Полярная Почта

Бурый Сергей Степанович, страница в разделе "Личные и семейные архивы".

Часть 1.

Весной в середине апреля посадка на тундровую заснеженную полосу связана с большим риском. В этот период, когда днем греет солнце, температура воздуха повышается, глубокий снег на полосе кристаллизуется, становится сыпучим и рыхлым. Нашему экипажу поручили перевезти срочный военный груз в бухту Угольная из Анадыря. Мы полетели. Помня, что полоса желает быть лучшей, мы размещали груз в задней части самолета. Перед посадкой обыкновенно члены экипажа и часть пассажиров размещаются в хвосте, что уменьшает стремление самолета к опрокидыванию на нос. Мы удачно сделали пять рейсов. Состояние полосы с каждым разом становилось все хуже. Снова возникла необходимость в перевозке пассажиров в бухту Угольную. Командир отряда радиограммой распорядился помочь в этом вопросе, так как приказ поступил от командующего полярной авиацией.

Я доложил Цуцаеву В. А., что производить посадку в Угольной сейчас опасно. Это неизбежно приведет к поломке самолета или к аварии. 12 дней назад мы с большим риском перевезли военный груз, а теперь снег еще хуже. Выполнять такое задание нужно только в лыжном варианте. Но все мои доводы были напрасны. Мы взяли на борт пассажиров до бухты Проведение и пошли по маршруту. Во время полета поддерживали связь с Угольной и с руководителем полетов войсковой части. Летели в ночное время, надеясь, что ночью будет мороз, который больше укрепит полосу.

Несколько раз я спрашивал начальника порта Угольной о состоянии взлетно-посадочной полосы, на что получал ответ, что все в полном порядке. Погрузив тяжелый груз (800кг), потом почту в мешках (400 кг), пассажиров 12 человек (для первого пробного полета), мы взлетели и пошли на Угольную. Пришли в Угольную, старт горит, получено разрешение на посадку, прохожу над полосой на 10 метрах с включенными фарами и просматриваю полосу. Кроме снега мы ничего опасного не видели, вроде все нормально.
Вторично захожу на посадку, подбираю высоту, даю команду приоткрыть люки и двери, штурману в хвост и взять с собой восемь-десять пассажиров. Ветер попутный по полосе, два-три метров в секунду. Выпускаем шасси, снижаюсь, даю команду борт механику включить фары, выпустить щитки. Выравниваю машину, сажаю на три точки. Даю команду:
— Убрать щитки! Стоп моторы! — (Для безопасности, во избежание пожара). Самолет мягко бежит по полосе.
— Да здесь как во Внуково, — говорю я. Скорость уменьшается, колеса вдруг резко тормозятся о снег, самолет стремится накрениться на нос, я выравниваю его, но самолет вторично врезается в снег, а в третий раз колеса глубоко зарываются в снег, самолет падает на нос и скользит двадцать метров по снегу. Наше счастье, что машина не перевернулась, в этом случае нас бы раздавило со вторым пилотом. В пассажирской кабине слышен крик, шум, возня, кто-то громко плачет. Мое состояние удивительно странное: испуга, страха не было, но возникло в сознании большое горе. Первое, что подумал — поломка самолета, а это ЧП. Какая то жалость появилась к самолету, как будто не машина это, а что-то родное, живое, дорогое моему сердцу. Только через некоторое время я осознал, насколько была большая возможность всем погибнуть. Наша удача в том, что мы своевременно выключили моторы, обесточили электросеть, так как мог быть пожар.

Мысли путаются, все ясно, что пожара нет, опасности уже нет, даю команду, привести испуганных пассажиров в чувство, высадить на снег через передний люк пилотской кабины. Во время посадки, когда машина зарылась колесами в снег и ударилась носом о землю, находящиеся в хвосте пассажиры по инерции полетели вперед на стенку пилотской кабины. За людьми полетели мешки с почтой, периодической печатью, а затем тяжелый груз. Получилась свалка людей, газет, журналов. Но самое главное, что пострадавших, даже получивших незначительные ушибы, не было, а это важно. Экипаж из пилотской кабины вылезли через передний люк. Долго не думая, зная, что толщина снега около двух метров, привязали веревку за хвост самолета, потянули и просто уронили его. Самолет принял трехточечное положение, пассажиры вышли через открытую дверь на полосу. Когда разгруженный самолет трактор потянул на стоянку, колеса самолета проваливались в снег более, чем на полметра, т.е. капотирование было неизбежно.

В момент удара носом самолета о землю мне сильно ушибло правую ногу, которая через несколько минут распухла, появилась сильная боль и меня на собаках увезли в больницу морской базы. К моему счастью, перелома не было, а был сильный ушиб. Врачи приняли срочные меры, сделали все необходимое, и через три дня моя нога была в полном порядке.
Мои переживания за поломку самолета не давали мне покоя. Члены экипажа, а также знакомые, врачи успокаивали и внушали мне, что я не виновен. Слава богу, что все живы и здоровы, а самолет отремонтируют, и он будет летать. Только тогда, когда Слава Ерохов привез на Ан-2 комиссию во главе с заместителем командира отряда Дмитриевым, который убедил и успокоил, что переживать не надо, а надо думать о другой более сложной работе. Я стал успокаиваться, приходить в себя, но досада от этого случая осталась в душе навсегда.
Состав экипажа был прежний, за исключением штурмана, временно включенного в наш экипаж: второй пилот — Новаторов Николай, бортмеханик — Пирожок Степан, радист — Конюхов Иван и штурман (не помню фамилию).

Полярная Почта

Бурый Сергей. Воспоминания.

Стали на нос (неполный капот)