сплошной благотворительностью. Культпропская литература шла на обертку пайковых продуктов. А за обертку, помилуйте, кто же платит! Вскоре пропала кружка. После этого пришлось убрать и витрину.
В бывшем монастыре расположился национальный якутский музей с отделами этнографии, зоологии, минералогии, ихтиологии, истории и живописи.
Музей не велик и не давнего происхождения, но успел собрать много разнообразных экспонатов.
Впрочем, самый главный исторический, города Якутска, экспонат находится вне музея: это — все еще действующие старые городские бани.
Пантеон утробного купецкого рыка.
Автоклав гомерических завалов желудка.
Вместилище распаренной похоти.
Зайти посмотреть — это называется «пойти помыться» — можно только после предварительной записи за двое, трое суток.
Внутренность бани напоминает штрек угольной шахты: деревянные крепи — стены из толстых балок; подпотолочный, мутно-желтый свет. Вдоль стен, на скамьях, истомленно обвисли люди обоего пола и всех возрастов. Пришли ведь в меховом снаряжении, раздеться негде, кроме номера, а номера надо ждать несколько часов. Скомканные лица, вздыбленные волосы, истерзанные на груди одежды.
В коридор выходят двери номеров. Когда из двери выдавливаются полураздетые фигуры «помывшихся», в спину им ударяет беззвучным выстрелом облако пара.
Потом в этот же номер шаровой молнией вкатывается уборщица в мокром насквозь и впившемся каждою складкою в тело халате.
Процедура уборки номера очень несложна. Уже через пару секунд слышен сиплый, без намека на голос, вскрик, одним лишь мучительным скрежетом голосовых связок колеблющий воздух.
— Тридцать седьмой с паром!
— Двадцать четвертый без пара!
Не берите с паром! Пусть их сам чорт берет, если может. Все равно в любом «номере» дышать нечем, а вшей везде одинаковое количество.
С тех пор как революция ликвидировала возможность возводить тупое озверение в идеал благополучия, якутские номерные бани могут служить только памятником старого быта.
Наркомздравпрос строит сейчас бани просто, человеческие. Они будут открыты в 1934 году.
